16
Она распустилась пышно и лениво, свежая пряная ночь. С царственной невозмутимостью, зная, что она царица, хороша до дрожи, до отречения от суетного и познания сердца через поощрение природы. Ароматная прохлада пробиралась сквозь мысли Тони, неприкаянно примостившейся у обрыва, ведущего к оврагу.
Небо светилась обволакивающей затягивающей синевой. Она безостановочно, безмерно вливалась в сознание и не оставляла там место ничему кроме наслаждения. Поглощающая ширина неба не позволяла другим мыслям проникнуть в сознание. Из недалеких не затушенных костров, разведенных пастухами, выливался отчаянный дым, наводняя равнину щемящим терпким запахом, знакомым с детства, любимым и родным. Запах этот волновал душу, рождая столпы неосознанных горчащих мыслей.
По серой пелене проглядывающего ночного неба плыли светлые облака. Казалось, что это серые тучи, застилающие небосвод, а не дымка, позволяющая ему раскрыться. Ночь находила величественно и ярко. Она готовилась проглотить одинокую фантазерку, безмолвно взирающую на нее в поисках вечных истин. Так, по крайней мере, думалось Тоне.
– Тоня, не пора ли нам домой? – спросил совсем некстати Крисницкий, ежась от вечерней свежести.
Тоня раскрыла глаза. Муж прервал полет истинной жизни. Сегодня утром он позволил себе целовать ее долго и тесно, видя, что это ей вовсе не противно. Тоня понимала, что произойдет, когда они вернутся в дом, и не спешила. Крисницкий, окончательно уставший от терзающего Марианну чувства вины, предложил ей остыть друг от друга и какое-то время не видеться. Ему приятно было встретить жену, воспоминания о которой существенно потускнели за месяц, что они жили врозь. Возможно, впервые он ощутил, что она женщина, а не просто испуганный ребенок, отказывающийся меняться под тяжестью мира.
Тоня вяло опустила голову и скала:
– Если хочешь, иди. Я не держу тебя.
Крисницкий топтался на месте.
– Почему ты не уходишь? – спросила она погодя, слыша, что он остался.
– Ты замерзнешь и простудишься.
– О, бог мой, Миша! Не в первый же раз я брожу по саду в сумерках. Ты прости, что и тебя заставляю. Не думала, что тебя не проймешь прогулками. Если уж не нравится вид, вспомни, что это полезно для здоровья!
– Было бы полезно, если бы не угроза здоровью, – буркнул Крисницкий, продолжая стоять возле жены.
Она обернулась, оторвавшись от потемневшей равнины, и с осторожной нежностью поднесла ладонь к его осунувшемуся лицу. Луна бледно из-за серых туч, странно смешивающихся с синим обнажением горизонта, освещала их. Мягкая кожа скользнула по щекам Михаила, задержалась у линии рта. Подчиняясь, скорее, всеобъемлющей любви ко всем и вся, чем истинному порыву, Тоня поцеловала его.
Крисницкий, казалось, того и ждал. Воодушевленный, он ответил с испугавшим ее пылом. Относясь к типу решительных мужчин, он привлекался застенчивыми робкими женщинами, в которых, ко всему прочему, был неуловимый шарм, доставляющий ему ни с чем не сравнимое наслаждение. С силой оторвавшись от Михаила, Тоня, пугаясь его влияния на нее, пожелала ему спокойных снов и скрылась под сенью крыши.
«Зачем, черт возьми, она распыляет меня?» – негодующе подумал Крисницкий, возвращаясь в дом. О том, как сам разжигал ее в Санкт–Петербурге, оставляя после вступления одну, раздосадованную, сбитую с толку, он не вспоминал.
17
«И зачем я еду сюда?» – нетерпеливо думала Марианна, приближаясь к поместью Федотова. Было ей, конечно, официальное приглашение, но она не собиралась нарушать обособленность.
Кучер остановил двуколку на дворе, слез с козел и, подав госпоже руку, отправился на хозяйскую конюшню потолковать с тамошними кучерами о корме лошадям и разузнать, возможно ли в местном трактире напиться.
