Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Глава 6
Здоровье

Как объяснить тот факт, что начиная с конца XVIII века дар жизни доступен все большему числу представителей нашего вида? Угадать ответ помогает сама хронология. В книге «Великий побег» (The Great Escape) Ангус Дитон пишет: «С тех пор как во времена Просвещения люди взбунтовались против авторитетов и начали использовать силу разума для улучшения своей жизни, у них всегда получалось добиться успеха, и едва ли есть сомнения, что они продолжат одерживать победу за победой над силами смерти»^[150]. Растущая продолжительность жизни, которой мы уже успели порадоваться в предыдущей главе, – это трофей, отбитый при разгроме нескольких из этих сил: болезней, голода, войны, насильственных смертей и несчастных случаев. В этой и последующих главах я расскажу историю каждой из этих битв.

На протяжении большей части истории человечества главной силой смерти были инфекционные заболевания – гнусное порождение эволюции в виде крошечных и очень быстро размножающихся организмов, которые обеспечивают свое существование за наш счет, мигрируя от тела к телу благодаря насекомым, червям и телесным выделениям. Эпидемии убивали людей миллионами, стирая с лица земли целые цивилизации, и обрушивались внезапным бедствием на отдельные деревушки. Взять, к примеру, желтую лихорадку – эта переносимая комарами вирусная инфекция получила свое имя по цвету, который приобретала кожа ее жертв незадолго до мучительной смерти. По свидетельству очевидца эпидемии 1878 года в Мемфисе, больные «заползали в щели в нечеловеческих корчах, и тела их находили лишь по смраду гниющей плоти…Тело мертвой матери было распростерто на кровати… все в черной рвоте, напоминающей кофейную гущу… а ее дети катались по полу и стонали»^[151].

Болезни не щадили богатых: в 1836 году обладатель самого большого в мире состояния Натан Майер Ротшильд умер от инфекционного абсцесса. Как и власть имущих: целую череду британских монархов скосили дизентерия, оспа, пневмония, тиф, туберкулез и малярия. Подвластны болезням были и американские президенты: Уильям Генри Гаррисон заболел вскоре после своей инаугурации в 1841 году и умер от септического шока спустя тридцать один день, а Джеймс Полк пал жертвой холеры через три месяца после ухода с поста в 1849-м. Еще совсем недавно, в 1924 году, шестнадцатилетний сын действующего тогда президента Калвина Кулиджа умер от воспаления мозоли, которую он заработал во время игры в теннис.

Неизменно изобретательный Homo sapiens долго пытался бороться с заболеваниями посредством разных форм шарлатанства: он молился, приносил жертвы, пускал кровь, ставил банки, употреблял токсичные металлы и гомеопатию, а также насмерть давил куриц о больные части тела. Но начиная с конца XVIII века, когда была изобретена вакцинация, и все быстрее в XIX веке, с распространением микробной теории заболеваний, ход битвы начал меняться. Мытье рук, акушерство, истребление комаров и особенно защита питьевой воды путем создания городских канализационных систем и хлорирования водопроводной воды привели в итоге к спасению миллиардов жизней. До начала XX века города утопали в экскрементах, вода в их реках и озерах была густой от нечистот, а их жители пили и использовали для стирки вонючую коричневую жидкость^[152]. Причиной эпидемий считались «миазмы» – зловонный воздух, до тех пор пока первый в мире эпидемиолог Джон Сноу (1813–1858) не установил, что заболевшие холерой лондонцы брали воду из трубы, которая начиналась ниже по течению от места, где сливали нечистоты. Сами доктора были в прошлом огромной угрозой здоровью: они переходили из прозекторской прямо в смотровой кабинет в черных халатах, покрытых засохшей кровью и гноем, осматривали раны пациентов немытыми руками и зашивали их нитками, которые держали в петлицах, пока Игнац Земмельвейс (1818–1865) и Джозеф Листер (1827–1912) не обучили их дезинфицировать руки и инструменты. Антисептика, анестезия и переливание крови позволили хирургии начать лечить, вместо того чтобы мучить и калечить, а антибиотики, антитоксины и прочие бессчетные достижения медицины еще дальше отбросили натиск заразы.

