Казус
Вызвал меня командир полка после проверки и сказал, что меня отправляют на курсы усовершенствования, чтобы я теории немножечко поднабрался. Тогда были специальные курсы усовершенствования офицерского состава. И год учился я на этих курсах.
В это время приехал командовать округом Г. К. Жуков – большой любитель парадов. (9 июня 1946 года Жуков был снят с должности Главкома сухопутных войск – замминистра Вооружённых Сил СССР и назначен командующим войсками Одесского округа/Википедия.) И первый же парад в Одессе – Первомайский парад 1947 года. Я уже находился на курсах усовершенствования офицерского состава. И наша офицерская коробка открывала этот парад. Коробка – это сто человек: десять на десять. Вооружили нас шашками для эффекта. А так как рота стояла перед восходящим солнцем на плацу, то выглядело бы это очень красиво. Но вся беда в том, что офицеры, которые были на этих курсах, никогда с шашкой и шпорой дела не имели и не знали, как этой шашкой махать, а тем более красиво.
Когда идёт начальник парада вдоль офицерского состава, то по уставу положено встретить его. Начальник курса командует: «Рота, смирно! Для встречи с фронта слушай на караул!» По этой команде все офицеры должны шашку вынуть, поднять вверх на вытянутую руку, резко опустить концом шашки к носку левой ноги. Но так как офицеры это никогда не делали, и начальник курса никогда не делал, то, естественно, шашки вынули, и каждый тыкал её, где свободное место было… Получилась такая ерунда, такой ёжик из этих шашек, что смешно смотреть было.
И вот на репетиции парада Жуков уже близко подходит и кричит: «Вольно! Вольно!» По этой команде шашку надо вложить в ножны. И каждый втыкал, как только мог. Жуков подошёл к начальнику училища, и как он его ругал! Только деревянные уши могли это выдержать. Дал ему срок – через два дня прийти сюда, и чтобы вся рота выглядела как положено.
Пришли мы назад в казармы понурые, подавленные и расстроенные, что так всё нехорошо получилось. Начальник курсов спросил:
– Кто из вас знает эти приёмы?
Когда я учился в ашхабадском пехотном училище, у нас машин не было, были лошади. И эта подготовка входила в программу обучения. Вывеска, выводка и так далее. Я это всё знал и умел делать хорошо. И вышел вперёд:
– Я умею!
– Вот тебе два часа сроку. За два часа научи.
– Товарищ полковник, за два часа невозможно научить! Это не так просто.
– Ладно, до вечера, до ужина!
Я начал заниматься со всей ротой. До вечера мы всё отработали. Офицеры есть офицеры, подготовленные, образованные, дисциплинированные люди. К ужину все команды с шашкой выполняли по одному щелчку. Красиво было смотреть. На караул брали и опускали, всё шло очень чётко. Когда закончили те занятия, пришёл начальник курса. Я скомандовал:
– Рота, смирно! Для встречи на караул!
Полковник посмотрел, доволен остался:
– Ну, выглядит совсем иначе! Спасибо, отбой.
Мы прошли на параде хорошо, слаженно всё было отработано. Простил нам Жуков наш казус.
Германия. Карта
После окончания курсов по подготовке офицеров меня направили служить в Германию – на ту же должность командира учебной роты. Но в Германии судьба поступила со мной иначе. Хлеще гораздо. Принял я учебную роту. Ну, Германия есть Германия. Одно нельзя, другое нельзя, пятое нельзя. Прослужил я командиром роты около года.
Как-то вызвал меня начальник штаба полка:
– Мне сказали, что у тебя хорошая графика. Карты умеешь читать и хорошо оформлять схемы, писать донесения, доклады.
– Да, это так.
– Ты на роте сидишь?
– Посадили, вот и сижу.
– Давай ко мне помощником в штаб полка.
– Вы знаете, это не моё и не по мне. Я привык быть командиром. Вряд ли у меня получится…
– Давай посмотрим.
И я начал у него работать. Проработал всю зиму, всё шло хорошо. Начальник штаба был доволен, ему не приходилось ни во что вникать. Нужно написать приказ, донесение, доклад, составить программу боевой подготовки полка, такой вот документ колоссальный, – я писал. Так мы проработали вместе ровно год.
И вот зима 1951 года. Получили телефонограмму из Магдебурга, где стоял штаб дивизии: срочно представить схему охраны и складов.
