– Благодарю, большое спасибо. А я узнала вас. Вы Копылов из русского театра.
– Совершенно верно. Рюрик Игоревич, к вашим услугам. А вы, конечно же, прекрасная Лидия Тимош, – он взял мамину руку и поцеловал.
– Ну, зачем же? Руки мы ещё не мыли… а тут так грязно… – мама смутилась и спрятала руку за спину.
– Ради бога, ради бога не смущайтесь. От чистого сердца, исключительно от чистого! – будто извиняясь, пролепетал мягким басом Копылов. – Посему никакая грязь не страшна. И коль так случилось, что господу было угодно свести нас, распоряжайтесь мною, как вам будет угодно. Ради бога, ради бога… обращайтесь.
«Обращайтесь! Будто неясно, что нам нужно тащить матрасы домой. И вообще, какой-то странный этот Копылов… Мишигинэ, сказала бы Нилка и покрутила бы у виска пальцем. При такой худобе выросли такие большие ручищи и ножищи».
Больше всего меня потряс нос Копылова. Казалось, на его длинном и худом лице выросла огромная картошка-синеглазка. Такую картошку всегда искала на базаре Бабуня, считала её самой вкусной и разваристой.
– Может, поможете дотащить пару матрасов до квартиры? – не растерялась мама, – А мы с Ветуней возьмём подушки.
– Всенепременно, с превеликим удовольствием! – воскликнул Копылов и мгновенно скрутил два матраса, как два блина, которые сразу невероятным образом оказались у него подмышками. – Куда прикажете доставить?
– Первая парадная, второй этаж. Дверь открыта … – скороговоркой ответила мама и, отвернувшись, прыснула, не сдержав смеха.
Копылов, которого я уже мысленно прозвала Радибогой, молниеносно исчез с матрасами за дверью, а мы с мамой стали выбирать себе подушки. Ватные и влажные подушки были неподъёмными. От них воняло сыростью и ещё чем-то незнакомым.
– Дезинфекция, карболкой воняет, – сказала мама, – Ничего, мы их на солнышко… проветрим… и никакой заразы.
Войдя в квартиру, мы увидели озадаченного Радибогу. Он смотрел на потолок.
– Если позволите, Лидочка, я исчезну на некоторое время. Нужно разобраться с вашим электричеством. А вы, ради бога, не беспокойтесь, располагайтесь. Я всё устрою в лучшем виде.
– Кажется, мне повезло, Веточка, что матрасы рухнули на меня…. Теперь у нас есть бескорыстный помощник.
– Он так смешно говорит. Всё время – ради бога, ради бога…
– Разговаривает как настоящий русский интеллигент. Он хороший артист. Работает в русском театре.
– Он артист? Юрында! – возмущённо употребила я категорическое Бабунино слово, – Он совсем не похож на настоящего артиста. У него всё не такое, как у артистов. У него только голос добрый и… и ещё глаза добрые…. А сам вот-вот переломается пополам.
Мама достала простыню и постелила на тюфяки, которые уже были аккуратно уложены Радибогой на широкую панцирную кровать.
– А мне кажется, чем меньше артист в жизни похож на артиста, тем лучше он играет на сцене. Но ты этого сейчас не поймёшь. А некоторые и до самой старости не понимают.
Мы услышали какой-то грохот на лестнице. Я выбежала за дверь. По лестнице поднимался кто-то. На спине у кого-то лежал небольшой овальный столик ножками кверху.
– Ура! Радибога стол тащит! – мой крик гулко повторился где-то под высоченным потолком парадной. Наконец стол остановился перед нашей дверью и водрузился на ножки. Красное потное лицо, улыбаясь, спросило тоненьким мальчишеским голосом.
– Тута Лида живе?
–Тут, – удивлённо ответила я мальчишке лет десяти-двенадцати.
– Вот вам Рюрик прислав свой стол. Каже, шо у вас немае.
– Веточка, это наш рабочий сцены, Мишенька. Он из партизан, сын полка. Мы им гордимся, у него даже ранение есть. Миш, а Рюрик Игоревич не придёт?
– Вин шукае вам лампочки та патрон. Пишов до Мартынова, а потим до вас.
Миша осторожно втискивал ножки стола в дверь.
Когда стол поставили на середину комнаты, я немного успокоилась по поводу безобразия, так огорчившего меня раньше.
