Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Я подала заявку на вакансию спасателя в бассейне. Если не получится, смогу претендовать на пособие, хотя отец будет не в восторге от того, что я получаю деньги от государства. В итоге я устроилась на неполный рабочий день в офис, редактируя официальные отчеты о лесах, каталась в глуши на лыжах и жалела, что нет времени навестить Келли. Но он был занят: подковывал лошадей и принимал роды у коров.

Алан позвонил в феврале. У него был для меня контрактный проект по изучению влияния прополки (удаления лишних растений) на высокогорные вырубки. Эта работа не приближала к решению интересовавшей меня проблемы, но позволяла развивать исследовательские навыки. Алан сказал, что поможет мне спланировать эксперимент и будет наставником в ходе исследования, но мне нужен помощник для работы в поле.

Я не могла в это поверить. Позвонила маме; она сказала, что в честь такого события запечет двух цыплят.

– Можно нанять Робин, – сказала она, незамедлительно приступив к приготовлению ужина и загремев кастрюлями.

Робин подменяла учителей эпизодически, и ей нужна была работа на лето.

Блестящая идея. Я сообщила новости Келли, и он воскликнул, будто бы пародируя дядю Уэйна:

– Господи Иисусе, Сьюзи! Отличные новости!

Он рассказал, что в Уильямс-Лейк холоднее, чем в заднице белого медведя, но его кузнечный бизнес идет хорошо. Еще лучше то, что у него появилась новая девушка – Тиффани.

Мы с Робин приехали в городок Блю-Ривер. Он был ближе всего расположен к месту нашего эксперимента, который предполагалось проводить в высокогорных лесах хребта Карибу к западу от Скалистых гор. Леса составляли ель Энгельмана и пихта субальпийская. Город возник веком ранее благодаря торговле пушниной и строительству железной дороги и шоссе Йеллоухед, вытеснив народ нлакапамук, который жил здесь по меньшей мере семь тысяч лет. Их переселили в небольшую резервацию, где Блю-Ривер впадает в реку Норт-Томпсон.

Чем я занималась? Руководила экспериментом, в ходе которого пришлось убивать растения, порождая еще один тип вытеснения. Моя работа внезапно стала противоречить моим целям.

Трехсотлетний лес был вырублен несколькими годами ранее. Из-за отсутствия верхнего полога, загораживавшего солнечный свет, здесь в изобилии росли рододендроны с белыми цветками, мензизии, гекльберри черная, крыжовник, бузина и малина. Эти кустарники, раскинув ветви, давали целое море листьев, цветов и ягод. Буйствовали и травы – валериана ситкинская, кастиллея и ландыш. Среди них проросли семена ели голубой. Для увеличения плотности будущего древостоя лесоводы добавили саженцы ели из питомника. Однако высаженные деревца прибавляли всего полсантиметра в год – гораздо меньше, чем необходимо. Многие из елочек погибли, и вырубка была признана «неудовлетворительно восполненной».

Для решения проблемы лесоводы компании планировали распылять гербициды, чтобы уничтожить разросшиеся кустарники и тем самым «освободить» оставшиеся саженцы ели голубой, которые после этого получат весь свет, воду и питательные вещества.

В начале 70-х компания «Монсанто» изобрела гербицид глифосат (торговое название «Раундап»), который убивал естественно выросшие растения, не затрагивая хвойные саженцы.

Раундап стал настолько популярным, что многие люди, не задумываясь, использовали его на своих газонах и в садах; бабушка Уинни была исключением. Идея его применения на лесных насаждениях заключалась в следующем: уничтожение лиственных растений избавит елочки от конкуренции, и тогда компании смогут выполнить свои юридические обязательства по свободно растущим лесам. Деревья примутся расти, как одержимые, и окажутся пригодными для вырубки через сотню лет – гораздо раньше, нежели бы их оставили расти естественным образом, подобно предыдущему древостою. Когда насаждение становится свободно растущим, оно считается хорошо управляемым лесом.

