– Назад, тяните назад, – так же слабо, прошипела я девчонкам, опасаясь, что кошка выскользнет из моих рук.
Меня стали тащить наверх, но шершавый край дырки не пускал. Я слышала, как сопели девчонки. Элька даже постанывала.
– А шо вы тут делаете, девки? Тут только для мужчин, – раздался мужской голос.
– Кошку вытаскиваем, а Мавка застряла. Помогите, дяденька, а то мы её упустим, – заныли сёстры в один голос.
И тут я почувствовала, что крепкие руки схватили меня за колени и с силой выдернули из дырки. Графиню я не выпустила. А когда встала на ноги, то, перехватив её за туловище, прижала к своей груди, как маленького обкаканного ребёночка. Кошка не сопротивлялась, только вздрагивала, уткнувшись в мой новый голубой в белый горошек сарафан.
– А теперь брысь отседа со своей кошкой, – пробасил мой спаситель.
Мы, как пробки выскочили из уборной. Меня тошнило, шатало, кружилась голова. Но я, по-прежнему, прижимала мокрую, склизкую кошку к себе. Руки как вцепились в неё, так и не отпускали. Еле передвигая дрожащие ноги, пошла к колонке. Девчонки шли за мной на расстоянии и тихо переговаривались. Я поняла, если б не дядька, то они точно отпустили бы мои ноги. Я бы захлебнулась и…. Меня вырвало.
Потом Ритка качала воду, а я мыла Графиню под струёй холодной воды. Она совсем не сопротивлялась. Мне даже показалось, что она умерла. Но глаза были открыты и я успокоилась. Посадила кошку на травку возле колонки. А сама сняла сарафан и стала его стирать. Девчонки стояли рядом и молча смотрели на Графиню. Кошка дрожала. Тогда Ритка сказала, что кошку надо вытереть полотенцем, тогда она высохнет и перестанет дрожать. Я завернула кошку в мокрый сарафан и пошла домой.
В доме Графиня вырвалась из моих рук и спряталась под маминой кроватью. А я взяла тазик, мыло, мочалку и пошла к колонке отмываться. Умытая и чистая поднялась в дом. И что же я увидела? Графиня, как ни в чём ни бывало, лежала на маминой кровати, застеленной красивым марселевым покрывалом и, задрав заднюю ногу пистолетом, вылизывала свой хвост. Мама говорила, что это покрывало самая дорогая вещь в нашем доме. Его привёз из Италии мой дед Пётр.
– Какое чудо, какая красота! – восхищались мамины подруги, бывая у нас в гостях.
На белых выпуклых цветах, разбросанных по голубому полю покрывала, лежала Графиня. Плохо я ей отмыла шерсть. Жёлтые пятна ярко выделялись на чистом покрывале. Видимо кошка долго ползала по покрывалу в поисках подходящего места для умывания. Воздух в комнате пропитался вонью дворовой уборной.
А мама вот-вот должна вернуться с дневной репетиции! Что делать? А ничего! Какое-то безразличие нашло на меня. В тупом изнеможении я упала на свою кровать и отключилась.
Как она меня била! Схватила за шею и зажала своими коленями мою голову между ног. Сначала шлёпала ладонью по попе, потом в её руке оказался веник. Я кричала изо всех сил:
– Не бей, мамочка! Я спасла Графиню! Я же спасала её!
– Вот тебе Графиня! Вот тебе! Вот! Вот! – кричала мама и била меня твёрдой ручкой веника по попе, по ногам, по рукам, которыми я пыталась укрыться от ударов.
Била долго и сильно. Я пыталась вырваться от неё, но от этого мама стервенела ещё больше. Меня били первый раз в жизни! И я, внезапно ослабев, замолчала. Руки мои повисли, колени обмякли, уши заложило. Я перестала сопротивляться, так как больше не чувствовала ударов. Мама швырнула меня на постель и ушла к себе в комнату. Оттуда раздались рыдания. Потом я услышала, как она выкрикнула страшные слова:
– Приют, приют единственный выход!
