– Я старше тебя! Родилась первая, и выступать буду первая! – поставила точку в споре Ритка.
Я немного расстроилась. На роль Золушки больше подходила нежная и застенчивая Элька.
Представление назначено на 6 часов вечера. Где-то вначале шестого стали подходить зрители с табуретками, стульями, маленькими скамеечками для детей. Они шумели, смеялись, переговаривались, но я видела только мимику лиц, передвижение тел, но ничего не слышала. Уши будто заткнуты ватой – в них шумело море. Я стояла как истукан в углу веранды и крутила свои запястья.
На сцену вышла свободная от представления Элька и громко, с выражением объявила:
– Представление! Золушка! Выступают дети нашего двора!
За моей спиной прятались и хихикали Тюля и Кецык в коронах из ватмана. Мне казалось, что они вот-вот убегут и сорвут спектакль. Только это и помню. Очнулась, когда услышала, как Ритка, сидя на корточках перед буржуйкой, выгребает из поддувала воображаемую золу и ревёт во весь голос от обиды, что Мачеха с дочками уехали на бал. Ревёт и ревёт. А я стою и думаю, что-то она долго ревёт.
«Ой, это ж мой выход – подумала я и вышла из оцепенения, – Только бы слова не забыть».
Всё прошло, как в тумане. Никто ничего не забыл. Единственно, что меня смутило, это когда я обнажила стекло из рукава кимоно и произнесла мою любимую коронную фразу «Ваше время и стекло», зрители расхохотались, и стали вслух переговариваться. Я повторила фразу про стекло и подняла его высоко над головой. Зрители расхохотались ещё громче. После третьего раза раздался такой взрыв хохота, что я смутилась и вместо того, чтоб эффектно раскрыть веер, убежала со сцены. Зрители вслед мне громко хохотали и хлопали.
«Что смешного? – подумала я, – Должны переживать, а они ржут, дураки.»
В конце представления, когда мы взялись за руки и запели Золушкину песню – «Станьте, дети, станьте в круг! Ты мой друг и я твой друг» – все зрители подбежали к веранде, хлопали в ладоши и пели вместе с нами. Потом нас обнимали, целовали и восторженно кричали хором:
– Молодцы! Молодцы! Молодцы!
На вырученные деньги мы купили всем по две порции мороженого и по стакану сладкой газировки. Моя серёдочка ликовала долго-долго, как ещё ни разу с тех пор как появилось в моей жизни Это.
До темноты просидели на веранде, со смехом обсуждая наш успех. Решили играть «Золушку» в следующее воскресенье.
НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ
Я попросила Ритку и Эльку спрятать до воскресенья портфель с моим костюмом и реквизитом у них дома. Боялась, как бы мама его не нашла. Они согласились. Долго обсуждали, где бы спрятать его надёжней, так как их бабушка везде суёт свой нос.
– Придумала! – ликуя, прошептала Ритка, – Засунем портфель в дырку под валиком в диване деда. В одной дырке, что в ногах, бабушка складывает постельное бельё, а другая пустая. Мы туда всегда что-нибудь прячем от бабки. Только бы пронести незаметно.
Утром разразился скандал.
Я ещё спала, когда девчонки с воплями барабанили в нашу дверь. К счастью мама крепко спала у себя в комнате. Швырнув портфель мне на кровать, стали шёпотом рассказывать. Пронести то они пронесли портфель незаметно. И спрятать под валик удалось. А где-то посреди ночи усталый дед вернулся с выездного и крепко уснул на своём диване. Перед утром девчонки проснулись от переполоха. Горел свет. На всю квартиру что-то звенело. Испуганный дед сидел на диване в кальсонах и протирал сонные глаза. Бабушка в ночной сорочке бегала по всей комнате и заглядывала под кровати.
– Шо ты бегаешь, як чума? – стонал дед, – Тут шукай! Звенит прямо у меня под головой!
– Так может у тебя в ушах звенит? Может давление? Надо кончать с этими гастролями. Пусть введут кого-нибудь моложе на твою роль!
– Ты шо, Мария, оглохла? Смотри под диваном, тут! – дед тыкал пальцем под диван.
– Так как же я туда залезу? Диван низкий, почти до пола!
– Давай отодвинем его вместе. Надо найти, а то я не засну, – кряхтел дед, вставая с дивана.
– Давай.
Дед с бабкой взялись за диван с двух концов и попытались сдвинуть его с места. Сдвинули чуть-чуть, и тут звон прекратился. Они уставились друг на друга и с минуту прислушивались. Больше не звенело.
