Вариации на тему бессмертия

– Нет, вы простите меня за то, что врываюсь без предупреждения, – ласково ответил яснолицый мэтр. Он смотрел на стоящего перед ним и растерянно сжимающего полы темного халата человека в явном восхищении. – Я проездом здесь, хочу успеть на вечерний поезд. Специально завернул сюда, чтоб увидеть вас…

– Я не думал, что кто-то придет ко мне… – пробормотал К. – Должен переодеться…

Гость жестом остановил его порыв.

– О нет, нет, не волнуйтесь, не нужно. Не думаю, что можно выглядеть лучше, чем вы выглядите сейчас! Я представлял вас не таким… Вы прекрасны, совершенно прекрасны.

К. смирился, оглянулся вокруг.

– Тогда… Да… Садитесь, пожалуйста… Быть может, вина?

– Не откажусь! – седой писатель опустился на диван.

К. наполнил бокалы, однако сам приютился на табурет в углу, словно страшась сесть ближе к собеседнику или желая спрятаться за занавеской. Впрочем, будь здесь его друг художник, он, должно быть, в полном согласии с именитым гостем схватился бы немедля за свою зоркоглазую железную машину для ловли мгновений, увидев, как сбросив на светлый лоб темные пряди вьющихся волос, живописно поместился он между блестящим краем раскрытого окна и серебристо-матовым бархатом портьеры, словно некий печальный дух в сретении света.

– Затихли в этом городке, я вижу, господин К… Должно быть, хотите отдохнуть? Это правильно… – писатель улыбнулся. – А ведь в столице только о вас и говорят: узнали, что вы здесь, ждут вас чествовать – только не решаются беспокоить…

К. опустил глаза.

– Называют вас лучшим писателем современности!..

К. опустил глаза еще ниже. Ему захотелось стать рисунком на портьере, мягкую поверхность которой он чувствовал за спиной.

– Вы пишете сейчас?.. – спросил господин Г., помолчав.

– Нет, не пишу… – К. покачал опущенной головой. – Не могу.

– Не можете или не хотите?

– Не знаю, – он поднял лицо и вперил взгляд прямо в глаза собеседнику. – Мне в голову приходят сюжеты и образы, какие никогда прежде не приходили, и слова для них, о которых прежде и не думал. Но только стоит наклониться над бумагой – как испытываешь что-то такое… Какую-то тошноту. Не могу себя заставить даже вести дневник. Ни слова. Беру перо – и думаю: зачем? Зачем это нужно?..

– Зачем? Но вас читают… – старичок говорил как-то отстраненно и мягко, словно из иных миров, в которых витало светлое сияние его улыбки.

– Не писать же только потому, что читают… – сказал К. тихо. – Скорее, читать должны потому, что пишут. Не знаю, зачем писать: кажется, здесь все само себя пишет.

Старый писатель приподнял брови и покачал головой.

– Возможно. Возможно, вы правы… – отозвался он.

– Интересно, есть ли смысл ждать тех, кого оставил там… живыми. Придут ли они сюда? – говорил К. художнику Петеру, прогуливаясь с ним по набережной и глядя задумчиво на мерно плещущиеся внизу волны.

– Да, наверное, куда же им деться? Придут. Но ждать? Это лет пятьдесят ждать можно. Да и… пожалуй, может, они и не придут именно сюда. У каждого свой рай…

– Рай!.. Это рай? – К. задумался. – Тогда, может, ад для всех один?..

На другом берегу, за спокойным и величавым пространством воды золотились на фоне выпуклых облаков тонкие шпили многочисленных башенок.

– Красиво…

– Да, правда!

– Шпили блестят в воде, как будто… – К. улыбнулся и протянул руку к открывающемуся простору, словно хотел что-то сказать. Но осекся и замолк.

– Как будто что?

– Нет, ничего, – он вздохнул. – Шпили как шпили, – он помолчал еще. – Петри, но признайся, эта река недавно была гораздо уже!

Художник только посмотрел удивленно.