С этого момента я онемела. Чего она только не делала, чтоб я заговорила! И извинялась, и плакала. Даже демонстрировала передо мной чистое вываренное покрывало и сарафанчик. Более того, мама оставила Графиню в доме! Выкупала её с мылом в тазике с тёплой водой. Гладила её по головке и говорила ей ласковые слова. Даже притащила со двора ящик с песком, чтоб Графиня «в него ходила». Выпытывала у меня, что ещё сделать, чтоб я заговорила и простила её. Я смотрела маме в глаза и не могла открыть рот. Скулы мои напрягались, а горло, будто деревянное не подчинялось моему желанию заговорить. Иногда мама злилась и обвиняла меня в том, что я просто притворяюсь из вредности. Было до слёз обидно. Когда мамы не было дома, я пыталась выдавить из себя хоть одно слово, но тоже ничего не получалось.
Во двор я не выходила. Во-первых, боялась, что не смогу разговаривать с девчонками. А во-вторых, мне казалось, что все уже знают, как я вынимала кошку из говна и будут дразниться.
Примерно через неделю моего молчания мама по совету Полины повела меня в кино. Фильм назывался «Большой вальс». Я заворожённо смотрела на экран, но ничего не понимала. Фильм, взятый в качестве трофея, не был дублирован, а читать титры я не умела. Из всего фильма на всю жизнь запомнилась сцена, когда невероятно красивая тётя в белом, пышном, длинном платье проходит, рыдая, сквозь длинную анфиладу арок, оставляя за собой юбку за юбкой, перешагивая через очередную юбку, упавшую на пол.
– Ну, скажи, Веточка, понравился тебе фильм? – допытывалась мама, когда мы шли домой.
Я, улыбаясь, смотрела на неё, молча кивала головой.
Однажды мы ели куриный суп. Рядом на табуретке сидела Графиня и смотрела на нас, переводя взгляд то на меня, то на маму, следя за каждой ложкой. Мама положила перед кошкой кусочек мяса. Кошка понюхала его, и вдруг протянув лапку, захватила кусочек коготками и стала есть мясо прямо из лапки. Мы с мамой переглянулись и расхохотались. Я хохотала громко и долго. А у мамы даже появились слёзы. Но главное, что из моего горла вырвался звук, до сих пор сдерживаемый какой-то непреодолимой силой. Свободу в горле я ощутила сразу, но не сразу решилась произнести слово.
– Вот это номер! – крикнула мама, вытирая слезу, – Ты это видишь, Ветуня? Она настоящая Графиня! Может ей вилку предложить?
– А-га! – с опаской произнесла я, проталкивая звук наружу, боясь, что это просто случайность и больше не получится, – Гра, Гра, Гра-финя! – почти выкрикнула я на сильном выдохе.
– Ветунечка, сонэчко! Ты заговорила! Молодец, умничка моя! – мама обняла меня, по её щекам покатились слёзы, – Скажи, скажи ещё что-нибудь! Ну же!
– Ты теперь не выгонишь Графиню? Да? – я выговаривала слова, будто поднималась по ступенькам, а из серёдочки по всему телу растекались горячие ручейки.
– Да разве можно такую умную кошку выгнать? Она уникум!
Её в цирке показывать нужно!
– Нет, она только наша! Мы её любить будем, да?
– Конечно! Она же вылечила тебя, ты понимаешь? А я уже хотела идти с тобой к врачу.
– Она меня вылечила за то, что я её спасла. Я спасла её, а она спасла меня, правда?
– Правда, курнопелечка моя! Добрая, смелая!
– Мамочка! Ты не отдашь меня в приют? – задала я вопрос, мучивший меня всё время.
– Какой приют? Что ты выдумываешь? Как же я буду жить без тебя? Ты же самый главный смысл моей жизни!
МАРУСЯ БОГУСЛАВКА
Зима кончалась. Всё чаще в окно заглядывало солнышко и вытаскивало меня из постели на подоконник. Иногда шёл мокрый снег и, не долетая до земли, таял. Хотелось куда-то бежать, играть во дворе, веселиться. Просила маму выпустить меня во двор хоть на пол часика. Она была неумолима.
– Не хватало к твоим болячкам простуды. Ты ещё очень слабая. Станет тепло – выпущу, куда я денусь. Слазь с подоконника, открою форточку проветрить хату.
Закутав меня шерстяным платком, мама открывает форточку. Я втягиваю носом струю прохладного, пахнущего арбузом воздуха, и хнычу:
– Мне скучно! Скучно!
– Ага! Сейчас сбегаю за оркестром!
