Тень
Алёша вошёл в знакомое здание, предъявил на проходной уже недействующий студенческий (заботливо «потерянный» незадолго до диплома – весьма распространённый приём для желающих сохранить «корочку» для подобных случаев или просто на память). Ноги сами понесли его в библиотеку. Кстати, она ему нравилась больше, чем в их, главном, здании. Здесь была дешёвая мебель из ДСП, обломанные стулья, исписанные столы, но именно поэтому здесь было демократичнее и легче дышалось, даже казалось, что света больше. А может, просто у Алёши с этой библиотекой были связаны свои, особые, воспоминания. В голове мелькнула мысль, что он может случайно встретить Дусю. Хотя совсем необязательно – здание-то большое. «И вообще, какая разница?» – подумал он. Алёша даже сам не знал, хочет он этого или нет. У него было ощущение, что мир вокруг остановился, а он сам вошёл в это ирреальное – оставшееся в прошлом – пространство и осматривается вокруг, вспоминая. Он прошёл через широкий зал, сел, сам не зная зачем, за стол в самом углу и, чтобы оправдать свой нелепый поступок, стал разглядывать студентов. Их было немного, сидели за столами по одному или по двое, почти не разговаривая, в основном, девчонки – как и положено на филфаке. В зале стояла характерная библиотечная тишина, состоявшая из шелеста страниц, скрипа ручек и просто шебуршания. Только тихонько переговаривалась пара – девчонка и парень – через несколько столов впереди Алёши. Чтобы не шуметь, они сидели совсем близко, голова к голове. Оба были в чёрном, оба темноволосые и траурным пятном маячили посреди зала. Только у девушки волосы поблёскивали тёмным золотом на фоне чёрной водолазки. Лёша поймал себя на мысли, что, думая о своём, уже минут десять непонятно почему не отрывает глаз от её стройной фигурки, хотя та сидит почти неподвижно. Наконец девушка встала из-за стола, парень – за ней. Лёша замер. Дуся!
Так порой бывает во сне, когда чужой человек вдруг превращается в знакомого. Как круглый идиот, он неотрывно смотрел на неё. Как можно было не узнать?! Но Дуся и правда казалось совсем другой, такой Лёша и не знал её. Во-первых, она никогда не носила чёрного. А теперь водолазка и обтягивающие брюки делали её фигуру совсем тоненькой. Или она и вправду похудела? Во-вторых, Дуся всегда закручивала волосы в какую-нибудь не слишком аккуратную причёску, и теперь, распущенные, они казались длиннее. У Дуси была потрясающая способность изменяться – до неузнаваемости. Алексей вспомнил, что уже второй раз попался на эту удочку.
Дуся и незнакомый Алёше парень направились к выходу. Растерянный наблюдатель двинулся за ними. Он злился на себя за дурацкое, недостойное поведение, но всё же шёл за парой по институту. Голову раздражали нежеланные вопросы: кто этот парень? почему они вместе? просто однокурсники? У Дуси и раньше было много друзей… А если это её парень? В конце концов, она имеет право… Последний довод, несмотря на его логичность, особенно злил Алёшу, злил и потому, что не должен был этого делать.
Пара дошла до кафе, купила по стаканчику чего-то (вероятно, кофе) и направилась обратно к библиотеке, так и не заметив тополем стоящего у колонны Лёшу. Как зомбированный, он повернул за ними. Перед входом в библиотеку темноволосый парень снял свитер и прикрыл им оба стаканчика – свой и Дусин. В таком виде пара прошла мимо библиотекаря с независимым видом. Завернув за угол, оба захихикали, довольные удавшейся авантюрой, и направились к своему столу пить незаконно пронесённый кофе.
Лёша развернулся и пошёл к выходу, не волнуясь, заметит его Дуся или нет, заговорит ли или окликнет. Она не заметила.
Чёрная фигура, как будто тень прежней Дуси, занозой поселилась где-то в уголке его сознания.