– Ну хорошо… – они дошли до беседки, замыкающей край ровного берега, дальше набережная кончалась, уступая место плотно сомкнутым кронам парка, а тропинка шла в сторону и в гору. Откуда-то с воды доносилась музыка: скрипки и смех. Показалась и направилась мимо украшенная цветными шариками свадебная лодочка. К. взбежал по выщербленным ступеням и сел на скамью между тонких колонн дощатой веранды.

– А знаешь, я тут надумал жениться! – крикнул он сверху догоняющему его другу.

– Да ну! – бодро отозвался художник. – На ком?

– Анни, она держит книжную лавку напротив моего дома. Очаровательное создание!

– Прекрасно! Поздравляю, – художник наконец вошел под навес и смотрел веселыми глазами. – Что же, ты сделал предложение?

– Еще нет, но она согласится, это наверняка! – сказал К. беспечно, вновь встав и подойдя к парапету.

Ветер с силой подул в лицо.

Художник усмехнулся.

– Ну тогда рассказывай: какова же собой эта чаровница?

– Ах – какова собой!.. – К. прислонился к колонне. – Тебе бы все картинку нарисовать… Какова собой… – лицо его на миг вновь стало светлым, но тут же он вздрогнул и с силой стукнул рукой о шершавое дерево перил. – Нет, как положено говорить?.. Волосы, как пух, кожа, как бархат, глаза, как незабудки… или как звезды? Почему или то, или другое? Как незабудковые звезды. Как звезды в будках. Тьфу. Иначе. Ее руки, как крылья, и груди – как набухшие бутоны… роз, наверное? Или капусты. Черт! – он поморщился нервно, оглянулся, посмотрев на друга в упор. – У нее светлая челка, серьезный взгляд и веселый нрав. Но скажи – как может жениться человек, не способный найти ни одного приглядного слова для своей возлюбленной? Ни даже такого, чтоб оно сошло хоть для дешевого чтива!.. – и он быстрым шагом направился вверх по уводящим с набережной ступенькам.

Однако, возвращаясь домой, он все же зашел к Анни пригласить ее прогуляться с ним вечером у моря. «Там плавают яхты, усеянные фонариками, играет музыка и смеются люди». Она согласилась. Даже не переспросила ни слова.

В теплых сумерках они и правда гуляли у моря, оно было спокойно и ласково, по нему там и здесь беспечно скользили веселые треугольники огоньков, и искры отсветов рассыпались по темному, мерно колыхающемуся пространству до самого горизонта. Где-то играла чуть скрипучая труба, и разморенные мягкой свежестью подходящей ночи пары безмятежно бродили мимо. Голоса, словно отраженные всплесками волн, звонко отдавались в воздухе.

Вдалеке пыхтел еле слышно огромный сверкающий пароход. Они шли к темной груде деревьев прибрежного парка. Дошли до беседки – при рыжеватом свете фонарей она казалась больше. Поднялись по ступеням. К. взглянул на колонны, прохладный сероватый камень был чуть запыленным. На гладкой поверхности одной из них кто-то нацарапал уже немного стершееся бранное слово.

Анни остановилась у парапета и с улыбкой смотрела куда-то вверх и вдаль. Он встал рядом.

– Анни, – сказал он чуть нерешительно. – Анни… Вам не кажется, что это море еще недавно было узкой гнилой речушкой?

Она обернулась и покачала головой, но глазки ее лукаво сверкнули.

– Ах, вы в своем роде, господин К.! Признайтесь, работаете над каким-то большим и мрачным трудом? – она улыбнулась с нежностью, потом вновь посмотрела на переливающийся в темноте водяной простор. – Нет, так хорошо, что этот город стоит на море! Кажется, можно бы было задохнуться, если бы не было такой широкой воды…

О, она была прекрасна в этот момент, с чуть закинутой верх изящною головкой, с длинными светлыми волосами, небрежно сплетенными сзади и рассыпающими по плечам тронутые завивкой локоны, в длинном летнем платье, спокойными складками ниспадающем вокруг ее стройной фигуры. «Олимпия!» – хотел позвать он и едва удержал себя от этого возгласа.

