Свистящий ветер сносит голос назад. Придорожная трава хлещет по лодыжкам, колёса идут юзом в песке. Вперёд, вперед, пригибаясь к рулю, насилуя педали. Нет, не догнать.

Только у реки они снова рядом, заведя велики по втулки в воду, моют пуками травы блестящие серебристые спицы. Смеются. Колышут в воде отражение солнечной колесницы, и смущенный Феб останавливается протереть золотые спицы ватой облаков.

Время застывает, удлиняя и так бесконечный день детства.

Сирень на Пажинской

За деревней синий вечер. Прохладно. Две огромных сирени осыпаны росой и лунным пеплом. Глубокие тени прячутся между оливковыми сердцами листов.

Завернутые в махровые полотенца кустов, трое детей прижимают к пузам влажные лиловые пуки. Их росный бархат нежит запахом мокрые носы, холодит лица.

Художники разводят жирное масло, красят голубой краской мятый жестяной кувшин.

Взошедшее солнце упрётся в него янтарным глазом. Раскроет этюдник.

Звездный август

Волченка, Лисенка и Зайченка на гладкой тарелке поля, уставив носы в огромный, блистающий купол-крышку. Кажется, миг и Божественный людоед снимет ее, чтобы стало очевидным, как дети вкусны и воспитаны.

Проносятся корпускулы времени, купол вращается, серебристые спутники играют в pinball, обрушивая быстрые звезды желаний, а дети? Дети замирают сладким десертом, облитые звездным молоком.

Гыса

Белая, ладная, в больших чёрных пятнах. Дикой прибилась, знатный мышелов.Даётся только кормить, и только бабушке:

– Матрёна, Матрёша, кис-кис…

Лисенке с Волченкой обидно:

– Гыс-гыс…ГЫса…

Дети лежат на полу с кочергой, загонщики. Гыса шипит из-под шкафа. Тигры и джунгли.

Вбегает бабушка с мокрой тряпкой, спасать любимицу.

В сентябре уезжают в город, кошку оставляют в соседском доме. Она бежит за машиной, доколе хватает сил, и орёт, надрывая сердце. В дом входит осень и сворачивается на любимом кошкином месте.

У соседки бабы Нади тепло, налито молоко, в углу огромная голубая икона "Крещение Христа". Золочёные виноградные лозы оклада. Заянский поп сколько лет для церкви просит, не отдает.