Сильван скривился недовольно, – да весело уже не будет, его душа за долг карточный обещана другим, так что толку мне и впрямь никакого. Тебе придется в их распоряжение поступать, а они играться не будут, скверные, скажу по секрету, черти. Уж если в их руки попасть, не жди послабления. – Засомневался. – А, может, и, в самом деле, вместе что-то придумаем, и ты со мной останешься. Эх, погуляем тогда! Согласен! Так оно даже и лучше. Эх, и глупая же ты, Марта, во имя кого жизнью жертвуешь. Случись бы с ним такое, ни за что не помог бы тебе.
– Откуда ты знаешь? – торопливо оглянулась в последний раз по избе. – Просьбу мою выполни на прощание и все, я твоя! Пошли! – шагнула отчаянно за порог.
***
– Марта? И не одна? Снова с очередным кавалером. Меняешь их, словно именитая дама перчатки. – Горько усмехнулся Антон, когда возникла перед ним неведомо откуда. – Резвишься все? Все шутишь? Не успокоишься никак.
Она, ошеломленная, обращается к Сильвану, – разве об этой встрече тебя просила? Ни к чему нам сейчас лишние проводы.
Нехотя сдвинул плечами. – Ты пожелала, я сделал. Разберись сначала в своих мыслях. Кстати, зная твою подлую натуру, подстрахуюсь. Чтобы не наделала глупостей, я неотступно рядом буду, вон за тем деревом. А чтобы не затянулось надолго ваше свидание, нить твоей жизни у меня в руках останется, по ней каплями душа твоя будет уходить ко мне. Так что поспеши со своими последними делами. Не забывай, ждет нас дорога впереди. Пора домой!
Антон слушал, не понимая значения слов,
– Что за чушь несет твой странный приятель, и что за тон капризный у него?
– Ухожу я! В один конец тропа моя. – Молвит тихо, едва слышно, виновато опустив покорный взгляд. – Это наше с тобой последнее свидание. Ты пойми, тебя тревожить не хотела, так получилось. Глупо все как-то… Да, и не друг он мне вовсе, а так, – рукой махнула вяло.
– Вижу, далеко собралась? – едко щурит лукавый взгляд.
– Увы, оттуда нет возврата, – улыбнулась в ответ горько. – Прощай! – Оборачивается, чтобы уйти.
Рука его тихонько на плечо женское легла. – Прости! Я не хотел тебя обидеть, что опять случилось?
Склонилась щекой к его ладони, глаза прикрыла. – Долго сказывать, да и надо ли? Злые языки молчать не станут, сам все потом узнаешь о непростой моей судьбе. Скажу только, что это сам Дьявол из Преисподней, я за ним следовать долж-на. Поверь, с этим не шутят, это и впрямь мои последние минуты на земле.
– В глупые сказки я не верю. – Легонько за плечи повернул к себе. – Думаешь, если прячешь от меня взгляд, не замечу глаз печальных. Вижу, сердцем маешься, за мою обиду, за свой обман, все-таки, каешься. Ты сегодня такая…
– какая? – шепчет, не поднимая головы.
– Да никакая, смирная чересчур, на удивление. И такая… родная.
Волосы упали на плечи дрогнувшие, тень легла на лицо побледневшее. – Ты тоже другой сегодня.
– И я такой же, никакой, словно в тумане. При тебе теряюсь, делаюсь сам не свой. Что за власть у тебя такая надо мной?
Осмелилась поднять взгляд безропотный, и вмиг ее дыхание неслышное переплелось с дыханием его горячим. Тянутся глаза к его глазам и губы трепетные чуть слышно шепчут.
– Не обижайся на меня, жена, не заберу его с собой, тебе оставлю, дай лишь напоследок наглядеться.
– Ты разве не знаешь, я не женат. Не смог тебя из памяти убрать. – Переплетаются хмельные взгляды, сплетаются жадные руки.
– Ты один? – замирает от счастья.
Утвердительно качнул головой, утонув лицом в шелке ее волос.
– И я одна, не замужем. И не была. Только ни к чему все это, мне уходить пора, не держи и не зови, мне и без того так тяжело!
– О чем ты? Мы уже вдвоем, кто нам мешает?
– Не поправить того, что уже случилось, сам видел, времени отпущено мне мало.