– Анни, – произнес он. – Анни… Вы так красивы…

Ночью дома его ждало письмо. Это писал господин Г. Он сообщал: один знаменитый богач, ценитель искусств и щедрый меценат, грек по происхождению и венгерский князь, устраивает большой прием, на который должны собраться виднейшие литераторы… К. среди приглашенных – приглашение не замедлит прийти на днях. Старый писатель умолял его принять это приглашение: сам он уже немощен и скоро уйдет, уйдет на вечный покой… Но хотел бы еще раз встретиться со своим молодым другом. Они могли бы встретиться по пути, например в ближайшем маленьком городке, и оттуда уже поехать вместе утренним поездом в сторону тех мест, где высится замок князя, там их встретит княжеский экипаж.

Приглашение принес ему через два дня высокий черноглазый и подтянутый человек в узорно расшитых одеждах. Через неделю намечалось отбытие. Он собирался, не особенно думая, хочется или не хочется ему ехать. Старушка-служанка качала головой то ли с довольством, то ли с грустью. Художник Петер пришел его проводить и помочь донести чемодан до вокзала к вечернему поезду, который рано утром доставит его в один городок, чтобы встретить там великого писателя. Впрочем, чемодан был совсем легким.

Анни как раз закрывала лавку. Она помахала рукой.

– Господин К., ну что же, уезжаете? Надолго?

Он улыбнулся и пожал плечами. Девушка протянула на прощание руку. Он подумал, что нужно поцеловать, но вместо того взял ее и пожал крепко.

– Прощайте. Прощайте…

Девушка смотрела им вслед. Она вздохнула и тоже улыбнулась.

Рано утром воздух был еще прозрачным и зябким, а робкие лучи серебрили влажные бока паровоза. К. сошел с высоких металлических ступенек, отдал свой багаж на попечение услужливым носильщикам и осведомился о прибытии поезда, который привезет сюда его знаменитого друга. Он должен был прийти с минуты на минуту. К. вышел на перрон, бездумно изучил попавшиеся ему на глаза объявления, обошел вокзал и глянул с любопытством на усаженную по кайме круглыми липами, начинающую оживать и согреваться площадь. Вернулся на перрон, прошел несколько раз взад и вперед. Поезд задерживали. Странно. Задерживали. Почему-то. Наконец объявили: задерживают не меньше, чем на полтора часа. Он вернулся в здание вокзала, заказал себе кофе, сел за столик и закрыл глаза. Время текло удивительно незаметно, и казалось, что прошло не больше пяти минут, когда он услышал рядом радостный возглас, заставивший его очнуться: это господин Г. пробирался к нему между невпопад расставленных стульев.

– Простите меня, что заставил вас ждать! Я даже подумал, что вы уже уехали. Этот поезд – там что-то случилось, наверное, или его пустили по другой дороге: он шел, не останавливаясь, но почему-то гораздо дольше. Но мы опаздываем ко времени. Может быть, взять экипаж? Когда следующий рейс?

– Через три часа, – ответил К., улыбнувшись. – Но разве это страшно? Я даже рад, что можно посидеть здесь спокойно. Смотрите, все куда-то ушли…

Привокзальное кафе и правда было почти пусто. Свет из окон бросал зеленые отблески сквозь аляповатую вышивку подвязанных большими бантами портьер.

Но время шло незаметно настолько, что трудно было понять даже, быстро оно идет или медленно. Через три часа они все-таки сели в поезд, и мягкое постукивание заспешило вдаль среди холмистых предгорий. Ехать было как-то на редкость мирно. Господин Г. откинулся спиною к обитой грубой тканью стенке купе и светящимися глазами созерцал из-под усталых старческих век плывущие за окном пейзажи. К. погрузился в книгу, только что подаренную ему его спутником, который являлся, по совместительству, и ее автором. Он тихо шелестел страницами.

– Серые холмы этих мест, как хмурые воины в долгом походе: на лицах их жесткая щетина редкого леса и покатые голые шлемы на вершинах. Унылое однообразие…

Старик произнес это чуть слышно, должно быть, самому себе, а быть может, сочиняя какое-то новое стихотворение.