Грех неблагодарности, может, и не попал в семь верхних строчек хит-парада, но, по Данте, он все же обрекает грешника на девятый круг ада. Там и рискует оказаться интеллектуальная культура периода после 1960-х годов, напрочь забывшая имена победителей болезней. Причем так было не всегда. В моем детстве популярным жанром детской литературы были героические биографии таких пионеров медицины, как Эдвард Дженнер, Луи Пастер, Джозеф Листер, Фредерик Бантинг, Чарльз Бест, Уильям Ослер или Александр Флеминг. 12 апреля 1955 года группа ученых объявила о том, что созданная Джонасом Солком вакцина против полиомиелита – недуга, который уносил тысячи жизней каждый год, парализовал будущего президента Франклина Рузвельта и заточил множество детей в аппараты искусственного дыхания, известные как «стальные легкие», – доказала свою безопасность. В посвященной истории этого открытия книге Ричард Картер пишет, что в тот день «люди соблюдали минуты молчания, звонили в колокола, сигналили клаксонами, включали заводские гудки, запускали фейерверки… уходили раньше с работы, закрывали школы или устраивали в них шумные собрания, произносили тосты, обнимали детей, посещали церковные службы, улыбались незнакомцам и прощали врагов». Мэрия Нью-Йорка предложила Солку провести по улицам города торжественный парад в его честь, но тот вежливо отказался^[153].

Как часто вы в последнее время вспоминали имя Карла Ландштейнера? Кого-кого? Он один спас миллиард жизней, открыв группы крови. А как насчет героев, перечисленных ниже?

Исследователи, давшие эти осторожные оценки, говорят о более чем пяти миллиардах жизней, спасенных в общей сложности (на данный момент) примерно сотней выбранных ими ученых^[154]. Разумеется, истории о героях не дают должного представления о том, как на самом деле работает наука. Ученые стоят на плечах гигантов, сотрудничают большими группами, трудятся в безвестности и постепенно накапливают идеи благодаря международным сетям обмена информацией. Однако вне зависимости от того, игнорируем ли мы в таких случаях ученых или саму науку, тот факт, что мы забываем открытия, изменившие нашу жизнь к лучшему, говорит о некой неспособности адекватно оценивать современное состояние человечества.

Поскольку я психолингвист и автор целой книги о прошедшем времени, мой любимый пример относится к области истории английского языка^[155]. Это первое предложение одной из статей «Википедии»: «Натуральная оспа была инфекционным заболеванием, которое вызывалось вирусами Variola major и Variola minor».

Да, «оспа была». Эта болезнь получила свое название из-за болезненных пустул, которые покрывали кожу, рот и глаза пациента, и только в XX веке от нее умерло более трехсот миллионов человек – но теперь она прекратила свое существование. (Последний случай заражения был зарегистрирован в Сомали в 1977 году.) За этот невероятный моральный триумф нам нужно поблагодарить, среди прочих, Эдварда Дженнера, который изобрел вакцинацию в 1796 году, Всемирную организацию здравоохранения, которая в 1959 году поставила перед собой смелую цель искоренить болезнь, и Уильяма Фэйги, который догадался, что для достижения этого результата достаточно вакцинировать небольшие, но тщательно отобранные группы уязвимого населения. В книге «Все к лучшему» (Getting Better) экономист Чарльз Кенни пишет:

Общая стоимость программы за десять лет… составила примерно 312 млн долларов – около 32 центов на каждого жителя тех стран, где встречалась болезнь. Программа искоренения оспы стоила примерно столько же, сколько пять современных голливудских блокбастеров, или крыло бомбардировщика B-2, или чуть меньше одной десятой стоимости недавно построенного в Бостоне грандиозного автомобильного тоннеля. Как бы мы ни восхищались преображением бостонской набережной, формами бомбардировщика-невидимки и актерской игрой Киры Найтли в «Пиратах Карибского моря» или даже гориллы в «Кинг-Конге», – кажется, вложения в борьбу с оспой все-таки стоили того^[156].