– Завод кончился, слава богу. Ты наверно завела будильник на всю катушку – сказала Ритка, – Так что спрячь свой портфель у себя. И не заводи будильник. Если тётя Лида услышит, то придётся стучать по миске. Хорошо, что дед с бабушкой пошли на базар, а то бы не вынесли портфель.
Девчонки убежали. Я судорожно стала думать, куда спрятать портфель.
Куда, куда? Конечно же под кровать, куда ещё? Квартира почти пустая, всё на виду. Ну и засунула под кровать в самый угол. Решила, что с этими сельскими гастролями, мама долго не будет делать генеральную уборку.
Спектакль мы сыграли ещё один раз. Перед спектаклем тётя Лиля подозвала меня в сторонку, и спросила:
– Деточка, объясни, при чём тут стекло?
– Так Фея говорила в кино – «время и стекло».
– Не и стекло, а истекло – одно слово. Оно означает, что кончилось время, всё вышло, утекло. Так что выбрось стекляшку. Достаточно неожиданно раскрыть веер и взмахнуть им.
Жалко было расставаться со стеклом, но я послушалась. И на представлении от волнения слова перепутались! Раскрыв веер, я громко крикнула:
– Всё! Ваше время утекло! Ваше время утекло! – и, эффектно взмахнув веером, убежала со сцены.
Вместо ожидаемого хохота раздались аплодисменты!
ВСТРЕЧА С БАБУНЕЙ
Наконец моя мечта осуществилась! От халтур мама отказалась, и впереди целый месяц «отспуска». До открытия сезона и до 1-го сентября.
Всю ночь в поезде я не спала. Под стук колёс я представляла, как увижу мою ненаглядную Бабуню, как уткнусь лицом в её серую старенькую юбку, обниму за ноги, а когда она возьмёт меня на руки и прижмёт к тёплой груди, буду целовать её морщинистые щёки.
Но всё пошло совсем не так, как я воображала. По перрону, огибая приезжую толпу, навстречу нам бежала женщина в цветастом шёлковом платье с букетом ромашек. Седая пышная стрижка обрамляла улыбающееся лицо. В такт шагам её груди прыгали до подбородка. Я узнала её. Это была Бабуня, но совсем не такая, какой я видела её в своих снах и воспоминаниях! И я спряталась за маму.
– Ветунечка! Рибонька моя! Та дай же ж я подывлюсь на тэбэ! Яка ж ты большая выросла. Ну, шо ж ты сховалася от меня?
Бабуня пыталась притянуть меня к себе, обнять, но я отталкивала её, ускользала от объятий.
– Мамочка, оставь её! Она смущается, отвыкла от тебя! Дай я тебя обниму, родная! Как же я по тебе соскучилась! – мама сжала в объятиях Бабуню, – Какая же ты красивая стала! Нарядная! Помолодела что ли?
– Лидочка, доця! Як я радая! Ну, пошли додому.
Бабуня схватила наш чемодан, мама ткнулась носом в ромашки. А я, держась за мамину юбку, старалась спрятать своё пылающее лицо от Бабуни. И что на меня нашло? Я стеснялась Бабуню! Я не могла заставить себя взглянуть на неё, не могла прикоснуться к ней. Какая-то непреодолимая преграда встала между нами. Пока ехали в трамвае, я смотрела в окно. Мама еле оторвала меня от спасительного окна, когда трамвай остановился на Тираспольской. Перешли на другую сторону, и вот наш дом! Ворота в подъезд блестели свежей красно коричневой краской. Я остановилась и по старой памяти мне захотелось погладить медную, отполированную морду льва с кольцом в носу, потянуть за кольцо, чтоб калитка ворот открылась, и увидеть в просвете арки наш двор. Мой двор!
– Нэ чипай! – заверещала Бабуня тоненьким голоском, которым она всегда предупреждала меня об опасности, – Замажешься, бо ше нэ просохло. Дворничка усё утро мазала ворота масляной краской.
Я шла впереди Бабуни по, будто раскалённым каменным плитам двора. Сердце стучало в висках. Остановилась у колонки, подняла голову, и… всё поплыло, закружилось передо мной будто я на карусели, а со всех сторон на меня плывут балконы, балконы, балконы…. Потом потемнело в глазах и всё исчезло.
Проснулась от тревожного шёпота мамы.
– Она спит так долго. Уже пятый час. Может врача вызвать?