– Ничего, скоро мы поедем по берегу – будет веселее, – ответил К., не отрывая глаз от книги.

– По берегу? – старый поэт посмотрел удивленно. – По берегу чего?

– По берегу моря, конечно, – К. усиленно глядел в книгу.

– Но откуда здесь взяться морю? Вы не ошиблись?

– О нет, я специально смотрел карту, дорога идет по самому берегу! – К. поднял глаза наконец и оглянулся, ища карту, но карты не было, и он остановил свой взгляд на собеседнике.

– Да как же, я ездил по этой дороге много раз, она идет по самой глубине суши, – старик вздохнул ласково.

К. смотрел настороженно.

– Но ведь город, откуда я еду, стоит на море – не так ли?

Господин Г. кивнул удивленно.

– Да, конечно.

К. улыбнулся успокоенно.

– Ну так вот: это тот же берег, – он обернулся и всмотрелся в даль.

Поезд сделал мягкий и широкий поворот, рельсы впереди чуть блеснули на солнце. А вслед за ними среди холмов, между небом и горизонтом засверкала еще одна тонкая полоска. Она становилась все шире и ярче, солнечный свет играл в ее радостном трепетании. Поезд ехал к берегу, за пологими вершинами сходящих на нет холмов сияло море.

К. улыбался еще ярче, глядя восхищенно. Пожилой спутник его привстал в изумлении.

– Море, море, – пробормотал он. – Как же я его не видел раньше, думал, еду по безводной равнине… Смотрел в другую сторону или спал… Господи, как красиво!

К. откинулся назад и прикрыл глаза. Солнечный свет, отраженный водою, наполнил маленькое купе. Взглянув в сторону, он увидел теперь, где лежала дорожная карта: ее краешек торчал из-за толстого валика на сиденье. Этот краешек выглядел затершимся и потускневшим от многократного переминания. «Интересно, если взглянуть туда – есть ли там все-таки море?» – подумал К. Но ему не хотелось смотреть на тусклую бумагу. Он смотрел на вольные волны.

На вокзале их дожидался посланный князем навстречу экипаж. Они опаздывали немного к началу приема, но их прихода ждали: они были почетные гости. В последних лучах вечернего солнца на живописном уступе замок поблескивал своими стенами высоко над притаившейся внизу лесистой долиной. Вопреки ожиданиям, это не было мрачное родовое гнездо с глухими стенами и островерхими башнями, но, скорее, изящный дворец в стиле витиеватого барокко, со светлыми колоннадами, широкими изогнутыми лестницами и множеством приветливо глядящих окон. Одна башенка в виде легкой беседки, обрамленной колоннами, венчала его и уходила в небо тонким шпилем с фамильным символом на вершине.

Они едва успели переодеться с дороги и присоединились к нетерпеливо ожидающему их собранию. Почти сразу подали ужин. Гости переговаривались весело, но как будто чуть напряженно. Многие лица были К. знакомы. Многие были слишком печальны. И все смотрелись странно среди золота и зеркал залы. В этом обществе, слишком серьезном, чтобы быть светским, было как-то неуютно. Дам, казалось, немного, в основном пожилые супруги наиболее солидных гостей, одетые чуть старомодно и шуршащие широкими рукавами своих нарядов. Только одна или две были известны ему ради них самих. Одна из них была молчалива и незаметна, другая – вольна и красива, в узком платье и с изобилием браслетов на обнаженных до локтя руках. Но чуть сбоку, по диагонали от К., неподалеку от места высокородного хозяина, сидела еще одна молодая женщина, словно рожденная, чтобы вториться в этих светло мерцающих зеркалах. Она была закутана в легкий газ, сквозь который просвечивали собранные в высокую прическу золотистые волосы и глубокая синева платья. Окруженное светло-голубой дымкой ткани белое лицо ее было, пожалуй, немного тяжеловатым. К. не слишком хорошо понял, кто она – кажется, она приходилась родственницей знатному хозяину-греку. Возможно даже дочерью. Но если она была гречанкой, то не иначе, как происходила напрямую из величественной древней Спарты, хотя более лицо ее напоминало о суровых северянках и воинственных мореплавателях Норвегии. Твердость черт странно контрастировала с небесною нежностью ткани, но К. видел, что строгая красота этого лица приковывает к себе не только его любопытствующий взгляд. Она сидела недвижно, совершенно недвижно, с горделивою осанкой, прямыми бровями, но опустив глаза. Если бы изредка она не пригубливала тонкий бокал, поднося к нему белоснежную руку, ее можно бы было принять за изваяние. Он вздохнул. Так, увидев огромную белую чайку, показавшуюся нежданно среди оживленных и пыльных улиц далекого от всех берегов городка, вдруг словно почувствуешь на щеках дуновенье прохлады – и крылья ее распахнутся перед глазами, как белые паруса…

