– Об этом знаю. – Подняла голову, увенчанную косой, что тяжелой змеей обвила женскую голову, нежно провела рукой по щеке друга любезного. Платок шелковый соскользнул на плечи крутые.

– Плени меня своею страстью, любовью жаркой очаруй. Хочу твоей упиться властью. – Добавила медленно… с хитрецой, – покуда будет биться сердце, покуда мир здесь нерушим, лишь твоею, милый, буду, твоею тенью, господин.

Мой повелитель, я твоя, твоя раба, твоя служанка! Судьбу свою, любовь свою отдам тебе, хотя не скрою, что жизнь мне очень дорога, судьба моя меня хранила! Я была счастлива доныне, но разве раньше я была? Я не жила, а лишь спала до этой встречи роковой, что жизнь так круто изменила.

– Приятны мне слова такие, хоть слышу, кроется обман. Марта, знаю больше, чем ты думаешь, но я влюблен и это правда! Отныне лишь ты владычица моя, да будут наши ночи жарки, дурманом сладостным рассвет и дольше года день разлуки.

– Зато потом коварная плутовка – ночь сведет нас снова и бросит в омут жгучего желания. Закружимся тогда в любовном вихре, и захлебнемся страстью.

О, сладкое мгновение озноба горящей плоти! – жарко шепнула, обнажив в кокетливой улыбке очаровательные ямочки на щеках.

Охватил лицо ладонями, осыпал поцелуями.

– Марта, прости, что не искал встреч с тобой и что напрасно время прожигал. Как много потерял, как много пропустил! Любовь моя, мое ты солнце, ромашка нежная моя, – шептал Сильван своей зазнобе, забыв о том, что этим словом уже однажды называл другую девушку.

Она стоит под старым кленом и слышит все слова любви, что дарит он уже другой, о Елке напрочь позабыв. Пальцы тонкие сплелись и побелели. Глаза, распахнутые болью, глядят на друга милого, дивясь его словам, его поступкам. Так сладко, так изысканно обманывал и так легко предал. Как наказана жестоко ее невинная любовь!

На сердце рана, как болит она! как ноет! Острым лезвием обмана пронзило грудь девичью, сердечко болью захлебнулось, и застыло… Ревность, лютая змея, его сдавила крепко-крепко… нечем дышать.

Ох, как же горе это вынести… как превозмочь ей эту боль… По щеке бледной медленно катилась капелькой орькая слеза…

***

Расцвечен пурпурными лучиками солнца, что юрко скользят по мелкому дну, в густой тени тускнея, насмешливо глядел в глаза ей легкий ручеек. Игриво прыгая с камня на камешек, он струится торопливо вдаль. Елка присела на прибрежный пенек, опустив голову на колени, глядя, как мелкой рябью дрожит зыбкая волна. Запутался в кудряшках этих колокольчик синий. Светлая вода, темная печаль.

Сон, тихий, неумолимый одолевает тело покорное. Все постепенно становится прошлым: ручей и эти облака, и птичий гвалт, и ветра ленивый лепет. За нетерпимой мукой, что изводит, обессиливает ее тлеющей болью, забывается жизнь.

– Что я наделала? Встретила нечестного и ему поверила. Я ему доверилась, на любовь любовью ответила.

Как проворно друг милый променял на другую, подарив взамен ревность глухую.

Сердечко бедное предупредить хотело, но не смогло! Я не послушалась, его ослушалась.

Сердце ретивое мое!.. Как много хотело, как мало посмело, и ничего не успело свершить. Жизнь махом одним пролетела. Злая, неумолимая, пришла расплата за доверие. Корю и презираю себя за то, что полюбила без оглядки…

Как дальше жить, в плену бесчестья задыхаюсь!

Как забыться? Как избавиться от мыслей горьких и чувств ревнивых?

Лишь там, на дне… на дне нечаянного сна от боли сможет успокоиться сожженное обманом сердце.

Хочу быстрее утонуть в забвении глубоком!

Хочу забыть, как там, на холме, возле старого клена, где шепчутся сонные травы, где ветра восторженный разбег брызжет прохладою свежей, где солнце красное прощается с землей и вечером хмельным закат рыдает томно, он, моя неверная любовь, моя обманутая надежда, встречался, но не со мной. Он целовал, но не меня, клялся в любви не мне, а мне лишь муку злую подарил, обидой безутешной сердце ранил. Как больно!.. Как тошно!.. Как невыносимо горько!..