 

Хоть я и живу на набережной Бостона, я вынужден с ним согласиться. Но это колоссальное достижение было только началом. «Википедия» пишет в прошедшем времени и про чуму крупного рогатого скота, которая обрекала на голод миллионы крестьян и кочевников-скотоводов на всем протяжении истории. Еще четырем источникам бедствий в развивающихся странах вот-вот придет конец. Джонас Солк не дожил до того момента, когда Глобальная инициатива по ликвидации полиомиелита достигла своей цели: в 2016 году число случаев заболевания составило всего тридцать семь в трех странах (Афганистан, Пакистан и Нигерия). Это самый низкий показатель в истории, а в 2017 году он пока что еще ниже^[157]. Дракункулез – болезнь, вызываемая червем-паразитом длиной до 90 сантиметров, который селится в нижних конечностях жертвы и с дьявольской хитростью образует болезненный гнойник. Когда страдалец опускает ногу в водоем в надежде на облегчение, гнойник прорывается, червь высовывается наружу и выпускает в воду тысячи личинок. Потом эту воду пьют другие люди, и таким образом цикл замыкается. Единственный метод лечения заключается в постепенном вытягивании червя наружу, что занимает от нескольких дней до нескольких недель. Однако благодаря тридцатилетней кампании Центра Картера, который распространяет информацию о болезни и борется за чистоту питьевой воды, число случаев дракункулеза сократилось с 3,5 миллиона в двадцати одной стране в 1986 году до всего двадцати пяти в трех странах в 2016-м (и всего трех в одной стране в первой четверти 2017-го)^[158]. Слоновой болезни, речной слепоте и ослепляющей трахоме – уже по названиям можно догадаться, какие жуткие у них симптомы, – к 2030 году с большой вероятностью тоже будут давать определения в прошедшем времени. Под прицелом эпидемиологов сейчас находятся корь, краснуха, тропический сифилис, сонная болезнь и анкилостомоз^[159]. (Отметят ли какую-нибудь из этих побед минутами молчания, звоном колоколов, сигналами клаксонов, улыбками незнакомцам и прощением врагов?)

Резко сокращается распространенность даже тех болезней, которые пока не поддаются полной ликвидации. В период с 2000 по 2015 год число смертей от малярии (которая в прошлом убила каждого второго из когда-либо живших людей) уменьшилось на 60 %. Всемирная организация здравоохранения поставила задачу снизить этот показатель еще на 90 % к 2030 году и сократить число стран, в которых заболевание имеет эндемический характер, с девяноста семи до тридцати пяти (как это произошло, например, в США, где малярия до 1951 года была эндемической болезнью)^[160]. Фонд Билла и Мелинды Гейтс планирует и вовсе искоренить это заболевание^[161]. Как мы видели в главе 5, в 1990-е эпидемия СПИДа в Африке серьезно отбросила назад прогресс в увеличении ожидаемой продолжительности жизни, но уже в следующем десятилетии ситуация изменилась. Общемировая детская смертность от этого заболевания снизилась вдвое, вдохновив ООН в 2016 году принять план по прекращению эпидемии СПИДа к 2030 году (хотя ВИЧ, вирус иммунодефицита человека, не обязательно будет искоренен)^[162]. Рис. 6–1 показывает, что в период с 2000 по 2013 год в мире значительно сократилось число детей, умирающих от пяти наиболее смертоносных инфекционных заболеваний. В общей сложности с 1990 года успехи в борьбе с эпидемиями сохранили жизни более чем ста миллионам детей^[163].

А самый амбициозный план разработала группа экспертов по общественному здоровью под руководством экономистов Дина Джемисона и Лоуренса Саммерса: их «великая конвергенция в глобальном здравоохранении» должна привести к 2035 году к тому, что смертность от инфекционных заболеваний, а также материнская и детская смертность во всем мире снизятся до нынешнего уровня самых здоровых стран со средним уровнем дохода^[164].

РИС. 6–1. Детская смертность от инфекционных заболеваний, 2000–2013

Источник: Справочная группа по детской эпидемиологии Всемирной организации здравоохранения, Liu et al. 2014, дополнительное приложение

Какими бы блистательными ни были победы над инфекционными заболеваниями в Европе и Америке, наблюдаемый нами сегодня прогресс в охране здоровья беднейших слоев населения земного шара еще более поразителен. Отчасти это объясняется экономическим развитием (глава 8), поскольку более богатый мир – это мир более здоровый. Другая причина – расширение круга сопереживания; именно сопереживание побуждает мировых лидеров вроде Билла Гейтса, Джимми Картера и Билла Клинтона стремиться оставить будущим поколениям здоровье бедного населения далеких стран, а не роскошные сооружения у себя на родине. Даже самые ярые критики Джорджа Буша-младшего хвалили его политику, направленную на борьбу со СПИДом в Африке, которая спасла миллионы жизней.