– Та не! Вона так сладко сопит. Чуешь? И головка не горячая.
Я почувствовала знакомое тёплое прикосновение ко лбу Бабуниной шершавой руки. Стало хорошо и привычно. Открыла глаза, увидела близко-близко над собой родное Бабунечкино лицо, блаженно потянулась и вдруг, поддавшись внезапному порыву, обняла Бабуню за шею и стала целовать её щёки, лоб, подбородок и даже уши.
– От скаженэ дитё! Задушишь меня! – Бабуня сияла от счастья, – Я ж думала, шо ты меня забула! Вставай! Зголодала мабуть. А я тебе вертуту спекла. С яблоками!
– Ура! Вертута! – радовалась я не столько яблочному пирогу, сколько преодолению неловкости перед Бабуней.
Потом была какая-то дикая суета, перемешавшая в моей голове все события и спрессовавшая их в один неразделимый клубок. Вертута, обмен подарками, встреча во дворе со старыми друзьями, показавшимися мне совсем чужими: Нилка какая-то замурзанная и растрёпанная, сильно повзрослевший Борька, Изька, поразивший меня красными кудрями и громадными веснушками. Я в основном смотрела на знакомые лакированные туфли Нилки – пыльные, без пуговичек, с торчащими в стороны перепонками, грязные большие пальцы выглядывали в дырки то ли специально вырезанных, то ли протёртых носков туфель. Помню, что вместо того, чтоб выставлять напоказ и хвастаться, я старательно прятала ногу за ногу точно в таких же, но совершенно новых красных лакированных туфельках, подаренных мне Бабуней час назад. Мы молча постояли, поглазели друг на друга и вдруг Нилка, взглянув на мои туфельки, закричала на весь двор:
– Куколка-балетница, вображуля сплетница!
Скандируя считалку, Нилка ускакала в конец двора, мальчишки побежали за ней. У меня испортилось настроение. И только когда мы с мамой и Бабуней уселись за столик в светлом кафе Городского сада на Дерибасовской и нам принесли мороженое, я поняла – именно об этом моменте я часто мечтала в Кировограде. Моя серёдочка после большого перерыва радовалась, вырывалась наружу звонким смехом.
Когда возвращались из кафе, уже темнело. Проходя мимо шкульптуры, я почему-то почувствовала невероятный стыд и отвернулась.
Наш двор был освещён электрическим светом, исходящим из окон. У Бабуни электричества не было. Она долго шарила в темноте, никак не могла найти спички.
– Мамуль, почему до сих пор не провела электричество? У всех уже есть, а у тебя как в катакомбах! Ты ж ослепнешь! – заискивающе пролепетала мама, когда Бабуня, наконец, зажгла керосиновую лампу.
– Зараз будет вам свет, – строго сказала она и принесла из кухни ещё одну лампу. Запахло керосином. Я давно отвыкла от этого запаха, но мне стало уютно, защищённо что ли. Бабуня в кухне на примусе заварила чай из сушёных трав. Аромат мяты и ромашки перебили запах керосина. Пили чай с вертутой. И потянуло маму с Бабуней на воспоминания. Я утопала в родной и ласковой перине. Она часто снилась мне, когда в Кировограде засыпала на шуршащем матрасике. Сквозь сладкую дрёму прислушивалась к тихим голосам.
БАБУНЯ И ЛЕКТРИЧЕСТВО
– Чи ты думаешь, шо я против лектричества? Не, я не против, я только за! Та хто ж мине его проведёть? Когда ходили лектрики с домоуправы, то не нашли в моих стенках вход того лектричества. За вход намекнули на гроши. Значить паразиты знають, дэ той вход. Я так занервичала, шо выгнала их. Ну вот, живу на каросинке, на примусе та на карасиновой лампе. А тут якось на Привозе встретила Аркашку – батькова друга. Если ты помнишь, он у батька з Василём на побегушках был, а работал лектриком в порту. Его все знали. Он с форсом гулял по Дерибасовской в канотье, в белом чесучовом кустюме, в блестящих лаковых туфлях. И ещё була у него трость с набалдашником. Пижон куды-никуды! И шо ты думаешь, Лидочка? Ходить по Привозу с той же тростью, у том же канотье, шо и до войны и у том же белом, только очень гразном кустюме! Я проследила за ним. То грушу якусь сопрёть, то яечко в карман себе засунеть. В сетке у него уже лежали штуки тры картошки, та несколько заветренных бичков. Ну, думаю, пижон, ты на мели, як сказав бы батько. И кланяюсь ему перед носом:
– Доброго здоровячка вам, уважаемый Аркадий.