Алан помог мне спланировать эксперимент, чтобы проверить, как объем гербицида влияет на уничтожение местных растений и «освобождение» саженцев от конкуренции в подлеске. Предполагалось, что это повысит приживаемость и скорость роста, и, соответственно, будут соблюдаться стандарты объемов и высоты, а следовательно, и нормативы политики свободного роста. Именно эту задачу мы с Робин стремились решить на вырубке, несмотря на мои дурные предчувствия. Алан тоже был не в восторге от новой политики свободного роста, но проверка, повысит ли уничтожение кустарников продуктивность лесопосадок, входила в его служебные обязанности. Он уже сообщил мне, что считает эту политику ошибочной, однако прежде чем пытаться убедить кого-либо в необходимости перемен, нам требовалось получить подтверждение в виде научных данных, отталкиваясь от того, во что верят власти.

Это означало, что нужно было шаг за шагом выяснять, как разные дозы гербицида влияют на саженцы и растительное сообщество, и сравнивать с другими методами, когда мы используем вместо яда секаторы или ничего не делаем. Это дает возможность проследить, действительно ли уничтожение «нетоварных» растений создает свободно растущее насаждение – более здоровое и продуктивное по сравнению с тем, где остаются местные растения.

С помощью Алана я разработала четыре варианта удаления «лишних» растений – применение трех разных объемов Раундапа (один, три и шесть литров на гектар) и ручная резка. Мы также добавили контрольный участок, на котором кустарники оставались нетронутыми. Чтобы сравнить эти пять методов обработки и найти лучший, планировалось применить каждый по десять раз. Мы взяли пятьдесят круглых участков и случайным образом распределили по ним выбранные методы. Статистик одобрил изображенный на карте план.

Передо мной открылся совершенно новый мир: под руководством Алана я разработала свой первый эксперимент! Хотя я испытывала отвращение к его цели, которая, на мой взгляд, была противоположна тому, как необходимо поступать, я чувствовала, что стала на шаг ближе к овладению навыками, необходимыми для решения загадки моих маленьких пожелтевших саженцев.

Мы с Робин установили палатки в кемпинге на территории муниципалитета Блю-Ривер – ее оранжевая и моя синяя стояли по разные стороны от кострища. Эксперимент занимал несколько недель, поэтому нам было необходимо отдельное жилье, ведь мы были сделаны из одного теста – каждая стремилась защитить свою территорию. Чтобы обустроить жилое пространство, я разместила газовую плитку на срезе ствола, а Робин расставила кастрюли и сковородки на столе для пикника. Она предложила испечь пирог с гекльберри по рецепту бабушки Уинни. Робин любила готовить: научилась, поскольку была старшей дочерью работающей матери. Секрет бабушкиного пирога заключался в том, что она собирала самые сладкие ягоды гекльберри в середине августа, когда они были темно-синими с беловатым налетом, а затем запекала их до корочки с большим количеством масла. Не прошло и часа, как мы наполнили два ведерка, собирая ягоды вдоль тропинок, проходивших через городок. Робин пекла пирог на моей крошечной плитке, а я жарила на костре гамбургеры.

После ужина мы бродили по городку. Прошлой зимой сестра работала поваром в гостинице «Блю-Ривер» – старом двухэтажном деревянном здании со столовой, пивным баром и комнатами для гостей на втором этаже. Когда мы проходили мимо него, она заметила:

– Здесь все любили мои пироги.

После возвращения в кемпинг Робин погрузилась в чтение романа, а я еще побродила в поисках ягод. Выдернув корни одного соснового саженца, я, к своему восторгу, обнаружила букет пурпурных и розовых эктомикоризных корневых кончиков.

Первую неделю мы посвятили организации эксперимента. В соответствии с картой, начерченной нами с Аланом, мы с Робин с помощью компаса и веревки определили центральные точки пятидесяти круглых участков. Диаметр каждого участка составлял около четырех метров, что приблизительно соответствует размеру круга для игры в тетербол^[32]. Центры располагались на расстоянии десяти метров друг от друга, так что итоговая сетка заняла полгектара – сто на пятьдесят метров. Закончив с разметкой, мы провели следующую неделю, определяя количество растений, мхов, лишайников и грибов на каждом участке, чтобы понять, насколько эффективны будут наши методы для их уничтожения.

Спустя несколько дней в пять утра мы отправились распылять гербицид. На последнем повороте я остановилась у веревочного ограждения. Три человека размахивали плакатами, протестуя против применения химикатов. Один активный мужчина знал Робин еще по работе в гостинице «Блю-Ривер». В ходе оживленной дискуссии мы убедили оппонентов, что надеемся продемонстрировать в эксперименте ненужность гербицидов, и это воспрепятствует их использованию. Нас пропустили.