Потом пришёл Радибога, залез на стол и долго возился с патроном и электрической лампочкой. Всё время прыгал со стола и щёлкал выключателем. Наконец лампочка зажглась и осветила всё убожество пустой комнаты. Но когда мама вытерла чистой тряпкой стол и застелила его белой скатертью, на глазах всё изменилось и потребовало новых преобразований.
Радибога долго смотрел на лампочку, поджав губы и, наконец, изрёк совсем непонятную для меня фразу:
– Она, голая, как скабрезность. Оскорбляет человеческое достоинство. Нужен абажур.
Мама достала из корзинки пирожки от Стеллы, выложила их на большую тарелку, поставила на середину стола.
– Вот угощайтесь… чем богаты… Я вам так благодарна, Рюрик Игоревич. Что бы я без вас делала?
– Ну что вы, ради бога, не стоит благодарности. Теперь мы соседи, должны жить в обоюдном согласии. Актёрские дома всегда отличались дружеской взаимопомощью. Не я, так кто-нибудь другой всенепременно выручил бы вас.
– Ваши актёры тоже здесь получили жильё?
– Исключительно одинокие холостяки.
– Следовательно, вы одинокий холостяк? А я думаю, что ж это вы столом пожертвовали?
– Да я в основном питаюсь в столовой при Доме офицеров. А стол я позаимствовал в разрушенном доме. Думаю, что там можно и для вас что-нибудь позаимствовать.
Кусая пирожок, я почувствовала, что мой подбородок и щеку что-то больно щиплет. Потрогала пальцем и вспомнила, что меня поцарапал котёнок. Не желая огорчать маму, я всё время отворачивала от неё поцарапанную щеку.
– Премного вам благодарен, Лидочка. Таких пирожков я не вкушал уже давно, – аппетитно жуя, сказал Радибога.
Пирожки мы быстро умяли, стоя вокруг стола. Радибога сказал, что нужно позаботиться о стульях и, извиняясь, пятясь спиной, исчез за дверью. Мишка побежал за ним.
Как только мы остались одни, мама сразу рухнула на кровать.
– Ветка, давай покемарим. Что-то шею ломит.
Я с радостью прилегла рядом и мы, обнявшись, засопели.
Проснулись от грохота из первой комнаты. Мама вскочила с кровати и заглянула туда. Я за ней.
– Боже мой, а дрова-то зачем? – услышала я её удивлённый вопрос.
– Так печку затопите та кушать зварытэ, – Мишкин голос звучал звонко с командной интонацией, по-хозяйски. – У вас же мала дытына, треба буде щось варыты. А осё ше дви тубарэтки Рюрик прислав.
– А печка где? – спросила мама, недоумённо разглядывая комнату.
– А це вам шо? – возмутился Миша и закрыл дверь в комнату, где мы спали.
Дверь захлопнулась и мы увидели, что она скрывала белую печку с двумя чугунными конфорками.
– Какая прелесть! – вскрикнула мама и загремела конфорками. – Спасибо, Мишенька! Что б я без тебя делала?
– Рюрику спасыби, он приказав. А я побиг, бо усем шо-то надо. Ну, як кажуть, здоровэньки булы, – и шмыгнул за дверь.
Мама подхватила меня подмышки и закружила по комнате.
– Жизнь на-ла-а-жи-ваа-ется! – запела мама, кружа меня всё быстрей и быстрей. Потом обняла и крепко чмокнула в щеку. Я резко вскрикнула от боли.
Мама уставилась на моё лицо.
– Что у тебя с лицом? Ты красная, как рак!
– Не знаю, болит сильно, – я решила не выдавать Генку с котёнком.
– Быстро умываться! Грязнуля! С мылом, тщательно!
Дала новый кусок ароматного земляничного мыла и, поливая из ковшика мои руки над тазом, заставила сильно намылиться.
– Боже, вода чёрная от грязи! И ты такими руками лицо трогаешь? Вот разнесёт всю моську нарывами, будешь знать, – мама осторожно промокнула мне чистым полотенцем щёки, лоб, подбородок.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
– Как в воду глядела, – ужаснулась мама утром, увидев моё лицо, – К счастью есть зелёнка. Лидия Аксентьевна специально дала для тебя. Как в воду глядела!