Слово оркестр обжигало меня. Вспоминала дирижёра и надолго замолкала. Мама будто знала это и часто пользовалась, чтоб закрыть мне рот.
– У меня «на носу Маруся Богуславка»… Будь умницей, не заставляй меня нервничать.
– Как эта Маруся уместилась на твоём носу?
Я смотрела на её нос и думала, что она так шутит, чтоб развеселить меня. Но мама строго сказала:
– Премьера на носу! Таких ролей я ещё не играла. Драматическая! Большая ответственность! И ты должна мне помочь.
– Если помогу, возьмёшь меня на премьеру? – спросила я с замиранием сердца, – А чем я буду тебе помогать?
– Тем, что будешь слушаться меня, не будешь приставать со своим «скучно». А главное, что не заболеешь опять. Тогда и на премьеру возьму, и на гастроли в далёкий город Рязань поедешь.
– Ура!
Премьера спектакля «Маруся Богуславка» состоялась в конце апреля. Мама сдержала своё слово и взяла меня на премьеру. Какое счастье! В театре я не была наверно год. После того, как я заснула на галёрке, мама запретила мне появляться там.
Она пошла гримироваться, а я – по любимым местам. Обследовала фойе, ложи. Заглянула в буфет. И тут меня просто невыносимо потянуло на галёрку. Скамейки, которые я уронила прошлой зимой, так и остались лежать перевёрнутые. Я подняла их и уселась.
Зал и ложи стали постепенно заполняться зрителями. Сначала их отдельные голоса гулко бились о потолок галёрки, но постепенно стали сливаться в один монотонный гул. Из оркестровой ямы слышалось унылое пиликанье инструментов. Народу была тьма тьмущая! «Переаншлаг», сказала бы мама. Я положила голову на бархатный бордюр и с интересом разглядывала людей, усаживающихся на свои места. Глаза мои стали слипаться, но я встрепенулась – вдруг опять засну. Хотела уйти с галёрки, спуститься вниз и пристроиться в какой-нибудь ложе, как бывало раньше. Но тут люстра стала гаснуть, а в оркестровой яме в самом центре появилась голова.
«Дирижёр!» – эта мысль сразу меня разбудила, и я стала следить за ним. Когда на смену погасшей люстре засветились рампа и фонари из боковых лож, дирижёр постучал палочкой о пюпитр и высоко поднял руки. Пауза. Зал затихал. Внезапно дирижёр свёл руки над собой и тут же они рухнули вниз. Мгновенно из оркестра в зал хлынул поток звуков, сливающихся в одну мощную волну, тут же, разбившуюся о невидимое препятствие.
Занавес распахнулся. По сцене метались дивчата в длинных белых сорочках, с распущенными, как у русалок волосами. За ними гонялись странные мужики, совсем не похожие на парубков из других спектаклей. У этих за поясом торчали рукоятки ножей, на боку висели кривые сабли, головы завязаны полотенцами. Чёрные бороды покрывали щёки вплоть до глаз. Они хватали дивчат и тащили их в лодку, видневшуюся на фоне моря. Мне показалось, что мужикам очень неудобно гоняться за дивчатами, потому что у них шаровары гораздо шире, чем у парубков, и широченные рукава рубах.
Я совсем забыла о дирижёре, настолько меня увлекло происходящее на сцене. Но до конца я не всё понимала. Только потом дома мама всё мне объяснила.
На украинское село, стоящее на берегу Чёрного моря нападают турки, приплывшие из-за моря. Они крадут украинских дивчат и на своих лодках плывут в Турцию, чтоб продать их в гарем самого главного паши. Во дворце паши дивчата становятся одалисками и танцуют перед пашой в шароварах и с голыми животами. Паша влюбляется в одалиску Марусю и делает её своей главной женой. А жён у него много. У Маруси дома остался жених. Она страдает от разлуки с ним, но ничего сделать не может. За одалисками следит евнух. Вскоре у неё рождаются от паши дети. Она смиряется, так как любит своих детей. А её украинский парубок на родине собирает своих друзей, и они плывут в Турцию, чтоб освободить Марусю и её подруг одалисок. Ночью они поджигают дворец, пробираются внутрь, хватают своих дивчат и тащат их в лодки. Марусин парубок находит её во дворце и несёт в лодку. Маруся сначала не узнаёт любимого, рвётся обратно в горящий дворец, так как там остались её дети. Услыхав их плач, крики, она зовёт их, вырывается и бежит во дворец. Навстречу ей бегут двое детей в шароварчиках и чалмах, бросаются к ней в объятия. Парубки торопят Марусю и её любимого. Хватают детей, Марусю и несут в лодку. Всходит солнце. Пылает дворец паши. Лодка со спасёнными медленно исчезает за кулисами.