Но самым главным фактором стала наука. «Знания первостепенны, – пишет Дитон. – Доход, хотя он важен и сам по себе, и как компонент благополучия… не является залогом благополучия»^[165]. Плоды науки включают не только высокотехнологичные медикаменты вроде вакцин, антибиотиков, антиретровирусных препаратов и таблеток для дегельминтизации. Среди них есть и идеи – эти идеи могут внедряться за гроши или казаться очевидными по прошествии времени, но при этом спасать миллионы жизней. К примеру, это кипячение, фильтрация и хлорирование воды, мытье рук, добавление йода в рацион беременных женщин; грудное вскармливание и тактильный контакт с младенцами; испражнение в уборных, а не на улицах, в полях и у водоемов; защита спящих детей пропитанными инсектицидами москитными сетками и лечение диареи раствором соли и сахара в чистой воде. В то же самое время плохие идеи поворачивают прогресс вспять – так, организации «Талибан»^[166] и «Боко харам» (запрещена в РФ) распространяют конспирологическую теорию, что вакцинация делает бесплодными девочек-мусульманок, а влиятельные американские активисты отстаивают идею, что прививки вызывают аутизм. Дитон замечает, что даже та идея, которая легла в основу Просвещения – знания могут улучшать нашу жизнь, – может сойти за настоящее откровение в тех регионах мира, где люди смирились со своим плохим самочувствием и не подозревают, что изменения в сфере институтов и норм способны его поправить^[167].

Глава 7
ЕДА

Помимо старения, деторождения и инфекционных заболеваний, у эволюции и энтропии нашлась для нас еще одна злая шутка: постоянная потребность в энергии. Массовый голод издавна был частью человеческой судьбы. Ветхий Завет рассказывает о семи годах голода в Египте; в Новом Завете Голод – один из четырех всадников Апокалипсиса. Даже в середине XIX века неурожай мог обернуться внезапной катастрофой для самых благополучных уголков планеты. Йохан Норберг цитирует детские воспоминания современника одного из своих предков о зиме 1868 года в Швеции:

Мы то и дело замечали, что мать тайком плачет – для матери это непростое испытание, когда ей нечем накормить собственных детей. Часто можно было видеть, как исхудавшая, измученная голодом детвора бродила от фермы к ферме, выпрашивая хотя бы пару хлебных корочек. Однажды к нам пришло трое; они плакали и молили дать им что-нибудь, лишь бы утолить муки голода. Нашей матери со слезами на глазах пришлось сказать им, что у нас есть только крохи хлеба, которые нужны нам самим. Когда мы, дети, увидели страдание в их молящих глазах, мы разревелись и стали просить мать поделиться с ними хотя бы этими крохами. Она неохотно согласилась, и чужие дети, с жадностью проглотив еду, направились к следующей ферме, до которой было неблизко. Назавтра всех троих нашли мертвыми между нашей фермой и соседской^[168].

 

Историк Фернан Бродель документально показал, что до начала Нового времени Европа страдала от голода каждые несколько десятилетий^[169]. В отчаянии крестьяне собирали недозревшее зерно, ели траву и человеческую плоть или стекались в города, где попрошайничали на улицах. Даже в лучшие времена многие получали большую часть калорий из хлеба и жидкой каши, и едва ли в достатке: экономист Роберт Фогель писал в книге «Избавление от голода и преждевременной смерти, 1700–2100» (The Escape from Hunger and Premature Death, 1700–2100), что «энергетическая ценность среднего рациона во Франции начала XVIII века была такой же, как в 1965 году в Руанде – на тот момент самой голодающей стране мира»^[170]. Многие из тех, кто не голодал, были слишком слабы для работы, что обрекало их на нищету. Голодные европейцы тешили себя кулинарной порнографией, вроде рассказов о стране Кокань, где на деревьях растут блины, улицы вымощены булками, жареные поросята разгуливают с воткнутыми в спину ножами, чтобы их было легче резать, а вареная рыба сама выпрыгивает из воды людям под ноги.