К. усмехнулся своим мыслям. В первый раз ему в голову пришло наконец поэтичное сравнение, а достойно оно было, должно быть, разве что пятнадцатилетнего романтика. Нет, в лирике он не мастер. Он вспомнил книгу, которую читал в поезде. Совсем недавняя книга. Господин Г. был, наверное, старейшим из всех, кто собрался здесь. Почтение сквозило во всех словах, обращенных к нему. Взгляд его нес на себе память не менее, чем целого века. А стихи его звенели, звенели, как струна, как песня капели, как радостная отрешенность весеннего неба. Кто-то мог счесть их старомодными, но они звенели выше всякого времени. Господин Г. сидел рядом с ним. Сейчас, среди пышности залы и множества лиц, в обрамлении своих серебряных волос, уложенных и сейчас так же, как на его портретах полувековой давности, он казался каким-то исчезающе ветхим. Но от глаз его лился свет, такой же журчащий, как его стихи.

Общество поднялось и медленно перетекло в соседнюю залу, чтобы отдохнуть в ожидании то ли музыки, то ли десерта. К. по-прежнему смотрел на лица. Он искал в них необычайность – и видел ее. Лица были неправильны, нервны и одухотворенны. Здесь собрались писатели, художники, поэты, те, кем он восхищался и с кем не чаял встретиться. Они обращались к нему, приветствовали его. Он отвечал. Он мог говорить с ними. Но ему легче было говорить с их книгами. Высокие окна залы выходили на террасу. Там, за прозрачной преградой стекол, уже опустилась ночь. Двери террасы были широко открыты. За ними, облокотившись о мраморный парапет, красавица-поэтесса в узком платье беседовала с двумя неизвестными молодыми людьми, поводя белой рукою в темном воздухе.

К. тихо пробрался к дверям и вышел. Прямо впереди над долиной стояла луна. Из залы доносился гул голосов и смех, окна ярко светились, трое у парапета беседовали оживленно. Направо лестница уходила плавным изгибом вниз. К. скользнул к ней незаметно и спустился этажом ниже, обогнув выступающую стену. И сразу тишина и одиночество охватили его со всех сторон. Свет по-прежнему падал из окон наверху, но звуки не доносились. Луна была почти не видна, однако ее матовый свет серебрил спящую внизу долину. Туда опустился густой туман. Он разлился, как дымчатое молоко. Из него выступали лишь темные купы деревьев, словно острова из клубящегося парами моря.

Некоторое время К. смотрел на эти клубы, потом закрыл глаза и погрузился в тишину. Он вспомнил Анни, Петера, служанку, старика-привратника, дымящего у подъезда, свою просторную квартиру, крошечную по сравнению с этим дворцом, и сам дворец, крошечный по сравнению с туманной долиной. Вспомнил, как они обедали с господином Г. в привокзальном кафе и как он показывал ему море, о котором не имел ни малейшего представления… Яхты в фонариках, беседку на берегу, прозрачный воздух, волны до горизонта… Странно, среди людей, собравшихся здесь сегодня, он должен был чувствовать себя счастливым. Но тогда, там, прежде, среди маленьких радостей маленького городка ему было легче. Легче говорить, легче улыбаться. Даже море, неведомой силою вдруг раскрывшееся там, было таким мирным и таким завершенным. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться назад. Однако через миг желание провалилось в бездумье. Тишина окутывала его, бескрайнее, безграничное пространство тумана стелилось внизу и пропадало в темноте ночи. Казалось, взгляд уходит в бесконечность, не натыкаясь на горизонт, выгибается и скользит куда-то по небу, дальше, дальше…