Марианна, столкнувшись с почвой, слегка присела. Ее мутило. Оглядывая кринолин, она вздохнула – дорожная пыль сделала свое дело. Теперь в «блеске и нищете» предстать перед хозяевами поместья не получится. На шум из домика, пристроенного к барскому, выползла Надежда Алексеевна, и, недоверчиво воззрившись на грациозную гостью, молчала.
– Добрый день, – сказала Марианна, прикрывая рукой лицо от солнца. – Я Марианна Веденина.
– Ах, вот оно что, – спохватилась Надежда Алексеевна, силясь запоздало изобразить улыбку. – Что ж на пороге стоять, пойдемте. Предупреждены, как же.
Обе женщины через небольшую переднюю прошли в просторную плохо освещенную комнату, служившую для приемов гостей. У Марианны мелькнула мысль, что состоятельные дворяне могли бы с большим вкусом обставить собственное жилище или хотя бы впустить в него больше света. За окном буйствуют краски, смех, а сидеть в этих стенах утомительно и тоскливо… Ах, ну да, ведь дом переходит из поколения в поколение. Словно англичане! Нужно наслаждаться солнцем, пока оно есть, ведь скоро настанут беспросветные осенние месяцы… Марианна, располагая молчаливым одобрением Надежды Алексеевны, тотчас распознавшей в ней даму благородную, а оттого принимая с распростертыми объятиями, подошла к маленькому окошку, затянутому кружевной шторой, и, отодвинув ее, рассмотрела длинную аллею, ведущую к реке.
– Где же хозяева? – спросила она, отворачиваясь.
– В саду. Урожай собирают, – благосклонно ответила Надежда Алексеевна, – в нынешнем году отбоя нет от яблок.
Она не прочь была поболтать с неожиданно и очень кстати свалившейся барыней. Не с Федотовым же ей беседовать. Хозяин поместья погряз в ностальгии по временам прошедшим, а оттого прекрасным, ведь он не помнил и половины бед, свалившихся на него тогда. Свадьба единственного живого человека, к которому был привязан, подкосила и без того хрупкие силы Дениса Сергеевича. Целыми днями Федотов безвылазно сидел в кабинете, читал и гулял по неправдоподобно красивому в это время года саду. А деревня с и без того не слишком ладно устроенным хозяйством все больше проседала вниз.
Он отдалялся от настоящих людей и с отчаянием, более глубоким, чем когда-то, алкал понимания и заботы. А Надежда с радостью дарила бы ее, поскольку, как и подавляющее большинство поживших, не могла причислить себя к числу счастливцев. Но Федотов не подпускал к себе никого, кроме своей Тони, во время разлуки возлюбленной им с удвоенной силой. Надежда, бездетная, иссохшая без ласки и сильных чувств душа, страдала, но не раскрывала сердца, поэтому непосвященным казалась сухой брюзжащей старухой.
– Простите меня, Марианна … Не ведаю, как вас по батюшке…
– Анатольевна, – голос Марианны отчего-то померк.
– Марианна Анатольевна, мне поручено управиться в девичьей. После смерти ключницы много на меня свалилось. Ох, не ровен час еще крестьянам вольную пожалуют, тогда уж совсем не знаю, как жить будем, – Надежда Алексеевна сама удивилась, отчего так разоткровенничалась с первой встречной.
– Тогда я могу пойти в сад и нагнать хозяев? – как бы опасаясь чего-то и подавшись вперед, спросила Марианна и отвела вперившийся в муху на стене взор в прозрачные глаза собеседницы, застенчиво заглянув в рябь их водоема.
– Конечно, они в восточной части поместья. Идите по дороге, усаженной кленами, быстро приметите их.
Марианна благодарно улыбнулась, чуть приподняв щеки. Совсем не замучено, не так, как улыбалась несколько последних месяцев. Ощущая раздражающее подергивание сердца, она вышла из дома и направилась по аллее, усыпанной плеядой мерцающих листьев. Она ни о чем не думала. Если бы начала, неизвестно, смогла бы дойти. А должна была, просто обязана, ведь от этого поступка зависит не только ее будущность.
