Марта

Неукротимая злость разгоралась в неудовлетворенной женской душе. Почему кто-то может купить, а она нет? Почему одним все, а другим ничего! Можно было завладеть всем этим сокровищем при помощи обмана, но свидетелей за окнами много. Рисковать нельзя!

― Торговаться – не покупать, можно и своровать – Лениво перебрасывалась толпа словами.

― Давайте сюда перстень, а то неровен час, пропадет. – Махмуд решительно снял с ее пальца сияющее чудо.

― Вы что намекаете, что я украсть его могу. – Обиделась Марта.

― Место бойкое, вещь дорогая, всякое может быть, – затряс озабоченно бородой.

Дожилась! Если она сейчас беззащитная, одинокая женщина, так, что и напраслину терпеть от всякого хама должна? Ну, нет! Это уже чересчур! Набрала воздуху побольше и, пошла поливать обидчика, благо слова долго искать не пришлось.

― Ах, ты, козел облезлый, – вспомнила кумушек, – ах, ты комар писклявый, недобитый, да подавись своей уступкой, своим поганым товаром. – Зеленые глаза ее, казалось, прожигали насквозь, – Я что, не смогу купить в другом месте кольца паршивого? А здесь ничего не возьму, даже задаром, пусть рука у меня отсохнет! Может ты еще надумал обыскать меня? Да лопнут глаза твои бесстыжие, если только заглянешь куда! – сует ему под самый нос свой могучий бюст.

― Не сходно – не сходись, а на торг не сердись, – замямлил Махмуд, напоровшись на тугую грудь. Затрясся мелкой потной дрожью. Глаза его возбужденно заблестели. Скривились губы в улыбке хмельной.

― Возможно, столковаться и по – другому, о, горячая и полногрудая владычица сердца моего! Ты такая заводная, пойдем ко мне жить, будешь мне служить. Подушки у меня мягкие…

Марта почувствовала, как его крепкая рука сжимает ее локоть, дыхание обжигает лицо, мягкая борода щекочет шею. На мгновение заколебалась. Можно было бы согласиться, где наше не пропадало, а куда тех, что за окном стоят, деть! Что потом в городе о ней говорить станут! Нет, сегодня менять ничего не будет, но и воровкой обзывать себя, тоже никому не позволит.

― Что, – глаза ее удивленно округлились, гневно сверкнув, – ах, ты пакостливый, шелудивый козел! Что трясешь здесь передо мной бородой своей плешивой! Да, что б она у тебя совсем вылезла, а на лбу вторая выросла! и чтобы в ней блохи завелись! что бы ты с щуки перья драл, да на тех подушках спал! чтоб тебя вело да корчило, покуда в пекло не завело! Чтоб тебе через свой клятый порог горб да бельмо подцепить…– без передыху сыпались проклятия возмущенной женщины.

― Кобыла с медведем тягалась, один хвост да грива осталась.

– Шальная баба. Сколько силы! За одну ночь с ней, все бы отдал.

― Такая обнимет, дух не переведешь!

― Хоть, вся исклянись, мне как с гуся вода, – унялся хозяин. Он уже видит, как подкатывает к самому порогу карета. С нее выходит Вирена с кожаной сумочкой, густо обшитой каменьями, в которой, верно, полно денег, вальяжно поправляет на себе меха, яркие длинные перья на голове и высокомерно направляется в настежь распахнутые двери. Гордо вошла, кичливо раскачиваясь телом, твердо зная себе цену.

Вот это покупательница! Вот это клиент! Сразу забыл о Марте. Суетливо бросился навстречу. Весь в любезном внимании. Само подобострастие. Сама учтивость.

Ее наметанный взгляд сразу ухватил кольцо золотое, украшенное сочной зеленью изумруда, в окружении сверкающих капелек бриллиантов, что еще держал в ладонях. Она жеманно протянула ему руку. Он, перегнувшись вдвое, надел его на тонкий палец. Повертела рукой, – а что, ничего. Ладно, беру.

Горделиво прошла к прилавку, оттолкнув брезгливо ногой корзину, скромно стоящую на полу, прилипла взглядом к витрине. Сердитая Марта, увидев такую богатую и чванливую даму, сразу догадалась, кто виноват в том, что у нее прореха в кармане. Вот где, наконец, можно отвести душу и отыграться за всю свою жизнь, не очень удавшуюся. Ткнула решительно корзину назад, под самые ее ноги.