Весь спектакль я переживала за Марусю, то есть за маму. Кусала губы, сжимала до боли кулачки и громко вскрикивала. В конце спектакля, когда на сцену выбежали Марусины дети и стали обнимать мою маму, я страшно возмутилась. Ведь это не артисты, а настоящие дети! Приглядевшись, я узнала в этих детях Маринку и Нэлку Белецких. Их мама, тётя Люба играла одалиску. Пусть обнимают свою маму! Я захлёбывалась от возмущения и ревности. Ну почему мама так любила их, так рвалась к ним? А про меня забыла? Можно же было на роль одного из детей взять меня!
– Ветуня, что ты молчишь? – спрашивала мама, когда мы после премьеры шли домой, – Тебе понравился спектакль? Почему не поздравляешь меня? Я хорошо играла? Ну, поцелуй меня! – мама присела передо мной на корточки, заглядывала мне в глаза. Я оттолкнула её и крикнула на всю улицу:
– Пусть тебя целуют Маринка и Нэлка!
– Ты ревнуешь? Глупенькая! – мама прижала меня к себе, – Я люблю только тебя одну! Ты мне дороже всех на свете! А Нэлка и Маринка всего лишь маленькие артистки! Я их люблю по роли, понарошку! Понимаешь?
– Я тоже маленькая артистка! Я бы лучше сыграла, потому что ты моя настоящая мама, и я люблю тебя по- настоящему!
– Конечно лучше! Но ты ведь долго болела! Я не хотела рисковать твоим здоровьем. И запомни, я не хочу, чтоб ты стала артисткой, заруби себе это на носу!
– А я буду артисткой! Самой лучшей! Даже лучше Маринки и Нэлки! Папа… ну этот, Жорж, сказал, что у меня талант.
В июне театр должен ехать на гастроли в Рязань. Мама спросила меня, куда мне больше хочется – в Одессу к Бабуне или на гастроли в Рязань. Хотелось и к Бабуне, и в Рязань. Но Рязань перевесила, потому что я узнала, что Маринка с Нэлкой тоже едут на гастроли с родителями. Они будут выбегать на сцену в «Марусе Богуславке» и обнимать мою маму! А вдруг мама полюбит их не понарошку и забудет меня. Иначе, почему мама хочет отправить меня в Одессу?
– Хочу в Рязань, ты же обещала! – сказала я, топнув ногой.
– Хорошо, – подумав, согласилась мама, – Всё равно Бабуня по ночам работает, а днём отсыпается. В августе отпуск, поедем к ней вместе.
То, что произошло со мной в Рязани, затмило всё! Не помню город, не помню гостиницу, не помню лиц актёров – ничего не помню. Помню только глаза мамы, когда я в шароварах и в чалме выскочила на сцену и бросилась к ней в объятья. По моим щекам катились слёзы, и я, отталкивая Нэлку, кричала на весь мир:
– Мамочка! Мамочка! Мамочка!
Меня с силой кто-то оторвал от мамы и утащил в лодку. Потом я вместе с артистами выбегала на сцену и кланялась. Мне казалось, что шквал аплодисментов, словно морская волна, обрушился только на меня, и я захлебнулась счастья! Это заполнило меня от макушки до пальцев рук и ног. Моя серёдочка извергала всё новые и новые волны Этого!
Занавес то закрывался, то открывался, а шквал не прекращался. Когда занавес закрылся последний раз, ко мне бросились все артисты. Они обнимали меня, целовали и хвалили. Я запомнила одну фразу, которую повторяли все наперебой:
– Настоящая артистка! Плакала настоящими слезами! Есть в кого!
Но никто не знал, что плачу я не как артистка, не как ребёнок Маруси, а как ребёнок моей мамы, которая наверняка накажет меня за неожиданное появление на сцене.