Завернув в начавшийся яблоневый сад, где в полной мере господствовали уже звучные краски бархатистой осени, Марианна приросла к земле и каким-то первородным инстинктом заставила себя стоять на месте. Тонкий аромат спелых, едва не лопающихся от сока яблок ударил ей в голову. По жилам разлилась пригибающая к земле, пьющая силы усталость.
Тоня опоясана белым передником, должным защитить ее легкое шелковое платье. Крисницкий небрежно облачен в свободную рубашку и непонятного рода брюки. Никакого излишества или вычурности, все донельзя просто и противно. Крисницкий со слабой настороженной улыбкой стоял, подняв голову и вынимая из цепких пальчиков Тони передаваемые ей яблоки, которые та осторожно забирала у дерева. Его лицо светилось спокойствием и благодатью, как будто он разгадал существенную долго не дающую покоя загадку.
Гладкие бока фруктов поблескивали на солнце. Не с меньшей силой блестели глаза тех, кто собирал их, выполняя древний прекрасный ритуал. Марианна, дышащая чувствами, осознала, что воцарившейся семейной идиллии ей касаться запрещено, иначе разбуженная совесть засаднит еще сильнее. Душа в этом затерянном во времени саду пронизывалась, проникалась счастьем, как осенний воздух блестящей паутиной. Только Марианне не было места в стане довольных. Она в очередной раз испытала досаду оттого, что отличается от прочих. Тоска, прогнавшая надежду, оказалась не глубже прежней, но отличалась от нее. Она разбавлялась странной уверенностью, что в любом случае Марианна не добилась бы желаемого.
И даже теперь, воочию убедившись в худших опасениях (как истинная женщина, она продумывала все возможные варианты событий), Веденина не могла поверить. Ведь совсем недавно эта девчонка была ему безразлична… Или он обманывал? В свете последних событий образ Михаила Крисницкого не вызывал у Марианны восторженного отрицания любых пороков, свойственных этому человеку. Как ни пыталась она быть беспристрастной, поддалась, как и все люди, ослепленные чувствами, обожествлению возлюбленного, причем с несколько странной стороны. Она соглашалась, что он далек от совершенства, но убеждала себя, что это не что иное, как бутафория, способ загородиться от докучливых сплетников или убедить самого себя, что он такой же, как остальные.
«И мне он предпочел эту маленькую девочку», – с застывающим, растекающимся и не способным ухватиться за что-то одно взглядом думала она.
Смешным именно в момент крушения планов Марианне показалось то, с каким упорством она цеплялась за Крисницкого все эти месяцы, твердо веря, что сохраняет гордость. Она позволяла себе видеться с чужим мужем, принимать знаки его внимания и молча давала понять, что пойдет с ним, куда он попросит. Лишь бы попросил…
Марианна захотела вернуться в дом, собраться с мыслями и решить, что делать и как врать, но Крисницкий, смеющийся над шуткой Тони, предсказуемо повернул голову в сторону аллеи и застыл с зажатым в руке яблоком. Кажется, за всю свою жизнь он не был более поражен. Как будто Марианна, неприкаянно находившаяся в нескольких шагах, явилась в их идеализированный, лишенный любого налета горя или подозрения мир не теплокровным существом, а разъяренным эльфом, требующим отмщения. Крисницкий чувствовал вину перед бывшей возлюбленной, и это омрачало даже счастливейшие дни его пульсирующего повествования. Омрачало, когда он позволял себе задуматься над этим.
