Хлынул свет, и затопило все вокруг сияние лунное. Сразу стало видно, словно днем. И тут беднягу, будто молнией ударило. Вмиг обожгло душу видение жуткое. Ойкнул от неожиданности, рот прикрыв ладонью. Под ногами шевелилась земля. Могила стала раскрываться, пока не выполз черный гроб на тропинку. Тихо-тихо открылась крышка. Увидел старуху знакомую в темном капюшоне, что лежала к нему ногами. Она неторопливо поднялась. Скрипя костями, вышла из гроба и направилась к Трофиму.

Ее шаги медленные и немые, скользящие и невесомые. Протянула костлявые руки навстречу. Дунул легкий ветерок, сбросил капюшон, оголив белое совсем лицо без глаз, без губ, без кожи. Ужасающее лицо смерти. Она была уже так близко, что четко увидел глубокие, жуткие, пустые проемы глаз.

Раздался тихий, дробный смех. Оглянулся, а рядом полным-полно покойников, откуда и когда только успели собраться вокруг. Что за жуткий притон! Ехидство и злоба смешались в неподвижных взглядах. Трофим поднялся с лавочки, замер, чувствуя, как заледенело тело.

Мертвая кровь медленно собиралась в круг, звала к себе, заманивала в свое болото, болото смерти.

― П-пардон, п-плиз, гран мерси, гуттен морген, з-з-здрасьте, – начал свой привет со всех доступных его памяти слов. Залепетал, заикаясь от обуявшего его ужаса, непослушными губами, вспоминая все, что знал иностранного. На каком языке могут говорить эти страхолюдины?

― Эт-то не я. Данке шоп, не глядите на меня так нехорошо, а то мне уже чего-то совсем нехорошо, – от страха забыв все слова чужие.

― Уверяю вас, – пересохшими губами. – Я с-с-совершенно здесь п-п-посторонний… пацан. Мимо случайно г-г-гулял, п-п-прохаживался, так сказать, туда-сюда, сюда-туда и немного дальше. – И потом сбивчиво, печально. – Кстати, мадам, я здесь вас с вечера дожидаюсь. Не угодно ли взглянуть на мой гостинец. Возьмите. П-п-прошу не откажите. Если он немного не такой, к-какой, то, не думайте, он даже очень такой, какой…

Пытается сзади на скамейке нащупать петуха. Да где же он, проклятый? Сердце от страху сейчас выскочит. Бестолково шарит рукою.

― Он может быть даже и не очень того, но, уверяю вас, он даже очень тово…– растерявшись вконец. – где же он? – угодливо, – весьма резвый малый, имею честь заверить. Вам будет весело, ей, Богу, то есть, не Богу, то есть… – облизнул губы пересохшие, затараторил. – А, если искушать изволите, так не глядите, что породою не вышел. З-знаете, маленькая рыбка в-всегда лучше большого таракана. – Добавил отрешенно. – Особенно, если не имеется ни того и ни другого.

Даже Петька сбежал, что уже говорить ему. Собравшись с духом.

― Знаете, мадам, я решил доставить себе удовольствие наведаться к вам в другой раз. Попозже! Немного погодя! Потом, вот точно! А сейчас не хочу растягивать наше приятное свидание, боюсь надоесть, тем более, не имею паршивой привычки мусолить глаза своим мелким присутствием.

― Неразгаданный мой, ненасытный, – загадочный шепот, как далекое эхо,– единственный.

― Ну что вы, что вы, – замахал котомкой, – вон, сколько у вас поклонников, один интереснее другого, аж, глаза сами по себе лезут наружу от такой красоты, – добавил тоскливо. – Тетеньки, дяденьки, зачем я вам, неприглядный такой. – В душе ознобом пронеслось, – ему крышка, гробовая, загрызут и спасибо не скажут. Чего приперся, дурень? Что дальше делать? Неужели наступил смертный час? – скривился кисло.

― Я… вы т-такая красивая, осмеливаюсь доложить. Жутко… – вздрогнул, заискивающе, выпучивши от ужаса глаза,– вот если только носик припудрить для улучшения наружности. – Добавил уныло. – Побеседуем в другой раз. В другой раз вот точно, вот обязательно, а сейчас, будьте всегда здоровы! До свидания! Скорого! Я бы пожал вашу нежную ручку, но, поверьте, не смею задеть ваших прелестей. Успехов вам в ваших делах загробных! – не в силах оторвать взгляд напряженный, пятится назад.