Снегу в тот год намело, а склады в лесу стояли. Это то место, откуда немцы запускали ракеты «Фауст» по Англии. Поехал туда, целый день с утра до поздней ночи лазил по снегу, нашёл всё, что надо было, нарисовал. У немцев очень красивая тушь была: красная, синяя, зелёная, яркая очень, и бумага хорошая белая. Добросовестно всё нарисовал, и эту схему должен был подписать начальник штаба полка, чтобы я её наутро отвёз в дивизию. Утром пришёл, спрашиваю дежурного: «Где начальник штаба?»
В полку было целых пять полковников – командир полка и четыре заместителя. Я не знаю, какую цель преследовало министерство, делая такой расклад. Ни самому командованию, ни правительству до сих пор это не ясно. Все полковники. Что они делали в Германии? Делать было им там нечего. Абсолютно! Мы жили в военном городке, а они – в отдельном коттедже и целый день играли в карты. Что там со скуки только вытворяли! Они играли на интерес. Если ты, например, проиграл, раздеваешься до кальсон, залезаешь на стол или под стол и кукарекаешь… Ну, конечно, эта игра сопровождалась выпивкой.
Я утром, без всякой задней мысли, пошёл туда. Дверь заперта, не могу попасть. Кое-как достучался, открыли мне. Я говорю, так и так: надо подписать эту бумагу, мне нужно к десяти часам привезти её в Магдебург. Начальник штаба берёт схему, что у меня в руках, и красный карандаш.
– Что ты эту стрелу так нарисовал?! Её надо было вот сюда. Вот так вот. Ты её вот сюда нарисуй. А это вот так, а это вот так.
Смотрю я на свой испорченный красным карандашом чертёж, и такая обида меня берёт!
– И что теперь делать?
– Возьми да перерисуй.
– Знаете, товарищ полковник, чтобы это перерисовать, нужно двое суток. Потому что после каждой проведённой линии надо дать ей возможность высохнуть. Второй линии нельзя проводить, пока не высохла первая.
– Ну и что? Тебе делать всё равно нечего.
Вот эти слова меня ранили до глубины души. В грош он ни меня, ни мою работу не ставил! Дискредитировал меня перед командиром дивизии – я схему должен был к 10.00 представить. А теперь что?! Я пришёл на своё рабочее место, позвонил командиру дивизии. Командовал дивизией тогда Маршал Советского Союза Владимир Фёдорович Толубко. Он меня лично знал хорошо. Я непосредственно был с ним в контакте, писал донесения на учениях, сведения, сводки и так далее.
Позвонил ему: «Товарищ полковник (он тогда полковником был), я составил схему охраны караула, но произошёл такой казус». Рассказал всё. Он в ответ: «Ну и что? Бери эту схему вместе с исправлениями и езжай ко мне. Покажешь мне, где твоя, а где он исправлял». – «Да то, что он исправлял, и так видно». – «Ну, давай тогда вези ко мне». Приехал я, он взял, посмотрел: «Ну что, молодец! Спасибо тебе. Езжай! А я сейчас художникам дам, они восстановят так, как было. А подпись мне ни к чему, я сам подпишу. Езжай!»
Вечером пришёл в штаб полка. Начальство стоит и что-то с офицерами обсуждает. Я подошёл и решительно сказал:
– Товарищ полковник, больше я с вами не служу и находиться в одной части не буду.
– Ты чего, с ума, что ли, сошёл? Ты знаешь, что за это полагается?
– Конечно, знаю. Что бы ни полагалось, но оставаться вместе с вами не хочу.
Повернулся и ушёл. Он, как начальник, какое решение должен был принять? Написать рапорт на имя прокурора и на имя командира дивизии и предать меня суду военного трибунала за отказ от службы. Не знаю, что он делал, кому что говорил, что писал, – до сих пор для меня это военная тайна. Но через два часа после нашего разговора приехал начальник отдела кадров Второй армии – полковник Горохов. Через дежурного вызвал меня и говорит:
– Ну что, навоевался? Где твой тревожный чемодан?
А за границей, когда служишь, есть правило – обязательно иметь тревожный чемодан, то есть всё, что тебе необходимо, должно быть уложено, чтобы в любую минуту взял и ушёл.
– В комнате лежит.
– Забирай!
Я пошёл, забрал.
– Сдай оружие, противогаз, секретные документы и приходи сюда.
Я сделал всё, как приказал Горохов.
– Садись в машину.
И увёз меня в Магдебург. Не буду говорить, какие невесёлые мысли одолевали меня в этой дороге… Приехали. Полковник привёл меня в кабинет и распорядился: «Вот твой рабочий стол, здесь будешь работать». И ещё три года проработал я в штабе Второй ударной армии.
Аккордеон
В Болгарии, когда закончилась война, подошёл ко мне сосед-болгарин и спросил:
– А у вас в России есть аккордеон?