В вечную бездну падает солнце, исчезают дни осмеянной весны, любовью не взлелеянные ночи, небо клонится и умирает. Так холодно и так грустно…

– Не боюсь объятий тьмы кромешной, что греют своим небытием; развеются печали, ревность голодная уйдет с обидою в обнимку, любовь обманутая отмается и в небо к звездам улетит, и станет тихо – тихо мне.

Забвение мое, ночь темная моя, я пленница твоя отныне и довеку!

Еще только чуть-чуть побудь со мною отблеск последний солнца, прощальный леса вздох и ветра шаловливый поцелуй…

Елка закрывает глаза. Призрак жизни невесомый едва качает притихшей памяти волна, что веет вьюгою усталой и кроет белым саваном обман, обиду острую, засыпает тихим снегопадом боль сердечную.

В груди ее больше не кипит жгучая ревность, засыпают заветные мечты и спят желания. Дыхание ее печали ничто уж не тревожит.

Любовь не забава и не игра… сон долгий и горький, как поцелуй. Тот поцелуй! Как ей его забыть! Уже тяжелый, грешный, он давит грудь, пронзает сердце мукой сладкой. Забыть!..

Внезапно рядом остановилась тень. Отец встревоженный,

– Дочь моя, что с тобой ныне? Почему ты здесь?

Подошел близко, положил руку на плечо, подняла тяжелую голову.

– Разлит туманом смертельный яд обмана, что захлестнул меня своей отравой горькой. Стынет кровь в остывших жилах и засыпаю я в тоске.

Отец, мой сон внезапный мне не страшен, страшно, что любви во мне уже не будет, она в озябшей груди гаснет.

Измена коварная сердце ласкает, обида ревнивая гложет его. Мне тяжко! Любовь во мне умирает.

– Доченька, расскажи мне о своих печалях, поделись с отцом и сразу станет легче.

– Не тая, как смогу, всю правду расскажу. Ослушалась твоих запретов, полюбила тайно и наказана жестоко. Прости, отец, мне этот проступок, покаяться хочу перед тобою.

Знаю, что наивна, что доверчива, что без разбору открываюсь всем, кто не достоин. Выслушай меня и сильно не вини дочь глупую свою, что сердце настежь распахнув, без оглядки впустила чужое, коварное, обманом пропитанное. Я не смогу довеку искупить этой ошибки. Теперь лишь только один выход. Забыть… Забыться…

– Молчи, глупенькая, не мучай себя наговорами! Не рассказывай о своих просчетах, не кайся, здесь нет твоей вины. Пойми, радость моя, все это не так страшно и не стоит так убиваться; все можно пережить, лишь только каплю терпения иметь. Не горюй так безутешно, достойный свои печали от других скрывает!

Пойми, весь этот мир ни одной слезы твоей не стоит, ни обид твоих унылых и пустых, ни вздоха горестного и напрасного.

Спрячь поскорей кручину, увидишь, вновь вернется радость в жизнь твою, и удача в ней поселится опять.

Не ропщи на судьбу, неудачи и ошибки могут быть у всех. Время лечит, оно успокоит страдания, все пройдет, и счастье снова заглянет в твои глаза.

Встань, доченька, иди ко мне, в мои объятия отеческие! Тебе кажется, что безысходность царствует теперь, и у меня нет сил сказать, нет сил утешить?

Запомни, девочка моя, жизнь – это постоянное обновление, она не останавливается и не повторяется. Каждое утро всходит солнце на земле, каждый день новые чувства рождаются, развиваются у нас. Они зажигаются, сгорают, и вновь вспыхивают.

Жизнь сильна верою и надеждою. И пока жива надежда и вера, жизнь продолжается. Поверь, любовь к тебе еще вернется.

Елка склоняет голову на грудь отцовскую, глаза слипаются, но невольно слова правдивые так утешают, оживляют сознание

– Дочь моя, прошу, подумай обо мне, не терзай старика! Как смогу жить без нежной улыбки, что лучиком светлым озаряет мои дни?