А получилось вот как. Весь третий акт я стояла за кулисами и переживала, глядя на сцену. Вдруг меня хватает за руку тётя Люба Белецкая и тащит в свою гримёрку.
– Выручай, Светочка! Спасай спектакль! Мариночка заболела, её тошнит! – в панике сообщает она, стаскивая с меня платье, – Ты выйдешь с Нэлей вместо неё.
На диванчике лежит бледная Маринка, руки на животе и стонет. Тётя Люба натягивает на меня красные шаровары, голубую блузку и белую чалму.
– Ну, идите! – она выталкивает меня с Нэлкой из гримёрки и ведёт за кулисы, – Быстрей, пожар начинается! Нэла, выведешь её!
Я ничего не соображала, но увидев, как кто-то из парубков подхватил тётю Любу на руки и потащил на сцену, поняла, что пути назад нет. Сейчас я увижу маму, мама увидит меня. Я громко заревела, а Нэлка, схватив меня за руку, потащила на сцену. Я побежала за ней, выбежала на освещённое пожаром пространство сцены и увидела маму. Она вырывалась из рук парубков и орала:
– Диты! Там мои диты!
Она не сразу узнала меня. Только, когда я в очередной раз умоляюще закричала, её глаза удивлённо округлились, и она протянула навстречу мне руки. Я бросилась к ней, и мы обнялись.
После спектакля до гостиницы мы шли молча. Мама крепко сжимала мою руку. В номере она с презрением сказала:
– Ну что, артистка погорелого театра! Настояла на своём?
– Не я настояла! Это тётя Люба настояла, чтоб я спасла спектакль! И я спасла! Все сказали, что я хорошо играла.
– Ты не играла, а закатила на сцене истерику.
– Я забоялась, что ты прямо на сцене заругаешься!
– Ладно, пока Маринка болеет, я разрешаю! – с улыбкой сказала мама.
Я всем сердцем возжелала, чтоб Маринка никогда не выздоравливала. С этого дня мы играли в очередь с Маринкой. Театр платил мне 3 рубля за спектакль.
С гастролей я вернулась в Кировоград с гордо поднятой головой. Пусть девчонки не задаются. Я стала настоящей артисткой.
ПЕРЕМИРИЕ
После Рязани театр ездил со спектаклями по области. Мама иногда брала меня с собой, но чаще оставляла дома. Да я и не настаивала. Мне не терпелось помириться с девчонками и похвастаться перед ними своим успехом на гастролях.
В один из свободных дней мама повела меня в кино на «Золушку». Фильм сильно взволновал меня! Возродил во мне воспоминание о моей игре «в Золушку». Я вытащила из тайника веер, нашла шляпу с подсолнухом, которую мама берегла для поездки в Одессу. Словом весь свой реквизит. Но как-то не игралось! Вскоре я поняла почему. Мне нужен зритель!
После возвращения из Рязани мама впервые за время моего последнего пропадания разрешила недолго гулять по вечерам и снова повесила мне на шею шнурок с ключом.
– Ставлю тебе ультиматум, – грозя пальцем перед моим носом, сказала она, – Не дай бог, пропадёшь, даже искать не буду. Люди добрые найдут и отведут в приют для беспризорных. Поняла?
– Поняла.
– Что ты поняла?
– Что ты ставишь этот… ну, ульти-матум… – покраснев, прошептала я, потому что в этом слове было что-то похожее на «мат», которым ругались пацаны во дворе.
– Ладно, горе ты моё! На ужин там каша с тушёнкой, чтоб всю слопала!
Мама чмокнула мою макушку и исчезла.
– О, брехуха вышла! Не играйте с ней, бо она только и знает, что брехать! – выкрикнула Ритка, заметив меня.
– А я и не хочу с вами играть! Я ищу стекло для Феи! – очень серьёзно сказала я и равнодушно отвернулась от девчонок.
– Какое стекло? Для какой Феи? – тут же заинтересовались девчонки.
– Для Золушкиной Феи! – тихо прошептала я и нагнулась к земле, заметив блестящий осколок.
– Ха! У Золушкиной Феи была волшебная палочка, а не какое-то там стекло! – с презрением сказала Элька.
– Правильно, – серьёзно ответила я на Элькино замечание, – Только волшебная палочка у меня есть, а большого стекла нет.
– Дура! Никакого стекла и не нужно! В кино нет стекла! – опять встряла Ритка.