― Откуда такие дохлые берутся? Надо же, одна кожа да кости, а спеси сколько, ровно с княжеского престола слезла! – говорит, как бы ни для кого.

― Убери из – под ног свою драную кошелку, задрипанка нищая, – сверкнула злобным взглядом Вирена.

― Куда несено, туда и поставлено. Я бы свой кошель на эту замызганную торбу сроду не поменяла. – Ядовито поинтересовалась. Заботливо осмотрела, – Вы, дамочка, так сильно уморились на работах, али сухотами болеем, что такая тощая, аж страшно приличным людям глядеть на это жуткое безобразие, так и тянет подать чего-то перекусить, – в ее голосе звучало такое искреннее, и такое ехидное сострадание.

Изумленная этой неслыханной дерзостью, округлив свои маленькие глазки, решительно поджала тонкие губы.

― А ты принарядилась, чтобы всех нищих в городе перещеголять. – Брезгливо ткнула пальцем в одежду Марты. – В этой юбке рыбу только в реке ловить. А сорочку у какой несчастной старухи перед смертью стащила? Вот это фасон! Нищий нищему может только позавидовать. Ишь, убралась красно как, что твоя коза на Рождество! И сюда приперлась, будто к себе домой. Сказано, козья рожа – везде вхожа. – Злорадно хихикает, кокетливо отставляя пальчик в сторону, приставляет лорнет к глазам и дальше острым носом в украшения.

― А ты, бесхвостая курица в павлиньих перьях, гляжу давно обнищала умом! Думаешь, если размалевала рожу, словно пасхальное яйцо, напялила на себя меха из облезлой кошки, будто свинья в хомут влезла, так уже великой цацей стала? Давеча видала таких, бродячих. По всему городу шуты бегают, зазывают на представление. Хороша мода! Не каждый нищий в такое оденется. Это же всем курам на смех!

― Тут так дурно пахнет! И откуда тухлой псиной воняет, – сморщила благородный носик Вирена, поглядывая в корзину. – А кислятиной как несет! Милочка, ты совсем раскисла от пота. Убери свои грязные руки из моих глаз долой, закрываешь обозрение.

И почти легла тощим торсом на прилавок, близоруко щурясь в лорнет, вглядываясь в драгоценности.

― Грязь не сало, потер и отстало. По мне лучше сто раз вспотеть, чем раз прахом покрыться, хотя, сухие жабьи кости тарабанят звонко. Далеко слышно, как лягушонка в обшарпанной коробчонке тарахтит по городу, – насмешливо кивнула на тарантас, где ждал хозяйку покорный молодой кучер в щеголеватой одежке, с напомаженной головой, и с по – залихватски закрученными усиками.

― Сама дура вонючая! Вижу, в твоей голове лягушки давно завелись, – начинает потихоньку расходится Вирена.

― Ты, птица дохлая, не дощипанная, титьки свои курячьи убери с моего товару. Я тут прежде тебя пришла и все это уже скупила. – Стала наступать Марта.

― О, почтеннейшая из всех почтенных, – пытается вмешаться в столь «приятный» разговор Махмуд, обращаясь к Вирене. – Я предлагаю примерить это удивительное ожерелье, равным которому не владел никто из всех великих мира сего.

― Подобру-поздорову, отстань, не суй в нос свои замызганные цацки, видишь, разбираемся. Не ерзай под ногами!.. не заводи душу!.. не буди во мне стервы. – Неистово вращая потемневшими от яростного возбуждения глазами, придвинулась Марта к хозяину. Тот отступил, изумленный таким бешеным напором.

Фыркнула Вирена, хищно оскалив мелкие зубки в язвительной улыбке. Выхватила ожерелье, надела на длинную шею и, довольная, стала разглядываться в зеркало, злорадно пританцовывая перед Мартой.

― Идет-не-идет, купить-не-купить! У меня денег столько, что всю эту лавочку со всеми ее потрохами могу забрать.

Ее тоже начало охватывать радостное возбуждение. Всегда так приятно достать соперницу.

― Чего квохчешь курицей, все куплю, все куплю! Лопнешь от натуги. В эти руки много не загребешь, вон, они у тебя, словно крюки. И ожерелье это пристало, что курице бусы.