Наступил момент, которого я так боялась. Я безо всяких документов купила несколько литров глифосата в магазине фермерских товаров в Камлупсе. Меня расстраивало то, что любой человек может просто прийти и купить его, однако я радовалась, что мне, по крайней мере, пришлось обращаться за разрешением на его распыление на государственной территории.

Нахмуренная Робин старалась подавить страх. Я отмерила необходимое количество розовой жидкости, залила ее в желто-голубой ранцевый опрыскиватель на двадцать литров и добавила воды, чтобы получить нужную концентрацию. Показала Робин, как надевать респиратор и костюм – такие же, как у меня. Я по-прежнему была младшей сестрой, но направление наших отношений – и то, кто теперь главный – временно изменилось. Робин всю жизнь отвечала за меня, а теперь мне приходилось следить, чтобы она не отравилась.

Робин надела маску и затянула ремешок. Она посмотрела на меня сквозь очки, словно говоря: мне лучше знать, что делать. Ее длинные черные волосы, стянутые позади резинкой, открывали темное угловатое лицо с тонким квебекским носом.

– Тяжелый, – охнула она, взгромоздив на спину неудобный прямоугольный резервуар весом около одиннадцати килограммов, и стала распутывать шланг, ведущий к телескопической штанге.

Я предварительно попрактиковалась в мамином дворе, используя воду, и теперь демонстрировала сестре, как нажимать на рычаг для распыления жидкости.

Бревна и кусты, по которым было легко ориентироваться при подсчете растений, внезапно превратились в полосу препятствий. Очки Робин запотели, и она приглушенно вскрикнула из-под респиратора:

– Я ничего не вижу, Сьюзи!

Как собака-поводырь, я направила ее к первому участку.

Она водила черной штангой, обволакивая смертоносным туманом цветущие рододендроны, и жаловалась, что ей не по себе. Она так же, как и я, не хотела убивать эти растения. Недовольно ворчала на необходимость носить защитный костюм, респиратор и ранец, полный яда.

Чтобы облегчить ее боль, я взяла на себя обработку следующих десяти участков раствором с концентрацией шесть литров на гектар.

В конце дня мы пошли выпить пива в «Блю-Ривер легион». Стены были обиты фиолетовым плюшем, а местные жители сидели на табуретах, обшитых искусственной кожей. Официантка принесла нам пиво без пены, а когда Робин вежливо заметила, что оно уже немного выдохлось, заявила:

– Милочка, у нас тут не подают молочных коктейлей.

За три следующих дня мы аккуратно разбрызгали весь гербицид. На пять с плюсом. Через пару дней вернулись с секаторами и вручную обработали десять выделенных под обрезку участков, оставив последние десять в качестве контрольной (нетронутой) группы. Теперь следовало подождать месяц, чтобы определить эффективность разных методов обработки для уничтожения растительности.

Мне нравилось обучаться проведению экспериментов в лесу, но я ненавидела процесс превращения растений в призраки ради цели управления лесами, которую уже считала ошибочной.

Когда мы вернулись к нашим участкам, оказалось, что рододендроны, мензизии и гекльберри, обработанные самой высокой дозой, пожухли и погибли. Не только кустарники, но и все растения, даже копытень и орхидеи. Лишайники и мхи побурели, грибы сгнили. Некоторые кустарники пытались распуститься снова, однако новые листья оказались желтыми и чахлыми. Ягоды, усеивавшие ветки, опали; птицы их не подбирали. Живыми остались только саженцы ели голубой; на их иголках, все еще бледных и чахлых, кое-где виднелись розовые потеки. Без сомнения, саженцы были ошеломлены лившимися на них потоками света. На сегментах со средней концентрацией яда также погибла большая часть растительности, однако некоторые растения все еще оставались зелеными, потому что при разбрызгивании аэрозоля были укрыты листьями более высоких соседей. На кругах с самой низкой дозой большинство растений сохранилось, но страдало от повреждений. На участках, обработанных секатором, срезанные кустарники уже дали новые побеги, заслонившие саженцы ели. Лучшим методом получения свободно растущей лесопосадки оказалась максимальная доза яда.

Робин едва не плакала, желая выяснить, как глифосат убил растения:

– Я знаю, что мы делали. Но что произошло?

Она всегда несла на себе основную тяжесть наших переживаний, страдая от несправедливости и борясь с ней.