Сейчас мы твое горе мертвою водой зальем, и плату потребуем за обман коварный. Где он, обидчик твой, а, ну, подать его сюда! – ударил посохом о землю.

Перед ними оказался Сильван, удивленно оглядываясь кругом.

– Кому понадобился в столь неудобный час? Дела у меня сейчас вовсю.

– Обидел дочь нашу зачем? Зачем обманул сердечко нежное, обидой ранив, прошу держать ответ! – грозно нахмурил брови.

Он в ответ раздраженно,

– Вот в чем беда! Здесь нет моей вины, поверь, старик, я правду говорю. – К Елке недовольный повернулся.

– В последнюю нашу встречу там, у реки, любовь горячая моя не разожгла в твоем упрямом сердце огонька, не смогла напоить его волной пылающей крови. Она ослабла постепенно и исчезла, как утром ранним на траве роса.

Сердце жадное мое ты не захотела согреть своею ласкою и мое сердце охладело, нет в нем уже огня былого, он сам погас в моей груди. Тогда ты о любви говорила так дерзко, не верила в нее. Сознайся, я тебе был безразличен! Что случилось, откуда вдруг столько огня?

Прощай! Отныне дороги наши разошлись. На сердце благородное напрасно не надейся, притворной нежности не требуй от меня. Печаль бесплодную рассудком усмири, мечты ревнивые из сердца убери, оставь пустой, ничтожный разговор. Твоя вина, что холод нас развел, и бездна между нами пролегла. Сердце мое свободно в выборе своем, пленен я нынче красавицей другой, другую милую в свою любовь я за руку увел.

Подняла девушка голову, рассеяно глядя на него.

– Знаю теперь, был лжив торжественный обет…

― Я обманул? Напраслину терпеть нет моих сил. Кто не солгал хоть раз, хотел бы я взглянуть на дурака такого! Ведь жизнь дана зачем? Чтобы бурлить в кипении страстей, гореть в утехах бесконечных, наслаждаться разнообразием веселых шуток.

Оставим мудрость старикам, совесть старухам! Счастливей тот, кто судьбу свою смог оседлать, как скакуна лихого приручить. Пируй! Играй! Шути! Лови в сети своих утех доверчивых и простодушных, гуляй вовсю, чтобы потом не каяться!

– Гордые черты, язвительные губы, и рот, не знающий признаний нежных. А этот взгляд! О, как он жжет! Насмешливый и длинный, безмерный в своей жестокости.

Я не люблю тебя! Я не могу любить такого! Отец, сила чувств во мне еще не утрачена, пленил мне душу иной, не этот. Мне суждено быть с тем. – С облегчением, – не по тебе тоскую. Напрасно радуешься, ты мне не сделал больно.

– Безуспешно будешь ждать другого, нет его, и не может быть. Он – всего лишь вымысел твой. Могу играть любую роль! Так и на этот раз, всего лишь подшутил. В твоем сердечке его образ подсмотрел и без особого труда в жизнь воплотил. Ты получила, что хотела, бездушный призрак разбившейся надежды, что с первыми лучами солнца, увы, растаял. Нет его среди живых.

Потрясенная жесткими словами, Елка беспомощно оглянулась на отца.

– Так может быть?

– Конечно, лукавый может принимать обличие любое; он же с рогами, весь мохнатый, копыта на ногах, а сейчас видишь, Сильван – обыкновенный человек и даже очень симпатичный. Недавно мы с тобой видели его в другой фигуре.

– Разве ты, Сильван? Тот самый Сильван! Тогда, в первую нашу встречу, ты был в другой одежде, с другим лицом! Сам Сатана! Исчадие ада?

Кому она в любви клялась, с кем целовалась! О, что за шутка! Что за наваждение! И вспомнились слова старухи-призрака, грешить легко, как тяжело их искупление.

Девушку охватил тихий, безжалостный ужас. Сердце девичье так сдавило, что она невольно схватилась руками за грудь.

Тело стало наливаться холодной омерзительной тяжестью, словно кровь ее вдруг замерзла и сгустилась. Сразу как-то съежилась, сникла. Ей еле хватало силы удерживаться на ногах, Совесть жгла невыносимым позором, мучила, изнуряла ее, истощая своею беспощадностью, безысходностью. В поблекшем взгляде, в вялых, замедленных движениях сквозила такая глубокая усталость!