Если снежинка не растает…
Встречались, как всегда в 10. Чем ближе к назначенному времени, тем яснее вставала в Лёшиной памяти картина прошлого Нового года: гитара под кроватью, осунувшееся от высокой температуры лицо Дуси, её подарок – шарф, – и тем меньше Лёше хотелось выходить из дома и встречаться с друзьями. Почему-то подумалось: вдруг он приедет, его все ждут, и она – тоже там. Неважно – почему. Как по мановению волшебной палочки. Но он был точно уверен, что чудес не бывает и что нельзя повторить то, что уже ушло. И это даже хорошо, что он согласился поехать с ними. Они, конечно, как дураки, будут ночью орать и взрывать хлопушки, но зато ему, Алексею, не будет каждую секунду вспоминаться прошлый новый год… И тут же воображение услужливо подбросило ему картинку: Дусин смех колокольчиком, освещённое салютом лицо – всё то, чему не удалось свершиться год назад из-за гриппа.
И тут Алексея посетило вдохновение. Он решил сам воссоздать эту картинку – сделать так, чтобы она была там с ним на празднике. Она и… больше никого! Тут Алексей притормозил разгулявшееся воображение, но мысль крепко засела в голове. Он почувствовал прилив энергии и даже засмеялся от возбуждения: «Так! План действий…»
Звонить Алёша не стал – она, наверняка, откажется от любого предложения. Он решил приехать прямо к ней домой и уговорить пойти с ним. Вот прямо сразу. Пусть ответит да или нет. Её ответ решит всё. Так он загадал – глупо, как в романе. Если согласится, это будет означать, что она – его, как раньше. А если нет – значит, нет. Пусть распорядится судьба.
Вдохновлённый собственной решимостью, Алексей поспешно оделся, чтобы к 10 быть на месте. С Дусей. Всю дорогу он пытался представить себе, как он позвонит в дверь, как выйдет на порог Дуся. Что она подумает?
Когда Лёша нажимал кнопку звонка, сердце его колотилось так громко, что он не расслышал трели за дверью и нажимал снова и снова, пока дверь не открылась.
– Здравствуйте, Алёша.
На пороге стояла Дусина мать. Реальность резко выдернула Алёшу из мечтаний, и он растерянно промямлил: «Здравствуйте». Почему-то его в его взбудораженную голову даже не заглянула мысль о том, что дверь может открыть не Дуся.
– С новым годом, – единственное, на что хватило разом поглупевшего парня.
– Спасибо, и тебя тоже.
Виктория смотрела на него непроницаемым взглядом («как Дуся», – подумалось ему), и он не мог понять, осуждает она его за расставание с дочерью или всё-таки рада видеть.
– А Дуся дома? – спросил он, чувствуя себя окончательно растерявшимся школьником.
– Нет, она у Настасьи.
Из глубины квартиры вышел мужчина.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– А вы не знаете её адреса? – спросил Алёша. – Я… хочу поздравить её с Новым годом, – придумывал он на ходу.
– А чём дело? – спросил мужчина и оценивающе посмотрел на Алексея.
– Это Дусин приятель из института, – мелодичным голосом пояснила Виктория. – Ты позвони ей, – предложила она Алёше.
– Нет, я хотел сделать сюрприз.
Он потоптался на месте, чтобы в полной мере осознать собственный провал, и повернулся, собираясь идти. Видимо, во всей его фигуре читалась безнадёжность, потому что мужчина вдруг сказал:
– Подождите! – Он принёс из комнаты тетрадку в клеёнчатой обложке. – У неё где-то было записано. – Он полистал тетрадку, исписанную, как успел заметить Алексей, Дусиными каракулями. – Вот!
– Спасибо! Ещё раз с новым годом!
Алексей вышел на мороз и стал разгадывать знамение судьбы: это означало да или нет?
– Откуда ты его знаешь?
– Заходил к нам в гости. Коля, поставь, пожалуйста, на стол бокалы.
– Парадокс: мы впервые за последние годы отмечаем Новый год вдвоём.
– Смешно, – ответила без улыбки Виктория. – Но глупо же делать это в одиночестве.
– Действительно. Спасибо, что пригласила.
– Не за что, Коля. Я рада, что мы остались друзьями.