Я не понимала, почему, чтобы дать кому-то зелёнку, нужно в воду глядеть. Меня это очень заинтересовало, но спросить не могла – мои губы, щёки и подбородок будто склеились в один болящий комок. Казалось, открою рот и умру от боли. Я безропотно подставила маме лицо, и она разукрасила его зелёнкой до самого носа.
– Теперь ты настоящая Мавка!
– Какая Мавка? – спросила я, стараясь не шевелить губами.
– Это лесная девочка. Или русалка. У неё волосы зелёные, глаза зелёные, как у тебя. И наверно лицо тоже зелёное. Она живёт в лесу на дереве или в густой траве. Будешь умницей, расскажу сказку про Мавку, которая полюбила человеческого мальчика.
– Счас, хочу счас, – захныкала я.
– Нет уж. Скоро придут окна ставить. Нужно быстренько позавтракать и всё тут укрыть, а то пылищи будет много. Вынимай посуду из газет на стол, а газеты сюда, в печку. Попробуем затопить.
К большому удивлению мамы печка затопилась так, что в стене над печкой загудело.
– Прекрасная печка! Такая сильная тяга. Слышишь, как гудит в грубе? Нужно её немного приструнить, а то дрова быстро прогорят, и я не успею кашку сварить.
Мама встала на табуретку и немного прикрыла заслонку, торчащую в стене над печкой. Пшённая каша в маленьком ковшике быстро закипела и весело забулькала. А мама, поставив на стол «видавшее виды» раскладное зеркальце, приступила к «ежеутреннему марафету». Обычно при этом она обязательно распевалась. Сначала тихонько, чтоб не сорвать спросонья голос. Постепенно набирая силу, переходила к гаммам, которые я терпеть не могла. На лицо наносила ланолиновый крем, вляпывая его пальцами в кожу щёк, лба и под глазами. Пудрилась заячьей лапкой и начинала красить ресницы зубной щёткой. Сначала она плевала в коробочку с тушью, затем долго тёрла тушь щёткой. У мамы были необыкновенно длинные ресницы, но совершенно белые. Достались ей от моего рыжего деда, её отца. Она всегда жаловалась, что её бесцветность отнимает много времени. Когда ресницы были густо накрашены, мама удовлетворённо смотрела в зеркало и восклицала: «Ну вот, хоть на человека стала похожа!» И действительно, она превращалась в красавицу. После завтрака мама говорила: «Последний штрих и я готова к употреблению». Быстро снимала папильотки, красила губы ярко-красной помадой и, схватив свой вишнёвый ридикюль, чмокнув воздух в направлении меня, убегала на репетицию.
Сегодня марафет ограничился только ресницами. Утренняя репетиция отменилась в связи с переселением артистов на новые квартиры.
Мама закутала кашу в старый шерстяной платок, подбросила дров в печку и поджарила лук на сковородке.
Мы ещё не доели кашу, как в дверь постучались. Это была Женечка, соседка мамы по гримёрке.
– Лидочка, скорей собирайтесь и в театр! – запыхавшись, сказала она. – Всех собирают срочно. Обнаружили какие-то махинации с карточками. Вы комбижир получали?
– Нет. Так не завозили его вроде. Я и карточку потеряла наверно. Потеряла всякую надежду.
– Какая ж вы наивная, Лида. Оказывается, завозили. И ещё привезли в театр американские подарки. Ну, якась там помощь в посылках от союзников, из самой Америки. Сетку захватите. Сказали, что посылки большие.
– Ой, а как же окна? Сказали, чтоб мы ждали с утра, – всполошилась мама.
– Окна перенесли на завтра. А талоны на жир нужно показать, что вы не получали. Там какой-то следователь ждёт всех. Ну, я побежала, ещё других надо оповестить. Да, паспорт не забудьте!
Мама занервничала, забегала по квартире в поисках карточек на жир, паспорта, юбки и большой авоськи для американской посылки.
– Я с тобой, я тоже хочу в театр, – заканючила я, дёргая маму за юбку.
– Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа, – она сунула мне в лицо зеркало. – Настоящая кикимора. Теперь в театр долго не пойдёшь. Пока не заживёт. Иди лучше во двор погуляй. Познакомься с новыми друзьями.
– Они смеяться будут, что я зелёная. И дразниться…
– Подумаешь, дети часто в зелёнке ходят. Скажи, что ты Мавка. Понятно? Или сиди дома. Я побежала.