Он так обрадовался, шо кинулся мине руку жать, та обнимать.
– Мадам Тимош! Домникия дорогая! Счастлив, очень счастлив видеть вас на Привозе! Значить в кошельке есть на шо купить продуктов. А это в наше время главнее всего. По вашим прелестным грудям вижу, шо вы совсем не голодаете.
А я думаю, как заманить его на проводку. Посмотрела на его гразный кустюм и кажу:
– Аркадий, шо ж вы кустюмчик ваш довели до такого серого цвета? Он же ж, помнится мине, знал лучшие времена, когда вы шлифовали Дерибасовскую!
– Ой, Домочка, усё вам расскажи – ваши уши завянуть. Я был на Нарышкинском спуске, видел руины вашего дома, та похоронил вас вместе с тем домом. А вы на моё удивление живая и даже цветущая! И где ж вы теперь кинули якорь? Може посидим у вас, та вы мне за себя, а я вам за себя…
Обрадовалась я, Лидочка, та пригласила его в гости. Ну, думаю, проводка в кармане. У мине ж за сундуком бутылок несколько «Изабеллы» та «Лидии» отстаиваются от осадка.
По дороге рассказала ему за лектриков, за вход, которого нету. Он всё понял и обещал, шо пошукае той вход и проведёть то лектричество за два чи тры дня, бо он профессионал по лектричеству.
Конечно, он не пришёл в восторг от моей квартиры, но намекнул, если хороший хозяин возьмётся за дело, то жить можно.
Я пожарила картошку, та поставила на стол бутылку «Изабеллы». Когда он увидел вино, увесь задрожал от радости и сказав, шо я женщина с большой буквы. Выпили, посидели, повспоминали довоенные годы. Помянули Петра, батька твоего. Вижу, Аркадий якось западает на бок. Я тыкаю его в той бок и прошу, шоб он посмотрел на то, зачем пришёл. Он встал, пошёл на кухню, стал руками мацать стены. А я вижу, шо-то не то из ним. И точно. Встал в угол и насцал. Я тогда очень пожалела его. Думаю, голодный дуже, несчастный, а може даже и больной. Потащила его в комнату, положила на диванчик, стащила с него кустюм, укрыла, та прынялася за стирку. Так жалко было тратить на него последний кусок мыла! Но посчитала, шо за-ради лектричества нужно. Повесила кустюм на верёвке во дворе сушиться. Надеялась, шо до вечера высохнет. И сразу на балконы повылазили все соседки! Наверно целый час лясы точили за той кустюм! Можно подумать, шо у них в кухне делов нет.
– И шо это за один, мадам Тимош? – кричала с третьего этажа Ривочка, – Жених, или за просто так мужчина?
Лидочка, какой страшный стыд я чувствовала перед соседями!
– Ерунду ты говоришь, мама! Ты ещё молодая, можешь замуж выйти сто раз! – возмутилась мама, – Когда я тебя увидела на вокзале, не узнала! Ты просто красавица! Не обращай внимания на соседей! Живи своей жизнью! Так что с Аркадием получилось?
– Сперва он возмутил меня своей неблагодарностью. Даже спасибо не выразил за стирку. А надо признать, шо чесуча оказалась дуже качественной. Совсем не протёрлась нигде, не села. Я даже прогладила кустюм катком. Влез он в кустюм и вдруг став тыкать себя у то место….Ну як его? На бруках…. Ну там где ширинка…. И спрашивает – это шо такое? А как я ему скажу, шо это такое? Я застеснялася. Тогда он говорит, шо я как женщина первым делом должна интересоваться именно этим. И продолжает тыкать пальцем в свою ширинку. Я засмущалася ещё больше. И тут он так ехидно говорит – «Неужели вы, как женщина, не замечаете, что на ширинке нет пуговиц? Как прикажете срам застебнуть?» Я кажу, шо как раз замечаю, бо вы, Аркадий, и по Привозу ходили нэ застёбнутый. – «Так пришейте! Это ж ваше прямое дело, как женщины». «А вас устроят чёрные пуговицы, бо у меня нет белых?» – спрашиваю. «Не,– каже, – чёрные не устроят». «А где ж я вам достану белых?». Тогда он прищурыв глаз и каже: «Ой, я вас умоляю! А на наволочке? Целых восемь штук! Зачем так много на всего одну наволочку?», «Так они ж перламутовые! На мужеские бруки не подходять». «Мне как раз подходять именно перламутовые! Срезайте, та пришивайте!» Я срезала с наволочки четыре пуговицы и кажу ему – «Скидывайте бруки». « Не скину – каже – прямо на мне пришивайте, бо я очень сильно уже опаздываю», «Как так?– кажу – А лектричество?». «О-о! До лектричества ше много чего надо! Запоминайте – провод метров двадцать, тры выключателя – комната, калидор та кухня. Лампочки. А главное, шо вам нужно – это счётчик. Всё купите, тогда и разговор наш состоится за лектричество. Найдёте меня на Привозе. А зараз шейте пуговицы». Я, Лидочка, так растерялася от этой наглости! И знаешь, шо я зробыла? Я зашила ему ту проклятую ширинку наглухо. Паразит, наелся, напился, выспался! Обслужила его по первому разряду! А он – всё купите! А як же, куплю! Я ж не кажу, шо не куплю! Но можно ж было по дружески договориться….