Раньше он испытывал вспышки наслаждения, ведущие к счастью, но они были быстротечны. Сегодняшнее же чувство восхищения всем, небывалого вдохновения, деятельности и желания охватить целый мир, изведать то, что раньше находилось за стеклом ограничений и возможностей, все понять и всех полюбить, не улетучивалось под действием времени или необходимости возвращаться к реальности, не испарялось, снова и снова обогащаясь. Это он сумел перенять у Тони. Действительность оказалась не абстрактной, а успокаивающе настоящей, засыпающей радом с ним и греющей простыни… Воистину, пьянящее, потрясающее открытие! Если бы только знать, что Марианна не сердится и тоже идет по верному пути. Он надеялся, что это так. А, впрочем, у него было достаточно дел и без этих раздумий.
– Марианна Анатольевна! – с неподдельной радостью воскликнула Тоня, подавая мужу знак, чтобы он снял ее с лестницы.
Скованный Крисницкий последовал ее указанию. Вместе они направились к Марианне, по-прежнему не двигающейся с места.
– Вот, – опомнилась Марианна, принимая шутливый тон, который не намерена была бросать до конца визита, – приехала навестить вас и сообщить кое-что о себе.
– Ох, это чудно! – едва не захлопала в ладоши Тоня, широко расставляя уголки рта в долгой откровенной улыбке. – Пойду, распоряжусь об обеде. А ты, Миша, займи гостью.
Крисницкий неловко кивнул, глядя, как жена, забавно подскакивая, бежит по направлению к дому. На полпути мимо летящих навстречу листьев ее юбка зацепилась за куст смородины. Тоню отбросило назад, она едва удержалась на ногах, засмеялась, посмотрела на оставшихся, безмолвно ища поддержки, отцепила порванную ткань и продолжила бежать дальше.
– Ты заделался нянькой девицы с затянувшимся детством? – слова Марианны звучали неоправданно зло.
Она сама не могла объяснить, что нашло на нее, но последующий обмен фразами в ее устах казался насмешкой и не снисходительной попыткой составить мнение о совместной жизни Крисницкого и Тони. И в то же время она будто посмеивалась и над собой. Временами, когда Михаил не мог видеть этого, в глазах ее мелькало жалостливое выражение.
– Маша, – укоризненно начал Крисницкий, надеясь, что она не хотела обидеть его, а еще менее Тоню.
– Да, ты прав, – ответила она скорее его тону, чем ему самому, – я сегодня несносна. Не знаю, что случилось. Возможно, реальность нас меняет больше, чем можно думать. Но…
– Что? – выдохнул Крисницкий, с опаской покосившись на Марианну, выпрямлено шагающую рядом. Она старалась умерить шаг, чтобы позже добраться до людей, навсегда разлучивших ее с Михаилом.
– У тебя даже не хватило смелости открыто сказать, что у вас все наладилось, – бесцветно произнесла Марианна, благополучно ломая линию беседы. – Ты мог бы написать. Иначе получается, что я навязываюсь тебе.
И, осознав, как ранена ее гордость, Марианна испытала раздражение, оказавшееся сильнее боли. Он не стал возражать, поскольку прекрасно знал, что правда не на его стороне. Михаилу досадно стало, что она настолько хорошо понимает его.
– А что я мог сказать? Что занят с Тоней? Она просила побыть с ней, и…
– Что ты влюбился в собственную жену. Не оправдывайся, Мишель. Это выглядит заученно. Комедия и трагедия – выверты, характеризующие жизнь однобоко.
Поняв, что в самом деле испытывает что-то вроде стыда за вспыхнувшую страсть к Тоне, Крисницкий снова нахмурился. Ведь Марианна была до нее, и имеет на это чувство большее право.
Видя, как его неукротимую мужественность мыслящего и страдающего от этой способности человека исказила гримаса боли, Марианна раскаялась. Она так восхищалась его морщинками возле глаз, внимательным, словно пронизывающим насквозь взглядом, родинками на шее. И все это придется теперь уступить.
– Я лишь… – оборонил он с растерянностью человека, которому нечего добавить и который чувствует себя в связи с этим глупо.
– Пользуешься тем, что и так тебе принадлежит. Не удивительно, что Тоня поддалась твоему шарму. Сложно быть твоей женой и не польститься… Да и не только женой.