Добираться к Настасье оказалось крайне неудобно, и Алёше пришлось ловить машину. Наконец, он стоял в подъезде перед дверью в квартиру. Дежавю: сейчас он позвонит, дверь откроется, и выйдет… не Дуся. Сердце снова билось набатом о рёбра. Он позвонил, дверь открылась, и вышла… не Дуся. Настасья. Она посмотрела на Алексея с явным неудовольствием и не произнесла ни звука.
– Привет!.. С Новым годом!.. – начал Лёша второй акт. – Я пришёл поздравить Дусю.
Настасья распахнула дверь и пропустила Лёшу в квартиру, по-прежнему не произнеся ни слова. Он прошёл в кухню. На него смотрели в упор Дуся и Ваня.
– Привет! С Новым годом!
Ваня и Дуся молчали. Дуся слегка улыбалась и с любопытством разглядывала Алексея. Иван стоял рядом с ней не шевелясь, с видом охранника.
– Ваня… – решительно начал Алёша.
– Чего ты хотел? – перебила Дуся и с улыбкой, демонстративно прислонилась к Ивану.
– Ничего. Извините, – буркнул Алексей и потопал обратно в коридор. Там он споткнулся, зацепился карманом дублёнки за ручку двери и шёпотом выругался, а когда уже шагнул за порог и стал закрывать за собой дверь, ему что-то помешало. За спиной стояла Дуся.
– Уж договори, раз пришёл.
– Поедем со мной! С ребятами. Мы так всегда новый год отмечаем, ты знаешь. Салют, шампанское. Помнишь, мы в том году собирались?.. – Он на секунду замолчал, вдруг услышав, что сказал не то. – Они тебе будут очень рады!
– Ты им уже пообещал меня? – знакомая вызывающая интонация.
– Нет, но…
Дуся заглянула ему в глаза, словно хотела получить ответ на какой-то вопрос, и выдала:
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Я поеду.
Она развернулась и утопала в глубь квартиры.
Алексей аккуратно прикрыл дверь, снова зацепившись карманом за ручку.
Из квартиры донёсся говор трёх голосов, после чего в прихожую вынырнула Дуся, а за ней – Настасья. Дуся обняла подругу за шею и что-то долго шептала на ухо, после чего накинула куртку, бросила Алёше «пошли!» и первая выскочила из квартиры.
Ребята, и правда, были рады сюрпризу в виде Дуси. Особенно Серёга, который обнимался с ней так шумно, что даже вызвал шутливую ревность своей девушки. По счастью, никто ничего не ляпнул об их отношениях с Алёшей. А если бы и спросили, он сам бы с удовольствием послушал ответ. Впрочем, Дуся казалась совершенно счастливой: она хохотала, шутила, махала бенгальскими огнями, озвучивала «бздынь» шампанским в пластиковых стаканчиках и с удовольствием смотрела салют, сидя на Лёшиных плечах. А ещё подпевала старым песням, раздававшимся над ночными улицами:
– Если снежинка не растает,
В твоей ладони не растает,
Пока часы двенадцать бьют…
Что ж, первая часть Лёшиной фантазии сбывалась, а вот о второй он никак не решался спросить.
Народу на улицах становилось всё меньше, салюты – всё реже. Кто-то спешил успеть на один из последних поездов, кто-то обещал заехать к родителям, а большинство манил стол с коллекцией калорийных салатов.
В метро они садились вчетвером – с Серёгой и его Светкой. В почти пустом – почти последнем – поезде хохотали, а Алексей, смеясь всё считал станции: первая была Дусина. Но вот двери уже закрылись, поезд тронулся, Дуся всё шутила, и ребята смеялись. Через пару станций Серёга и Светка вышли. Евдокия и Алёша остались одни и тут же замолчали. Впрочем, ехать было недолго, и через четверть часа они, так ни о чём не перемолвившись, подходили к Лёшиному дому.
Она переступила порог. Алексей с замиранием сердца наблюдал за маленькой фигуркой, скользнувшей внутрь его квартиры. Она обошла кухню, потом обогнула комнату, внимательным взглядом окидывая изменившуюся обстановку: кровать и шкаф поменялись местами – свидетельство жалких попыток начать жизнь заново в новой обстановке – и остановилась, уставившись в окно. Его всегда удивляла её привычка замирать у окна, словно она, запертая в квартире, искала там свободу.