Во время Бабуниного рассказа мама смеялась сначала потихоньку, потом всё громче и громче. А в конце уже хохотала, и по щекам её катились слёзы. Держалась за живот, и в изнеможении пищала так, что не могла остановиться.
– Вот ты смеёшься, доця, а мине плакать хочется. Тоже мине, барин нашёлся. Из-за той ширинки уся надёжа на лектричество рухнула.
– Так что? Аркадий больше не появился? – уже серьёзно спросила мама.
– Встретились якось на остановке. Я к нему, а он как обрезал меня! «Женщина, мы из вами больше незнакомые». Оно ж то конечно! Мабуть, як приспичило, набурив полные штаны.
ПЕРЕМЕНЫ В МАМИНОЙ ЖИЗНИ
– Мамуля, должна признаться тебе, что у меня намечаются перемены в жизни, – тихо сказала мама, – Но про это завтра, не при Ветуне.
Я как услышала про перемены в жизни, тут же повернулась к стенке, притворилась, будто сплю, и уши навострила.
– Та вона давно спит. Рассказывай, бо я не засну з любопытства, – зашептала Бабуня.
– Наверно я выхожу замуж, мамочка. Ещё не точно, но всё к этому идёт.
Они долго молчали.
–Слухай сюда, доця! Я имею тебе сказать, как родная мама. Главное, Лидочка, шоб не пьющий, та работящий, – громким шёпотом произнесла Бабуня, – И хто он?
– Дирижёр оркестра в театре. Уважаемый человек, трудяга, воевал, дошёл до Берлина, имеет награды. Очень меня любит. Скоро ты его увидишь. Дня через два он приедет сюда. За мной. Пригласил меня на курорт в Сочи. У меня к тебе просьба, прими его поприличней.
– А Ветуня як? Из вами поедет, чи тут останется?
– А ты как считаешь?
– Я считаю, шоб она була тут со мной. Я дуже скучала за нею. Так шо ни в какие Сочи не пущу Ветуню. Тут море не хужее. А вы езжайте, налаживайте отношения, отдыхайте. Там видно будеть.
– Всего на две недели едем. Ветунечке в первый класс идти. Собрать её надо по всем правилам. Я уже записала её в школу.
Я слушала, уткнувшись в перину, и кусала губы, чтоб не закричать. Значит, дирижёр никуда не делся! Значит вот, кто будет вместо Жоржа моим папой.
Через два дня от дирижёра пришла телеграмма. Мама поехала на вокзал встречать его. Бабуня на примусе варила борщ, на керосинке жарила бычки, а в печке пеклась вертута с абрикосами. Я залезла под стол и решила никогда оттуда не вылезать. Ну, пока дирижёр не уедет с мамой на курорт. Бабуня волновалась и спешила. Ещё с вечера они с мамой вынесли стол из кухни в коридор. Мама сказала, что в коридоре светлее, не нужно будет днём зажигать керосиновые лампы. Ругала Бабуню за то, что она превратила единственное светлое помещение квартиры в хламидник. Назвала Бабуню каким-то Плюшкиным. Бабуня чуть ли не со слезами оправдывалась.
– Та мине этот хлам дороже всего! Чем зимой топить печку? Вот и собираю где какую щепку, чи ящик. Где я куплю уголь чи дрова? На карасин еле хватает.