Сегодня мы сами живем в Кокани и наша проблема – не недостаток, а избыток калорий. Как подметил комик Крис Рок, «это первое в истории общество, в котором толстеют бедняки». С типичной для «первого мира» неблагодарностью критики современного общества (когда они не заняты борьбой с фэтшеймингом, стандартами худобы в модельном бизнесе или расстройствами пищевого поведения) возмущаются эпидемией ожирения с пылом, более уместным в случае массового голода. Ожирение, несомненно, проблема общественного здравоохранения, но по историческим меркам иметь такую проблему довольно приятно.

Что же происходит в остальном мире? Массовый голод, который на Западе часто ассоциируют с Африкой и Азией, определенно перестал быть приметой современности. Индия и Китай испокон веков были уязвимы для голода, поскольку основным продуктом питания для миллионов людей там был рис, полив которого зависел от переменчивых муссонов и ненадежных оросительных систем; кроме того, его нужно было перевозить на огромные расстояния. Бродель цитирует воспоминания голландского купца, который оказался в Индии во время голода 1630–1631 годов:

«Люди бродят тут и там, – пишет он, – не имея пристанища, покинув свой город или свою деревню. Их состояние видно сразу же: глубоко запавшие глаза, бесцветные губы, покрытые пеной, иссохшая кожа, под которой проступают кости, живот, висящий словно пустой мешок. Иные плачут или воют от голода. Другие в агонии валяются на земле». К этому добавляются обычные драмы: оставление жен и детей, продажа детей родителями, или же родители, чтобы выжить, продают себя сами, коллективные самоубийства… Изголодавшиеся люди вскрывают животы мертвых или умирающих «и поедают их внутренности». Наш купец продолжает: «Сотни и сотни тысяч людей умирали, так что страна была вся покрыта трупами, остававшимися без погребения. От них шло такое зловоние, что воздух был наполнен и заражен им… в одной деревне человечина продавалась на рынке»^[171][172].

Однако за последнее время мир добился еще одного удивительного и мало кем замеченного достижения: несмотря на бурный рост населения, развивающиеся страны теперь способны себя прокормить. Самый очевидный пример – Китай, где 1,3 миллиарда населения в среднем имеет доступ к 3300 килокалориям на человека в день, что по нормам правительства США соответствует потребностям высокоактивного молодого мужчины^[173]. Миллиард жителей Индии получает в среднем по 2400 килокалорий в день – это норма для высокоактивных молодых женщин и активных мужчин среднего возраста. В Африке средний для континента показатель находится посередине – 2600 килокалорий^[174]. Рис. 7–1, на котором представлено количество килокалорий, доступных населению очень разных развитых и развивающихся стран, а также мира в целом, демонстрирует тенденцию, знакомую нам по предыдущим графикам: повсеместная нужда до XIX века, затем стремительный рост в Европе и Соединенных Штатах на протяжении последующих двух веков и, наконец, последние десятилетия, когда развивающиеся страны сокращают разрыв.

РИС. 7–1. Средняя энергетическая ценность дневного рациона, 1700–2013

Источники: США, Англия и Франция: Our World in Data, Roser 2016d, на основании данных Fogel 2004. Китай, Индия и мир: Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН, www.fao.org/faostat/en/#data

Показатели на рис. 7–1 представляют собой среднее арифметическое, и они могли бы давать неверное представление о человеческом благополучии, если бы росли только за счет богатых людей, которые едят все больше и больше (если бы не толстел никто, кроме Мамы Касс^[175]). К счастью, эти цифры отражают рост доступности продовольствия для представителей самых разных социальных слоев, в том числе и беднейших. Когда недоедают дети, замедляется их физическое развитие, и на протяжении жизни они больше других подвержены риску заболеваний и смерти. Рис. 7–2 показывает долю детей с задержкой роста в нескольких характерных для своих регионов странах, для которых мы имеем данные за наиболее длительный период. Хотя доля таких детей в бедных странах вроде Кении или Бангладеш все еще чудовищно велика, мы видим, что за последние два десятилетия она сократилась вдвое. Еще больших успехов добились такие страны, как Колумбия и Китай, где не так давно доля детей с задержкой роста тоже была довольно высока.