Счастливые грезы ее любви растаяли, оставив душу пустой и никчемной, искалеченной, униженной. Золото ее видений рассыпалось, превратившись в сплошные черепки. Гордость девичью брошено под ноги и растоптано безжалостно и жестоко.

Теперь, вспоминая последнюю встречу, уже не томилась радостью, не обвевалась трепетным ветерком, погружаясь в приятное облачко забвения. Теперь в мертвую пучину истинной правды попадала ее мысль и мчалась оттуда черная, холодная и даже влажная.

Боль, бесконечная, дикая боль! Тоска и безысходность, глухая, лютая, нетерпимая! Она раздавлена, уничтожена непосильным унижением. Меркнет белый свет. Пуста глухая голова.

И тут, словно прояснилось что-то: девушка увидела птицу, что тихо и легко опустилась к ней на грудь, и очертаний смутных череда промчалась бурно в девичьем сознании. Этот летний полдень, словно миг, один на двоих, и поцелуй, горький и горячий, словно дым.

В потерявшейся и уставшей девичьей памяти он, настоящий. Не этот, а другой. Живой! Любимый! Ее, пусть и придуманный. Он уйдет вместе с ней, его образ унесет с собою в свои нечаянные сны.

Она присела под дерево. Тихое волнение – какое-то мягкое, нежное, осторожное пронизало тело девичье мелкой, еле уловимой дрожью, будто теплый ветерок ее неожиданно обвеял и остановился на груди пушистой, щекочущей птицей. Она улыбнулась кротко, склонила голову на дерево и прикрыла глаза.

Почувствовала, как жизнь медленно, по капле, не спеша отдаляется от нее, пока совсем не стихла. Сердце еще билось вяло, размеренно. Только эта призрачная, грезами навеянная, птица прерывисто ударяла ее грудь легким крылом, пытаясь остановить забвение. Чтобы прекратить эти движения, она положила руку на сердце и незаметно уснула, погрузившись в приятные, видениями внушенные чувства, хоть во тьме, но со звездами. Они еще не уснули в уставшем сердце. Надежда и любовь еще живы! Еще крылаты!!!

В двух шагах от счастья.

С того времени, когда Дана угодила сюда, казалось, прошла целая вечность. Тесная клетка ее с жесткой вонючей постелью, тишина, что аж звенит в ушах, слабый свет, льющийся с потолка. Порой приносили какую-то ужасную бурду, зловонную и тягучую, что загустевшая кровь. Девушка отказалась от такой пищи. Лишь иногда пыталась жевать что-то похожее на сухарь и запивать его глотком, словно болотной, вонючей воды. Спала и просыпалась снова, чтобы опять провалиться в тягостный, пустой сон. Мозг был затуманен.

Вот и сейчас, лежала на холодном каменном полу и беззвучно плакала от бессилия. Как вырваться из этой западни, что в очередной раз подстроила судьба – злодейка. Отчаянно взывает о помощи истерзанное сердце. Ей так хочется быстрее умереть. Тогда ее бедствиям придет конец, душа, освободившись, вернется домой, на Землю, к маме.

Возле дверей послышалась возня с ключами, грохот отпираемых запоров. Дана, успокоенная надеждой, что это ее последний день, с тихой покорностью ожидала своей дальнейшей участи.

Торопливо вошла королева, за ней две служанки. Брезгливо поморщившись, оглянулась вокруг. Узница побелела от неожиданности. Смыло, точно водой, радостное озарение, отобразившееся на измученном лице, почувствовала, что ждут ее еще более тяжкие испытания, недаром заглянула в ее забытую обитель такая гостья.

– Переоденьте! Постарайтесь привести в порядок, да так чтобы ни в коем случае не смог ни о чем догадаться. Пусть продолжает думать, что эта девка не хотела видеться с ним, разубеждать не станем. Назад сюда уж не вернется, вон, как загадила помещение, уродина. После свидания всю ее ошпарить кипятком, продезинфицировать, так сказать, и бросить зверям на растерзание. Пусть играют с ней, пока не скончается в страшных муках. Виновата, должна нести наказание. Устроила себе отдых, а сын мой умирает в страданиях невыносимых. И зачем только женился на этой образине, бросив из-за нее такую куколку… Бедный мой мальчик, искал счастье, а нашел погибель.