― Порою завидущая хула лучше, чем дурацкая хвала! Что досада берет по чужому добру? Аж, трясешься, что купить не можешь. Берут завидки на чужие пожитки!

― Завидны в саду черешня да вишня; кто не пройдет, тот щипнет. А здесь чему завидовать? Ты в зеркало на себя погляди получше. Вставь свои слепые зенки в него и увидишь, что в кривой роже и рот на боку. Как не крась, уже ничем сверху не закрасишь. Хотя, промеж слепых и кривой в чести.

― Ты дура беспардонная, на себя лучше погляди, нос, что лапоть на всю рожу. – Зачастила, заметно нервничая, Вирена.

― Да не такая раскрасава, что в окно ночью глянет – месяц с перепугу на землю шлепнется. Во двор выйдет – со страху три дня собаки воют. – Ткнув руки в боки, грудью вперед, ехидно издевалась Марта.

Мужики заинтересованно следили за перебранкой.

― Наша барынька возбудилась – то как!

― Рада дура дуру встретила.

― Как не крути, а деревенская корова шустрее городской кобылы. – Делились между собой довольные зрители. Не каждый день доводится услышать перебранку двух достойных друг друга стерв.

― Чего ты своим выменем мне в нос тычешь. Вон набухло, ровно у коровы перед отелом. – Вирена стала совсем близко, прищурив яростно глаза, – меня не укусишь, а себя за зад попробуй. Надо же, откормила, что не обойти, не объехать. – В ее голосе появились первые визгливые звуки.

― Знамо, такой кляче не объедешь, первый ветер в поле снесет. – Марта, наоборот, стала спокойная, что удав на охоте. – А о твой дохлый, уколоться можно. И не маши передо мной своими растопырками. Чай, не в поле чучелом огородным стоишь, ворон здесь нет. А мухи от смеху, глядя на тебя, все давно передохли. Распрыгалась, что блоха в коросте, места себе не найдешь.

― А чтоб тебе шмелем подавиться, корова не доенная,– рассердилась не на шутку Вирена, аж затряслась вся. – Зато у меня денег столько, что тебе и не снилось. – Дрожащими от злости руками открыла свою сумочку, полную золотых монет, набрала целую пригоршню, затрясла ими перед носом Марты.

― Ого, вот это да!

― Золота никогда много не бывает.

― Все равно, эта тощая кляча нашей корове рылом под хвост не достанет.

― Не все горлом, скоро и руками махать начнут.

― Здесь рукам воли лучше не давать. Тяжелая рука у бабенки.

― Само собою разумеется, но разогнав во весь дух, сразу не осадишь бабий норов. – Толпа живо отозвалась на увиденное.

― Все, всякое мое терпение лопнуло! Короче, чего тебе надобно, кучка навозная, пересохшая. Повторяю, а ты слушай, харю-то свою не отворачивай, хорошего дважды не сказывают, даром здесь трешься-ошиваешься; сказано, мы уже ничего не продаем. А что не продается, цены не имеет!

Нам закрываться пора, в городе дел полно. Что ты носишься со своей торбой, что кура с яйцом. Не надо нам твоих поганых денег! От худой курицы и яйца худые. Иди, гуляй, смерть куролапая.

― Чего это вдруг мы, – ошарашено заморгала Вирена.

― Потому, что муж мой.

― Ах, муженек уже твой? – протянула с издевкой, улыбаясь так хитро, а глаза такие злые, аж красные.

― Да мой! Что я уже замужем не могу быть?

Купец, стараясь надевать на Вирену украшения, решил до поры не вмешиваться в яростную перебранку женщин. Он вмиг остолбенел от такой неожиданности. Недоуменно оглянулся на Марту.

― Ты? Да ради Бога, да сколько угодно! Мне что жалко! Но намедни чужими были, – ехидно заметила, так же кулачки в бочки и остренький подбородок резко взлетел вперед – вверх.

― Ну и что ж, что были, а тут взяли и поженились, специально, тебе назло.

― Ты хоть знаешь, как звать мужа возлюбленного.

― Знаю, не твое куриное дело, поняла?

― И как, если это не важная тайна?