– Маша… – укоризненно протянул Крисницкий, слегка улыбаясь и наклоняя голову. Ему и льстили ее слова, и одновременно вызывали тягостное чувство.
– Ты, конечно, эгоист, как все неглупые люди, но не до такой степени, чтобы причинить ей боль, – неожиданно резко бросила Веденина, поправляя вуаль, задранную на головной убор еще до выхода в сад. – Так что придется тебе молчать. Хотя ты, верно, и не слишком терзаешься угрызениями совести… Нет, я не ревную больше, Мишель, уверяю тебя. Искренне поздравляю. Наша связь все равно только тянула из нас жилы. Мне жаль только, что я вот так узнаю обо всем.
– Прости, Маша. Только ты знаешь, как я тебя любил.
– Но все проходит, да? – весело подытожила Марианна, пытаясь спрятать шатающиеся из стороны в сторону глаза.
Взгляд остановился на Тоне, отдавшей распоряжения и ждущей теперь обоих у крыльца. Марианна еще сильнее замедлила шаг, чтобы успеть сказать все, что жгло душу.
– Она как сама земля. Ни капли искусственности, порожденной социализацией. Ведет себя как ребенок. Может, это и привлекло тебя? В твоем возрасте пора становиться отцом. И ты нянчишься с этой девицей, застрявшей в детстве и словно не желающей смотреть в реальность. Я буквально вижу, как она в упоении бежит по лугу и, ничего не видя, упивается солнечными лучами.
Крисницкий, собиравшийся уже резко ответить, опешил, ведь Марианна сказала именно то, чем он был заинтригован в жене. Слова застряли в горле.
– Миша, ведь я тоже была такой. Сейчас я, наверное, представляю жалкое зрелище, утратив способность так же невинно смеяться. Или просто вела себя неестественно, подавляя незапачканные позывы сердца… И не подумай, что я хищно раздражаюсь, видя такую наивность. Нет, она меня, так же как тебя, восхищает. Я просто жалею эту девочку, жалею ее будущность, поскольку наверняка знаю, чем обернется для нее это всеобъемлющее счастье – полнейшим разочарованием. Да, я в семнадцать лет тоже умела жить, правда, не выражала восторга столь явно. Я боялась, что кто-то признает меня глупой. Если выражать чувства слишком открыто, не остерегаясь, жди беды.
– Напротив, – возразил Крисницкий, а во взоре его появились новые оттенки, которые раньше не знала Марианна. Это снова укололо ее. – Это говорит лишь о незамутненности сознания условностями. И это, скорее, похвально. Но нам, детям света, не понять этого. А оттого мы и восхищаемся ее незатейливыми радостями. Не каждый способен извлечь счастье из воздуха.
– Ах, вот как ты теперь заговорил, – усмехнулась Марианна.
– Не понимаю, к чему эти рассуждения, – поежился Крисницкий. – Ты надолго к нам?
– О, нет, – голос Марианны прозвучал насмешливо и отчего-то горько. – Я приехала лишь лично пригласить вас на свадьбу.
– На свадьбу? – поразился Михаил, внимательно и испуганно вглядываясь в дорогое лицо. Дорогое уже по-иному.
– Да. Ты слышал о том, что я выхожу замуж?
Его замешательство и тоскливый, болезненный взгляд в тот момент, когда он хотел казаться всего лишь удивленным, доставили ей некоторое облегчение.
– И… кто же удостоился этой чести?
Марианна открыла рот, но он опередил поток объяснений, нетерпеливо сжимая кулак.
– Не иначе Лиговской? – произнес он с досадой.
– Именно он.
Крисницкий выдохнул, злобно улыбнувшись, как будто этой улыбкой пытался скрыть бессилие, но именно ей и обнажая его.
– Черт бы побрал тебя! – не сдержался он, о чем потом долго жалел.
– Что ж, мой милый, – Марианна выглядела поразительно спокойной, добившись должного возмездия. – Теперь ты, возможно, поймешь хоть толику того, что испытала я, узнав о твоей помолвке. И не будешь впредь так жесток.
– Я не хотел быть жестоким.