А она подходит все ближе и ближе, ведя за собой толпу в развевающихся, истлевших одеждах. Уроды! Один страшнее другого.

― Вы бы свое лицо занавесили обратно. Рожу, говорю, свою спрячьте, а то простудитесь. Холодно здесь у вас. З-зуб на з-зуб не попадает.

Не болейте, не кашляйте, тетенька бабушка. Сбегаю домой. Забыл дверь закрыть. – обходя задом лавочку.

― И подарок потом принесу, обязательно. Если я что-нибудь пообещаю, то всегда выполняю. Вы же увидели мою честность, да? – оглядываясь уныло. – Осмелюсь заметить у вас и возможности – то нету, чтобы скушать мое подношение. На чем вы его зажарите? Очень, – добавил тоскливо, – осмелюсь доложить, крикливый этот был, что нынче сбежал. Я принесу другого… даже двоих, больших, жирных… Извиняюсь крепко, я уже пойду. Они меня там ждут. Я ухожу, а вы оставайтесь, погуляйте еще. Тут такой свежий воздух, что… задохнуться можно.

― Иди ко мне. – Протягивает свои жуткие руки.

― Что-то меня к этой барышне совсем не тянет. – Обращается к ближайшему скелету. – Не хотите воспользоваться. Уверяю, мне совершенно не жалко.

С печальным стоном, – я люблю тебя. Иди ко мне.

― Не могу ответить глубокой взаимностью. Хочу сказать, что вы полностью не в моем вкусе. Вы бы, маменька, с такою рожею сидели бы лучше в своей могилке. Всех гуляющих распугали. Вон Петька, до чего нахал, и тот не выдержал такого зрелища, улизнул. Пора и мне смываться. Заболтался я здесь с вами.

Дрожащими руками пытается закрыть лицо котомкой от гипнотического взгляда.

― Вы со всей этой компанией полностью смешались. Среди этих дырявых рож уже не узнать вашего незабываемого лица. Похожи все черепа, словно матрешки на Торжке. Такой товар не по мне.

― Дай, обниму. Я только обниму-у-у… глухо несется над погостом печальный стон.

― Ага! Сейчас! Хорошо наряжает любашка, да черна ее рубашка. – Трофим выглядывает из-под локтя одним глазом.

Она все надвигается неумолимая, жуткая. Господи! Хоть бы не приснилась. Пятясь назад, зацепился за что-то и бухнулся со всей силы на живое и жесткое, задрав кверху ноги. Как заорет кто-то ему в самое ухо.

Вмиг показалось, что небо раскололось пополам и грохнулось на него всей своей тяжестью. Он таким отчаянным визгом распеленал тишину, что даже ночь свихнулась от крика его пронзительного.

***

Очнулся уже когда светало. Лежал на соседней могиле, охватив руками дряхлый крест. Встал, отряхнул с себя песок, старые листья. Оглянулся кругом. Тихо и пустынно. Не верилось, что жив.

На этом же кресте, как ни в чем не, бывало, дремал Петька. Непослушными руками взял его под мышку. Видно, старухе и ее свите не понравился его худосочный дар. Побрел домой. По дороге бросил петуха за калитку, помахал вяло на прощание, словно старому знакомому. Все, это было последнее приключение, куда сунул свой паршивый нос. В будущем будет умнее и расторопнее. Наука на всю жизнь. Тихонько, чтобы никто не заметил, прошмыгнул в свою комнату и проспал до вечера без просыпу.

А вечером надо было петь. Людей набилось, как всегда, много, особенно женского полу. Добросовестно отработал положенное время и спустился в зал, поближе к народу. Почему не видно нигде Марты?

За столик к нему сразу подсела мадам непристойного возраста, вся в шелках и в бархате. На голове необъяснимой формы шляпка, утыканная пестрыми длинными перьями. Пальцы густо унизаны кольцами, на шее ожерелье роскошное. Разоделась вся, будто на княжеский прием пришла.

― Ладно, уселась, так сиди, – думал про себя, хмуро оглядывая соседку, – не капай только на мозги, они у меня сегодня совсем набекрень съехали. Дай подумать, разобраться во всем, – нервно тарабанил пальцами по столу. – А бабка-то, ничего. Обмундировалась, дай, Боже, каждому. Тут колец одних на целые тыщи.