― Чмок, – мигом сорвалось с языка, – или Пипла, – добавила отрешенно, поняв что ляпнула ни к селу, ни к городу. Как же на самом деле его звать-то? Силится вспомнить.

― Махмуд, – робко пытается подсказать ошеломленный продавец. Ему очень понравилась идея Марты. Он уже успел убедиться в уме, взбалмошности, напористости этой молодой женщины. Его восточную натуру это так возбуждало!

― Ну, конечно, Махмадей, – обернулась на мужчину, – а дома как хочу, так и называю, по-разному. От большой любви обзываю, как мне захочется, понятно для особо непонятливых.

― Чмок, – заливается от зловредного смеху Вирена. – А Пипла где у него болтается?

― Мой муж, как хочу, так и зову, – решительно отрезала, сердито сверкнув глазами. – И, что у него, где болтается, не для твоих куриных мозгов, ясно? Будет мешать, обрежем.

― И давно у вас любовь, – визжит Вирена.

― Давно, с самого утра, – улыбается ехидно.

― Надо же, – сплеснула та руками, – была деревенская дура стала городская Чмошка!

― Сама ты надоедливая мошка, Кура пучеглазая. Он любит меня понятно! Сильно! всей душой и всем сердцем! Он, этот… Махмадей, – с удовольствием вспоминает имя, – даже обзывает меня… то есть называет… как? Во! Я его…– правую руку к губам, задумывается на миг. – Что светит-то все время… а, ну, да! Светильник его глаза, – засомневалась чуточку, – или двух? У него же, по-моему, два их было, – оглянулась на хозяина.

Он испуганно вытаращил глаза, – два, два, – затряс отчаянно бородой.

― Ну, точно, козел! – скривилась про себя Марта, – ему бы еще рога. Ну, да, не важно! Хорошо хоть, что со всеми глазами, – махнула рукой, и продолжила свою пышную речь – я лучезарный светильник его двух, – зачем-то выделила, – глаз. – Так что давай, снимай мое добро. Я резко передумала продавать. А что? сама носить буду. И, вообще, мы уже закрываемся, да, милый? – таким елейным голоском.

Закивал согласно головой Махмуд, молчавший до сих пор. В его словах не было нужды. Совсем растерялся, бедный, от такой неожиданности. Марта так сильно овладела его душой и телом, что напрочь забыл о торге, о выгоде. Рад был несказанно, что жениться на такой удивительной женщине, шальной, что буря в пустыне.

Для Вирены слова Марты, будто плевок на солнце.

― Я плачу золотом и покупаю все это, что на мне, тебе понятно, коза задрипаная. – Молвит ядовито с чувством, с расстановкой, медленно, наслаждаясь моментом.

― Думаешь, если он козел, значит я тоже дура?– не вынесла такого сравнения возмущенная душа Марты, – а ну, давай сюда побрякушки. Обвешалась ими, ровно елка новогодняя. Повторяю, мы закрываемся! Не только слепая, еще и тугоухая. И за что все увечья на одну тупую голову!

Потянулась к ожерелью, стала снимать бесцеремонно.

От такой неслыханной дерзости показалось, что Вирену вот-вот хватит удар. Челюсть отвисла, глаза налились кровью. Разъярено втянула сквозь зубы воздух, готовясь дать решительный отпор. Взгляд переполнен такой несокрушимой злобой! Голос зазвучал особенно визгливо, даже истерически.

― Убери лапы свои вонючие, кошка блудливая. Руки коротки, не достанешь.

― Я ноги приставлю, – морщась от пронзительного крика, продолжает снимать украшения Марта.

― Не прикасайся ко мне, а то я сейчас тебе все патлы повыдергиваю! Космы мигом растрепаю!

― Попробуй! Напугала курица псину, излягала всю, – громко рассмеялась прямо в лицо, ткнув ей фигу в самый нос, злорадно повертела, – вот что ты можешь купить в моей лавке на свои паршивые деньги.

От такой неслыханной наглости Вирена лишилась дара речи. Почувствовала, как от дикой ярости, в горле комом застрявшей, стало нечем дышать. Спазмы по лицу волнами прокатились. Задергалось тело в нервных конвульсиях.