Я не могла смотреть на сестру: плакать вдвоем было бы слишком больно. Эти растения – мои союзники, а не враги. Я перебирала причины своих действий, пытаясь оправдать их. Я хотела научиться проводить эксперименты. Хотела стать лесным детективом. Эксперимент был необходим ради высшего блага, ради спасения саженцев. У меня появятся доказательства неразумности метода, и можно будет предложить властям другие способы помощи саженцам. Я взглянула на пытающуюся выжить дикую малину; ее стебли оголились, согнувшись над несколькими недавно появившимися бледными побегами, но все, что растению удалось сделать – создать крошечную приземную подушечку желтых листьев. Предполагалось, что гербицид не причинит вреда птицам или животным, поскольку воздействовал на фермент выработки белка только трав и кустарников.

Однако грибы сморщились и погибли.

Исчезли наши любимые лисички.

В глубине души я понимала: проблема больных саженцев в том, что они не могут соединиться с почвой. Для этого им нужна помощь грибов. Но даже тогда саженцы все равно будут расти медленно, потому что в этих местах девять месяцев в году лежит снег. И все же я объясняла Робин, что мы пытаемся убить растения, включая кустарники, которые являются хозяевами грибов, способных, на мой взгляд, помочь саженцам. Компании сошли с ума, стремясь с помощью вертолетов накрыть всю провинцию глифосатом. Может быть, наш эксперимент покажет, что этот план не так хорош, как его описывают.

Робин не унималась:

– Глядя на этот хаос, разве не становится очевидно, что все происходящее неправильно?

Вряд ли кто-то мог прийти к выводу, что свободный рост – лучшее решение.

Тем вечером мы чувствовали себя настолько подавленно, что и не вспомнили об ужине. Я забилась в спальный мешок, Робин притихла в своей палатке. Трудно сказать, было ли нам плохо от паров гербицида или от сожаления, что мы сделали с растениями.

Алан покачал головой, услышав, что эффективнее всего с растениями борется самая высокая доза гербицида. В качестве утешения он сказал, что полученные данные пока не доказывают, что уничтожение конкурентов помогает саженцам. Все, что мы знаем – большая доза избавляет от посторонней растительности. Времени на самоедство не было: нам предстояло еще много работы, чтобы распутать сложные взаимоотношения между саженцами и другими растениями.

Теперь, умея проводить эксперимент по «прополке», я получила более серьезный контракт на проверку влияния доз гербицидов и ручной обрезки на уничтожение ольхи ситкинской, ланцетолистной ивы Скулера, березы бумажной и быстрорастущих тополей, а также кипрея с пурпурными цветами, пучков вейника, валерианы ситкинской и прочих местных растений (включая деревья), которые могут помешать росту желанных саженцев – ели голубой, сосны скрученной и пихты Дугласа с мягкими иголками. Эти три хвойных дерева – особенно сосна скрученная – культивировались сейчас практически на всех вырубках провинции, потому что отличались прибыльностью, стойкостью и быстрым ростом. Чем быстрее люди уничтожали докучливые местные деревья и растения, обеспечивая свободный рост, тем быстрее компания выполняла свои обязательства по уходу за лесопосадками.

Закрепление политики свободного роста было равносильно тотальной войне против местных растений и лиственных деревьев. Мы с Робин стали невольными специалистами по вырубке, спиливанию, кольцеванию^[33] и отравлению лиственных деревьев, кустарников, трав, папоротников и прочих ничего не подозревающих организмов в новых лесах провинции. Не имело значения, что эти растения служили гнездами для птиц и пищей для белок, укрытием для оленей и убежищем для медвежат, добавляли питательные вещества в почву и предотвращали эрозию – они просто должны были исчезнуть. Не имел никакого значения тот азот, который вносили в почву ольхи зеленые – ныне вырубленные и сожженные, чтобы освободить место для саженцев. Неважно, что вейник давал тень для молодых ростков пихты Дугласа, которых на открытых вырубках сожгла бы сильная жара. Не имело значения, что рододендроны защищали маленькие саженцы ели голубой от морозов, гораздо более сильных на открытом месте, нежели под резным растительным пологом.

Нет, идея была ясной и простой. Избавьтесь от конкуренции. Как только после уничтожения естественной растительности высвободятся свет, вода и питательные вещества, то экономически выгодные, хвойные деревья поглотят их и пойдут в рост так же быстро, как секвойи. Игра с нулевой суммой. Победитель получает все.