– А вот и есть, вот и есть! – возмутилась я их незнанию, – Фея же, когда пробило двенадцать, крикнула Золушке – «Ваше время и стекло», и только после этого Золушка убежала с бала и потеряла туфельку. А стекла просто не видно было под рукавом. А я хочу, чтоб было видно. То кино, а у меня спектакль, – торжественно произнесла я, подражая режиссёру из театра.
Ритка и Элька раскрыли рты и молча уставились на меня. Видимо им нечего было возразить. А я почувствовала перевес в нашем споре.
– Дело в том, – опять тоном режиссёра заговорила я, – что я на кухне играюсь в спектакль «Золушка». Кино все видели, а я хочу как в театре. У меня почти всё есть – и костюмы и волшебная палочка, ну ещё там всякий реквизит, табуретки вместо короля и принца, миска для часов, чтоб бить по ней двенадцать раз половником. А большого стекла нет. Я и вышла поискать. А играться с игрушками, как дети, мне совсем неинтересно.
И я, нагнувшись к земле, пошла от девчонок, в поисках большого стекла. Девчонки немного помялись, затем подбежали ко мне.
– А если мы поможем искать стекло, ты нам покажешь волшебную палочку?
– Покажу. Вы такую никогда не видели.
Большой острый кусок стекла нашла Элька и радостно преподнесла мне.
– Подойдёт? – она заискивающе заглянула мне в глаза.
– Подойдёт. Только нужно помыть его. У Феи грязных стёкол не бывает.
Мы вымыли стекло под краном колонки, и оно волшебно заблестело.
Договорились, что вечером, когда мама и их дед уедут на выездной, девчонки придут ко мне, и я им всё покажу.
Ожидая Ритку и Эльку, я репетировала все переодевания. Казалось, что они не поймут, тем более что мой спектакль начинался не с мачехи и сестёр, а с Золушки и Феи. Я очень волновалась. Выпила целый ковшик воды. Наконец они забарабанили в дверь.
Я сразу предупредила их, что пока только репетирую и ещё ничего не готово. А палочку и костюмы могу показать. Девчонки уселись на кровать, сложили руки на коленках и уставились на меня, будто впервые видят.
Я, надев Жоржин фартучек, открыла поддувало печки и стала выгребать на газетку золу. При этом громко всхлипывала. Внезапно перестав всхлипывать, я побежала в другую комнату. Там быстро переодевшись Феей, я медленно выплыла из-за двери. Распростёрла руки в кимоно и как фокусник вытащила из рукава пока ещё закрытый веер. Потом быстро взмахнула им в воздухе, и он раскрылся. Девчонки при виде внезапно появившегося яркого блестящего павлина, громко ахнули от восторга. А я уже исчезла за дверью, чтоб вскоре появиться в образе преображённой Феей Золушки. Тут я сказала девчонкам простым голосом:
– Тыквы пока у меня нет, поэтому я сразу попадаю на бал.
Станцевав танец с табуретками – с королём и с принцем, я побежала переодеваться обратно в Фею и стучать по миске половником. Стукнув двенадцать раз, и спрятав кусок стекла в рукаве, я вошла в кухню в образе Феи и произнесла мои любимые слова:
– Ваше время и…, – тут я подняла стекло над головой, – стекло! Ваше время и стекло! Ваше время и стекло!
Осталось последнее переодевание из Феи в Золушку и последняя мизансцена с потерей туфельки. Получилось не очень удачно. Убегая за дверь, так брыкнула ногой, что сандалик взлетел до потолка и брякнулся на стол.
Услышав хохот девчонок и хлопки в ладоши, вышла в кухню.
– Всё….
– Как всё? Принц же должен найти Золушку по туфельке, и они должны пожениться! – возмутилась Элька.
– Я знаю! Но где я вам наберу столько детей на роли? Я и так как сумасшедшая бегаю туда-сюда за две роли, аж вспотела вся.
– Я придумала! – крикнула Ритка, – А давайте играть «Золушку» во дворе. Знаете, сколько детей захотят играть. Можно даже и мальчишек позвать. На короля и на принца вместо табуреток.
– Ой, здоровски будет! Давайте, – я закрыла глаза и почувствовала, как из серёдочки мощным потоком потекло Это.
– Только знаешь, Мавка, в такой волшебной сказке как-то некрасиво бить по миске половником.