– Что ты говоришь, – шепчет чуть слышно, – не понимаю, – вдыхая знакомый аромат, щекой прислоняясь к ее щеке.
– Чем жил все это время, чем живешь, хотела бы знать и не смогу, поздно! Гляжу на тебя, и сердце на части рвется, упустила я свою птицу счастья, растаял след ее за далью дней непрожитых.
Склонилась ему на грудь. Поднял лицо руками, пристально глядя в глаза.
–Мы еще будем счастливы, правда?
Качает горько головой. – Увы! Круг жизни моей замкнулся, что судьбой отмеряно, прожито. Больше не прибавит мне годков кукушечка. – Опустила взгляд. – Жаль, все, что не сбылось, там уже не сбудется. Променяли свою любовь я на разлуку, а ты на печаль.
– О чем ты, родная, не слышу, не понимаю, – касаясь губами ее глаз. – Ты вся дрожишь? Тебе холодно?
Марта, всхлипнув нечаянно, бережно притрагивается к его лицу.
– Жизнь пробежала, что вода сквозь пальцы. Утекшие годы стали рекой, что истощала, обратилась вдруг в лужу и высохла в одночасье. Судьба моя уже не разбавится твоей любовью, не омоет душу тихою радостью.
Если бы ты знал, как холодно и одиноко, как плохо было без тебя, прошу лишь, думай обо мне, хоть иногда!
Обнял за плечи, прижал к себе, в плечо, уткнувшись лицом.
– Я так часто вспоминаю встречу нашу последнюю. Я каюсь, что тогда твоим словам поверил, слабость проявил неуместную.
– Об этом знаем только ты да я, судить не будем. Я была тоже неправа.
– Безволие души ничем не оправдать, как тяжко жить с любовью неотвеченной?
– Прошу, разлюби, если сможешь, а не сможешь, прости! Прости, что отреклась от твоей любви, поспешив душу на замок закрыть, и что забыла свою любовь забыть. Случай позвал вдогонку броситься следом за тобой, но мое счастье оказалось в чужих руках. Помнишь, ты был тогда с другой, я, гордая, отступила. Прошу, прости за те слова надуманные. Пока сердце не замерло, скажу, я так тебя люблю.
Как часто в грезах виделось; лишь только начнет темнеть, и теплый вечер упадет на землю, ты придешь ко мне, неслышно подойдешь, сядешь рядом, в глаза мои посмотришь и скажешь тихо, – я люблю тебя.
– Я люблю тебя. – Горячим дыханием своим греет щеки озябшие.
– Скажи еще, в словах твоих так сладко раствориться.
– Марта! – голос юношеский дерзкий. – Как ты оказалась здесь вперед меня?
Оглянулась, растерянная, Трофим, разгоревшийся от быстрой езды, спрыгивает с коня и бросается к ней, хватает ее за руки. – Я тебе обещал, что найду сам твоего сына, не доверяешь, – горько шмыгает носом.
– Не кипятись, я уже нашла пропажу.
– Не понял?..
– Антон, это мой сын, Трофим.
– Кто сын? Чей сын? Родной??? – Бедный парень оцепенел от неожиданности, в глазах застыло удивление вперемешку со страхом.
– Да, ты мой сын, – устало облокачиваясь о дерево, присаживается на скамью.
– Марта, не глумись, – взмолился он, усевшись рядом, схватив ее за руки. – Не до шуток мне сейчас.
– Почему в избу вернулся? Зачем перстень забрал из шкатулки?
– Я не спросил, сколько лет твоему потерянному сыну. – Прячет неловкий взгляд. – А кольцо хотел тебе подарить. Заметил, что понравилось, хотел, чтобы мой подарок получше его был. – Махнул в сторону Антона.
Тот сел возле Марты, с другой стороны, с недоумением вслушиваясь в их разговор, удивленный не менее, чем Трофим.
– Вот и поднес, как и он, разлуку. Горе мое луковое, как теперь будешь без меня?
– Не понял?
Склонилась голова ее на грудь, пали руки бессильные. Антон бережно подхватил за плечи, вот тебе и глупые сказки! Дьявол и в самом деле следит за ними. Что делать, как помочь любимой?
– Марта, что с тобой. – Испугался парень. – Что с нею? Лекаря надо срочно звать.
Женщина, очнувшись, берет его за руку. – Никто мне уже не поможет, неизлечима болезнь моя. Перстень этот принадлежит вон тому человеку. Я же говорила тебе, что он опасен. Не послушал!