Я была солдатом на войне, в которую не верила. Когда мы начинали эксперимент, мне не давало покоя знакомое чувство вины за то, что я сама стала частью этой проблемы. Но я участвовала в ней ради высшей награды: стать ученым и разгадать, что мешает жить высаженным деревцам.

– Горло болит, – сказала Робин.

Мы возвращались в гостиницу после опрыскивания ольхи в Белго-Крик возле Келоуны, в паре сотен километров к югу от Камлупса. Мы встали в три часа ночи, чтобы опередить жару. Дело было не только в том, что в полдень жарко в защитных костюмах: препарат испарялся с листьев растений, не успевая их убить.

– У меня тоже.

– Думаешь, из-за гербицида?

– Сомневаюсь. Мы же работали с ним все лето. Может быть, у нас тепловой удар.

Вежливый врач в клинике видел, что мы напуганы. Он провел нас в смотровую.

– У вас очень красное горло, – сообщил он Робин, – но гланды не опухли. Что вы делали?

Я объяснила, что мы распыляли глифосат. Робин наградила меня пристальным взглядом, когда он наклонил голову и спросил:

– На вас была маска?

Когда я ответила утвердительно, он попросил показать ее. Я принесла одну из грузовика, доктор открутил черные пластиковые крышки и присвистнул.

– Нет фильтров.

– Что? – удивилась я, с тревогой глядя туда, где должны быть фильтры.

Мы весь день дышали глифосатом. Робин ухватилась за стойку, а мои ноги начали подгибаться.

– Все будет в порядке, у вас просто химический ожог глотки, – объяснил он. – Выпейте по молочному коктейлю, утром станет легче.

Он ободряюще похлопал Робин по плечу и улыбнулся мне, когда мы выскакивали за дверь. Я испугалась не меньше сестры. Когда мы потягивали большие шоколадные коктейли, то в горле становилось прохладнее. К утру болезненные ощущения исчезли.

Август заканчивался, а вместе с ним и последний эксперимент. Через несколько дней Робин уезжала в Нельсон – маленький городок на юго-востоке Британской Колумбии, недалеко от того места, где выросла мама; Робин подменяла учительницу в первом классе и скучала по своему парню Биллу. В тот день она не бросила меня, но это стало последней каплей. Ни одна из нас не забудет о серьезности совершенной ошибки.

Все виды обработки, кроме одного, в итоге не привели к улучшению роста хвойных насаждений; зато, что неудивительно, снизилось разнообразие растительности. Уничтожение березы способствовало росту некоторых пихт, что вопреки ожиданиям привело к гибели еще большего количества пихт. Корни березы, испытывая стресс после обрезки и опрыскивания, не могли противостоять патогенному грибу Armillaria^[34], живущему в почве. Этот гриб заразил страдающие корни березы, а с них перебрался на корни соседних хвойных деревьев. Однако на контрольных участках, где березу не трогали, и она продолжала расти вместе с хвойными деревьями, патоген локализовался исключительно в почве. Береза словно способствовала созданию среды, в которой патоген существовал в равновесии с другими почвенными организмами.

Как долго я смогу продолжать эту возню?

Затем мне улыбнулась удача.

В Лесной службе появилась постоянная должность лесовода-исследователя. Я подала заявление вместе с четырьмя парнями. Из столицы провинции прилетела группа ученых, чтобы проконтролировать строгость и справедливость отбора. Я не могла поверить своему счастью, когда получила эту работу. Алан стал моим непосредственным начальником.

Теперь у меня появилась возможность свободно задавать вопросы, которые я считала важными. Или, по крайней мере, вопросы, в важности которых могла бы попытаться убедить финансирующую организацию. Я могла проводить эксперименты, основываясь на собственном взгляде на рост лесов, а не просто проверять политически ангажированные методы обработки, которые, казалось, подрывали экологию леса, только усугубляя проблемы. Могла, опираясь на свой опыт, проводить научные исследования, которые способствовали бы восстановлению лесов после вырубки. Прошли те дни, когда я тестировала обработку гербицидами. Теперь мне под силу было выяснять, что требуется саженцам от грибов, почвы, других растений и деревьев.