РИС. 7–2. Задержка роста среди детей, 1966–2014

Источник: Our World in Data, Roser 2016j, на основании данных Всемирной организации здравоохранения, http://www.who.int/nutrition/nlis/en/

Рис. 7–3 предлагает еще один взгляд на то, как мир накормил голодающих. Там показана доля недоедающих (то есть получающих недостаточно еды на протяжении года или более) в пяти регионах третьего мира и в развивающихся странах в целом. В развитых странах, данные по которым не представлены, эта доля не поднималась выше 5 % за весь рассматриваемый период, что статистически неотличимо от нуля. Хотя 13 % недоедающих людей в развивающихся странах – это все еще слишком много, но это уже не 35 %, как было сорок пять лет назад, и не 50 % – а именно таким был усредненный показатель для всего мира в 1947 году (который тут тоже не показан)^[176]. Учтите, что эти цифры – лишь выраженные в процентах доли. Население земного шара за эти семьдесят лет выросло на почти пять миллиардов человек, то есть мир не только сокращал долю голодающих, но и обеспечивал продовольствием миллиарды новых ртов.

РИС. 7–3. Недоедание, 1990–2015

Источник: Our World in Data, Roser 2016j, на основании данных Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, http://www.fao.org/economic/ess/ess-fs/ess-fadata/en/

Все реже встречается не только хроническое недоедание, но и массовый голод – бедствие, которое уносит людские жизни в огромных количествах и приводит к многочисленным случаям истощения (состояния, при котором вес больного опускается на два стандартных отклонения ниже среднего) и квашиоркора (недостатка белков, от которого вздувается живот, как у детей на фотографиях, ставших символами голода)^[177]. На рис. 7–4 показана смертность среди населения Земли в результате массового голода для каждого десятилетия за последние 150 лет.

В 2000 году экономист Стивен Деверо так охарактеризовал прогресс, достигнутый человечеством в XX веке:

Уязвимость к массовому голоду была фактически устранена во всех регионах, кроме Африки… В Азии и Европе голод как проблема эндемического характера остался в прошлом. От мрачного клейма «голодного края» избавились Китай, Россия, Индия и Бангладеш. С 1970-х годов эта проблема существует только в Эфиопии и Судане.

[Кроме того,] была разорвана связь между неурожаем и голодом. Все недавние продовольственные кризисы, связанные с засухами или наводнениями, были оперативно разрешены совместными усилиями местных властей и международных гуманитарных организаций…

Если эта тенденция сохранится, то XX век станет последним столетием, когда десятки миллионов людей гибли от отсутствия доступа к продовольствию^[178].

РИС. 7–4. Смертность из-за массового голода, 1860–2016

Источники: Our World in Data, Hasell & Roser 2017, на основании данных Devereux 2000; Ó Gráda 2009; White 2011, Международная база данных о стихийных бедствиях, http://www.emdat.be/; и другие источники. Определение понятия «массовый голод» взято из Ó Gráda 2009

Пока что эта тенденция в самом деле сохраняется. Голод все еще встречается (в том числе среди беднейшего населения развитых стран), а массовый голод имел место в 2011 году в Восточной Африке, в 2012 году в Сахеле и в 2016 году в Южном Судане, наряду с близкими к массовому голоду ситуациями в Сомали, Нигерии и Йемене. Но по числу жертв эти кризисы несравнимы с регулярными бедствиям предыдущих веков.

Всего этого не должно было произойти. В 1798 году Томас Мальтус объяснил, что частые в его эпоху случаи массового голода неизбежны и что дальше будет только хуже:

Если численность населения не контролировать, она растет в геометрической прогрессии. Средства существования увеличиваются только в арифметической прогрессии. Даже поверхностное знание математики покажет превосходство первой силы над второй.

Тем самым он хотел сказать, что попытки накормить голодных приведут к еще большей беде, поскольку те народят еще больше детей, которые в свою очередь будут обречены на голод.