Трофим затарахтел о чем-то вполголоса, взахлеб, проглатывая слова, горячо доказывая свою невиновность.
– Молчи, прошу, дай наглядеться напоследок. Успокойся, знаю я, ты не виновен, это очередные козни судьбы моей зловредной. Антон, прошу, в память обо мне, возьми опеку над сиротой. Он, как дитя малое, безрассудное, поступки его порой непредсказуемы, весь в мать.
Тот хмуро кивнул в ответ, бережно поддерживая ее за плечи.
– Сын мой, теперь спокойна за тебя. Наставник твой поддержит в трудную минуту, научит разбираться в жизни. Отныне доля твоя станет к тебе добрее. Не шути с нею, это опасно. Пример недобрый перед тобой. Как часто, надеясь на счастье, пыталась обмануть судьбу и не смогла?
Не прячьте от меня своих глаз, они печалью сушат. Сама себе путь этот выбрала и не жалею, нисколько. Я счастлива, что обрела и сына, и милого. Увы, жаль, что так поздно. Трофим, надень перстень на мою руку, заждались, поди, уже меня. – Сняла с себя крестик на шелковом шнурке, положила в ладонь сыну. – Береги его, он еще твоему отцу принадлежал, надеюсь, поможет тебе в твоей дальнейшей жизни.
– Еще побудь немного, хотя бы чуть-чуть. Прошу, не уходи и на меня не обижайся, поверь, я так хотел тебя обрадовать подарком, – умоляет, а сам такой испуганно-растерянный.
– Вот и сбылась твоя мечта, я стала твоей… матерью. Бросаю тебя обреченная и горько мне, что прячешь от меня свой взгляд. Прошу, не плачь, мой взрослый мальчик, держи себя в руках, увидишь, время быстро вылечит душевную рану.
– Я не плачу. – Судорожно смахивает рукой слезу непрошеную. – Видно, ресница в глаз попала. Я даже рад, приятно удивлен, что ты моя мама. – Пытается незаметно для нее слизнуть с щеки очередную каплю.
– Я тоже рада, – осторожно пальцами холодными касается слезинки. – Сама себе сейчас завидую, гляжу, не верю и завидую, какой молодой да ловкий сын у меня. Жаль только, что жизнь тебе пожаловав, судьбою легкой не наделила.
Как много для тебя могла бы сделать, да не смогла! Не печалься обо мне и за все прости! Прости за то, в чем я не виновата, в чем же виновна, тоже прошу, прости!
Храни тебя, сынок, от глаз недобрых, злой клеветы, от пули блудной! Прошу, не замарай свою жизнь постыдными делами, опасайся надежд напрасных, позднего прозрения в любви, забытой старости, и не держи на сердца зла!
Родной мой, не грусти, молись за меня. Время пройдет, и я вернусь, буду незримо рядом, подставлю свои ладони под беды твои, отведу от тебя все напасти!
Трофим, чувств своих стесняясь, жмурится горько, едкой слезой разъедает очи.
– Как я один останусь, пойми, я не смогу! Найти и снова потерять?
Прислонила его голову к своей груди. – Сыночек мой, кровиночка моя, где раньше я была? Сама не знаю, почему, но как позволила себе не распознать в тебе родную душу! Отчего сердечко не щемило? Видно, сошлись дороги наши не случайно?
Кого корить, так получилось, что случай свел нас и развел, и что обречены с тобою на разлуку. Это наша беда, но не вина. Пропасть, между нами, снова. Суждено над этой бездною парить моей любви. Пока сердце в груди не умолкло, знай, я так тебя люблю, родной мой.
– Как я останусь без тебя? – спрашивает тихо, поднимает голову. – Развей мой подлый страх, это всего лишь злая шутка.– Пытается проглотить рыданий предательский комок, застрявший в горле.
Глаза прикрыла. – Как трудно уснуть, мир, словно замер, лишь сердца слабое биение и ясные твои глаза. Как ты мне дорог, мальчик мой! Все-таки плачешь?
– То попала в глаз соринка.
– Не век сидеть тебе возле меня, рано иль поздно пришлось бы все равно расстаться.
Обещайте, что не станете долго печалиться! Антон, не молчи, скажи что-нибудь на прощание.