Эх, если бы деньков этак пять назад, может, и поиграл бы с ней в любовь, может, и пошло бы у нас дело на лад, а сейчас, извини, подвинься, тетенька, опоздала, милая. С сегодняшнего дня дал себе зарок. Волокита во мне сгинул… уже навсегда, – добавил про себя кисло, – я так думаю, может быть, на лакомый кус, хоть и сыта душа, глаза всегда разбегаются.

Она бесцеремонно разглядывала в зеркальце в золотой оправе свой разноперый вид, игриво поправляя шляпку.

― В этой дикой посудине сразу и не заметишь наличия лица. Откуда такое жуткое кепи? А эти странные перья? Догадываюсь. Писк последний… больше даже крик жалобный… моды. Ее еще никто так не обижал своим присутствием.

Что за натюрморт? Обхохочешься! Я б еще колбаски кусочек сверху пристроил и хлебушка ломоть. Особенно вот эти зеленые перышки, так чудно перекликаются с цветом болотного лица хозяйки. А губы накрашены как безжалостно! А что, иногда и польза имеется в таком обряжании, укрыться можно от надоедливых взглядов фанаток.

― Здравствуйте, дорогой, – пропела, словно старому зна-комому, беспардонная дама. Заговорщицки наклонилась к нему, – давайте посидим с вами рядком, поговорим ладком. Глядите, как тают девки от песен ваших и взглядов пылких. Хочу сказать сразу и открыто, у вас глаза, что кипяток кусаются.

― Где она девок видит. – Трофим кинул вокруг угрюмый взгляд, – тут их даже в подзорную трубу не разглядишь. Одни перестарки крашеные.

Дама вмиг разобралась в настроении парня.

― Хотя, если так сказать честно, - продолжает она бесцеремонно, – у меня тоже с души воротит глядеть на все это бесподобное хамство, ни одеться не могут пристойно, ни слова сказать достойно. Не то, что я. – Снова уткнулась носом в зеркальце. ― Нынче на себя гляжу, так ничего, очень даже понравилось: брови шнурочком, губки алые бантиком, глазки уголечком сверкают, – бросает лукавый взгляд на парня.

― Недаром говорят, дура сама скажется, вот и показалась, еще и слепа вдобавок. – Бросает хмуро, ― У Вас, дамочка, воображение очень сильное, придумок в голове много. –Ехидно так жмуря глаза, намекает, – знаете, в чем сходство между кобылой и коровой?

Вирена округлила кокетливо глаза.

― Нет! А что?

― И там и там голова большая, а мозгов с гулькин нос, в зеркало глядят и себя в короне видят.

― У коровы еще рога есть, – поспешила перебить речь его.

― Ну, это надолго, – заныло под ложечкой. – Вечер испорчен. И сама кто такая? – Прищурился недовольный. – Откуда приперлась фитя нахальная? – Объясняться сейчас ему не хотелось.

Словно угадав его мысль, доверительно наклонилась к нему. – Вы вчерась у нас в саду в гостях вверх тормашками ползали. Так это я, что с вами вместе там на карачках гуляла. Вы еще обещались к столу и не пришли. Мы вас так долго ждали. – Схватила за руку, – я, прям, вся измучилась в ожидании.

― А! это вы, – многозначительно протянул, нервно заерзав на стуле, пытаясь отнять руку, – хочу заметить, что я там, снизу толком вашего лица не разглядел, поэтому и не признал сразу.

― Я как вспомню, как вы нежно обнимали мой гибкий стан, как к ногам моим пали коленопреклоненный, так у меня до сих пор поджилки трясутся. Хочу вам сказать запросто, не стесняясь, ничто мне женское не чуждо! От страсти запросто могу сгореть! Я так мечтаю на груди вашей полежать! – Сложив ладони, оскалив хищно мелкие зубки, шепчет пылко. – Дайте мне свои ласки! отдайте мне свою любовь! Я так хочу! Дайте этой вашей любовью насладиться!!!

― Я думаю, не стоит, тетенька, подстегивать обстановку. Я сразу не решаюсь. Я не такой. – У самого глаза на выкате. – Вот это бабка! Во, дает, старуха! До сего дня предполагал, что талия у женщин находится значительно выше. Нельзя ту костлявую коленку с талией перепутать, хоть бы и в дымину пьян был.