― Какая чудасия! О, гляди! Как разморгалась ушами-то, лопоухая наша. Губами-то как зашлепала. А голосу что, нету? Пропал? Надо же! Онемела? Кляпку со рта вытащи, – уткнув руки в боки, покачиваясь на расставленных ногах, головой вперед, – Ой, рожу не корч! Не корчи такую рожу. Неровен час, при ней и останешься! Да не сучи ножками, не дергайся так, глядишь, обломаются! А что, любезная, если хочешь, попляши, ножки уж больно хороши, – захлопала в ладоши.

Вирена от лютой злости, что сковала ее тело, чуть не задыхается. Хватает воздух ртом. Камнем сдавило грудь. До сих пор никто не посмел вести себя с ней таким нахальным, беспардонным образом.

― Дуй не дуй, хоть раздуйся! А хоть тресни, ничего не выдуешь! Что глотку растаращила, ртом ветер не поймаешь! Мои камни, мое золото. Сама носить буду.

Что молчишь, разжуй, да выплюнь уже скорее, мочи нету ждать! Надо же, как ум с разумом помешался! А рожа-то, рожа-то какая жуткая!

― Совсем заругала, захаяла барыню. Вон как, бедняга, мучается в припадке нервическом. – Сочувственно шелестит толпа.

― Иная сварливая баба хуже черта достать может.

― Было бы болото, а сатана всегда найдется.

Вирена так яростно крутнулась на пятках, аж, доски под ее ногами завизжали жалобно, и, сгорбившись, побежала к карете.

― Съела кошку с маком, закусила квасом с таком.

― Пошла, несолено хлебавши.

― Ковыляй отсюда – пока цела, а то не погляжу, что барыня, в бока живо натолкаю. Во, поплыла, будто колесо кривое, лебедь косолапая. Тебе бы только верхом на сковородке ездить, – укусить старается напоследок Марта.

Вирена при помощи услужливого кучера взобралась в карету, злобно пнула его ногой, яростно плюнула в сторону лавки, закрыла окошко, и они умчались.

― Пропала, словно корова языком слизала. – Как бы с сожалением, что так все закончилось, толпа стала быстро таять.

― Ага, будто ветром сдуло.

У каждого появились неотложные дела. Расходились так же, как и пришли, по двое, трое или по одному.

Махмуд несмело подошел, желая обнять за плечи горячую женщину. Темные глазки, масляно щурясь, неустанно обшаривают тело налитое, будто яблочко наливное. Вспомнил вновь свои восточные замашки, заговорил пышно, – о, великое счастье будет тому, у кого ты станешь хозяйкой в доме, кто сделает тебя сокровищем своим.

Сильная любовь запала в сердце мое. Оно склонилось к тебе, только лишь увидел на своем пороге. О, луноликая и пышногрудая красавица, чей стан кипариса стройнее, чьи губы меда слаще, ты наповал сразила меня стрелами своего взгляда.

Клянусь, ты лучше всех в целом поднебесье. Ибо многих я женщин встречал, но нет даже близкой по напору, уму и речам. О, несравненная, ты как буря в пустыне, такая же непредсказуемая и шальная! Если ты в гневе – огонь, значит в любви – ураган.

О, прохлада моего глаза и плод моего сердца, чье лицо самого солнца светлее, пожалуй мне один поцелуй. О, счастье очей моих, прошу, подари или дай взаймы. Я одарю тебя всеми богатствами, что имею. Эти россыпи жемчуга, топаза и яхонта, золота и серебра: все, что мое – будет твоим. Улыбнись, о, владычица сердца моего. Улыбка твоя подобна луне в ночь ее полнолуния.

Она яростно дернулась и метнула в его сторону такой грозный предостерегающий взгляд, что земля ушла из-под ног.

― Чего ты ровно дикая, – растерянно, напрочь ,позабыв о своей велеречивости.

― Пошел вон! – гневно сверкнула уничтожающим взглядом.

Разинув рот, не смог произнести ни слова. От такой неожиданности, голова у него совсем пошла кругом.

― Пошел вон, козел не доенный! Глаза не мусоль! Всю жизнь мечтала козой стать. Я, как пришла не званой, так и уйду не гнаной. А ты, продажная твоя душа, подавись своими цацками, больно они кому нужны!

И ушла, довольная собой. Антон задержался немного и догнал ее уже при самом выходе из рынка. Шла, бойко разглядываясь по сторонам, раздавая налево и направо свои веселые шуточки.