Не было тогда в России аккордеонов, я их и в глаза не видал. А болгарин мне объяснил:
– А у нас, оттого что мы живём рядом с Италией и Францией, есть аккордеон – от них перекочевал вместо баяна.
– А вы что-нибудь можете сыграть?
– Это я и хочу для вас сделать, я музыкант по образованию.
Есть знаменитая итальянская фирма, которая делает аккордеоны, «Hohner Organola». Звук инструмента напоминает органный. И болгарин мне сыграл «Турецкий марш» Моцарта. Пьеса очень яркая, виртуозная, выразительная по звучанию – лирическая и игривая. Невозможно сопротивляться заразительной радости произведения – как будто музыка сама танцует. До чего красивый марш! Он меня покорил.
Я сказал: «Вы знаете, я очень хочу научиться». Он ответил: «Да в чём же дело? Пойдёмте, купим вам аккордеон, и учитесь на здоровье».
И основное свободное время я посвящал аккордеону. Пока служил в Германии, задался целью выучить все вальсы Штрауса, а у него их 50 штук! Конечно, все от моей музыки обалдели, и я это понимаю! Каждый день одни и те же звуки, действительно, можно одуреть. И вот, когда я уже уходил из роты, вся рота была помешана на музыке, и играли все! В Германии была такая возможность, там любой сержант мог купить себе аккордеон. Я всех заразил игрой на этом инструменте, и все играли днём и ночью в одной комнате. И все желали во что бы то ни стало научиться играть.
Один сержант обратился ко мне:
– Товарищ капитан, я очень хочу, но ничего у меня не получается. Слух – нуль чистый. Абсолютно ничего нет.
– Ты знаешь, у тебя есть одно спасение: если ты будешь выполнять строго всё то, что в нотах написано. А что здесь написано, я тебе расскажу и научу.
– И что?
– И тогда получится музыка. Она, может, не будет такой мягкой, нежной, гармоничной, но музыка будет непременно, и это произведение будет звучать именно так, как его написал композитор. С некоторыми огрехами, но будет звучать.
Так вот этот сержант всю роту доконал до увольнения, но играть научился. Ох, был упрямый, ужас один! Ночью прихожу в казарму, я рядом жил, а он играет. У немцев коттеджи были построены, в которых солдаты жили, а в подвале комнаты, глухо закрытые от всего, и он там один сидит и пилит. И когда собрался уезжать, зашёл ко мне: «Товарищ капитан, такую память, какую вы мне подарили, я её и в гроб унесу с собой. Я уже без этого просто не могу». – «Ну, теперь ты хоть как-то слышишь?» – «Нет. Я просто выполняю то, что написано».
Что значит желание и стремление!
Военная Академия
Летом 1953 года расцвело всё. И жизнь моя меня устраивала, и должность у меня была приличная, хорошие деньги платили. Коньяк любой, какой твоей душе угодно. Еда лучше не придумаешь, домой принесут всё, что ты хочешь! Вечером я очень любил играть в преферанс. И всё было прекрасно.
И вдруг вызвал меня полковник Горохов.
– Ну как, нагулялся? Отвёл душу? Хватит. Вот тебе командировочное предписание. Завтра ты должен уехать в академию Фрунзе.
– Товарищ полковник, я туда не собирался, мне там делать нечего. Меня устраивает то, что у меня здесь есть.
– Я об этом наслышан, знаю, что тебя это устраивает, ещё бы не устраивало. Ты всё понял, что я тебе сказал? Всё. Рассчитаться с секретными документами, с оружием, с противогазом, со всем. Сдать обходной коменданту. Завтра придёшь утром – представишься мне.
И в 1953 году поступил я в Военную академию имени Фрунзе. В 1957-м её закончил. Ну, академия есть академия. Чёткий распорядок дня, абсолютная дисциплина во всём. Положено тебе шесть часов лекций, семинаров, шесть часов и будет. Положено тебе четыре часа подготовки, они тоже будут. Минута в минуту. И тебе никто не даст возможности повалять дурака. Никто, потому что над тобой есть постоянный контроль.
Да, время было тяжёлое, и трудно было со всем, а особенно с жильём.
А в семейное общежитие при Академии попасть было невозможно, даже если у тебя ребёнок. Почему? Во время войны офицеры приезжали учиться с семьями и заселялись. Потом, закончив Академию, уезжали на фронт, погибали, а их семьи так и оставались в общежитии – а куда им было идти? И задача стояла – расселить их, освободив место для следующих слушателей Академии. Только никто этим вопросом не занимался.