Но мама настояла на своём и заставила меня таскать доски, сломанные стулья, ящики и всякую рухлядь на развалку за дом. Подмели, вымыли пол, притащили из кухни огромный дубовый стол. У Бабуни даже нашлась большая белая скатерть. Мама сказала, что получилась вполне приличная летняя комната.
– Настоящая веранда. И виноград так украшает окна. А ты хотела его обрезать.
И вот я сижу на широкой перекладине под огромным дубовым столом и вынашиваю план мести. Бабуня, не замечает меня, ставит на стол тарелки, гремит ложками, вилками и ножами. Из кухни доносятся смешанные запахи жареной рыбы и вертуты с ванилью и абрикосами. Эти запахи то и дело сбивают меня с мысли о мести. У меня текут слюнки. «Это что же? Я даже не покушаю вкусного, если буду тут сидеть, как дура под столом?» – размышляю я, вдыхая ароматы еды. – «Ладно, я посижу с ними за столом, и сперва назло ничего не буду кушать. Тогда они начнут спрашивать, почему я не кушаю. Станут уговаривать, накладывать мне в тарелку лучшие куски. А я буду капризничать, капризничать. Потом сделаю недовольное лицо и начну кушать. А когда наемся, тогда и спрячусь навсегда. Нельзя же голодной прятаться».
Я вылезла из-под стола. Во дворе раздался мамин весёлый смех и ненавистный басок дирижёра.
– Идуть! – запищала Бабуня, снимая фартук, и кинулась к двери, – Милости просим, уважаемый Сергей Фёдорович!
Мама с дирижёром появились на крыльце. Бабуня, низко кланяясь и пятясь, приглашала дирижёра в дом. Дирижёр галантно взял Бабунину руку и поцеловал.
– Ой, вы мине совсем смутили! – вскрикнула, Бабуня и спрятала руку за спину, – Мои руки ше нихто так не целовал!
– А это вам, Домникия Михайловна, так сказать презент от меня в честь знакомства, – сказал дирижёр, протягивая Бабуне свёрток в белой глянцевой бумаге.
Бабуня схватила свёрток и сразу развернула, да так неловко, что из свёртка на пол выскользнул бледно голубой шёлковый платок. Она подхватила его с пола, шёлк заскользил в её руках. Бабуня кокетливо накинула платок на плечо.
– Ой, какое ж вам спасибо! Я такую красоту даже и не мечтала иметь на себе!
– А где же наша принцесса? – спросил дирижёр, заглядывая за спину Бабуни. – Для неё тоже есть подарок.
Я выглянула из-за Бабуниной спины. Дирижёр поставил свой большой кожаный чемодан на табуретку, клацнул замками, открыл чемодан, и я увидела сияющий коленкором новенький чёрный портфель.
– Этот портфель волшебный, только для пятёрок, – он улыбнулся и протянул мне портфель. – Нравится?
– Нравится, – восхищённо прошептала я, принимая от дирижёра портфель, и тут же прижала его к груди.
За обедом я держала портфель на коленях и то и дело поглаживала его блестящую поверхность. Мне казалось, что портфель не пустой, там ещё что-то прощупывалось. Дирижёр сказал про какие-то пятёрки. Никак не могла дождаться конца обеда, чтоб заглянуть внутрь портфеля. А мама с дирижёром так медленно ели, нахваливали борщ, хрустели жареными бычками, восторгались «Изабеллой» и постепенно пьянели. Бабуня была счастлива, всё подливала им вина и подкладывала бычков. Мама называла дирижёра Серёней, а он маму Дыдкой.
Вечером они пошли пройтись по городу, и я, наконец, осталась наедине с портфелем. Уселась под столом и стала вынимать содержимое – деревянный пенал с двумя ученическими ручками, набор цветных карандашей, несколько тетрадок в косую линейку, большой альбом для рисования и серый резиновый квадратик, на котором был нарисован слоник. Никак не могла сообразить, для чего он предназначен. Сначала подумала конфета, но сунув в рот, поняла, что это просто толстый кусок резины. Для чего? Не понятно! Ещё в портфеле лежал букварь и плотная тряпочка с пришитыми на неё кармашками. В каждом кармашке лежала картонная буква с картинкой. Буквы были точь в точь как на моих кубиках.
Ужинали при лампах.
– Домникия Михайловна, вы не будете против, если завтра я проведу вам свет? – спросил дирижёр, глядя на потолок.
– Так входа ж нема. Як же вы то лектричество пришпандорите? – жалостливо произнесла Бабуня.