И ушла стремительно, злобно оглянувшись на прощание. Дана молча покорилась следующему шагу судьбы. Ее под руки вывели из темницы. Долго мыли, одевали, причесывали, потом повели по уже знакомому коридору. Едва шла, шатаясь от непривычки, ноги слабые совсем отвыкли от ходьбы. Раскрылась дверь и увидела спальню бывшую, супружескую. Там тьма местного народу. Все одеты в просторные черные одежды, золоченные сандалии на ногах. Сидели, стояли безмолвные, опечаленные. Не церемонясь, служанка толкнула ее в плечи.

Дана, сама не понимая почему, осторожно подошла к ложе. Муж ее лежал, охвачен диким адским огнем. Рука напряженная, мелкая дрожь в пальцах. Слегка прикоснулась к ним. Он медленно раскрыл мутные глаза.

– Благодарен, что пришла, не побрезговала. – Едва шептал, с огромным усилием. – Не задержу, знаю, что видение не из лучших. И раньше был немил, а сейчас и подавно.

На взлете новой болевой волны снова потерял сознание. Искалеченное тело яростно пожирал неистовый огонь. Ужасные страдания ни на миг не оставляли его, отдаваясь острой, волнообразной болью, что тысячами тончайших игл впивалась в беспомощное тело, отбрасывая изгрызенную невыносимыми пытками душу в обморочное состояние.

Боль выкручивала суставы, выворачивала нутро, разрывала каждую жилочку в его истерзанном теле. Она яростно расплавляла измученную плоть, выстилаясь перед его невидящим взглядом кровавым туманом, собираясь в один огромный нестерпимый сгусток, что вот-вот должен вспыхнуть и огненным вздохом унестись в неведомую, мрачную тьму.

Сейчас держался изо всех сил, надеясь в последний раз услышать родной голос, на мгновение забыться от дикой боли, растворившись в ласковом взоре жены. Отчаяние мертвой рукой схватило за горло и не отпускало. Сама мысль, что она не хочет его видеть, обжигала душу беспомощной, отчаянной тоской.

– Ваше Высочество, – испуганно вскрикнула служанка, клонясь в реверансе, когда он в очередной раз потерял сознание. – Королевич очень плох, надо срочно лекаря.

Тот пришел сразу. Положил руку на раскаленный лоб, потом осторожно поднял его голову. Больной тяжело открыл налитые горячим свинцом глаза и, едва шевельнув

пересохшими губами, попросил пить. Принц постепенно выгорал из середины, голос его уже почти не слушался, только глаза, мутные, глухие от боли.

Королева сидела возле кровати, как лед холодная и неприступная. Напротив король, охватив голову руками. Дану злобно травили ненавистным взглядом придворные. Кто-то прошептал, что надо позвать к умирающему священника.

Услыхав эти слова, королева выпала из оцепенения, скользнула черными глазами по толпе придворных, стараясь понять, кто сказал. А король так и сидел, обхватив голову руками, не двигаясь и не разговаривая, он чувствовал, как его сын тает в безжалостном, всепожирающем пламени.

Врач что-то торопливо наливал в чашу, смазывал губы больному, кивал рассеянно головой на чьи-то тихие слова, на миг даруя ледяное прикосновение истерзанному лютой болью несчастному. Королева тяжело упала на колени и стала горячо молиться.

Он снова медленно открыл глаза, увидел свою усладу, обжег лицо ее огнем неистового от невыносимой боли взгляда, на мгновение растворившись в недоуменных ее глазах. На новой волне боли, снова потерял сознание.

Ему показалось, что легкой пылинкой взлетел вверх, так свободно стало дышать. Четко почувствовал осторожные шаги смерти, что еще не решалась забрать последний хрип его огненного вдоха.

Сама мысль, что пострадал из-за любимой, тем самым спас от наглой и страшной смерти, жгла душу ледяным, остужающим торжеством. В который раз перед глазами промелькнул тот вечер, когда неожиданно проснувшись, поежился от холода, коснулся груди и не почувствовал привычной золотой цепи с заветным ключиком.