Схватила за шиворот, лицом уткнулась в его лицо,

―Вы думаете, что я женщина свободного поведения, да? – решительно махнула головой. – Так и думайте! Мне незачем скрываться! Слышите, у меня от страсти прямо сейчас душа трясется.

Пора ноги в руки. Схватился, словно ошпаренный.

― Вы куда, – держит цепко за руку.

― Носик припудрить не мешало бы, – вспомнил ночное свидание. Везет же ему сегодня на таких красоток. – Я сейчас!

― И я с вами.

― Зачем?

― У меня пудреница имеется. Помогу. – Таинственным шепотком, – скроемся вместе, незачем скрывать наши чувства.

Одной рукой торопливо вытаскивает золотую вещичку. У парня вмиг загорелись глаза, какой замечательный подарок для Марты.

― Пожалуй, задержусь. В следующий раз сбегаю, сейчас не к спеху.

― Я тоже люблю пудриться. У меня этой пудры… -угодливо подает ему, – берите, не робейте, потом вернете.

― Польщен таким усердным вниманием к моей недостойной особе. Нет что вы, я обязательно верну. Я такой честный, – закатил глаза, – что ничего никогда не беру ни от кого… надолго, сразу отдаю, если мне не надо. Ну, может, если забуду, так вы напомните, если я не потеряю. В последнее время забывчив стал.

С нескрываемым удовлетворением разглядывает затейливую вещицу. Открывает, закрывает изящную крышечку. Играет, ровно дитя малое. Уже и не в тягость присутствие пожилой дамы. То-то обрадуется Марта занятному подарку.

Вирена, глядя на парня, рада-радешенька, поняла, как можно завоевать его внимание, расположить к себе его симпатию. За этим дело не станет, за его чувства согласна отдать все, что у нее имеется. Она твердо уверена, у кого деньги, у того и любовь.

― Так я это, побегу уже, – спохватился, согнувшись в поч-тительном поклоне.

Цепко хватает его за шею и нагибает почти впритык к лицу,

― Поглядите, что у меня здесь висит, – подсовывает почти в самые очи украшение на шее. – Такое ожерелье вы еще не встречали.

Трофим, близоруко щурясь, пытается отодвинуться от горячей не по годам женщины, упираясь в стол локтями, вертя задом во все стороны. Объятия ее крепки.

― Не надо так близко, – бормочет, растерянный и все же восхищенный драгоценной вещью. – Против солнца, что впотьмах, ничего не разглядишь.

― Обратите внимание хоть каким-то местом, – шепчет страстно Вирена. – Это очень дорогая вещь. И еще, я в порыве страсти не боюсь затерять свой кошелек, пусть в нем полно золота. Вам показать?

― Так близко… у меня глаза разбегаются. Ничего не вижу. Могу нечаянно нанести телесный урон вашей приятной красоте, – пытается шутить Трофим.

― А вы попробуйте, нанесите, – вся завелась. – Я так хочу стать жертвой вашей страсти. Хочу насладиться муками истомы дикой. Вы мой палач, – закатила глаза томно.

― Нет, что вы, – осознав, что здесь шуток не понимают, – с позволения сказать, у меня нет таких сильных намерений, да и глаза так тесно, впритык ослабли, совсем перемешались.

― А вы соберите их и направьте вот сюда, – тычет его носом. – Попробуйте порассуждать руками. Не стесняйтесь. Мне это понравится, – дрожа от нетерпения.

― Столько счастья одному! Заверяю правдиво, не кривя честными мозгами, ваша беспощадная красота убить может любого с одного маху, хотя на первый глаз она что-то не очень кажется. Вот, разве если сильно приглядеться, – щуриться близоруко, понимая, что поймал огромную щуку и только дурак может отпустить ее обратно в воду. Ничего, что с виду на жабу болотную похожа.

― Хороша рыбка, да на чужом блюде, – бормочет озадаченный. – В чужих руках не оскубешь, не посмычешь. Вот, если бы дали подержать эту вещицу, так сказать, убедиться воочию в ее красоте.

Вирена с готовностью снимает ожерелье и подает его уже сидящему, разгоряченному парню.

― Вижу живете привольно, всего у вас довольно.

― Мой серебряный, раззолоченный, – шепчет, снова томно закатив глаза. – Будьте моим, и я искупаю вас в брильянтах.

Кокетливо подает ему ладонь, усыпанную перстнями. Трофим, едва касаясь губами, целует по очереди каждый палец, снимая кольца себе за пазуху.