– Отпускаю тебя, любовь моя, обвиняя себя, что не сделал счастливой!
– На пороге ночи стою, как холодно, грустно! Стынет в жилах кровь, зябнет в груди сердце. Вы молитвой мне помогите, чтоб не блудила душа моя неприкаянная. Отпусти, Господь, грехи, ухожу, лишь только смахну сына слезу бестолковую.
Ваши слезы, эти горькие слезы, и слишком долгое прощание тоскою сводит сердце. Как тяжело и непросто мне уходить, руки, что ветви, не разжать. – Под глазами усталыми черные круги легли тенью мрачной.
– Неба ширь глубокая, в зыбких снах своих сколько раз бросалась с откоса в твою звездную пропасть, словно в поток бурлящий!
Слышу, меня уже нет, лишь осталась память. Воспоминания нахлынули чередой неиссякаемой, высветив дорожку из пылающих костров. Чужая боль во мне болит, чужая радость пламенеет, как долго тянется прощание! И как тревожно… может, вспоминает кто, а, может, проклинает, где…
Улыбнувшись слегка, замерли упрямые, гордые уста. Слова, вылетевшие из губ онемелых, растаяли, стали легким облачком и полетели ввысь, превратившись в птицу белую. Застыли осколки солнца в ее глазах. Ветер лижет холодные щеки. Звенит хрустальная тоска. Кружится искрами день беззаботный, осыпая свет белый неистощимой радостью бытия.
Марта! Какие обиды тебя терзали!
какие грехи совесть жгли!
какие беды сердце рвали!
какие радости цвели!!!
Какие зори отшумели! Какие соловьи отпели!!!
Все вынесла и все смогла! Пришла в мир этот, вспыхнула звездою яркой и ушла просто и тихо.
Трофим уже не прячет слез. – Осиротела для меня земля, так стало пусто и так тошно! Вгрызается в грудь невыносимая тоска, хошь, плачь, хошь вой, а, хочешь, удавись. Как быть теперь, не знаю, как дальше жить?
Отзыва нет, задумался Антон, все еще прижимая Марту к сердцу. На его ресницах тают тихие слезы.
Сильван пытается поймать голубку, что мечется, жалобно кричит и рвется из хищных рук. Он довольный, что не обманула на сей раз. Пора домой!
– Трофим, вот тебе мой фамильный перстень с печатью. Отныне все, что было моим, тебе останется, ты мой наследник. У меня еще дочь есть, Настенька, будет время, навести. Передай от меня привет, пусть не обижается. Я ее так люблю.
Застыл вопрос в глазах, растерянных Трофима.
– Я следом ухожу, одну оставить не могу. Не отдам ее души злодею!
И тут же голубь, появившись ниоткуда, рванулся к голубке плачущей. Белое облако обволокло двух птиц, стали недосягаемы они для зла. Голубь и голубка, целуясь, воркотали на ветке. Сильван споткнулся, замахал руками бешено. Глазенки его защелкали сердито, разгорелись жуткими огоньками. Черный дым воронкой закружился кипучей, взвился в небо и растаял.
Обманула – таки Марта Сатану. Душа ее, спасенная любовью, в ад не попала. Взмыли птицы, покружились над головой и улетели в небо.
Со всех сторон уже сходятся люди. Трофим молча уходит, лишь изредка оглядываясь на скамью, где в обнимку уснули Марта и Антон. Он знал, что они счастливы, их души сейчас на небесах.
Как часто ты приходишь к любви чересчур поздно. Не видишь, не находишь ее, а она рядом, в тебе горит неслышно. Коль не заметишь трепетного огонька в сердце своем, потом будешь звать – не придет, обиженная.
Зацепиться за туман невозможно, если в сердце пусто, нечего искать, будто потерял что, когда становиться тошно от одиночества тоскливого.
В этот мир мы приходим, чтобы встретиться, проститься и снова уйти, оставив по себе память, кто благодарную, кто черную, а кто и вовсе никакую. Исчезнуть без следа едва ли не самое страшное наказание за прожитую кое-как жизнь, что не терпит небрежности и неумолимо мстит, даже жестоко, то ли болезнью гиблою, то ли старостью забытой.
XI
Пробуждение весны.