Он подошёл и встал за её спиной. Она, наверное, почувствовала это, потому что повернулась к нему. Алексей заглянул ей в глаза – два чёрных колодца, но что плескалось в их глубинах – он не мог понять. Он осторожно провёл ладонью по её лицу, боясь, что она отпрянет, но она стояла тихо. Он наклонился к ней, вдохнул знакомый до боли аромат осенних листьев, сгрёб в охапку ворох жёстких волос и почувствовал на своей груди тепло маленьких ладошек. «Моя!» – застучало у него голове.
Мир закружился и рассыпался разноцветными огоньками.
Часть 2 Жизнь
Сны
Женщину разбудили всхлипывания. Она тихонько выскользнула из-под одеяла, не разбудив мужа, и прошла в комнату к ребёнку.
– Тш-ш! Что случилось?
Ребёнок не ответил, но всхлипывания стали затихать.
– Страшный сон приснился?
При свете уличного фонаря она попыталась заглянуть в глаза сына.
– Нет, ничего, так.
Он избежал её взгляда, отвернулся к стенке и затих.
– Ну, спи, я тут побуду.
Женщина присела на край кровати, взяла сына за руку и стала тихонько перебирать его пальчики в свой ладони.
Даже и не получив ответ на вопрос, Евдокия знала, в чём дело. Сыну нечасто снились кошмары – только когда его бедная голова оказывалась перегружена впечатлениям. Тогда они, по-видимому, не помещались в десятилетнем мальчике и выползали наружу по ночам, пугая своего хозяина количеством и интенсивностью. А ещё Евдокия знала, что сын, как настоящий мужчина, никогда не признается в своих страхах, но, несмотря на это, ему очень нужно чувствовать тепло охраняющей его руки. Знала по себе и хотела дать ему то, чего не хватило когда-то ей самой – такое обычное желание родителя!
Дусиной любимой игрой в детстве были догонялки. Она уговаривала поиграть всех, в том числе и родителей. Ей нравилось дать маме фору, пропустив её вперёд по дорожке, а потом догнать, вмиг преодолев расстояние. Но в этот раз всё не заладилось с самого начала. Сначала мать долго отказывалась играть, но потом согласилась и стала стремительно уходить вперёд.
– Догоню-у-у! – завизжала Дуся и бросилась вперёд, но тут её нога подвернулась и, падая, она увидела под собой круглую дыру открытого люка – такого, по каким ей всегда запрещали ходить («а то провалишься!»), хотя всякий раз её так и подмывало наступить на какой-нибудь из них. В последний момент Дусе удалось зацепиться за края люка руками и ногами, но встать она уже не могла.
– Мама! – закричала Дуся.
– Ну что же ты? Догоняй! – весело ответила мать, очевидно, не замечая, что случилось с дочкой.
– Мама! Помоги!
Но мать только улыбалась:
– Иди скорей сюда!
– Не могу!
Дуся попыталась вывернуться и встать, но стоило ей шевельнуть, как руки и ноги заскользили, и она полетела в чёрную бездну.
– Дусенька! Ты что кричишь? Приснилось что ль чего? – бабушкин голос был взволнованным, когда она наклонилась над кроваткой.
– Нет, ничего.
– А что случилось?
– Так… Живот болит.
Дуся врала, но ей было страшно отпустить бабушку и остаться одной в темноте наедине со своими снами.
– Ну, давай я тебе поглажу животик, деточка, он и пройдёт.
Бабушкина тёплая рука успокаивала, и скоро Дуся снова уснула.
А вот я в детстве…
В семь часов Евдокию разбудил звон будильника. Обычно она легко вставала по утрам, но сегодня глаза наотрез отказывались открываться. Всё-таки четыре часа сна – это мало, как ни крути. Она собрала всю волю в кулак, с сожалением выбралась из тёплых, уютных объятий мужа, накинула халат и, зевая, босиком пошлёпала в комнату сына.
– Андрюшка! Подъём!
Тот не шевельнулся.
– Вставай, в школу пора!
– Угу. – И никакого движения.