Мама ушла. Я взяла зеркало и стала разглядывать своё лицо. То, что я увидела, повергло меня в отчаяние. Вся нижняя часть лица от носа до подбородка была покрыта зелёными нарывами. Кое-где подсохло, но в основном лопнувшие нарывы блестели жёлто-зелёным налётом. Я решила умыться с мылом. Когда я намылила лицо, больно защипало, и я сразу стала смывать мыло водой. Осторожно вытерев лицо полотенцем, посмотрела в зеркало. Стало ещё хуже, так как к жёлто-зелёной палитре добавилась ещё и краснота. «Попудриться надо» – подумала я, и взяла пудру. Пудра ложилась неровно, комками, которые я пыталась размазать по лицу заячьей лапкой. В полумраке комнаты мне показалось, что под слоем пудры исчезли и зелёнка, и нарывы.
Немного постояв перед дверью, я решила взять с собой Тамилу, чтоб позадаваться перед новыми друзьями. Прижав к груди куклу, решительно стала спускаться по лестнице. Моё сердце весело стучало в предвкушении новых знакомств. Прежде чем выйти во двор, я постояла перед дверью парадной, набираясь смелости. Потом резко толкнула дверь и шагнула во двор. После тёмной парадной меня ослепило солнце, и в первую минуту я ничего не могла разглядеть. Привыкнув к солнечному свету, огляделась по сторонам. Мимо, с визгом и свистом пробежала орава мальчишек. За ними гналась растрёпанная тётя с веником в руках.
– Я вам покажу, паразиты, як топтать мои грядки! – орала она на весь двор, – Я до родителей пойду! Я вам покажу, дэ раки зимують! Босяки!
Я шагнула во двор по направлению к группе девчонок, стоящих на огромной куче песка. Они смеялись, показывая совочками на убегающих мальчишек. Одна девочка примерно моих лет, увидев меня, схватилась за живот и расхохоталась ещё больше, чем прежде.
– Ой, дывысь, Элька, шо за кикимора до нас пришла! Ха-ха-ха!
На её возглас все девчонки повернулись ко мне. Я стояла у основания кучи песка и улыбалась.
– Ну и морда! Гуляй отседова! А то ещё заразишь нас своей коростой! – разглядев меня, крикнула другая девчонка.
– Это не короста… Меня котёнок поцарапал… – улыбаясь, с надеждой на знакомство объяснила я.
– Ой, гля, она ещё и лыбится! Вали, вали отседова, а то в песок закопаем. Кикимора зелёная!!! – опять крикнула первая.
– Я не кикимора, я Мавка, – примирительно промямлила я, и отступила на шаг, всё ещё улыбаясь.
– Ну и умора! А напудрилась как! Вот счас мы тебя ещё попудрим песочком, раз ты Мавка! – крикнула одна из девчонок и, набрав полный совок песка, замахнулась на меня.
Девчонки, не дожидаясь, пока она бросит в меня песок, стали набирать его в совки и бросать его мне прямо в лицо, приговаривая:
– Вот тебе, вот тебе, кикимора коростявая! Чучело огородное, а не Мавка!
Песок был ещё влажный. Видимо его привезли сегодня утром. Песок тяжёлыми лепёшками бил мне в лицо, в шею, в грудь. Я, вместо того чтоб убежать, стояла как вкопанная, ничего не видя перед собой, так как песок попал в глаза, в рот, который всё ещё был открыт в улыбке. Заслонившись Тамилой, я присела на корточки и свободной рукой стала протирать глаза. А песок под восторженные крики девчонок продолжал засыпать мои волосы и плечи.
– Закопаем заразу, закопаем! Чтоб знала! Холера зелёная! – раздавался победный крик девчонок.
Я пыталась встать, чтоб убежать, но мои ноги дрожали и не слушались меня. Так и сидела на корточках, сжавшись в комочек и тихо скулила, как мой Жулик, когда на него замахивался ногой кто-нибудь из мальчишек. Я не понимала, почему он никогда не убегал, а просто скулил, прижавшись к земле. Мой рот был набит песком, глаза больно резало. Но это было ничто по сравнению с невыносимой обидой.
Внезапно смех девчонок прекратился, и сильные руки, взяв меня подмышки, стали поднимать с земли.