Стоял необычный зимний день. Временами даже мягкий и солнечный, тихий и улыбчивый, он, казалось, потешался над застывшим миром, скрывая в мыслях своих что-то очень каверзное. Беззастенчиво проникая в любую щелочку, плутовато вопрошающе заглядывал каждому в глаза, готовя шаловливую проказу из снега, неряшливо расстеленного прошлой вьюгой по всему городу.
Кони, то и дело, скользили, сбиваясь с шага, неуклюже съезжали на обочину. Ночь сковала дорогу тонкой наледью, сгладив ее и сделав почти невозможной для проезда.
Внезапно с этой ледяной одежды взметался холодный, порывистый ветер. Он крепчал, пропитывался мерзлой стужею, развеивая румяную улыбку озорного дня. Небо ежилось, становилось угрюмым. Бесчувственное солнце бледнело, скрывалось за облаками, и снег, дохнув морозом из-под ног, взбирался вверх лохматыми космами.
Начиналась настоящая метель. Ветер вздымался вихрями и моросил колючим снегом в глаза, в уши, в рукава, за шею. Наигравшись, ровно дитя малое, снова успокаивался. Становилось тихо-тихо и даже не так холодно. Из-за приземистых, мрачных туч опять высовывалось солнце, грея зябнущие щеки в рыжем пламени своих кудрей. И снова день становился невозмутимо мягким и улыбчивым.
Кирей сидел на лавочке, зябко уткнувшись подбородком в глубокий мех воротника, крепко задумавшись, взгляд потерянный, улыбка хмурая. Грызет сердце кручина унылая, буйная головушка сколько дней и ночей все одну думу думает, сомнениями усеянные густо тягостные мысли. Жизнь его, как этот зимний день, то светлая полоска, то темная, то солнце светит, то поземка шалит. Правда, в последнее время темная оказалось размашистой, без конца и краю.
В голове снова вертелись навязчивые слова из недавно услышанной песни, – если любишь без памяти, не забудешь вовек.
Эх, грусть-тоска немилая, так гнетет, прямо в сердце белой вьюгой дует, никакого сладу с нею нету, жизнь стала невыносимой. – Кудри непокорные упали на чело, выбившись из-под высокой шапки собольей, их тут же засыпало снегом.
Клава, добрая и некогда веселая ворона, сидит недалече на ветке дерева, глядя жалостливо на друга. С тех пор, как Дана вышла замуж, Кирей перестал радоваться жизни, его, словно подменили. Никто уже не вспомнит его добрую улыбку, пропали лучики в глазах смешливых.
Не живет, а существует! Ходит, словно потерянный, все молчит и о чем-то думает. Сколько раз сердобольные родственники пробовали его сосватать! Сколько раз устраивали бал, приглашая самых красивых девушек княжества! Он, откровенно скучая, сидел безмолвный, словно слепой, не видя и не замечая никого в упор.
Клава старается не спускать глаз с сердешного, мало ли что там, в затуманенной голове организуется на почве отвергнутой любви. Да и есть с чего сохнуть парню, невеста сбежала из-под венца, выстраданное счастье оказалось в чужих руках. Вот и мается, бедный, не может душу успокоить. Ему бы жениться, но как старое забыть? Захворал на любовь парень и не излечить теперь сердце перебитое. И бабок приводили к нему, и знахарей всяких. Уж они старались, уж они шептали на все лады, не помогло.
И сейчас сидит уже битый час, что примороженный, а если заболеет? Вон какая стужа разгулялась! Как домой увести, ума не приложить!
В очередной раз выглянуло солнышко, мягко озарив заснеженный пейзаж. Стайка синичек бросилась с дерева под ноги, рассыпавшись по снегу шустрыми комочками. И тут одна из них, самая бойкая, взлетела и уселась на плече у парня, что-то весело щебеча ему в самое ухо. Что за наглость неслыханная! Ревнивая Клава не собиралась делить их дружбу с Киреем с кем-либо еще. Прочь, негодная птица! Бросилась на нее с ветки, но та, не обращая малейшего внимания на ворону, совершенно без боязни о чем-то чирикала.
– Клава, это синичка!– радовался, что маленький, бережно подставив ладонь гостье приятной.
– Вижу, не слепая, – пробурчала недовольно, и чего вдруг улыбается, необъяснимо.