Лучезарно улыбаясь, подмигивала без устали всем встречным мужикам, чем вводила в краску более стеснительных, что смущенно уступали дорогу шальной бабе.

Каждая жилочка в ее теле пела от возбуждения. Испытывала невероятное ублаготворение. Нет денег, ну и не надо! Она и без перстня проживет. Зато смогла показать толпе зевак, и этой глупой высокомерной курице, что с нею лучше не связываться.

Почему она должна пить кислую брагу, а эта спесивая дура – сладкое вино. Почему ей ничего в этой жизни судьба не подарила, а Вирене все на золотом блюдечке. Живет себе в свое удовольствие. Наслаждается тонкими, деликатными запахами, ест редкие кушанья, попивает изысканные напитки всевозможных видов.

― А, это вы. – Оглянулась насмешливо. – Я уже успела забыть о нашей встрече. Конечно, были возле лавки, и все слышали. Знаю, дурой меня считаете.

Не стану лукавить напрасно, цветных камней искристый жар и брильянтов яркий яд пленил сердце слабое мое. Теперь все. Торг окончен. Пора и домой, наверно.

― Откуда?

― Издалека! Отсюда и не увидишь! Хоть, возвращаться некуда. Муж сгинул. Свекровь, старуха злющая, сына не заставила долго ждать, следом подалась. Продала хозяйство свое нехитрое, корову старую, петуха, что остался без курей, их ласка передушила, да в город подалась, новую жизнь начинать.

Ехали всю ночь. Глаз почти не сомкнула. Приехали, сразу на рынок, а там уже все видели сами. Цены здесь, хочу сказать Вам, – сделала большие глаза, вспомнив торг.

― Идем со мной, – предложил неожиданно для себя.

Остановилась, задумчиво глянула на дорогу, потерла ладонью об ладонь, – а что уж там, где наше не пропадало, попытка не пытка, спрос не беда, идем, – махнула решительно рукой. – О, прекрасный лицом и телом, господин мой, слушаюсь и повинуюсь твоему приказу, о, свет очей моих, прохлада моего сердца, – вспомнила Марта речь недавнего своего поклонника, и расхохоталась, запрокидывая голову назад. Антон тоже рассмеялся, вспомнив торг и всех его участников.

― А что, богатый и достойный муж был бы. Может, и не надо было отказывать такому пристойному кавалеру?

― Замуж за богатого выйти, каждая женщина мечтает. Но что может дать птице вольной самовлюбленный петух!

С ним в небо вовек ей не подняться. Разве сможет подарить он своей половинке радость заоблачного полета?

Я не хочу замуж за старого, не хочу за малого! А хочу за ровнюшку, пускай и небогатого. Зато потом куском хлеба не будет попрекать. А там труд, совет, любовь принесут в дом достаток да лад. Будет и у нас семейная благодать!

Мой сокол ясный еще гуляет где-то, никак не нагуляется. Надеюсь, придет время, и мы встретимся. Моя душа этой верой живет. Она просит, жди! Надежду робкую не растопчи поступком необдуманным. Благородное сердце родное, ищи! Не пропусти счастье свое.

Вот и разыскиваю сердцем своим милое сердце. Поэтому пробую заглянуть в другое. Увы! Как часто оно упрятано за семью тяжелыми замками. Не дозваться, не достучаться, – пытливо метнула взор игривый в сторону Антона. Он усмехнулся скептически.

― Нечего сказать, и умна, и хороша, и высказываться умеешь, не хуже Махмуда – лавочника.

― Я по-всякому умею объясняться. Давно заметила, если человек, с кем разговариваешь, по душе, то слова сами по себе складываются, да так ладно да складно, что порою сама диву даешься. С иным же тянешь из себя, слова эти, будто щипцами выдергиваешь, ровно заклинило память.

***

Так эта умная и веселая женщина появилась в его жизни. Вначале, изумленная роскошным убранством замка, вела себя не в меру смирно, настороженно, с нескрываемым восхищением разглядывая величественные апартаменты. Иногда видел ее в огромном куполообразном зале возле портретов представителей княжеского рода. Марта, внимательно всматриваясь, напряженно шевеля губами, прилежно читала под ними надписи. Подолгу стояла там, высоко подняв голову, с восторгом глядя на роскошные фрески из религиозных текстов. Однако вскоре живой нрав ее вырвался на волю. Вот уже то тут, то там слышался заразительный смех, веселый голос. Виделись они нечасто. За обедом или вечером за трапезой. Но это не помешало почувствовать Антону, что Марта явно неравнодушна к нему. Ловил на себе кокетливые, быстрые взгляды. Старался не обращать внимания. Надеялся, что все само собой уладится. И, в конце концов, Марта поймет, что между ними ничего не может быть.