– Вставай, вставай, дытынко. Ты чия? Я тебя ше нэ бачила тут, – прозвучал ласковый женский голос у меня над ухом. – Брысь, фашистки! А вы, Элька та Ритка, держитесь, бо я всё расскажу вашему деду.
– Я дочка Лиды Тимош, – сдерживая рыдания, ответила я незнакомой тёте.
– Ой, боже ж мой, боже, шо они с тобой сделали! – приговаривала тётя, стряхивая с меня песок. – Так Лида твоя мамка?
Я громко ревела на весь двор, а добрая тётя куда-то меня тащила. По звуку льющейся воды я поняла, что мы у колонки. Тётя наклонила меня и стала смывать водой с моего лица песок. Было нестерпимо больно. Глаза, щёки, подбородок щипало, резало. Я от боли выдиралась из тётиной руки, сжимающей мои рёбра. Другой рукой она плескала водой мне в лицо. Холодная вода немного успокоила мою боль, и я приоткрыла глаза.
– Ну, шо, полегчало? – спросила тётя и стала вытирать моё лицо своим фартуком.
– Больно, – проскулила я.
– Ой, у тебя ж уся мордочка в нарывах та в зелёнке! А где Лида? Нужно срочно до врача!
– Мама пошла в театр за посылкой…
– А-а, знаю… все пошли. Шо ж делать? Может случиться заражение. Слухай сюда. Мы зараз пойдём до меня, я переоденусь, и побежим быстренько до больницы. Там тебе сделають дезинфекцию. Потерпи трошки, бедна дытына.
Тётя взяла меня за руку и потянула за собой. Она жила на первом этаже в той парадной, где мы с мамой брали матрасы.
– Я Туся, – переодеваясь в другое платье, представилась тётя. – Костюмершей в театре. Побежали быстренько, шоб бактерии не залезли под кожу, – и Туся засмеялась.
Тусю я сразу полюбила. Она меня пожалела. Я почувствовала себя гораздо лучше, несмотря на боль и обиду. Больница находилась совсем рядом за углом, но я почти ничего не видела из-за рези в глазах и текущих слёз. Туся, обнимая меня, тащила вперёд.
– Травмпункт налево, в самый конец – ответил женский голос на Тусину жалобу. И мы пошли по длинному тёмному коридору.
– Счас тебя обработають, и всё будеть хорошо, – сказала Туся и усадила меня на стул.
Я прижалась всем телом к моей спасительнице. Вскоре открылась дверь кабинета и нас позвали. Сквозь слёзы я видела расплывчатый силуэт женщины в белом халате. Она подтащила меня к окну и стала разглядывать моё лицо. Туся подробно рассказала о моей беде. Осмотрев меня, врачиха запричитала:
– Ой-ёй-ёй, будем промывать. Не бойся, девонька, это не больно.
Она подставила к моему подбородку овальную мисочку и, взяв большую оранжевую клизму, заставила меня закрыть глаза. По лицу полилась тёплая водичка, стекая в мисочку. Я не шевелилась. Обмыв лицо, врачиха осторожно промокнула мне глаза чем-то мягеньким, и велела их открыть.
– Теперь повыше подними головку и как можно шире открой глазки. Постарайся не моргать, деточка.
Спокойный, ласковый голос и нежные прикосновения врачихи успокоили меня, и я подчинилась. Открыв широко глаза, я увидела перед собой доброе морщинистое лицо. В первую минуту мне показалось, что это Бабуня. Я даже всхлипывать перестала.
– Да, вы во время пришли. Сейчас промоем глазки и закапаем. Потом я выпишу рецепт.
Хорошенько промыв мои глаза под краном, и нежно вытерев их марлечкой, врачиха закапала в каждый глаз по целой пипетке какого-то лекарства. Мои слёзы обильно текли по щекам, а врачиха нежно их вытирала.
– Умничка. Ты такая терпеливая девочка. Если будешь так же терпеливо лечиться, то твоя симпатичная мордочка очень скоро будет опять здоровой и красивой. Ты же у нас красавица, правда? – серьёзно сказала врачиха, садясь за стол.
От этих слов я заулыбалась. Меня хвалила тётя врач! По моему телу разливалось тепло и благодарность. До сих пор меня никто и ни за что не хвалил и не называл красавицей. Даже Бабуня. Мне захотелось сказать врачихе что-нибудь приятное, но я не знала что. Наконец я, заикаясь, выдавила из себя слова, услышанные от Радибоги вчера, когда он хвалил пирожки:
– Премного вам благодарная. У вас тут просто жуть, как светло и красиво. Мне даже совсем уже не больно, – и застеснявшись своих слов, я уткнулась в юбку Туси.