Тихий шелест раздался сбоку. Он обернулся. Странная княжна с лицом северянки спускалась по лестнице к нему. Она сняла свой газовый шарф, который несла теперь в руках, как пух, и накинула плащ из гладкой золотой парчи. Он скрывал ее всю переливающимся широким балахоном. От переплетенной косами прически волосы спускались волною и прятались за поднятым воротником, сливаясь с ним своим золотистым блеском. Строгие губы слегка изгибались в улыбку.

– Тяготит общество, господин К.? – спросила она.

Он помедлил.

– Нет, отчего же…

– Что же грустите здесь?

– Нет, если что-то меня и тяготит, то только я сам.

– Закономерно.

Он взглянул удивленно в ответ на это бесцеремонное заявление.

– Чем лучше писатель, тем больше он себя тяготит, – пояснила она. – Вы – должно быть лучший писатель из всех, что собрались здесь.

Он пожал плечами в недоумении, потом оглядел ее с ног до головы и вновь обратился к созерцанию тумана.

– Конечно: ведь я же ничего не пишу, – произнес он саркастически.

Она махнула рукой.

– Ах, бумага – последнее, что нужно писателю!..

Он смотрел вниз, забыв про собеседницу. Ему казалось, что туман колышется, как волны. «Не схожу ли я с ума?»

– Здесь холодно, – она плотнее запахнула плащ и жестом пригласила его идти назад.

Широкая лестница золотилась от освещенных окон. Он не двигался.

– Не обижайтесь! – сказала она, прислоняясь к перилам.

– Нет, что вы.

– Вы молчите.

– Я думаю, как вас называть. Я не слышал вашего имени. Как вас зовут?

– Ореденелия.

– Как?

– Ореденелия. Но это неправда. Меня зовут Лариса.

– Лариса?

– Это по-гречески. Что-то вроде морской птицы.

– Догадываюсь. Вы ведь гречанка?

– Да нет.

– Я подумал: из древних.

– Нет, нет, я не гречанка.

– Нет? Кто же?

– Эфиопка.

– Хм…

– А вас зовут Ференци?

– В некотором роде.

– Синьор итальянец?

– Почти.

– Ну вот и нет. Нехорошо лгать.

– А вам?

– Я вам не лгала.

– Ореденелия…

– Жаль, что меня так не зовут.

– Почему?

– Ну – никто меня так не зовет.

– Хотите, я буду вас так звать?

– Хочу.

– Ореденелия.

– Прекрасно.

– Я буду вас так звать.

– Куда?

– Куда – звать?

– Да.

– Я не знаю. Если бы это было море, – он указал вниз. – Я пригласил бы вас плыть чуть дальше, чем горизонт. Но это туман. Вряд ли я вас здесь могу куда-то позвать. Вы хозяйка.

– Тогда я позову вас… Ференци.

– Хорошо.

– Я вас зову.

– Куда же?

– Ну вот, например… Хотите посмотреть на… Ладью Вечности?

Он наклонил голову чуть в сторону в изумлении. Но сказал: «Да».