– Нет! Ты не поняла, это моя знакомая синичка. Я ее когда-то из сетей птицелова освободил. Клава, все это было, все случилось наяву! Не сон это был! Птичка, пичужка малая, скажи, в каком лесу я тебя встретил? Любушку свою там потерял, а вместе с ней и сердце обронил в чаще неведомой, нет мне покоя с тех пор. Не могу забыть девочку с глазами синими, что меня поцеловала и, словно белка шаловливая скрылась в глуши лесной.
Клава, удивленная все больше, переводит птичий язык.
– Место – это недалеко, но и не близко, отсюда простым глазом не видать, слыхом не слыхать, человечьим духом не учуять. Знаю, жила там девица красоты писаной, дочь царя лесного, да в беду горькую попала. Если любишь, не мешкая, ступай к ней, а сердце само путь верный укажет.
И унеслась, на прощание приветливо покружив над головой.
Кирея в момент, что подменили, повеселел враз, схватился, и бегом бежать. Клава за ним еле поспевала, что за встреча странная? Что за любовь неведомая?
А он, не говоря никому, ни слова, верного коня своего седлает и мчится в лес. За ним, конечно, ворона подалась.
– Куда, на ночь глядя, скачем, не переводя дух? В такую пору да в такую мерзкую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит. Непогода под вечер может сильней разгуляться, не гляди, что тихо будто, так и заблудиться в лесу недолго. Неровен час, замерзнешь, и никто, кроме зверя дикого, не найдет наших тел окоченевших. – Терзают Клаву мысли недобрые.
***
Черным камнем в белом снегу уснул на развилке дорог указатель, сваленный ветром и временем. Остановились на мгновение и наугад выбрали одну из них, хотя Клаве показалось это решение неверным. Решила не спорить, себе будет спокойнее. А конь ретивый, обгоняя холод, все убыстряет легкий бег.
Мороз в лесу жгуч и задирист. Алмазами причудливыми рассыпался по заснеженным холмам, инеем застыл на ветках в лесу окоченевшем, задремал над рекой, чьи могучие плечи облек в непробиваемый панцирь.
Под ледяной своей корой река немеет, цепенеет, тихий ропот ее совсем неслышен. Бесшумно скользит волна под нарядом прозрачным, чей затейливый узор просвечивает скупое солнце, и лучи его, разбиваясь о льдину хрустальную, небрежно расплескиваются по берегу неба, едва зарумянив закат.
Рваная полоска зари бледными искрами разлетелась по ленивым облакам, раскрасив их холодным багрянцем. Слышен лишь дятла упорный стук, да где с лохматого дерева упадет очередная охапка снега, неосторожно потревоженная кем-то, шумно грохнется оземь, рассеется по высоким сугробам.
И вот уже зимней зари тусклую позолоту подбирает седовласая ночь. Короной звездной убралась и растворилась в лесу, растеклась по сугробам мягкими синими бликами. Густое безмолвие тишины звучит сквозь заснеженные ветки звучно и ненавязчиво, пророча беду гостям нежданным.
Запутав шальные ветры, грудью став у них на пути, сосны могучие, да в три обхвата дубы стерегут сладкие сны молодого леса. На поляне осинка голая дрожит на сквозном ветру, к мохнатой ели жмется сиротливо. Пугает ее ночами гулкими жгучей метелицы буйное веселье. Она до того оледенела, что сделалась хрустальной. Над ворохом сугробов торчат елочек колючие рожки. Багряные слезы рябины тонут в хлопьях снежных. Убрались в пуховые шали зябкие березки.
Обледенелый снег чутко скрипит под копытами. Ехали долго, пока Кирей не нашел под деревьями лесного старика, скорчившегося от стужи. Мужик не мужик, зверь не зверь. Руки, ноги, как у людей, а тело шерстью покрыто. На голове шапка, кто знает, какой масти, и весь дрожит от холода. Живо соскочил с коня, обрадовавшись неожиданной встрече, подошел к нему ближе и видит, что сильно продрог лесной человек, скукожился весь от холода, однако глазенками так люто сверкает.
– Дедушка, шубу вам со своего плеча подарю. Она согреет кости старые, а вы мне помощь окажете, дорогу верную укажите.
Бросился к коню за шубой, а того уже и след простыл, словно сквозь землю провалился. Оглянулся назад, а вместо старика куст диковинный растет, и никого нет рядом. Стоит, недоуменный, чешет затылок, да делать нечего, дальше пешком пришлось по лесу пробираться.