Я получила грант на исследование, в ходе которого планировала установить, необходимо ли саженцам хвойных пород для приживаемости связываться с микоризными грибами в почве. Я добавила еще один аспект – изучение того, насколько им помогают в этом местные растения; для этого я предложила сравнить саженцы, выращиваемые внутри многовидовых сообществ, и саженцы, выращиваемые в одиночестве, на голой земле. Идея этого проекта и успешное получение гранта во многом были обусловлены событиями, происходившими в лесном хозяйстве к югу от границы. В то время Лесная служба США меняла методы, поскольку общественность обеспокоилась фрагментацией лесов и угрозой исчезновения таких видов птиц, как пятнистая неясыть. Ученые признали, что биоразнообразие, включая сохранение грибов, деревьев и диких животных, важно для продуктивности леса.

Может ли один вид процветать сам по себе?

Если смешать саженцы с другими видами, будет ли это способствовать оздоровлению леса? Улучшится ли рост, если высаживать растения вместе с другими или их следует размещать подальше друг от друга, в шахматном порядке?

Возможно, такие тесты помогут мне понять, почему старые пихты субальпийские на возвышенностях и величественные пихты Дугласа, произрастающие ниже, образуют отдельные кластеры. Понять, улучшают ли местные растения, находящиеся рядом с хвойными деревьями, их связь с почвой. Понять, появляются ли у хвойных деревьев более яркие грибы на корневых кончиках, когда они растут рядом с лиственными деревьями и кустарниками.

В качестве тестового вида я выбрала березу бумажную, поскольку с детства знала, что она обогащает почву гумусом, который должен быть настолько же полезен хвойным деревьям, насколько был вкусен в те дни, когда я ела землю. Меня также заинтересовало то, что она, похоже, сдерживает корневые патогены. Только лесозаготовительные компании считали березу нежелательным растением. Остальным она давала прочную водонепроницаемую белую кору, тенистую крону и освежающий сок.

Казалось, эксперимент будет простым.

Боже, меня ожидал сюрприз!

Я планировала проверить, как три доходных вида деревьев – лиственница, кедр, пихта – будут сосуществовать в различных сочетаниях с березой. Я выбрала эти породы в качестве тестовых видов, потому что это жители первичных невырубленных лесов. Я любила кедр за длинные скрученные листья, пихту Дугласа за шелковистые веточки, похожие на ершик, а лиственницу за ее звездчатые иголки, которые окрашиваются в золото, прежде чем осыпаться осенью на лесную подстилку. К этому моменту лесозаготовительная промышленность считала березу одним из самых злостных конкурентов, поскольку предполагалось, что она затеняет заветные хвойные деревья, замедляя их рост. Но если соседство с березовым молодняком полезно для хвойных деревьев, то какие сочетания дадут самые здоровые леса? Три выбранных вида хвойных деревьев различались по степени зависимости от тени березы: от совсем незначительного эффекта для лиственницы с ее звездчатыми иголками до серьезного влияния в случае кедра, пихта находилась где-то посередине. Уже одно это наводило на мысль, что для каждого из видов лучшими окажутся разные комбинации растений.

Я остановилась на проекте, в котором на одном участке береза бумажная сочеталась с пихтой Дугласа, на другом – с кедром красным западным, а на третьем – с лиственницей западной. В третьем случае участок представлял неудачное насаждение на вырубке, где даже сосна скрученная не смогла найти себе пристанище. Такой же эксперимент я собиралась провести на двух других вырубках, чтобы посмотреть, как деревья реагируют на незначительные изменения условий.

Для каждой пары видов я подобрала несколько комбинаций, чтобы сравнить чисто хвойные леса и хвойные деревья с березой в различных пропорциях и при различной плотности, а также проверить мою догадку, что смешанные группы будут лучше расти в определенных конфигурациях – возможно, для лиственницы нужно меньше березы, а для кедра – больше.

Я предполагала, что береза бумажная обогащает почву питательными веществами и служит источником микоризных грибов для хвойных деревьев.

Также мои предыдущие эксперименты показали, что береза каким-то образом защищает хвойные деревья от преждевременной гибели от корневой болезни, вызванной грибами Armillaria.

В общей сложности получилось пятьдесят одно сочетание; для каждого выделили свой участок, разбросав по трем вырубкам.