Ритка была, конечно, права. И она назвала меня как раньше – Мавка! Значит я больше не брехуха! Я сразу придумала, чем заменить миску с половником. Конечно же, нашим будильником! Я иногда играла с ним. У него был громкий красивый звон, как у колокольчика. Я умела останавливать его, нажав на блестящую кнопочку. Мама очень дорожила этим будильником, ведь будильник привёз её батько Петро из дальнего плавания. Она даже хвасталась им перед Радибогой. А тот восхищался и говорил, что вещь очень качественная, и «по всей вероятности настоящее серебро». Звон можно было прерывать, удерживая крутящийся ключик на задней стенке будильника. А время он, к сожалению не показывал. «Не ходит – говорила мама – ход сломался. Нужно найти хорошего часовщика».
Я продемонстрировала девчонкам возможности будильника. Завела на звон и, приостанавливая звук ключиком, посчитала до двенадцати.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Детей, желающих играть в «Золушку», набежало очень много. Даже ролей не хватило. Пришлось на одну роль назначить по двое. Я не хотела играть Золушку. Я хотела только Фею. Уж больно у меня был красивый костюм. И веер никому не хотела доверять. А вот за роль Золушки передрались почти все девчонки нашего двора. Тогда Ритка сказала, что главная Мавка, потому что всё придумала и пусть додумает до конца и сама назначит на роли. Я даже ночью плохо спала, всё думала, думала….
В конце концов, я придумала, чтоб мужские роли распределили между собой сами мальчишки. А женские я распределила так: Ритка и Элька – Золушки, будут играть по очереди, чтоб им не было обидно; Мачеха – Жанна, девочка из дома в конце двора, перешла уже в третий класс; Мачехины дочки – Маринка и Нэлка Белецкие. Они обе претендовали на роль Золушки, потому что они уже настоящие артистки и играют в «Марусе Богуславке». Я им на это сказала:
– Я тоже играю в «Марусе Богуславке», но я же не беру себе роль Золушки. На роль Золушки надо подходить. Вы не подходите. А на роли дочек очень даже подходите. Ты, Нэлка, дылда, а Маринка шепелявит. Не хотите играть дочек, уходите.
Они надулись, но согласились. А я была очень довольна, что наконец-то нашёлся повод сказать всем, что я играла в спектакле. Даже не хвасталась, вроде как к слову пришлось. После этого Ритка и Элька стали во всём мне поддакивать.
С мальчишками было легче – всего две роли. Два мальчика – Тюля и Кецык согласились, но очень смущались и когда репетировали свои роли, всё время отворачивали головы от воображаемого зрителя и прыскали.
Маринка и Элька однажды подрались. Маринка сильно ударила по спине Эльку – Золушку. Элька развернулась и стала дубасить Маринку кулаками в грудь. Потом они схватили друг дружку за волосы и повалились на землю. Я даже подумала, что пришёл конец нашей сказке.
– Нужно драться понарошку! Если б настоящие артисты дрались на сцене по взаправдашнему, то повыбивали бы друг другу зубы и фингалов понаставили! Как играть потом дальше? – кричала Ритка, разнимая девчонок, – Мы с Элькой знаем, у нас дедушка Заслуженный артист! Когда он умирал на сцене, мы сильно плакали, а он пришёл домой живой и сказал, что в театре – всё понарошку!
К дому, где жила Жанна, была пристроена длинная веранда вдоль окон. Дом стоял в конце двора. Веранда выходила в запущенный сад, за домом. До войны веранду ограждал деревянный заборчик, от которого остались дырки в полу веранды. Мама Жанны этот заборчик во время войны сожгла в буржуйке. А перед верандой сохранились широкие скрипучие ступени, сквозь которые пророс бурьян. Давно уже никто не ходил через веранду. Дверь с веранды в коридор была забита досками. Вход в дом находился со стороны двора. Эта веранда будто была предназначена для сцены, и мы решили на ней играть нашу сказку. Только мусора там было видимо-невидимо. Жаннина мама предложила устроить «коммунистический субботник».
– Это не сцена, а сметник. Уберите весь хлам и подметите, – сказала она, вручив нам два арапника и грабли.
Конечно, Жанкина мама имела свой интерес – их окна выходили на веранду. За уборку веранды она пообещала нам нарисовать афишу.