Долго ли коротко ли шел, видит, огонь разводит дряхлый дед, седой, горбатый. Серый кожушок лыком подпоясан, на голове шапчонка заячья, через плечо торба полотняная, мохом поросшая.
Костер трескучий разгораясь, поет звонко, перекликаясь с лесною тишиной. Вскипают озорные искры, вздымаются охапками в морозное небо и мечутся в безумном танце. Живое пламя вмиг развеселило душу промерзшую.
Почувствовав усталость и понимая, что ночью дальше идти нет смысла, попросил разрешения погреться у огня. Дед только глянул искоса в его сторону и дальше сидит безмолвный, подбрасывая хворост в жадное пламя.
Ни тебе здрасьте, ни вам до свидания, нечего сказать, приятная встреча. Да и так славно, хоть какая-то живая душа поблизости. Отогрелся немного. Промолвил слово первым, пробуя разговорить старика.
– Дорогой трудною шагаю, найти пытаюсь суженую. Хотелось быть с ней рядом, да не дает судьба! В бору дремучем день и ночь кажутся глуше. Бреду во тьме морозной, ни солнце, ни луна, ни звезды не озаряют мне тропу. Передо мной маячат лишь тени призраков пугливых, шарахаются с воем прочь, устрашая жутким стоном.
Кто вышвырнул меня из ее жизни, кто не пускает к ней сейчас? – Мысль неуклонная терзает душу, не отпускает сердце боль тупая.
Дед молчит, лишь больше хмурится, да в сторону глаза отводит.
– Дух леса, прошу тебя, будь милосердным, укажи путь к моей желанной, иначе мне не жить.
Разбушевался за спиной злой ветер, завыл надрывисто, заскулил, что пес на привязи голодный. Плачет метель тугая, пугает песней жалобной гостя непрошенного. Снежный вихрь взлетает над ослабевающим костром. Холодный снег над ним не тает, вокруг огня ложится, не спеша, мягкими пушинками. И рядом никого, только Кирей пытается бороться с упрямой дремой. Смыкаются невольно усталые глаза, он спит, уронив голову на грудь.
И снится ему удивительный сон. Сидит он у заметенного костра. Вьюга миновала. Пред ним даль морозная в тумане. С предутреннего неба глядит рассвет немилый очами тусклыми. Умаявшись, просел сугроб чумазый. Идет зима по лесу и снег скрипит под утомленными ногами, ворчит, что старость.
Вот ветер вздохнул дождем и снегом. Вихри снежные сплелись и разлетелись. Бесшумно отползает туман из-под ног, растает у подножия леса, и солнца лучик блеснул приветливее, и стало теплее молодцу. И так вкусно весной запахло. Капель клюет в его плечо. Капли все злее и настырнее. Глаз сомкнутых не открыть. Через силу ресницы заснеженные растворяет и с удивлением встречает Клавы взгляд тревожный. Ворона пытается пробудить его из сна.
– Проснись, в конце концов, замерзнешь.
– Клава! ты где была? – глаз сонных никак не разлепить. – Мне так хорошо, тепло дремалось.
– Бес какой-то меня из лесу вышвырнул. Еле вернулась. Еще б немного замешкалась в пути и не миновать тогда беды, замерз бы. А, сейчас, вставай! Надо идти, хоть через силу. Жаль, коня уж не вернем.
– А, где чудной старик? – разглядывается по сторонам.
– Это, видно, сам леший тебя приспал. Видимо, девица твоя, которую мы разыскиваем, очень сильно охраняется местным кодлом нечистых, и меня мучают сомнения, найдем ли мы ее. Может, домой вернемся, пока не поздно. Гляди, ты на себя стал не похож, продрог и голоден, наверно. Опять влезем в какую-нибудь напасть.
– Что было ночью, уже не повторится, я тебя уверяю. Так зачем же сокрушаться? Мы живы, и это главное. – Поднимается на ноги, старается разогнать остатки сна. Вдруг слышит, мчится им навстречу тройка удалая. Под дугой колокольчики звенят. Стали кони пред ним на дыбы, закусив удила, словно резкий обрыв ветра шального. Карета золотая. Сбруя серебряная. Кони резвые. Кучера, правда, не видно.
– Сама судьба решила вмешаться и помочь сердцу страждущему. – Обрадовался Кирей.