Она постепенно стала в замке абсолютной хозяйкой. Прислуга, с молчаливого согласия Антона с огромным удовольствием покорилась ее беспредельной власти. Женщина довольно скоро смогла завоевать любовь и безграничное доверие всех, кто жил здесь.

С ее приходом изменилась жизнь, стала веселее, обрела смысл какой-то, что ли. Даже княгиня, на удивление, стала быстро поправляться. Марта беспрекословно взяла на себя обязанности по уходу за больной.

С каждым днем княгиня выглядела все лучше и лучше. Все чаще улыбка скользила по ее губам при виде Марты. Та же души не чаяла в своей хозяйке. Ухаживала за ней, словно за маленьким ребенком, заботливо угадывая сердцем малейшее желание своей подопечной. Признательному Антону хотелось отблагодарить Марту за ее доброту. Долго собирался. Одолевала почему-то робость непомерная и, наконец, решился.

Как-то вечером заглянул в княжескую опочивальню. Марта сидела возле кровати, чуть слышно напевая свою любимую песню. Она вязала теплые пуховые носки. Увидела Антона, вскочила от такой неожиданности. Княгиня спала безмятежно, словно ребенок.

― Ну, как, все нормально? – спросил тихо.

― Ага, – ответила счастливая, тоже шепотом.

― Травы завариваешь те, что я дал?

Марта поначалу заколебалась. Ответ был и так ясен. Он знал, что только после этого чая Мила крепко так спит.

― Я благодарен за помощь, за княгиню. Вот! Думаю, тебе понравится этот подарок, – смущенно надел на руку тот перстень, что когда-то в ювелирной лавке не смогла купить.

Молодка, увидев это чудо у себя на пальце, остолбенела. Понял, что сейчас последует буря эмоций. Ждать ответа не стал, суетливо подхватил золотой бокал, где еще были остатки недопитого отвара. Ему показался подозрительным его запах. Это был явно не тот напиток. Недовольно нахмурился. Глянул на Марту. В ее глазах блестели слезы.

― Что такое? – удивился.

― Просто мне еще никто, никогда и ничего не дарил. – Отвернулась к окну. Предательски задрожал ее голос.

― Чем княгиню поишь?– спросил раздраженно.

― Поверь, разбираюсь. Я хочу, как лучше. Та трава не надо ей. И вообще, это только сегодня.

Прижала к груди подарок, а глаза, будто у собаки, такие невеселые, тоскливые даже. Ничего себе радость.

― Чтоб это было в последний раз, – буркнул, сердито сверкнув глазами, и выскочил в дверь.

***

Тем же вечером, беспрестанно ворочаясь, никак не мог уснуть. Все глаза Марты перед ним, полные слез, смотрят на него с обидным укором. Улыбается так странно и бессовестно, манит за собой в бездонную пропасть греха.

Как не понять ей, не до любви ему сейчас. Княгиню надо на ноги поставить. С завтрашнего дня будет обязательно следить за тем, чтобы поила нужным настоем трав, а то совсем распоясалась, что хочет, то и делает. И он тоже хорош! Волю дал, вот и распустилась.

Недовольный, никак не мог уснуть. Отчего так душно? Открыл окно. Увенчанная звездной короной роскошная ночь по лунной дорожке мягко скользнула к нему в гости. Осторожно дохнула прохладою свежей.

Любопытная луна зацепилась за ветку исполинского дуба и качается в зыбком сумраке ночном, кутаясь в тонкие облака. На полную грудь вдохнул пряный аромат притихшего сумрака.

Все, пора спать. Едва лишь коснулся головой подушки, чуть слышно скрипнула дверь. Насторожился поневоле. В комнату тенью невесомой ловко юркнула женская фигурка. На цыпочках подошла к кровати. Остановилась, как бы раздумывая, и в следующий миг нырнула к нему под одеяло, прижавшись, горячим, тугим телом.