― Моя страсть на кончике ваших драгоценных рук. Видите, ладен на все, а бы бытие мое было обеспеченное.

― Я сделаю вам цветущую жизнь.

― Моя вы кралечка! – размякая и тая от подарков. – Гульнем, жабулечка! Эх, и загуляем сейчас! Ваши гостинцы жмут мою преданную грудь, радуют сердце! Такие щедрые и пламенные девочки мне очень нравятся! До вашего пышного, разудалого вида моя душа в медяки закутана была. Вы, осмелюсь признаться, ее монетой золотой обернули и к себе развернули.

Раньше не питал пустых надежд так быстро разжиться, то есть воспылать страстью. – А мысль в голове вовсю стреляет. – Всю жизнь колотишься, бьешься, и никак с сумой не разминешься, а тут, минута терпения – и ты на коне, богат, что шамаханский царь. По всему видать, веселая бабенка. Шутница! Хуже, думаю, не будет, чем есть.

Правда, бабка сморчком глядится пересушенным. Придется пострадать чуток глазами. Что делать, если крокодил заморский и тот интереснее? Нам не впервой, не привыкать, бывали случаи похуже. И почему, чем больше капиталов у дамочки, тем страшнее вид у нее?

― Я устрою тебе новую жизнь, сладенький мой. Отрекись от всех девок и не пожалеешь: будешь вкусно есть, приятно пить и сладко спать. Какие ночи нас ждут впереди, представить страшно! Признаюсь, я так умею целоваться, как присосусь до самого утра не отсосусь!

― Да что вы говорите. – Выпучил глаза, подняв удивленные брови, даже челюсть отвисла. – Вот это уже ни к чему! Это уже лишнее, смею вас заверить, пока не поздно. Перебор в этом ритуале противен моей благообразной натуре…

― Твои шальные очи полюбила сразу. Я так люблю тебя, что вся, аж горю, – закатила томно глаза, пододвинулась близко, склонив голову на плечо.

― Не спешите, а то и впрямь задымите. Признаюсь, я совсем не привыкший к таким резвым отношениям, – Трофим, осмотрительно оглядываясь вокруг, живо отодвинулся, тщательно отряхивая якобы соринку с пиджака, – раньше приходилось быть всегда по жизни одному, ветром в поле чистом. Скажу честно, я даже толком и жить еще не начинал. Поэтому думаю, нам с вами,

― С тобой, – пылко хватает за руку.

― С тобой, – соглашается покорно, – до любви далековато. – нараспев, загадочно, – в зеркале своей судьбы вижу другое, нежное лицо. – Смекнул, что ляпнул необдуманно.

Вирена остолбенела, вся сникла, выкатив глаза. Он тотчас на попятную, вмиг состроил печальное, задумчивое лицо, привычно заскулил,

― До нашей встречи роковой довелось мне кровью плакать и сердце надрывать тоской. Долюшка моя ты, долюшка, сколько выпито горюшка! Сиротством бесприютным изглоданы годы детства. Пьяная мать согрешила и бросила грех свой под харчевней. В чане постель моя была. Кружка бражки материнское молоко заменила. Слезами омыта моя дорога. Сиротка, что камень на распутье, каждый старается пихнуть, обхаять. – Всхлипнул жалобно, пряча взгляд плутовской. – Да и сегодня, радоваться жизни особой причины нету: гложет сердце печаль не найденной любви. Что ноги в поисках сбивать напрасно? Я не ищу. Над моей горькою судьбой кто заплачет? Вот и хожу один по свету, ищу вторую половинку.

― Душа моя тоже измотана в поисках. Жизнь моя тоже изглодана тоскою по высокому чувству. – Вирена так и ест его поедом, глазами так и пожирает.

Хитро прищурив взгляд, продолжает жалостно скулить,

― Вот и хожу в одиночестве, кто поймет, тот не осудит. Струною тонкой звенит во мне хандра. Красотки всякие передо мной туда-сюда гуляют, глазками стреляют, а на меня только тоску наводят. Им что? Страсть подавай, а томление души им понять не в силах. Я же хочу любить, и некого. Никто не вскружит голову. Вот сижу здесь, лапшу толкаю, а вокруг так и мелькают…– вспомнил обещанное, – перстенечки, кошельки, золотые денежки.