Дирижёр взял лампу, поднял её к потолку, и мы увидели над дверью веранды торчащие обрывки проводов.
– Вот он вход. Но он обрезан прямо над дверью.
Дирижёр с лампой прошёл в кухню, затем в комнату. Через минуту вышел и сказал:
– Ничего сложного. Завтра всё куплю, сделаю проводку. Счётчик повесим здесь над входом. Вы позовёте электрика из домоуправления, чтоб подключил по всем правилам и зарегистрировал счётчик. И будет у вас к вечеру свет. Только достаньте лестницу.
– Та достану, достану! У дворнички попрошу!
Бабуня смотрела на дирижёра влюблёнными глазами, не веря своему счастью.
– Мамочка, Серёня на все руки мастер! Вот увидишь.
И действительно, на следующий день в нашей квартире горел свет! А ещё через день мама с дирижёром уехали отдыхать в Сочи.
Сидя на крыльце, я любовалась своим портфелем. Вытаскивала из него предметы для школы и раскладывала на ступеньках крыльца. Мне очень хотелось, чтоб Нилка с мальчишками увидели их и позавидовали мне. Но они, будто назло пробегали мимо и не обращали на меня внимания. Я с обидой всё складывала обратно в портфель и уходила в дом.
Бабуня всё время таскала меня с собой. То по магазинам, то на Привоз, то на толкучку. Я не очень любила ходить с ней. Она везде торговалась, мне было очень стыдно за неё. А она говорила:
– Хоть копейку, та выторгую. За неделю сэкономлю тебе на пару стаканов рачков, або на мороженое! Учись! Гроши з нэба не падають!
На Привозе можно было торговаться, там все торговались. Бабуня же по привычке умудрялась торговаться и в магазинах, хотя прекрасно знала, что в магазинах это бесполезно. Тогда она принималась критиковать товар. В нашем молочном магазине на углу, выстояв небольшую очередь за яйцами, она всегда вступала в спор со знакомым продавцом, пожилым евреем Нёмой Соломоновичем.
– Ну, шо у вас за яйцо, Нёма Соломонович? Такое мелкое! Его шо, голуб снёс? – капризно спрашивала Бабуня.
– Мадам Тимош, вечно ви мине делаете гембель с этими яйцами! Я ж не тот голуб, шо их снёс! Их снесло государство! Та не мацайте их руками, больше не станут. Кончайте капрызничать! Вибирайте то яйцо, шо на вас смотрит.
– Из чего тут выбирать? Они ж с инкубатора, все на одно лицо! На стакан гоголя-моголя для дытыны ваших трэба штуки четыре! А на Привозе такие крупные, шо только из двух полный стакан накручу.
– Так идите на Привоз, мадам Тимош, не задерживайте покупателя.
– А шо, покупатель не человек? Он тоже хочет скушать крупное яйцо, – уже тише говорит Бабуня, и осторожно складывает яйца в литровую банку.
Я скучала. С тоской вспоминала моего пёсика Жулика. Бабуня сказала, что он ещё в прошлом году «кудысь пропав». С завистью наблюдала за играми детей во дворе, но сама не могла подойти к ним и включиться в игру. Каждый день надеялась, что меня пригласят. Мучительно искала предлог заговорить с Нилкой. Не понимала, почему меня игнорирует моя самая близкая подружка. Иногда, глядя на нашу фотографию, где мы с ней жених и невеста, я тихонько шептала:
– Нилочка, подойди ко мне сегодня. Я так скучала по тебе.
Но Нилка оставалась непреклонной и нарочно уводила мальчишек подальше от моего крыльца вглубь двора.
Однажды мяч, которым играли дети, залетел к нам в коридор и закатился под стол. Мальчишки во главе с Нилкой подбежали к крыльцу и стали кричать:
– Тёть Дусь, отдайте мяч! Мы больше не будем. Тёть Дусь!
Бабуня выбежала на крыльцо и строго выкрикнула:
– Нэ дам, бо вы мине все окна повыбиваете. А мячик чей?
– Мой, – жалобно произнесла Нилка. – Отдайте, тёть Дусь! Мне папа подарил.
– Ой, какие новые новости! Нема у тебя папы! Брешешь!
– А вот и есть, вот и есть! Мама вчера замуж вышла за одного дядю из Очакова. Отдайте! А то бабушка заругает!
– Вот пусть твоя бабушка и придёт за мячиком, ей отдам! И геть усе от крыльца! Шоб тихо мине было!