Мы, проучившись два курса, на партийном собрании приняли решение написать письмо первому секретарю Московского горкома партии о том, чтобы помогли нам освободить общежитие и в будущем при строительстве жилья предусмотрели: сколько будет учиться слушателей, столько будет квартир для их семей. А ведь не было ни одной! Мы все снимали квартиры и платили страшные деньги за это. Отправили письмо, ответа никакого. Отправили второе, и тоже ничего.
Хрущёв принял решение о сокращении армии в 1955 году. И получилось так, что все мы, кто закончил Академию, пошли на должность ниже той, с которой пришли на обучение. Все без исключения, все сто процентов! Вот это, конечно, вызвало колоссальное возмущение всех офицеров. И чтобы хоть как-то задобрить армию, Хрущёв 26 декабря 1957 года организовал приём всех слушателей Академий в Георгиевском зале.
Проверяли нас, не приведи Господи, три месяца! Хотя каждый слушатель, прежде чем попадёт в Академию, должен иметь допуск по форме 1, то есть секретный документ государственной важности. И вот мы все в мундирах новых, красивых в 18.00 пришли на приём в Георгиевский зал Кремля. Первым выступил министр обороны, вторым – Хрущёв о сокращении армии. Разочарование было, конечно, полнейшее. Особенно больно было слушать ребятам из Артиллерийской академии, Авиационной академии, Инженерной академии – они все присутствовали, они всё слушали, что тот молол. Менее чем за три года из армии и флота уволили более двух миллионов человек вместе с семьями. Сокращались не только военно-учебные заведения, но и боевые части, боевые корабли, промышленные предприятия, работавшие на оборонку. Большинство офицеров увольняли даже без пенсий!
Но у нас с однокурсниками на этой встрече появилась возможность поговорить с первым секретарём Московского горкома партии Екатериной Алексеевной Фурцевой. Красивая она женщина была, ничего не могу сказать. Статная, рослая, сложена хорошо. Подошли мы и поговорили.
– Ну, что это?! Кто это против меня восстанавливает военнослужащих? Вы понимаете, куда ни пойду, везде имею дело с военнослужащими, везде одни и те же проблемы. Но, клянусь вам, я не получала никакого документа из Академии Фрунзе! Даю честное слово коммуниста, что на следующий год я расселю всех из этого дома и поселю туда слушателей Академии.
Она своё слово сдержала. Через два года я поехал учиться на курсы повышения квалификации в Академию. И увидел, что, да, этот дом заселён семьями слушателей Академии имени Фрунзе.
Дипломная работа
В Академии имени Фрунзе у меня сложились очень хорошие взаимоотношения с библиотекой, а в библиотеке – с девушками-библиотекаршами. Они мне дали почитать мемуары Черчилля! Вы их наверняка и не видали. И это естественно. При советской власти их доводили только до членов обкома партии, дальше они не спускались никуда. А я взял очень много из этих мемуаров. И из того, что было в Академии закрыто. А закрыт был свой архив, так как это уже была Академия Генерального штаба, и архивариусом в этой академии был полковник Генштаба царской армии.
Пришёл я к девушкам:
– Девочки, надо что-то почитать такое, что никогда нигде не печаталось.
Они мне сказали:
– Бутылочка коньячка, пара лимончиков. Спуститесь в подвал, вас ждёт полковник такой-то, зовут так-то. Ему такие офицеры, как вы, нравятся.
– Почему?
– Вы придерживаетесь традиций офицеров старой русской армии. Это по нему.
– Мне это самому даже очень нравится.
Купил я, что девушки просили, и в часы по самоподготовке влез в этот подвал с архивами Генштаба. Представился. Полковник царской армии с горечью заметил:
– Вы знаете, что меня удивляет? За всё время, что я здесь работаю, вы первый офицер, который пришёл и поинтересовался тем, что здесь хранится.
– Знаете, господин полковник, это не делает нам чести, совсем не делает нам чести!
– Да, далеко не все это понимают.
– Вы знаете, господин полковник, прежде чем мы с вами начнём, я задам вам вопрос, который меня очень волнует, если вы не возражаете?
Сели мы с ним, выпили по рюмке коньяка, закусили лимончиком.
– У меня единственный вопрос. Нам на лекции преподаватель говорил, что Ленин никакого отношения к руководству войсками Красной Армии в период Гражданской войны не имел. Всем руководил Сталин.
– Это чистейшей воды чепуха! Всеми боевыми действиями руководил лично Ленин.
Пошёл и принёс мне книжку. Книжку написали Тухачевский, Якир и Блюхер.