― Как складно говоришь, – шепчет страстно очарованная женщина, – сразу и не понять.

― Давеча упомнили свой портмоне… – голос его тихий, но уже требовательный.

Она жеманно подает густо расшитую золотом сумочку.

― Сквозь годы до самой старости отныне с тобою вместе, – шепчет, томно закатив глаза.

Трофим скривился недовольный, невольно выдохнул.

― Такая зверская любовь стоит дороже. – Размышляет дальше про себя, – хотя, если глянуть со стороны, то это и не так долго будет, бабенка уже стара, скоро разлезется от дряхлости, ей тогда не до любви будет.

― Это только малая толика того, что ждет тебя впереди. Дома у меня целые сундуки с золотом.

― Это тогда другое дело! – Он с наслаждением пересчитывает монеты, не обращая уже на Вирену ни малейшего внимания.

― Не спорю, – прицениваясь, оглядывается женщина кругом, – есть и красивей, и моложе. Но мы хоть, может, для кого-то и не пригожи с рожи, но, как видишь, не носим рогожи. Все больше в соболях, в шелках да в золоте.

― И в перьях, – язвительно прибавил, играя с подарками.

Удовлетворенный, осмотрительно кинул взглядом по сторонам, небрежно спрятав кошелек за пазухой.

― Не сказать, что уже люблю, но что-то похоже. Если там внутри, – потормошил пазуху, позвенев добром, – тщательно поковыряться, можно разобраться, когда чувства есть, а когда и нет. – Интересно, это уже все или у нее еще что-то имеется. – И уже более решительно. – Что скрывать, уже не буду,– с жаром, – ваши пленительные очи светлее дня, темнее ночи. – Спохватившись, осознав, что слишком громко и пафосно для настоящего эпизода, да еще ночь.

При чем здесь ночь? – Надеюсь, вы не склонны к беременности? – И не понял своих слов, сказанных по привычке. Опять ляпнул не к месту. – Это на случай, если у нас… но только не здесь и не сейчас, а потом, может быть… случайно, – совсем заврался.

Расцвела счастливою улыбкой.

― Ты так речист! Мы с тобой, ты помнишь, перешли на ты. Как я люблю! – закатив глаза. – Еще вчера моя мечта была, встретить лишь взгляд твой, пусть и не броский. А сегодня… мой паренек!

― Моя ты киска!

― Мой котик!

― Моя курочка, – злорадно в сторону, – дряхлая.

― Сладкий мой! Мне так хочется тебя расцеловать. Идем скорее ко мне, в будуары, там нам никто не помешает. Охота поскорее захлебнуться в угаре твоей страсти.

Трофим заерзал на стуле.

― Я сильно крепко удивляюсь, к чему такая спешность? Куда торопиться? Все впереди! Когда удосужитесь, то есть, когда захочешь, рыбка, я весь твой. Во всякое время, во всякую пору и я у ног. – Продолжает думать. – Как только сатана перекрестится, я сразу на твоем пороге. – Уныло оглядывая пассию, – какая страшная, что вначале глаза себе выколоть надо, а потом с тобою обниматься. Но столько золота!!! Вот так удача привалила! Аж, глаза прищурились, как у кота мартовского при виде желанной цели, и уже значительно бодрее,

― Жаркая моя, я любовью не обижу. Лошадка, – мелькнуло в голове злорадно, копия лошади: ни дать, ни взять, кляча.

– Лапушка. Бусинка. – Недаром в народе говорят, счастье дуракам дается, – раздумывает про себя. – Оно не любит тихонь. Напору мне хватает, своего никогда не упущу; зато сколько подарков для Марты, на всю жизнь будущую нам хватит.

― Мой фантик. – Вирена блаженно смотрит на своего героя.

― Моя конфетка.

― Мой голубой тюльпанчик. – Тянет к нему яркие губы.

Трофим отвернулся, делая вид, что застряли ноги под столом. Тут его взгляд падает на толстяка, что приставал к нему вчера. Он как-то странно, бочком катился в их сторону, несмело и виновато даже, пряча глаза под мохнатыми бровями. Вот, не во время черт припер. Парень нагнул низко голову, разглядывая свои ногти, искоса поглядывая на мужика. Тот присел за соседний столик, не отрывая взгляд от Вирены. Она, сощурив глаза, все воркотала,

― Живу по принципу, проси любовь, если не дают, сама хапай, не жди.