Туся и врачиха захохотали.
– Да ты ещё и воспитанная, не только терпеливая. Будешь моим лучшим пациентом. Придёшь ко мне ещё? – уже серьёзно сказала врачиха.
– С превеликим удовольствием! – опять вылетело из меня Радибогино.
– Ну, давай рассказывай, кто ты, где живёшь, кто твои родители? Мне всё надо записать, – сдерживала смех врачиха. – Я так понимаю, что это не мама, а твоя спасительница. Да?
– Да. Это Туся. А я Света, дочка Лиды. Лида, она Наталка в театре. А папа с нами не живёт, и он Мыкыта. Мы с мамой переехали в новую хату, и там темно. Я пошла гулять во двор, а они стали обсыпать меня песком. Прямо целые совки кидали. А меня котёнок на старой квартире поцарапал. Туся наругала девчонок и сказала, что нажалуется ихнему деду. Правда Туся? – выпалила я как из автомата. Такого длинного монолога я ещё никогда не произносила.
Потом Туся рассказала всё правильно, как надо. Фамилию и адрес. А врачиха выписала рецепт на стрептоцид и на какой-то раствор. Велела передать моей маме, чтоб она два раза в день промывала мои ранки раствором, а потом присыпала их стрептоцидом.
– Думаю, всё быстро заживёт, если будешь часто мыть руки и лечиться. Запомни, Света, все болезни от грязи. Ты всё поняла? – Врачиха погладила меня по голове и легонько шлёпнула по попке, совсем как Бабуня. – А вы всё передайте её маме, – обратилась она к Тусе, – пусть не затягивает, сейчас же в аптеку! Если будет ухудшение, то немедленно к врачу на приём. Могут даже в больницу положить.
– Тётечка врачиха, я боюсь в больницу! Я буду сама вылечиваться, честное слово!
– Во-первых, я не врачиха, а медсестра. Твоя врач на втором этаже в шестом кабинете. Запомнила? Но я думаю, что до врача дело не дойдёт. Ты же дала честное слово. И чтоб больше никаких котят! Всё, идите.
Туся отвела меня домой, оставила на столе рецепт и сказала, чтоб мама обязательно заглянула к ней, когда придёт. Я легла на кровать и заснула.
АМЕРИКАНСКАЯ ПОСЫЛКА
Проснулась от маминых радостных восклицаний и заглянула в первую комнату. На столе стояла огромная картонная коробка. Мама вынимала из неё высокие железные банки и выставляла на стол. Таких банок я никогда не видела. Они были не круглые, а четырёхугольные, как кирпичи.
– Что это? – спросила я, дотрагиваясь до самой большой банки, на которой была нарисована корова.
– Это, Веточка, американская тушёнка.
– А зачем она?
– Мы будем её кушать, она очень вкусная. Только подожди, я всё вытащу.
Мама продолжала вытаскивать из коробки банки и маленькие коробочки. Разглядывая каждую, восторженно восклицала:
– Джем! Паштет! Мармелад! А это наверно конфеты, – она рассматривала красивую коробку, на которой были нарисованы мальчик и девочка. Они зубами растягивали коричневую резинку.
– Не-ет, они тянут резинку. Нужно считать раз-два-три. Кто первый успеет отпустить резинку, не получит по губам. А кто не успеет, получит. Мы так играли в Одессе, когда находили на развалке резинки.
– А зачем же американцам присылать нам резинки? Спорим, это конфеты? – мама, загадочно улыбаясь, вскрыла коробку.
В коробке действительно лежали большие, в половину маминой ладони шоколадные конфеты, завёрнутые в прозрачную блестящую обёртку.
– Видишь, я права. Стоп! – мама шлёпнула меня по протянутой руке, – конфеты после обеда.
Покрутив в руках банку тушёнки, мама засмеялась.
– Какие молодцы эти американцы! А я-то думаю, как её открыть. Смотри, Ветка, как замечательно придумано!