– Дружок, я всё понимаю, но школу никто не отменял. – Мать разворошила и без того встрёпанные волосы сына.
– Жалко.
Он открыл сонные глаза и побрёл в ванную.
– Ты будешь на завтрак молоко или кефир? – крикнула она ему вслед.
– Кефир. С орехами.
Через несколько минут Андрюша сидел за столом немного взбодрившийся, но всё ещё зевая, и хрумкал жареным фундуком.
– Не выспался? – улыбнулась мать. – Ещё бы! А вчера тебя невозможно загнать в кровать!
– Да ладно, мам, завтра высплюсь. День рождения, как ты помнишь, бывает только раз в году!
– Ну, может, ты и прав.
– Не может, а точно! – Сын умел настоять на своём.
– Ты доволен праздником?
– Да, очень!
– А подарками?
– Да. Знаешь, какой мой самый любимый?
– Какой?
– Дедушкин. Я всю жизнь мечтал о собственном перочинном ноже! Я теперь смогу выстругивать копья и стрелы!
– Да? – Не то чтобы мать была очень довольна такой перспективой. – Ты ешь, а не болтай, а то в школу опоздаешь!
– Не опоздаю!
– Причешись!
– Зачем?!
– Надо!
Этот диалог происходил ежеутренне. В конце концов мать взяла расчёску и попыталась расчесать жёсткую, как конская грива, густую шевелюру сына.
– А пиджак? – напомнила мама.
– Я в одной рубашке, мне жарко! – был ответ.
Мать и сын вышли в свежее апрельское утро. Несмотря на необходимость рано вставать, Евдокия любила уютные утра с сыном. Это был их маленький мирок, полный взаимопонимания. Одно на двоих утро давало обоим заряд на весь день. Встретив его, можно было начинать ежедневное вращение белки в колесе: работа, обед, отвести сына на карате, приготовить ужин, встретить мужа… И так до бесконечности. Обычный драгоценный семейный быт, который Евдокия создала своими руками и душевными силами.
Сама же Дуся уже в раннем детстве обнаружила, что она может быть не нужна. И иногда даже своим родителям. Мать просидела дома с ребёнком меньше года, а потом отвезла «на вечное поселение», как впоследствии выражалась сама Дуся, к свёкрам, устроилась на работу и навещала дочь вместе с мужем только по выходным. Когда, повзрослев, Евдокия спрашивала мать, почему нельзя было отдать её, как всех детей, в детский сад и после работы забирать домой, то получала ответ: «Я работаю допоздна! Ты хотела бы ежедневно сидеть у шкафчика с уборщицей?» Дуся молчала, потому что, несмотря ни на что, воспоминания о детстве у бабушки и дедушки были очень светлыми. Старики обожали единственную внучку, баловали её, но в меру. Дуся не помнила ни одного нравоучения, ни одного наказания, но при этом всегда соблюдался определённый порядок жизни, который она никогда не хотела нарушить. Наверное, оттого что ей было в нём комфортно существовать.
Самые обычные домашние дела с бабушкой становились интереснее: глажка (Дусе доставались носовые платки и полотенца), готовка (вместе они лепили пельмени), уборка (Дуся протирала полку, где стояли книги и фотографии, в сотый раз прочитывая названия и разглядывая чёрно-белые карточки со странными, почти незнакомыми лицами).
Дедушка катал её на санках зимой и на раме велосипеда летом, куда бабушка заботливо подкладывала подушечку. Он ходил с внучкой в лес и показывал все растения, какие знал. А нал он, казалось, каждую травинку. И Дуся тоже узнавала каждый гриб, каждый листик, знала, какие – ядовитые, а какие – целебные, какие можно пожевать на ходу, а какие даже положить в салат. Она обожала ходить босиком и сидеть под ёлкой на мягком, ароматном ковре из иголок. А ещё у дедушки в самый неожиданный момент в кармане оказывалась карамелька, причём именно тогда, когда она меньше всего этого ожидала, например, зимой в лесу или в длиннющей очереди в магазине. И неизменно фантик был намертво прилеплен к конфете, так что надо было сосать её прямо в обёртке. Дедушка говорил: «Он отмякнет, и выплюнешь», – но Дусе пропитавшийся сладким сиропом фантик казался слишком вкусным, чтобы его выплёвывать, и она его ела вместе с конфетой.