– Не смей!– запротестовала решительно ворона. – Не видишь, это очередная ловушка. Не смей садиться! Не знамо куда завезут, бесовское отродье.
– Клава, что с тобой? – рассмеялся. – В чем здесь подвох? Правда, карета, даже золотая, нам не нужна, а вот от одной быстрой лошадки не откажемся.
Распряг, вскочил верхом, помчался, не оглядываясь назад. А, жаль! Вмиг растаяла карета, а вместе с ней и лошади, будто их сроду не было. Ворона, бедная, отстала от друга. Ее, точно, кто мертвой рукой обвел, крылья обессиленные опустились, взлететь не может, сердешная. Зовет, никак не дозовется. Кирей не замечает отсутствия подружки, летит, что ветер буйный и радостно ему, и он забыл о том, что часто лес коварен.
Друг друга бойко подгоняя, плывут над головой рыхлые тучи. Звенит морозный день. Искрится под копытами снежок. Вокруг белым-бело. Неведом путь, и никого навстречу. Понял, что ехать можно вечность и не найти конца дороге этой. Надо узнать ее.
У древнего дуба спросил поначалу. – Ты расскажи, лесной великан, где любимую встретить – найти?
Дуб откликнулся, словно нехотя, ветки могучие клоня. – Здесь я с незапамятных лет, не помню девицы такой. Может, спроси у кого-то еще.
Ель прадавнюю он отыскал. – Матушка, в ноги низко тебе поклонюсь, просьбу выполни мою. Ты здесь давно стоишь, не проходила ли здесь любимая моя?
Острой макушкой отвесив поклон, отозвалась осторожно, тихо.
– Не проходила девица – краса мимо. Не видела никого.
Подъезжает на откос у реки. Звезды холодные гаснут в мягких ладонях неба. Березок тонких, хоровод застывший, за плечи ветер обнимает.
– Сестрички милые, подружки верные, тайну мне откройте, девушку синеглазку у реки не видели? Не мыла ли, суженая, здесь рученьки свои белые, не чесала ли косы свои русые?
Жмутся деревца друг к другу зябко, потонув в сугробе худыми коленками, и дрожат испуганно голыми ветками.
***
Ветер без промаха бьет в глаза колючей крошкой, сыплет охапки снега за воротник. Тучи знобко прячутся в ленивую зарю. Зимний день, седая борода, проскочил и не заметил как. Грузным сумраком провисло небо над головой. Кирей чувствует, окоченел совсем и лошадь сумасбродная не повинуется никак, то мчится, словно ветер, то едва плетется.
И снова замедляет бег кобылка странная, и снова становится на дыбы, пытается сбросить нежеланного наездника на землю. Он, изо всех сил уцепившись за узду окоченевшими руками, старается удержаться в седле и уже не может. Падает, ровно чучело деревянное, а лошади и след простыл. Только сейчас вспомнил о предупреждении Клавы. Птица была права, снова влип в обман.
Средь белых вихрей снегопада побрел без тропки наугад, что одичавший, голодный зверь. Ветра завихренные пряди щекотно губы холодят, танцуют по стылым щекам. Поймал в ладонь хрупкие снежинки и смотрит грустно, как сбиваясь вместе, капельки текут сквозь пальцы. В каждой снежинке дремлет небес застывшая слеза. Небо плачет без слез. Они замерзли.
У зимы нрав нынче крут. Она недаром злится, пришла ее пора, вот и лютует, пуще ведьмы злой свирепствует. В безумном кружении вьюги оголтелой не покажется света ломоть, не пробьется сквозь тучи неба голубая полынья с золотой звездой на дне. Тяжело идти против ветра, стонут ноги от усталости ломучей.
Сколько плетется уже так по лесу, не помнит. Старается нигде не останавливаться, изо всех сил держится на ногах, упрямо волоча непослушное тело. Помнит опыт недавний, горький, когда у костра чуть не замерз.
Ему сдавалось, что душа истерзанная упала в снег и катится впереди снежным мячиком, вот за ней и бредет уже который день. Два шага вперед, а три назад, и не видно конца стежке опасной. Силы уже на исходе!
Из туманной, зыбкой высоты пролился на уже тихий лес очередной рассвет. И сколько их было, несть им числа.
Этих трудных дней тугой водоворот скосил последние надежды, развеял крохи радости несмелой. Он понял, что без помощи извне не доберется до желанной цели.