– Вы эту книжку читаете только здесь и никому не говорите, что её читали. Здесь собраны все распоряжения, которые отдавал Ленин фронтам, дивизиям и так далее. Их скрупулёзно записывали. Вот эти три человека: Блюхер, Тухачевский и Якир.
Просидел я у него часа четыре или пять, не меньше. Листал, читал. Я не изучал конкретно, кто что делал. Меня интересовал сам факт, что было отдано распоряжение, и больше ничего.
– Ну что, спасибо вам. А вы не возражаете, если я к вам ещё загляну?
– Буду искренне рад! Я искренне рад тому, что уже сегодня то, что я знал, передал вам. И надеюсь, что вы кому-то это передадите. То есть я не унесу с собой. Вы же отлично понимаете, что я уйду, больше это никому не надо. Это всё уничтожат как хлам, как мусор. И никто тут больше смотреть ничего не будет.
Все эти примеры, когда я их собрал в систему, сложились в моё собственное представление о ведении боевых действий во время Великой Отечественной войны. Мне стало понятно, что не всегда изложенная нам информация соответствовала действительности. Также на сравнительном анализе писал и дипломную работу. Учился я хорошо, и мне принадлежало право выбора темы для защиты диплома. В списке значилось 1 200 тем. Нас двое таких было: я и ещё однокурсник, только мы имели право выбирать из этого большого количества, остальным темы просто назначали.
Я выбрал тему «Причины неудач Второй ударной армии в боях под Ленинградом». Она же сколько времени не могла прорвать это кольцо блокадное! Мне ребята говорили: «На что тебе эта канитель нужна? Зачем ты лезешь, куда не надо?» Я отвечал: «Нет. Я просто хочу узнать. Почему получилось именно так, что столько времени толклись на одном месте, а прока никакого не было». Однокурсники посоветовали: «Ты пройди вот в этот дом, за который мы воевали с московским парткомом, там сейчас живёт генерал-лейтенант, командующий корпусом, воевавший на этом участке фронта, который входил в состав Второй ударной армии. Он живой и здоровый, но, уже, правда, старый очень. И тебе, может, расскажет, что там к чему и как».
Но прежде чем идти к генералу, я уже побывал в нашем архиве в Подольске. Я истратил на это весь свой личный отпуск 45 суток и 3 месяца, которые мне полагались на диплом. И досконально изучил причины, почему эта армия не имела успеха. Так вот, когда пришёл к этому генерал-лейтенанту, сели мы с ним, выпили. Я обозначил ему, что меня интересует. И он заговорил. Ничего из того, что было мною изучено в сводках и донесениях, не соответствовало тому, что он рассказывал. Абсолютно! А у меня была возможность сравнивать сводки по линии разведки, по линии контрразведки, по линии тыла, политического отдела и разведотдела. То есть все эти бумаги, включая основную оперативную сводку, ложились на один стол, и по ним делалось обобщение. А у меня ещё появилась возможность прочитать немецкие сводки, что в этот день на этом участке фронта творилось, и сравнить с тем, что говорили наши, и что говорили немцы, и как было всё на самом деле.
Получается, когда я обобщил сказанное генералом и свой анализ по сводкам с фронта, то пришёл к одному очень интересному выводу: практически везде присутствовала наша ложь. Сталин отдавал директиву чётко, конкретно, понятно: на данном участке сосредоточить по 220 орудий на 1 километр фронта и выпустить по столько-то снарядов. Период артиллерийской подготовки. Начинаешь проверять сводку: сколько было снарядов по состоянию на этот день? А снарядов было всего-то неприкосновенный запас – НЗ. То есть тот запас, который расходовать нельзя. А как же на артподготовку? Её обозначали. Она должна была быть, например, 4 часа. А что такое 4 часа? Надо по каждому гектару выпустить 50 снарядов. По каждому гектару! А площадь, где должны наступать – 100 гектаров! Значит, всего 5 000 снарядов. А как начинать эту артподготовку, если снарядов всего 200?! Значит, артиллерийская подготовка едва обозначалась, то есть давали немцам понять, что сейчас начнётся наступление. Немцы хорошо построили оборону, положение у них было лучше, чем у нас, на этой местности. Когда начиналась артподготовка, они уходили на обратную сторону высоты в безопасный участок, оборудованный добротными блиндажами, в которых укрывались и пехота, и артиллерия, а после возвращались на передний край и уничтожали нашу пехоту, которая шла на них после так называемой артподготовки.
Защитился я хорошо. А весь этот собранный мною анализ для дипломной работы неожиданно пригодился мне, когда я отбыл по назначению в город Казань.