Целый день все участники сказки таскали мусор на сметник, подметали и мыли веранду – сцену – так мы теперь её называли.
Жанкина мать, тётя Лиля работала чертёжницей на тракторном заводе. На двух больших листах ватмана она нарисовала две афиши. Читать я ещё не умела, но когда я увидела на афише в самом верху голубую туфельку на каблучке, от которой расходились голубые лучики, из моей серёдочки во все части моего тела потекли горячие ручейки. В афише был назначен день, час и место нашего представления! Да, именно так назвала в афише нашу сказку тётя Лиля. Представление по сказке «Золушка»! Нам очень понравилось это слово, и теперь мы только так и называли нашу сказку.
– А когда у нас представление? – задирая нос, как бы невзначай спрашивала у меня Ритка, заметив рядом взрослых.
Внизу афиши Кецык приписал маленькими буквами:
Принесите тубаретки, чтоб не сидеть на траве.
Цена билета 3 коп. ! ! !
Одну афишу хлопцы прибили к акации возле колонки. Тётя Лиля сказала, что место у колонки самое людное. Как только появилась афиша, у колонки действительно стали собираться люди. И даже кто-то в слове тубаретки красным карандашом исправил букву «у» на «а», а «а» на «у».
Все дни до представления я таскала в дом бидончиком воду, постепенно наполняя ведро, чтоб мама не пошла к колонке. Боялась, вдруг она захочет пойти на наше представление и увидит свой халат-кимоно, шляпу с подсолнухом, и обязательно выяснит происхождение веера с павлином. Но самое опасное – будильник! Мама запретила прикасаться к нему даже дома! А я без спроса потащила его на представление!
В назначенный день с самого утра под акацией с афишей Кецык и Тюля с синими губами продавали билеты. Они нарезали из тетрадки в клеточку целых пятьдесят билетиков. Потом часа два слюнявили химические карандаши и выводили на билетиках цену – 3 коп. А Маринка всё время бегала к ним и узнавала, сколько продано билетов. Прибегала на веранду и докладывала нам. Мы же – я, Жанна, Ритка и Элька ставили декорации, раскладывали реквизит по углам веранды. Из какого-то сарая мальчишки притащили старую ржавую буржуйку для Золушки. Все психовали и ссорились по любому поводу. Только одна Жанка была спокойна – заранее всё продумала. Из кусков жёсткого ватмана, сложив гармошкой, соорудила три веера и пришила к ручкам разноцветные ленты. Принесла из дома кружевные накидки от подушек и сделала три фаты – дочкам и себе для бала.
Я с вечера, пока мама была в отъезде, сложила в старый потрёпанный кожаный портфель свой костюм Феи, веер, будильник и стекло.
Портфель принадлежал моему деду. Мама называла его «мой архив» и держала на дне чемодана под своей кроватью. Иногда, когда мама долго отсутствовала, я от скуки вытаскивала портфель и подолгу разглядывала старые фотографии, метрики и какие-то бумажки с печатями. Среди фотографий был портрет деда Петра. Я вглядывалась в серьёзное, мужественное лицо моряка с усами. Особенно мне нравился его полосатый шарф, аккуратно повязанный вокруг шеи. Как то Бабуня сощурившись, разглядывая эту фотографию, хмыкнула и печально произнесла: «Кашнэ, из Хранции…». Она до сих пор стоит на полке в красивой рамке рядом со старенькой фотографией Бабуни. Часто мой взгляд замирает перед этой давно ушедшей из жизни парой. Я обязательно напишу о них рассказ. Назову его «Воспоминание воспоминаний». Мама с Бабуней иногда вечерами вспоминали свою жизнь с моим дедом до моего рождения.
Я загрузила портфель и отнесла его к Жанне, чтоб мама случайно не обнаружила.
Ритка и Элька ничего не принесли. Бабушка не разрешала выносить из дома вещи. Но туфельки, в которых Золушка должна появиться на балу, сразили всех наповал! Розовые, лакированные, с крупными атласными бантами, без всяких там перепонок и пуговиц! По красоте переплюнули даже Нилкины. Эти туфельки привёз в подарок девчонкам их новый папа, когда приезжал с их мамой из Киева. Сёстры долго спорили, кому выступать первой. Победила, конечно, Ритка.