От неожиданности такой вскочил, словно ужаленный. Задохнулся удушливой волной, предательски зачастило сердце.

― Что за шутки, – прошипел гневно. – А ну, немедленно, в свои покои!

Сел на край кровати. Она присела на другом.

― Это еще, что за глупости, – буркнул уже недовольно. – Что за игры среди ночи, когда все спят.

― Я, наивная, полагала, что ложе мужское примерять стоит именно тогда, когда все почивают. Может господин мой предпочитает белым днем встречаться с дамой.

― Ничего не думает, – категорически и беспрекословно отрезал, поморщившись недовольно. – И ничего не предпочитает, мечтает только о том, как бы уснуть.

― Что случилось с ним? Раньше, болтают злые языки, ни одной юбки не пропустил. Где же богатырская былая удаль?

― То было очень давно и уверяю тебя, во многом неправда. Сейчас постарел, другое время, другие обстоятельства. И вообще, я очень хочу спать, – жалобно простонал, – оставь меня, в покое, пожалуйста.

Марта поднялась, медленно подошла к окну, качнула вальяжно головой и по спине пышной волной растеклись длинные волосы.

― Я уйду, не волнуйся напрасно. Взгляни, какая ночь! Одна на тысячу такая, ласковая, доверчивая, притихшая в ожидании томительном. Стоит только руки протянуть, сердце распахнуть и впустить в него желание хмельное. Какая ночь!

Гостья, щедро облитая луной, вглядывалась в сумрак, будто слова пытаясь подыскать.

― Стою сейчас одна на берегу своей судьбы. Со мною рядом пусто. Никого! – зябко поежилась, грустно улыбнулась. – Теплом объятий крепких не кому меня согреть. На плечо верное голову склонить и по душам поговорить также не с кем. Даже помолчать вдвоем приятно иногда и не с кем, – опустила голову. – О днях прошедших трудно вспоминать, а будущих, увы, не вижу.

В очертании сегодняшнем только одно – ожидание, пустое, бессмысленное. Безысходности и обреченности такой давно не знала душа неукротимая моя.

Вот и пришла, без зова, без приглашения, сама, – из груди невольно вырывается тяжкий вздох. – Горьким словом упрека не карай, не осуждай за поступок безумный, не наказывай презрением глухим.

Что лукавить, знаю, безответная любовь моя. Нет ей места в твоем сердце. – Молвит грустно, – ты в жизнь мою вошел, судьбу об этом не спросив, любовью, будто зорькой, озарил. – Повернулась к Антону. – Сил не стало ждать встреч нечаянных с тобой. Словно кем-то приговоренной, голос твой ловить желанный, шаги твои стеречь устало. – Отвернулась, прислонилась к окну, – Сейчас стояла у закрытой двери и слушала себя.

В предчувствии необратимой боли так сердце жалобно стонало, так плакала душа. – Вздохнула тяжело, – если при встрече глаза равнодушно встречают, если не пронимает любимого взгляд мой зовущий, все превращается в невыносимую тоску. Немило так и грустно. – Помолчала, – надежда все же душу грела, хотелось правду знать.

Может, сегодня попробовать лед в сердце растопить жаром любви горячей. – Марта снова обернулась к Антону, – раскрой объятия свои, впусти несмелую, она так робко просится к тебе. Ты ее не замечаешь? Слышишь, она здесь. Стучится, жалобная, приюта просит, возьми меня. Я здесь. И я твоя. Да что там, – махнула отчаянно головой.

Подняла руки вверх, изогнулась кошкой гибкой. В лунном сиянии сквозь тонкий кружевной шелк соблазнительно мелькнуло тело нагое. Предательски блеснула высокая грудь. Облизнул губы, в момент пересохшие. Словно натянутая струна, подошел к окну, держась на расстоянии от нежеланной гостьи.

― Визит этот странный и бесполезный. Умом его мне не понять. Сердцем также не могу оправдать позднюю встречу. Если пришла отблагодарить за мой подарок, напрасно. Признателен за помощь. Вот и все. – Умолк, раздумывая.

– Знаю, что желанный дар мой, что приятен, но взамен не надо ничего. От всей души я благодарен за доброту твою и только. – Плечами сдвинул, – больше ничего. Намека не было на что-то большее.