– Хотим мы чего-то или нет, это все равно происходит.
Оба замолчали, потом Марианна продолжила:
– Теперь мы оба получили то, что хотели. Думаю, это достойное окончание беспокойного, изводящего романа. Хотя тебе он, конечно, казался манной небесной… Но не будем об этом, – насмешливо добавила она и подняла тонкую руку, облаченную в черную перчатку, видя, как Крисницкий пытается возразить. – Так что жду вас, Михаил Семенович, вместе с супругой.
Крисницкий засмеялся отрывисто, громко, совсем неподобающе женатому барину.
– Я недооценил тебя, Маша. За что так?
– Право, не понимаю тебя.
– Мало того, что отдаешь себя человеку, которого не любишь, так еще зовешь бывшего любовника на торжество? Воистину, с твоей склонностью мучить всех, в том числе и себя, надо писать драмы!
Марианна заговорила взволнованно, жестоко, совсем не так, как произносила отточенные фразы минуту назад.
– Как ты смеешь рассуждать, кого я люблю, а кого нет? И делать подобные выводы? Почему вообще это приходит тебе в голову, ведь теперь ты не имеешь на меня никаких прав. Да и раньше не имел. Мог возыметь, но предпочел иную участь. Так теперь не указывай мне, как вести себя, и не делай трагедии из-за того, как низко я пала, совершая… Ты, верно, думаешь, мезальянс? О, нет, мой дорогой. Это выход из тупика. Хотя я искренне желаю тебе счастья и не могу расстаться врагами. А эта девушка… Тебе повезло, что она полюбила тебя. То ли в силу неопытности, то ли из-за того, что так надо… – сказала она мстительно, понимая, что Антонина Николаевна Крисницкая оказалась в тех же сетях, что и она сама. – Не могу рассчитывать, что она сделает тебя лучше, но все же с ней твоя судьба войдет в спокойное, твердое русло… Скучновато, быть может, но, если правильно повести дело, очень приятно.
– Маша, ты жестока!
– А ты нет, когда говоришь мне подобное?! Будто я виновата, что разбила наш союз! Я раню тебя этим браком? Иначе зачем тебе так отзываться о нем? А ты бесишься несмотря на то, что сам отказался от меня. Воистину, мужское неприличие не знает никаких границ, а вы еще нас обвиняете в бесстыдстве. Боже, какие вы лицемеры! – темный яд слов Марианны действовал на Михаила подавляюще.
Марианна, видя, какой произвела эффект, смягчилась и готова была уже взять его за голову и успокоить, как раньше, но вспомнила, что теперь не имеет на это права.
– Мы должны думать о будущем и отбросить ерунду, что каждый человек обязан найти счастье. Речь, разумеется, не о тебе. Твое существование вполне четко видится мной. Такой роман, как наш, бывает раз в жизни, но мы волей-неволей должны возвращаться к реальности. И быть благодарными за то, что нам дала судьба, иным не выпадает испытать такое блаженство. Но реальность зовет, – почувствовав, что утрирует, Марианна добавила, – то ли мир жесток, то ли мы сами виноваты.
«Ты виноват», – понял Крисницкий.
Марианна могла еще в утешение сказать, что с их противоречивыми натурами все равно ничего бы не сложилось. Но она не могла, потому что не верила в это, озвучивая утопичные мнения и исходы лишь для успокоения. Кто сказал, что они не смогли бы быть вместе, сложись обстоятельства по-иному? Всему виной условности и нерушимость браков… И его тщеславие, будь оно проклято. И теперь, позови он ее, она бы бросила все и перестала думать о благополучии Тони и Лиговского.
Больше они не сказали друг другу ни слова до самого ужина. Да и во время трапезы перебрасывались пустыми фразами по мере надобности. Марианна больше не пыталась задеть его улыбкой, все внимание сосредоточив на восхвалении красот дома в неспешной беседе с Федотовым. Хозяин усадьбы расцвел, упражняясь с хорошенькой гостьей в давно забытой игре под названием галантность.