Девушка повернулась и направилась вверх по лестнице. Шлейф плаща струился по ступеням. Они поднялись на террасу, там сияли окна. Голосов не было слышно, играла музыка. Она звучала печально и мелодично. Девушка в золоте остановилась, глядя на узорные квадраты рам и поднесла к губам палец. Казалось, она вслушивается восхищенно. Он остановился тоже. Потому взглянул на нее. Она вновь заспешила вперед. Пройдя до конца террасы, они вошли в длинную крытую лоджию, слабо освещенную двумя ночниками. Потом поднялись еще этажом выше, прошли несколько тонущих в полумраке комнат и оказались в узком коридоре. В конце его виднелся маленький проем. В нем была полная темнота. Молодая хозяйка замка заглянула внутрь и нащупала что-то в темноте рукою. Щелкнул выключатель и тусклая лампочка, свисающая на длинном проводе, загорелась посреди проема. Улыбнувшись, княжна дотронулась тонкими пальцами до провода. Лампа качнулась, и тени заколыхались на стенах. Этот червячок со светящейся головкой, подвешенный за хвост к каменному потолку, как-то странно смотрелся на фоне массивной кладки стен и поблескивающих рукавов плаща.

Стена уходила в сторону, огибая ступени винтовой лестницы. Видимо, это был вход в башню. Девушка шла вверх очень быстро, К. запыхался, поспевая за ней и не глядя по сторонам. Когда она остановилась, перед ними была небольшая площадка и дверь. На стене горел факел. Помедлив, словно в нерешительности, она взяла факел в руки и, толкнув дверь, вышла из-под тесных сводов лестницы. Здесь было помещение с округлыми стенами, украшенное гладкими полуколоннами и тяжелым бархатом в нишах, но совершенно пустое. Свет факела едва озарял его. В углах стояли масляные чаши на высоких треногах. Княжна бросила на пол свой легкий шарф и, обойдя комнату, разожгла в них огонь. Потом указала рукою на бархатный полог впереди и сказала:

– Это там.

К. подошел, откинул бархат. За ним открывался широкий проем. Там клубился туман. Мраморные колонны с пышными коринфскими капителями поддерживали крышу. Но их полированные основания казались слишком изящными по сравнению с желтоватыми, как будто истертыми веками мощными плитами пола. Эти плиты уходили за колонны в темноту. Там чуть плеснула вода. Это была пристань. У края плит в тумане проступали очертания большой ладьи. Ее бока покрывал темный узор, а нос и корма были загнуты вовнутрь в виде полураскрытых лотосов.

Девушка закрепила факел у входа и медленно приблизилась к ладье. Она провела рукою по почерневшему изгибу деревянного цветка и осторожна ступила на потрескавшийся лак досок, закрывающих дно. Ладья едва качнулась от ее шага. Девушка посмотрела на К.

– Поплывете со мной?

– Куда же?

Она махнула рукою вдаль. Там был густой туман, едва просвеченный размытым бликом лунного света.

– Долго ли плыть?

– Сорок тысяч лет.

К. оглянулся. Факел мерцал и коптил. Он вновь вспомнил книжную лавку, Анни, салатную занавеску на ветру, ребенка на самокате…

– А потом?

Девушка улыбнулась и пожала плечами.

– Ну, а потом еще сорок тысяч…

Он кивнул и тоже ступил на дно ладьи. Вода снова чуть заплескалась и затихла. Легкий порыв ветра вспугнул туман. Лунный след протянулся по ровной воде, сколько хватало глаз, и вновь исчез под темным белесым пологом. К. поежился от этого дуновения, прядь волос упала на лоб.

– Возьмите! – Ореденелия сняла плащ и легко бросила ему.

– Ведь вам было холодно? – спросил он.

– Мне холодно там. Здесь – нет.

Она стояла на самом носу ладьи, глубокая синева платья ложилась на древний узор досок. Волосы пышными волнами упали до пола, повторяя форму сброшенного плаща.

К. закутался в плащ. Он был мягок. Казалось, можно исчезнуть в его переливах. К. нагнулся, взял со дна длинное весло и легко толкнул им камень причала. Ладья тронулась и заскользила вперед по гладкой воде. Она плыла быстро. К. положил весло и сел. Она плыла сама. Девушка в золотом треугольнике волос стояла впереди, как светоч. Он откинул голову и посмотрел вверх в серебрящуюся от луны темноту. Улыбнулся чуть слышному журчанью воды у борта. И через минуту ладья исчезла в тумане.

Кафе для облаков