Мама стала крутить ключик, приделанный к банке сбоку. На ключик наматывалась тонкая железная лента, вскрывая банку без особых усилий. Когда крышка отделилась от банки, по комнате сразу распространился дивный запах. У меня потекли слюнки, и я вспомнила Дусю и её баланду, которую она варила во дворе на примусе для детей.
– Дай, дай! Я унюхала, узнала! Я знаю, это так вкусно, – запрыгала я вокруг стола.
– Нет! Мы сварим тушёнку с картошечкой. Будет суп. Мы давно не ели жидкого.
Я сидела на табуретке и терпеливо ждала, пока мама растопит печку и почистит две картошки. Мои глаза внимательно наблюдали за каждым маминым движением. А в животе урчало от предвкушения вкусной еды.
ПЕРЕМИРИЕ
В дверь постучались. Я спрыгнула с табуретки и открыла дверь. На пороге стояли две девчонки. Одна в руках держала мою куклу Тамилу, прикрывая ею своё лицо. Другая – пряталась за её спиной, опустив голову.
– Твоя кукла? – тихо спросила первая, вытянув руки с куклой перед собой.
– Моя… – смутилась я и выхватила Тамилу из её рук.
Кукла была растрёпана и растерзана. Одной туфельки не было, оторванные от юбок рюшки, висели жалкими лохмотьями, а грязное лицо Тамилы одним глазом испуганно смотрело на меня сквозь спутанные локоны. Глиняный ком подкатил к моему горлу.
– Это не мы… это хлопцы её футболили… а мы забрали… Мавка, ты, пожалуйста, прости нас за… за то… что мы кидались песком на тебя. Мы больше никогда не будем, – опустив глаза и теребя подол юбки, говорила первая девчонка. Вторая мотала головой в такт её словам.
Я молчала, глотая слёзы.
– Давай дружить… Я Рита, а это моя сестра Элька. Ты завтра выходи во двор. Мы будем играть в танке. Выйдешь?
– Выйду… – ответила я и захлопнула дверь.
– Подружки приходили? – спросила мама, помешивая суп.
– Да-а, Ритка и Элька, – ответила я, будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся.
– Я их видела, они с первого этажа. Внучки нашего заслуженного артиста Панько. Красивые дивчата.
Поначалу от слов девчонок – их извинений и предложения дружбы – у меня, как часто говорила мама, камень с груди свалился. Чувство радости переполнило меня. Но когда мама сказала, что они живут на первом этаже, я поняла, что живут они за той чудесной дверью, за которой должны жить принцессы. Радость куда-то испарилась, я насупилась и завертела кулачками. Мама заметила перемену в моём настроении и строго спросила:
– Что опять не так? У нас такие шикарные подарки, а ты совсем не радуешься.
– Я радоваюсь. Только я не знаю, кто эти мириканцы, что у них такое всё вкусное, – схитрила я, так как не хотела признаться, что мне не нравится наша некрасивая дверь, что Ритка и Элька живут за принцессочной дверью, и у них есть повод задаваться передо мной.
– Не мириканцы. Надо говорить а-мериканцы. Они живут в Америке. Америка такая страна.
– Такая странная? – поправила я маму, так как не знала слово «страна», а «странная» мне показалось более подходящим.
– Нет, Ветуня. Страна это вроде где-то… в стороне, далеко на нашей Земле живут совсем другие люди. И место, где они живут, называется страной Америкой, а сами они – американцы. Есть ещё немцы, французы, … в общем, стран так много, что всех не перечислишь.
– А немцы тоже живут в стране?
– Ну конечно – немцы живут в стране Германия, во Франции живут французы… и так далее, – ответила мама раздражённым тоном, наливая в тарелку горячий ароматный суп. – Давай садись и лопай. Не знаю, как ещё тебе объяснить про страны. Пойдёшь в школу, всё поймёшь. А вкусное, потому что у них не было войны.
Мама сложила все банки обратно в коробку и поставила её под стол.
– Без спроса в коробку не лазить, – строго сказала она и принялась за суп.
Мы не ели, мы наслаждались. Большой кусок тушёного мяса в моей тарелке исчезал медленно. Растягивая удовольствие, я откусывала по маленькому кусочку и глотала, почти не жуя – он сам таял во рту. После супа на закуску мама дала мне долгожданную конфету.
– Ну-с, теперь на боковую, спектакль никто не отменял, можно пол часика покемарить, – и она, прикрыв дверь, с удовольствием рухнула на кровать в другой комнате.