На миг пронзила ужасная догадка. Схватился на ноги и опрометью бросился вслед. Влетел в зал и увидел толпу придворных с королевой во главе. На миг успокоился, поняв, что зря испугался, и тут почувствовал едва слышный аромат странного запаха.

Его прошиб холодный пот. Ладонями, вдруг повлажневшими, сбросил с волос капли липкие. На мгновение почернело в глазах. Раздался оглушительный взрыв. Успел обнять жену, согнувшись пополам от сокрушительного удара.

Колонна из серого камня вмиг треснувши и обломившись, погребла под собой их двоих. В глазах помутилось. Боль была адская. Краем затухающего сознания цеплялся за прекрасное видение, что бережно держал в своих объятиях. Он так боялся, чтобы этот взрыв не обезобразил лицо небесного ангела. Ее пальцы впились ему в локоть. Кто-то издал дикий вопль ужаса, и тишина… громкая, тревожная.

Потом королева рассказывала ему, что это были очередные попытки покушения на их семью, и что преступники арестованы и заточены в тюрьму. Ведется следствие. Их ждет суровая кара.

С огромным усилием открыл глаза, умоляюще глянул на мать. Та поняла его без слов, недовольно направилась к двери. За ней цепочкой торопливо потянулись остальные. Последним вышел отец, оглянувшись на сына, как бы понимая, что уже не придется свидеться.

– Как много должен тебе сказать. – Прошептал одними глазами. Собравшись с последними силами, на одном дыхании.

– Бесследно исчезнуть не могу. Тайной своей поделюсь. – Притих на мгновение и уже с новыми силами. – Гаснет свет моей судьбы неласковой. Душа моя – струна натянутая, вот-вот лопнет, силы уже на исходе. Бессонные, болью опаленные ночи унесет река небытия. Пришла пора решиться душу свою открыть.

Передохнул немного и уже спокойнее.

– Это так просто, я люблю. Увы, не любишь ты. Между нами, стена горькой неприязни. Не виноват я в том, что ты оказалась здесь.

Прощай! Ждет меня дорога дальняя, бесконечная и невозвратная. В этом мире станет меньше на одну любовь. Капельку счастья подарила мне жизнь и благодарен я судьбе, что, словно подарок бесценный, спустила тебя с небес в своих ладонях.

Знаю, не для меня сошла ты с неба, мой прекрасный ангел, это лишь ошибка рока.

Мне страшно, что бросаю тебя одну на произвол судьбы, но мать дала мне слово, ей я доверяю, что при малейшей возможности вернет тебя обратно. Верь, ты попадешь домой. А пока живи, как сердце скажет, но, прошу, живи, радуясь, любимая, и наслаждайся жизнью за нас двоих.

Купаясь в лучах мягкой подсветки, стояла молча, невольно прислушиваясь к тому, что творилось за дверью. Там происходила какая-то непонятная возня, потом послышались отдельные слова исступленной молитвы.

– Смерть безвременная твоя не спасет меня от горькой участи и от зла, что несет в себе королева, не оборонит. – Думала Дана, глядя на умирающего мужа.

Почувствовав в себе немного силы, попытался приподняться,

– В полной растерянности за мной наблюдаешь. Нынче ум мой сердце покорил. Глядя в твои глаза, вижу оторопь, испуг, недоумение и ни капли жалости, не говоря уже о благосклонности.

Знаю, ты б никогда не смогла полюбить такого жуткого урода, твои ласковые руки никогда б не обняли меня. Твои глаза не подарили бы моим тепло и нежность. Ты даже думать обо мне не станешь.

А толку-то от этой жизни, пустой, никчемной? Будни и праздники мои были одинаково горючи, дальше тягостнее любить без ответа. Не знает влюбленный покоя, если видит в глазах любимой смертную тоску. Обманным счастьем пренебречь мне помог жребий…

Закрылись глаза на мгновение, что ему показалось таким долгим. Боялся, что не успеет высказать всего, что накопилось в сердце.

– Засохло в ранимой душе сочувствие, сердце твое не роняет слезы жалости. Со мной наедине тебе так не хотелось оставаться. Знаю, что избегала встречи со мною. Не виню и не корю, я не в обиде. Имеешь право на любовь, а, значит, и на счастье. – Снова помолчал, добавил горько.– Без сожаления глаза любимых убивают. Молчишь, ибо пропитаны горьким ядом отказа губы дерзкие. – Вздохнул горько.