― Бесподобно мышление, – бормочет озадаченный.

Он разгадал, что на горизонте появился неожиданный соперник. Тот такими преданными глазами смотрел на его даму, что сомнений не было, пузан влюблен. Еще этого ему не хватало. Задор взыграл в душе азартной, не хилый я, не лезь со своими тухлыми ухаживаниями, у меня уже тоже деньжонки есть. И здесь я свой в доску: чей берег, того и рыбка.

Он со всей силой вращал зрачками, корчил рожи, давая понять, что третий здесь явно лишний. Толстяк не обращал ни малейшего внимания на его усилия. Он все так же преданно и тоскливо поедал глазами Вирену со спины. Это начинало раздражать пылкую натуру Трофима.

Поди догадайся, что у этой дамы столько поклонников, сроду б не подумал. Он пересел так, чтобы мужик оказался сзади, и Вирена могла заметить неожиданного конкурента. Все-таки с ним соперничать не гоже, Трофим себе цену знал. Тут вдруг до него дошло, что может это муж еённый.

― Цыпочка, девочка моя, – голос мягкий, даже нежный, – у тебя нет от меня тайн.

― Мне крайне неудобно, – Вирена запнулась, покраснела,– хочу признаться, что я, – потупила стыдливо глаза, тонкие пальцы затеребили угол скатерти, -…уже чуть-чуть созревшая. Мне, некрасиво сказать, откровенно стукнуло двадцать… один, – выдохнула. Склонила голову на грудь.

― Да, что ты такое говоришь! Не майся пустяками, плюнь и разотри! Никто ни в жизнь не догадается, сколько тебе лет. Даже если долго смотреть и думать еще дольше. Главное, чтобы в этой шляпе да в тенечке стоять в это время. А сзади так вообще, девочка… зеленая. Меня другое интересно, ты замужем?

Вирена ловко щелкнув пальцами, подозвала официанта.

Он живо принес поднос с вином, разлил в бокалы.

Трофим искоса поглядывает назад. Интерес толстяка был явен и не случаен. Что надумал? Отбить старуху или ее деньги. Тот глядел так жалобно и долго, не отрывая взгляда, что пес бездомный. Здесь явно что-то не так.

― Козочка, не слышу ответа на мой вопрос, – неумолимый.

Она торжественно поднимает бокал и,

― Пускай я зацелована и выпита была другим, но отныне тебе достанется мое сердце и мои деньги. Разве это плохо? Моя казна, она уже твоя! Так выпьем за наши ночи! Целуя так небрежно своим бокалом мой бокал, не томи, взгляни мне в грудь. Душа моя уже не терпит, она вся дрожит. Так хочется любить и чтоб быстрей, взахлеб, и чтобы навсегда! Так хочется… до визга.

Нагнулась близко и шепотком игривым.

― Наша встреча – это знак судьбы, знак того, что вместе нам гореть в буре страстей.

― Чувств своих не скрываю! Хоть сердце с головою ныне не в ладу, я с сердцем помирюсь. Прожженный жаждой этих самых чувств к ногам твоим свалиться как бы не прочь. Немало в жизни попотел, пока не встретил такую бабочку, но все-таки хочу узнать, ты замужем?

― Вот уперся рогом. – Вирена обиженно сложила губки. – Не замужем сегодня я, доволен? – заблестели глаза. – Не скрою, выйти за тебя, нет мочи.

― Я, правда, сильно туда не спешу. Эта церемония меня не тянет. У нас, у мужиков, первая забота, как бы жениться, а вторая сразу, как развестись. Вот и я желаю подумать крепко прежде…– не спеша выпивает глоток вина. – Хочу также признаться, когда я голоден, мне не до любви. Не мешало бы пирогов подать, да погорячее.

Вирена с готовностью ищет взглядом официанта и замечает напротив благоверного. Свирепые, острые глаза ее сверкнули, что злая молния. Он моментально поник, уткнулся носом в грудь, нервно заерзал на стуле.

― Кстати, вот он, мой бывший муж, – голос ее недобро зазвенел.

― Как, бывший?

Таки он был прав, этот тюфяк за его спиной – ее муж. Тайна присутствия раскрыта. Что ж, так даже лучше, можно расставаться без угрызений совести. Свои обязательства выполнил, а от живого супруга уводить жену никогда не будет. Семью разбивать, ни-ни, не в его правилах. Трофим искоса, как бы снова, оглядывает соседа, сам-то вроде ничего, похож на мужика, но жена очень подвела наружностью.

