– Я же столько не удержу! Тяжело! – Пожаловалась девочка, пытаясь не уронить свою куклу.
– А ты постарайся, – не сжалилась старушка. – Жизнь – это тебе не качели-карусели-мороженое, еще и не такое таскать придется. Привыкай!
Кое-как Маша доволокла поклажу до крыльца, где ее встретила невысокая пухленькая миловидная дама в зеленой кофте и такой же юбке до пят. Ее белокурые очень длинные волосы, разделенные на две косы, закручивались баранчиками по обе стороны пробора и походили на рукотворный кокошник. Глаза, тоже зеленые, распахнулись в изумлении:
– Марьюшка, что ж ты делаешь! Зачем нагрузила малышку, как верблюда? У нее горб вырастет! Даже два!
Маша хихикнула и чуть не выпустила сухари. Благо, женщина подоспела на помощь и избавила ее от ноши.
– Не сломалась бы, – недовольно пискнула Марья Ивановна. – Тебя ж не дождалась, пришлось использовать, что появилось.
– Я принимала ванну, если ты не знала – заметила «зеленая» женщина.
– Как не узнать, Василинушка! Ты ж как в воду заберешься – так и расквакаешься. Не пойму только, зачем. У лягушек на болоте голос и то получше твоего!
– Я не квакаю, а пою. И, по-моему, выходит очень неплохо, – поджала пухлые широкие губы Василина, но, переведя взгляд на гостью, улыбнулась. – Ты не обращай внимания. Мы это любя. Хочешь чаю с нами попить?
– Да, очень! Спасибо! – На одном дыхании выпалила Маша, подумав, что это, наверно, лягушка-квакушка.Она понравилась девочке больше ворчливой «мышки».
– Вот и славно, пока будем готовить чаепитие, Ларисонька как раз подоспеет.
Марья Ивановна, бурча что-то под нос, преодолела крыльцо. Маша поднялась следом, и ей почудилось, будто на сей раз от «мышкиных» щедрот перепало неведомой Ларисоньке.
***
Снедаемая любопытством девочка тенью шествовала за Марьей Ивановной.
Снизу доносились знакомые кухонные звуки: плеск воды, треньканье посуды, перезвон ложек. К ним присоединялся еще голос Василины, выводивший «Ми-и-мо са-а-да го-о-родско-о-го». Марья Ивановна поморщилась:
– Вот же забрала в голову, что певица! А мы мучайся потом мигренями!
– Ми… чем? – Спросила давящаяся от смеха Маша. Надо признать, вокальные данные «лягушки» действительно оставляли желать лучшего: она пела как-то нескладно, комкая строчки, и обрывала их грубо, как дрова в печку кидала.
– А ты чего тут шаришься, Покамаша? – Накинулась «мышка» на девочку.
– Я не… ша…рюсь, мне интересно просто! И я не…
– Про-о-сто! – Передразнила старушка. – Ладно уж. Мигрень, чтоб ты знала, эта когда голова очень сильно болит, вот как от твоего присутствия, и любые звуки раздражают. – Она отомкнула свою дверь.
Вообще, как успела понять Маша, жилые комнаты располагались на втором этаже. На первом были большая общая кухня, ванная, туалет и задняя терраса-кладовка.
– Ух ты, сколько всего! – Восторженно воскликнула девочка, попав в «мышкину» норку.
Комната походила на музей, с той лишь разницей, что в музее хранятся ценности, а Марья Ивановна тащила к себе всякое-разное. Полки заставлены книгами и безделушками, а просачиваться между рюмками, бокалами и чашками в серванте даже пыль сочла дохлым номером. На подоконнике поселились разноцветные камушки, корзинка возле кресла до отказа заполнена клубками, в добром десятке вазочек – ветки вперемешку с засохшими цветами, а на большом столе, застеленном поверх бархатной скатерки старыми газетами, травы и сухие листья. Под кроватью Маша заметила целых три чемодана, набитых пожелтевшими журналами.
– Вы, что ли, гербарий собираете? – Спросила девочка, взяв травинку со стола.
– Что надо, то и собираю, – Марья Ивановна отобрала у нее свой сухостой и бережно положила обратно.
– А накидки и салфеточки вы сами сделали?
Маша указала на кровать, укрытую вязаным пледом. Белоснежную горку подушек венчала тонко вывязанная салфетка, похожая на огромную снежинку. Еще несколько салфеток почему-то висели на ручках шкафчиков.
– А то кто же! Слушай, надоела ты мне, Покамаша, – сил нет: все зудишь и зудишь, как комарья тезка! Сходи-ка еще у кого-нибудь на ушах повеси!
– У кого? – Маша совершенно не обиделась на неприветливую старушку.
– Вон, постучись к Горюхе. Вторая дверь слева! Может, развлечешь ее немного, она ныть меньше будет.
– Ладно. Только я никакая не Покамаша, а просто Маша.
– Ага. Гуляй, Простамаша.
Вот вредина! Прикрывая за собой дверь, девочка увидела, что Марья Ивановна устроилась в кресле и выбирает в корзинке клубок: похоже, собралась вязать очередную салфеточку.
***
На Машин стук в коридор выглянула щуплая старушка с испуганным лицом.
– Кто здесь? – Прошептала она, вглядываясь в сумрак коридора и не сразу замечая гостью.
– Это я, Маша, – представилась девочка, с изумлением наблюдая большие очки, линзы которых делали глаза старушки до невозможности огромными. Наверно, она была очень близорука и от того не без труда разглядела девочку.
– А я Мила Гореславовна, – хозяйка комнаты по-прежнему не повысила голоса, – но все зовут меня Горевна. Ты тоже можешь так называть.
– Но это некрасиво звучит, – возразила Маша. – Мила лучше, мне больше нравится.
– Какая же ты славная, – Горевна прослезилась. – Зайдешь?
– Если вы не против, – благовоспитанно произнесла девочка, вспомнив какое-то кино, просмотренное с мамой.
Старушка посторонилась, пропуская гостью.
– Тебе, наверно, не понравится у меня, – посетовала она.
– Почему?
– А почему должно понравиться? Это ведь жилье одинокой старухи…
Маша огляделась: комната Милы Гореславовны поменьше, чем у Марьи Ивановны, но более уютная. На столе, несмотря на день, горела лампа. Старинный шкаф, занимавший весь простенок между окном и диваном, важно выпячивал пузо и выглядел куда значительнее своей хозяйки.
– Говорила же: тесно, темно, неуютно, – в голосе Горевны звучали слезы.
– Да нет же! У вас очень приятно, – попыталась утешить ее Маша и зацепилась взглядом за банку из-под апельсинового джема на комоде. Сначала девочке показалось, будто банка пуста, но, присмотревшись, она обнаружила жильца. За стеклом, быстро перебирая крыльями, егозил… комарик! Вот так питомец!
– А зачем вам лампа днем? – Поинтересовалась девочка, разглядывая обитателя банки.
– Солнышко меня не любит, редко заглядывает, – уже почти плакала Мила Гореславовна. – Пусть хоть лампочка светит. Ах, я всем только досаждаю, меня никто не любит… Даже солнышко!
– Что вы, так не бывает! – Маша погладила старушку по плечу. Та уже вовсю подвывала, утирая слезы. – Всех кто-нибудь любит, ну, хоть один!
– А меня никто! Совсем-совсем никто, – упорствовала Мила Гореславовна.
– Хотите, я буду вас любить? – Предложила Маша, подавая ей свой носовой платок. – Вы только не плачьте!