― Рвется из плена плоти душа моя. Судьба, дай мне легко вздохнуть в последний раз! Дай силы в глаза холодные взглянуть, безропотно принять свою кончину.

Смерть – любовница моя, соблазняющая, зовущая, ласковая, дарит истерзанному телу отдохновение, освобождение от оков боли. В ней спасение мое. Она – моя свобода, мой сон, глубокий, тихий. Призраком незримым неумолимо стоит у изголовья, осталось только сделать последний шаг. На перекрестке вечности останусь с пеплом любви на губах. Прощай!… не поминай лихом!

Лежал в глубокой туманной тьме, уже не ощущая тела. Перед ним расплывчатым пятном встревоженное лицо. Не узнавал его. Не различал милых сердцу черт. Адские муки боли постепенно оставляли истерзанную пытками плоть. Еще беззвучно ворошил сухими, знойными губами. Иногда срывался глухой, непонятный звук.

Боясь поймать его последний вздох, Дана неотрывно, с ужасом смотрела на умирающего. Кто-то нетерпеливый неотступно дергал за плечо. Оглянулась и брови от удивления поползли вверх. Заморгала отчаянно, решив, что снится.

Давно без вести пропавшая ворона сидела на ее плече и в клюве держала знакомое кольцо, боязно вращая головой. Осторожно взяла у нее чудесный перстень.

– Клава, милая, – вмиг заблестели слезы от радости неожиданной. – Ты как здесь оказалась?

– Хватит причитать! – Недовольно прошипела, оглядываясь по сторонам, – давай поскорее сматываться отсюда.

За дверью ритм заклинаний все ускорялся. Казалось, что там всех сотрясает неистовая лихорадка, и вдруг послышался уже совсем невыносимый вой.

Глаза супруга замерли. Дрожащей рукой прикрыла веки. Беспомощно оглянулась на Клаву.

–Он умер. Кажется, совсем…

В ее взгляде мелькнуло разочарование.

Ворона зашипела раздраженно,

– Вот и хорошо, хоть долго ждать не пришлось. Давай поскорее с этим всем расстанемся. Знаю, очень хочется вернуть ему жизнь, да нельзя. Не в наших силах! Чем мы сейчас сильнее оттолкнемся отсюда, тем быстрее забудем этот кошмар. Нас, между прочим, дома ждут с нетерпением.

Дана всхлипнула обиженно. Птица размякая.

– Пусть меня и заносит в словах, но мне хочется убраться отсюда поскорее, пока не ворвались его буйные предки и не вынесли нас с тобой в другое, сильно неприятное место, может, даже и вперед ногами. От этих диких тварей, что хошь ожидать можно. Прощайся скорее и разбегаемся.

Отчаянно глянула на него в последний раз. Неожиданно мелькнула осторожная мысль. Нагнулась, якобы поцеловать на прощание и надела ему кольцо на палец. Зажмурившись, обняла и застыла в ожидании, чем ошарашила птицу. Мысль назойливая вертелась в голове.

– Не ругай меня, подружка милая, не оставлю его здесь.

– Что ты, с таким усопшим, там, у нас, делать будешь? Кому этого покойника показать можно, от одного его вида любого сразу удар хватит.

– Хоть могилка его, да со мной будет. Все-таки муж, судьбою подосланный, Богом избранный. – Шепчет Дана умоляюще.

– Тоже мужа нашла. У кого свадьба, а у нас – похороны, все не как у людей. – Ворона вцепилась на всякий случай покрепче когтями в его шерсть. Боли чудище все равно уже не чувствует, зато есть надежда, что она не останется здесь.

***

Из густого темного тумана выплывает дивный образ. Ему слышится голос женский, ласковый, тихий. Пробивая слой воспоминаний, зовет его нежно, чуть слышно, упрямо пробираясь из самой бездны, из самых глубин памяти.

В нем смешались сострадание, надежда, любовь, мудрость материнская. Отчаянно кинулся на зов и грохнулся на пол, сбросив со стола хрустальный шар. Рука скользнула в движении неловком и уткнулась в него кольцом.