Бабуня что-то ворча себе под нос, ушла в комнату. А я взяла мяч из-под стола и вышла на крыльцо. Притихшая детвора так и стояла кучкой и о чём-то совещалась. Увидев меня с мячом, они с надеждой уставились на мяч.
– А меня возьмёте играть, если отдам? – строгим голосом, как Бабуня, высказала я свою просьбу.
– Возьмём! Возьмём! – закричали наперебой мальчишки.
Нилка угрюмо потупившись, молчала. Потом подняла заплаканное лицо.
– А твоя Бабуня не нажалуется моей? – заискивающе промямлила Нилка.
– Не нажалуется! Я очень попрошу её. Вот увидишь!
– Пошли с нами на развалку! Там будем играть! – весело крикнула мне Нилка, и мы гурьбой побежали на развалку.
Бабуня запрещала мне ходить на развалку. Говорила, что там «запретная зона». Вечерами она укладывала меня спать, надевала свой брезентовый плащ с капюшоном, вытаскивала из-под кровати «видавшую те ещё виды винтовку», запирала веранду на замок и уходила на развалку охранять пустые винные бочки.
– Бочки на балансе. Мине голову снесуть, якшо пропадёть хоч одна бочка. Чи под суд отдадуть, чи платить из своего кошелька, – как-то пожаловалась Бабуня маме, щупая место на груди, куда она «ховала свои гроши». Кошелька у неё сроду не было.
Когда мы прибежали на развалку, я увидела на месте обрушенных стен дома чистый двор. Только стена, выходящая на улицу, с зияющими окнами без стёкол, стояла нерушимая и ограждала развалку от улицы. Половина двора была тесно заставлена пузатыми винными бочками. Когда мяч случайно попадал на бочки и застревал там, Борька ловко взбирался на крайнюю и, гулко прыгая с одной на другую, находил мяч и бросал его нам. Этот момент ему нравился больше всего. Каждый из нас пытался первым поймать мяч, отбежать к стене и отбросить его подальше, обратно к бочкам.
С этого дня мы с Нилкой стали неразлучны. Моя жизнь в моём дворе опять стала такой же, как и до отъезда в Кировоград. Только однажды она омрачилась известием о том, что мой дружок Жулик попал под трамвай, погнавшись за кошкой. Это видели все дети. Жулик бегал за дворовой кошкой, в зубах у неё торчала крыса. Кошка выбежала на мостовую и помчалась через рельсы, Жулик за ней, и угодил прямо под колёса трамвая. Дети похоронили его на развалке. Украсили холмик бумажными цветами. На кусочке фанеры надпись чёрной масляной краской – «ЖУЛИК май 1946г».
Однажды вечером в наш двор въехал грузовик с тремя мужиками. Они всю ночь таскали бочки с развалки на грузовик, отвозили их куда-то и возвращались за новой партией. От грохота бочек я то и дело просыпалась. А утром Бабуня мне сказала:
– Ну, слава богу, Ветуня. Бочки отправили в Молдавию. Целая неделя у меня свободна. План такой – завтра едем на толкучку покупать тебе форму для школы, послезавтра – на море, чи на лиман. А в субботу – в степь.
Бабуня от удовольствия закатила глаза и улыбнулась.
– В какую ещё степь? – разочарованно спросила я.
– Ты шо, забула? Мы ж с тобой ездили у ту степь за маками. Сразу, як Одессу освободили! Людям трэба праздник. Все пели, танцевали, радовались. А цветов немае. Вот я и подумала, шо маки хорошо пойдуть на Привозе. В конце мая, чи вначале июня, как раз перед маминым приездом, мы ездили с тобой за теми маками. Помнишь? Целый мешок нарвали, еле дотащили. Дома развязываю мешок, а маки усе завяли. Расстроилась…. Столько трудов! А потом придумала! Поместила их в балию, налила холодной воды и жду. Оживуть чи не оживуть? Ожили родненькие! И пока бутончики не распустились, я их в букетики навязала штук по двадцать и на Привоз! Так шо ты думаешь? За полчаса первая партия разошлась по 10 копеек за букетик. До вечера сделала рейсов десять на трамвае. Приеду додому, навяжу новых и на Привоз! Я тогда хорошо заработала. Мечтала наладить гешефт, та приехала Лидочка. А после вашего отъезда в Кировоград маки уже отцвели, и я стала ездить за ромашкой и за чабрецом. Так и кормили меня травы, пока не устроилась бочки охранять. Надо ж пенсию зарабатывать. А як же!