ТЯНУЧКА И СКАКАЛКА
Американская конфета никак не хотела разворачиваться. Я пыталась своими тупыми ноготками отковырнуть место склейки обёртки, щипала, мяла вожделенную конфету, кусала прозрачную обёртку зубами изо всех сил. Но не тут-то было! Конфета была недоступна. Я возненавидела американцев.
–Так издеваться над дитями, – шептала я со злостью, – поцы, мишигинэ, малахольные дураки, фашистские захватчики, поганое говно ваши конфеты! – я пыталась припомнить все ругательства, употребляемые мальчишками в одесском дворе.
– Ты на кого так злишься?
Пол часика прошли, и мама выглянула из комнаты.
– На ам-ри-канцев! – крикнула я и швырнула конфету в угол.
– Что? Невкусная? – удивилась мама.
– Не знаю, она, зараза, не разворачивается! – и я в слезах бросилась маме в колени.
– Ну-ка, подними.
Мама взяла конфету и стала разглядывать её со всех сторон. Потом спокойно произнесла:
– Дурочка, смотри. Видишь этот малюсенький пиптик?
Она своим длинным ногтем отковырнула маленький закруглённый кусочек обёртки и потянула за него. Обёртка разделилась на две части и открылась конфета.
– Видишь, как просто? Как банка с тушёнкой. Тот же принцип.
Мои зубы с трудом вошли в сладкую, пахнувшую шоколадом мякоть конфеты, но не откусили кусок, быстро таявший на языке. Тогда я потянула конфету от себя. Она не оторвалась, а тонкой резиновой ленточкой вытягивалась и вытягивалась на всю длину руки. И всё равно не откусывалась. Когда длины руки уже не хватало, я подтянула языком длинную, словно соплю ленту конфеты и рот полностью заполнился.
– Вкусно? – спросила мама, надевая юбку.
Я хотела восхититься вкусом конфеты, но зубы завязли в сладкой тающей массе и рот не открылся.
– М-м-м – промычала я с растерянной улыбкой.
– То-то же! А ты ругаешь американцев. Ну, всё, я побежала. Конфеты больше не трогать, а то я тебя знаю.… Поужинаешь супчиком. Он будет ещё тёплый. Печка чудо, долго держит тепло.
Мама чмокнула губами в мою сторону и скрылась за дверью. А я продолжала сражаться с конфетой. «Если б у меня руки были длиннее, она оторвалась бы» – думала я, осторожно, боясь захлебнуться, проглатывая слюну, скопившуюся во рту. Постепенно конфета таяла на языке, и я с удовольствием её заглатывала. Кусок конфеты, который я держала в руке, медленно приближался ко рту. Наконец конфета приблизилась к губам, и я вонзила зубы в следующий кусок. Откусить мне не удалось и в этот раз. Всё повторилось. Я подобно корове жевала и жевала дурацкую, вкуснющую сладость, так ни разу не откусив её.
«Наверно эти американцы специально придумали такую большущую конфету, чтоб ребёнок не смог оставить кусочек на потом, а за один раз съедал её всю» – с восхищением подумала я.
Захотелось пить. Выпив целых два стакана воды, я вспомнила о приглашении девчонок. Выйдя во двор, увидела детей, стоящих двумя шеренгами друг против друга. У каждого во рту торчало по куску конфеты. Они медленно отходили друг от друга назад, а между ними тянулась тонкая коричневая лента. Шеренги потихоньку раздвигались. Среди детей я увидела Ритку и Эльку. Они, попискивая от удовольствия, тоже растягивали свою конфету. Наконец коричневая лента, соединяющая их, превратилась в почти невидимую ниточку и… оборвалась. Они быстро всосали губами висящие, будто сопли, концы конфеты и победно заорали:
– Ура! Мы первые! Мы победили!
Стоящая рядом с сёстрами пара мальчишек возмущённо запротестовала, всасывая остатки своей конфеты:
– Ага! Так нечестно! Вы дома репетировали, а мы первый раз.
– И ничего мы не репетировали! Мы тоже первый раз. Соревнование честное! Тянучка наша, мы выиграли.
В траве на большом камне лежало несколько конфет. Ритка схватила одну и положила в карман. Заметив меня, крикнула:
– Мавка! Иди к нам соревноваться тянучками. У тебя есть тянучка?
– Нет, я уже её съела.