Шар вдруг зашипел и постепенно стал разгораться легким пламенем. Ручейки живительного огня, словно играя, устремились по истерзанной плоти. Клочки шерсти начали опадать на пол. Волны конвульсий пробежали по телу, дрогнуло оно, в изнеможении спасительном. Запахло гарью, жженой, вонючей. И вот уже нет шерсти, лишь голый, бледный лик, улыбка слабая, усталая, глаза прикрытые, и волосы на голове черные, что крыло воронье.

Рука медленно направляется к лицу, вытирает чело, замирает в недоумении. Мужчина, совсем еще даже молодой, и очень даже симпатичный, схватывается на ноги, оглядывается, ошеломленный. Где он? Что с ним? Если это рай, то благодарен судьбе за избавление от страданий.

Глазам больно от света дерзкого, что нагло ослепило его своими лучами. Избушка небольшая, но уютная. Печь разукрашена. Заслонка, словно огонь, желто-горячими цветами расписана. Все миски, горшки, кружки, ложки – деревянные. Пробует выйти на улицу, жмурится от обилия солнца, что буквально заливает светом смеющийся, ветром растрепанный, день.

Пред ним ширь ясная, где вовсю бушует лето, дышит зноем, радует избытком цвета, буйством трав. В небе облака наперегонки несутся, уходят стайкой наискосок, клубятся, млея в сиянии светила. Робко смотрит месяц с неба в изумлении, что день в разгаре.

Жук взлетел и прожужжал сердито. Перепел откликнулся вдали. В ложбине вполголоса скрипят коростели. Нежится земля, зноем напоена. Припадает солнце истомленным поцелуем к травам тучным. Запах душистого дня с непривычки вскружил голову ошалевшую.

По двору ходят куры, кот на солнце греется. Собака из будки высунула морду равнодушную. В ограждении гогочут гуси, крякают утки. Вокруг полно цветов: маки, ромашки, незабудки, ирисы, лилии.

Дорога тонет в усатом поле, переплетенном васильками. Колосья полные ведут беседу важную между собой, клонясь послушно шаловливому дыханию юного ветра.

Солнце немилосердно жжет в глаза. Восхищенный чудесным видом, что подарило провидение, восторженный этим празднично-синим, блистающим днем, вглядывается вдаль и видит Дану, что раскинув руки, с упоением кружится, утопая в травах буйных.

Все наяву и все, как в сказке. Невольно любуется этой картиной. Неповторимым светом вешним озарено милое лицо. Она поворачивается к нему и… замирает на мгновение. Как бы очнувшись, вначале медленно, потом все быстрее, бежит навстречу, будто, споткнувшись, останавливается и припадает к груди, сразу став такой маленькой и беззащитной. Улыбнулся мягко, уткнувшись в волосы.

Диво дивное! Вдруг осознал, произошло чудо. Он больше не тварь уродливая! Он жив! Спасен!

Поистине неисповедимы пути наши, Господи! Умереть от неразделенной любви, чтобы воскреснуть счастливым!

Дана вмиг припомнила свой сон, что рассказывала когда-то маме Норе. Идет она по зеленому полю, а небо надо нею синее-синее. Звездочка слабая дрожит. Ветер бродит в некошеных травах. И навстречу он, такой красивый, добрый и такой желанный. Бежит к нему, а сердце девичье поет от счастья. Прислоняется к его груди и так хорошо ей, что стояла бы, прижавшись к ненаглядному, целую вечность.

Значит, не напрасно ей тогда приснился сон вещий. Он подсказывал девушке ее будущую судьбу, остерегал от необдуманных шагов. И вот только сейчас свершился, и суженый тот рядом.

Столько испытать лишений, чтобы, наконец, встретиться. И тут вспомнила, что замужем и муж покойный лежит в избе. Резко отворачивается, прикрывая глаза локтем, ей так неловко.

– Ну, здравствуй.

– Ты кто? – Опустив голову смущенно.

– Твой супруг.

– Неправда. – Из груди невольно вырывается тяжелый вздох. – Мой муж мертв, и сейчас должна предать тело его земле. Вдова я, к тому же и бессовестная, при не погребенном муже, уже в чужих объятиях, бесстыдно забыв о своих прямых обязанностях. – Потупила взор, расстроенная своим поступком необдуманным.