Довольный, посматривает кругом, надо срочно менять дислокацию, перебираться под другую крышу. Здесь уже урожай собран. Пусть разбираются супруги, он явно лишний. Побрякушки, заработанные честно, заберет с собой. Не пропадать же добру. Тюфячок робеет перед своей занудой. Вот умора! Кому сказать, как он бабку развел на любовь и гонорар получил приличный, не поверят. Где же все-таки Марта?

Вирена, надпив вина, романтически закатила глаза.

― Я сегодня не спала, обида злая мне сердце сушит. Надеюсь, твоя ненасытная нежность сможет помочь забыться.

Вывели его из размышлений слова Вирены.

― Что же случилось? – рисуясь, ногу на ногу закинул.

― Сегодня ночью эта недобитая змея укусила меня в самое сердце.

― Да что такое говоришь? – Трофим съязвил, ухмыльнувшись едко.

Она терпеливо начала свой рассказ.

― Вчера вечером ко мне мой мальчик не пришел.

― И какой такой мальчик? – переспросил небрежно, продолжая играть бокалом, терпеливо ожидая ужин, маленькими глотками пробуя вино, вальяжно развалившись на удобном стуле, бросая насмешливый взгляд через плечо в сторону соседа.

― С которым вы вдвоем вчера в саду распевались.

― А, этот, который незаметный, – скривился ехидно. Старушка в своем репертуаре.

― Ага! Это с виду он, может, незаметный, а так сверху, он очень даже ничего, – всхлипнула, жеманно поднося краешек расшитого платочка к глазам вмиг покрасневшим. – Он был такой ласковый, такой нежный, ну, прямо, котик, не то, что этот, – сверкнула злыми глазами в сторону мужа.

― И, мальчик этот, конечно, был о-очень молоденьким? – Трофим решил поиздеваться над бабенкой.

― Совсем юным, но как умел любить! Бывало, придет ко мне, на подушку, ляжет, а я его глажу нежно по всем местам. Так и глажу, а он даже не дышит от умиления, – расстроившись от воспоминаний приятных, вытирает набежавшую слезу.

―А муженек как относился ко всему этому, – уже немного нервничая, старуха умеет прикалываться.

― К чему этому?

― Ну, к этим вашим отношениям гладильным.

― А что ему, он дрыхнет рядом, хочешь – не добудишься.

― А вы в это время с этим…, гладитесь, то есть, сказать осмелюсь посильней, любовью занимаетесь? – Слышит, как им одолевает тревожное беспокойство.

― Конечно, а что? Кровать моя, что хочу, то и делаю. Поначалу, правда, муж был решительно против, но потом привык. Потом они тоже иногда баловались. Супруг его по животику гладил, а тот ему на ушко что-то свое шептал. Я, конечно, жутко ревновала, но им это нравилось, и я терпела, рядом.

―Рядом с ними? – полезли глаза на лоб у Трофима.

― А где же мне быть, – надула губы. – Полагаю, я им совершенно не мешала.

― Это правда? Что и в самом деле вы вместе в кровати были? – нервное беспокойство овладело им окончательно.

― Конечно. – Вирена озадачена. – Разве ты его в саду не видел?

― Нет, конечно!

― А, жаль! – протянула огорченно, – я хотела познакомить вас. Знаю, вы бы понравились друг другу.

― Как-то не заметил. Тихо было вокруг. Никого.

― Ну, как же никого, там его девочек было полным-полно. Я для него специально подбирала самых молоденьких и самых шикарных. Он был такой любвеобильный. – Закатив глаза, жаловалась Вирена, – ему все было мало. Такой, скажу тебе, неугомонный, прямо до неприличия. – Снова слеза накатилась. – Они там целыми днями на песочке, на солнышке грелись. Отдавались своим желаниям.

―– И, занимались… этим желаниями на виду у всех средь бела дня? – Трофим все еще надеялся, что это недоразумение, глупая шутка.

― Ну, да! Что здесь непристойного? Все кругом этим делом занимаются. Очень даже приятно иногда бывает, стоит заметить, особенно для меня да еще с тобой. – Игриво блеснув глазами, томно продолжала. – Развлекались они себе, как хотелось им. Он был такой пылкий, такой хозяйственный!