После сотен дней, проведенных на лесопосадках, экспериментов по «прополке» и наблюдений, как саженцы уживаются с естественной растительностью, я чувствовала, что деревья и другие растения могут каким-то образом определять, насколько близко находятся их соседи, и даже кто они. Молодые сосны, растущие между раскидистыми азотфиксирующими ольхами, протягивали веточки дальше, чем если бы они находились под густым покровом кипрея. Ели прекрасно росли, прижавшись к вечнозеленой гаультерии и подорожникам, но держались подальше от борщевика. Пихты и кедры радовались умеренному покрову березы, но чахли под плотным одеялом дикой малины. Напротив, лиственница демонстрировала лучший рост и наименьшую смертность от корневых болезней, когда березы бумажной по соседству было меньше. Я точно не знала, как растения определяют такие условия, однако опыт подсказывал: сажать тестовые смеси необходимо крайне скрупулезно. Важно соблюдать расстояния между деревьями, а вырубки для максимальной достоверности не должны иметь перепадов высот. Учитывая, что Британская Колумбия – горная провинция, найти три ровных участка было крайне сложно.

Для удобства осмотра корней и контроля, станут ли хвойные деревья лучше соединяться с почвой при соседстве с березой бумажной, я заказала стереомикроскоп и справочник по определению особенностей микоризы и практиковалась на корнях березы и пихты, собранных по дороге домой. Джин закатывала глаза, когда я несла образцы в кладовку, ставшую кабинетом, и подшучивала, если во время приготовления ужина у меня подгорала кастрюля. Моим фирменным блюдом было чили, а ее – спагетти, но ни она, ни я не увлекались кулинарией. Я пропадала в своем примитивном кабинете до полуночи, обрезая кончики корней, делая поперечные срезы и укладывая их на предметные стекла. Вскоре я научилась идентифицировать сети Гартига, пряжки, цистиды и прочие части микоризного кончика корня, которые помогали отличить один вид гриба от другого.

Некоторые виды грибов на пихтах выглядели так же, как грибы на березе бумажной. Если это одни и те же организмы, то, возможно, березовые микоризные грибы перебрались на кончики корней пихты для взаимообогащения. Может быть, в результате такой инокуляции, обмена грибами или симбиоза, молодые высаженные пихты Дугласа не остались с голыми корнями, и им удалось избежать того смертного приговора, который выпал на долю моих пожелтевших саженцев в горах Лиллуэт. Но если пихта нуждается в березе, то береза не вредит пихте, как предполагают лесоводы.

Ровно наоборот.

После нескольких месяцев поисков я нашла три плоские вырубки, все на правительственной территории – места неудачных сосновых лесопосадок, возможно, из-за нарушения биологии почв. На одном из участков я схлестнулась с владельцем ранчо, незаконно пасшим там коров. Он громко протестовал против моей идеи превратить неудачное насаждение в тестовую площадку, утверждая, что имеет право на вырубку, которую обрабатывал в течение многих лет. Он был не в восторге от моего заявления, что я как лесовод-исследователь имею полномочия здесь работать, а он покушается на общественную собственность.

Черт возьми! Только этого мне не хватало.

Подготовка к эксперименту заняла еще несколько месяцев.

Нужно было отметить на земле каждое из восьмидесяти одной тысячи шестисот посадочных мест, но сначала справиться с инфекциями корней на трех вырубках. Пришлось выкорчевать около двадцати тысяч старых пней, потому что корневая гниль, вызванная грибом Armillaria, заражала мертвые корни и, как паразит, распространялась на выжившие деревья. Около тридцати тысяч инфицированных сосен были мертвы, умирали или находились в ужасном состоянии, поэтому их пришлось убрать вместе с инфицированными местными растениями. Кроме того, при работах пострадала лесная подстилка, поскольку бульдозер стаскивал к кромке леса огромные кучи пней, мертвых саженцев и больных растений. Я начинала с чистого листа.

Я не могла решить, на что была похожа территория – на фермерское поле или на поле битвы после того, как с него унесли раненых. Мой исследовательский грант не покрывал установку ограждений для скота, поэтому я нарисовала фальшивую решетку у въезда на участок. Я слышала, что коровы не пересекают линии на дороге, боясь сломать ноги. Это работало первые несколько месяцев. Следующим летом я с бригадой провела месяц под жарким солнцем, кропотливо высаживая саженцы в размеченных местах.

Через несколько недель все саженцы погибли.