Они жили на первом этаже трёхэтажного дома, и под окном дедушка разбил палисадник и даже выращивал там кое-что: куст смородины и любимое Дусино лакомство – земляную грушу. (Став взрослой, Евдокия с разочарованием узнала, что эта вкусность, на самом деле, носит грубое название «топинамбур».)
Как всякий нормальный ребёнок, Дуся каждый день выходила гулять во двор, где собиралась целая компания разновозрастной детворы. Среди них нашлась и первая «лучшая подруга» – Катя, с которой они поклялись друг другу в вечной дружбе. Были и другие, если не друзья, то приятели: Сашка с пятого этажа (Сан Саныч, как его отец, и дед тоже), Наташка из четвёртой квартиры (ходили слухи, что у неё дома есть мечта всех ребят – заветное Денди) и её младший брат Шурик.
Это был маленький уютный мирок, в котором Дуся жила с понедельника по пятницу. А вот оставшиеся два дня…
В субботу утром мирок раскалывался, и под ним оказывалась совсем другая действительность, состоявшая из ожидания, болезненной радости и снова тоски: она ждала родителей. Они приезжали в субботу утром и всегда гораздо позже, чем ожидалось, и она с самой рани торчала у окна, пока на глазах не появлялись слёзы не то от напряжённого высматривания, не то от обиды, что родители совсем не спешат её увидеть. Когда же они наконец приезжали из далёкой Москвы, то Дуся терялась от восторга и не знала, чем заняться: столько нужно было показать и рассказать! А кроме того, родители являлись в её привычный, домашний мир из другого, своего, мира, и каким-то чутьём Дуся понимала, что они в её мир они не вписываются. Она пыталась «вписать» их, но у неё никогда не получалось: и гулять с ними было непривычно, и игры выходили какими-то странными.
А с воскресного обеда в доме (а может, у Дуси в душе) разливалась тоска. Это было предчувствие того, что родители уезжают. Они уедут, а она останется. И с обеда Дуся начинала всхлипывать и уговаривать их остаться. Они никогда не оставались, и она знала, что они не останутся, но не просить не могла. Этот образ – фигуры родителей в пальто у дверей – на всю жизнь запечатлелся в детской памяти, хоть и перестал с годами причинять боль.
Уже взрослая, Евдокия вспоминала, что горе забывалось минут через пять после их отъезда. Бездна закрывалась, и Дуся снова оказывалась в своём привычном мирке, но – одна. Просто однажды в этом вдруг убедилась совершенно точно.
Это произошло в один из выходных, когда приехали родители. Катя позвонила в дверь:
– Дусь, пойдём во двор, Сашка предлагает в прятки! За гаражами, – шёпотом, чтобы не услышали взрослые, добавила она.
Дуся заметалась. Она разрывалась между родителями, по которым тосковала всю неделю, и соблазном игры. Сзади подошла Дусина мать:
– Ну, пойдём вместе, – великодушно предложила она.
Дуся взвизгнула от радости и улетела одеваться. Гаражи, по понятной причине, отменились, но Дуся не расстроилась: в конце концов, они никуда не денутся, а мать наконец увидит её друзей, её игры, её жизнь!
Остановились на салках. Дуся так и этак старалась бегать поближе к той лавочке, где сидела её мать, и бегала она в этот день быстрее и ловчее всех, и лихо встряхивала волосами. И веселее всех завизжала, когда её осалили. И постоянно поглядывала на мать: смотрит ли она, гордится ли дочкой? Но мать, казалось, не очень интересовала жизнь дочери: она больше разговаривала с другими женщинами у подъезда и только изредка взглядывала на игры детворы. И улыбалась как-то автоматически, из вежливости, что ли, встречаясь глазами с Дусей. Дусю весь день мучило это, и вечером она не выдержала и, желая услышать похвалу, спросила:
– Ну, как мы играли?
– Хорошо. А вот мы в детстве… – и начала что-то рассказывать о себе.
Дуся закусила губу, чтобы сдержать слёзы.