Не так давно мальтузианский подход казался влиятельным, как никогда. В 1967 году Уильям и Пол Пэддоки выпустили книгу «Голод 1975!» (Famine 1975!), а в 1968-м Пол Эрлих написал труд под названием «Популяционная бомба» (The Population Bomb), в котором провозгласил, что «битва за то, чтобы накормить все человечество, окончена», и предсказал, что к 1980 году от голода умрут шестьдесят пять миллионов американцев и четыре миллиарда прочих жителей планеты. Читатели журнала The New York Times Magazine познакомились с военно-медицинским термином «триаж» (экстренная сортировка раненых на тех, кого можно спасти, и тех, кто обречен) и достойными философского семинара рассуждениями на тему того, допустимо ли с моральной точки зрения выбросить кого-то за борт с переполненной шлюпки, чтобы она не перевернулась и не погибли все^[179]. Эрлих и прочие защитники окружающей среды требовали прекращения продовольственной помощи безнадежным, по их мнению, странам^[180]. Роберт Макнамара, президент Всемирного банка с 1968 по 1981 год, препятствовал финансированию любых инициатив в области здравоохранения, «если вопрос не касался непосредственно контроля над численностью населения, поскольку медицина способствует снижению смертности и, как следствие, бесконтрольному демографическому росту». Программы по ограничению рождаемости в Индии и Китае (особенно китайская политика «одна семья – один ребенок») подталкивали женщин к стерилизации, абортам и болезненной установке внутриматочных спиралей, которые увеличивают риск инфекционного воспаления^[181].

Где же в математику Мальтуса вкралась ошибка? Если посмотреть на первую кривую из его утверждения, то, как мы уже знаем, она не обязательно бесконечно растет в геометрической прогрессии, так как при повышении своего достатка люди заводят меньше детей, не опасаясь за их выживание. В то же время массовый голод не очень надолго замедляет рост населения. В такие периоды в первую очередь гибнут дети и старики, а когда условия нормализуются, выжившие быстро восстанавливают демографическую ситуацию^[182]. Как говорил Ханс Рослинг, «нельзя остановить рост населения, позволив умереть бедным детям»^[183].

Если же мы посмотрим на вторую кривую, выяснится, что производство продуктов питания может расти в геометрической прогрессии, если мы применяем знания, чтобы увеличить полезную отдачу от каждого участка земли. С момента зарождения сельского хозяйства десять тысяч лет назад люди с помощью селекции генетически модифицировали растения и животных так, чтобы их было как можно проще разводить и употреблять в пищу и чтобы нам доставалось как можно больше калорий и как можно меньше токсинов. Дикий предшественник кукурузы был травой с несколькими жесткими зернами; дикая морковь на вид и на вкус напоминала корень одуванчика; дикие предшественники многих фруктов были горькими, едкими и твердыми как камень. Сообразительные крестьяне совершенствовали ирригацию, сельскохозяйственные орудия и органические удобрения, но последнее слово все равно оставалось за Мальтусом.

Только в эпоху Просвещения и промышленной революции люди поняли, как выгнуть эту кривую резко вверх^[184]. В «Путешествиях Гулливера» Джонатана Свифта (1726) король Бробдингнега в разговоре с главным героем так описывает этот моральный императив: «…всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумеет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине большую услугу, чем все политики, взятые вместе»^[185]. Вскоре после этого, как видно на рис. 7–1, колосьев в самом деле стали выращивать больше – это стало результатом так называемой аграрной революции в Британии^[186]. Вслед за севооборотом и усовершенствованием плугов и сеялок пришла механизация, когда ископаемое топливо заменило мышечную силу человека и животных. В середине XIX века двадцать пять работников могли собрать и вымолотить тонну зерна в день; сегодня один человек за рулем зерноуборочного комбайна делает это за шесть минут^[187].

Машины решают и другую проблему, по определению присущую продовольствию. Как знает любой садовод, в августе созревает одновременно много кабачков, но потом они быстро гниют или их съедают вредители. Железные дороги, каналы, грузовики, зернохранилища и холодильники сглаживают пики и провалы в предложении, а информация, заложенная в ценах, помогает добиться его равновесия со спросом. Но поистине колоссальный прорыв совершила химия. Буква N в слове SPONCH – акрониме, по которому в американских школах учат запоминать химические элементы в составе наших тел, – соответствует азоту, важнейшему ингредиенту белков, ДНК, хлорофилла и молекулярного аккумулятора энергии АТФ. Атомы азота в огромном количестве присутствуют в воздухе, но там они связаны по два (отсюда химическая формула N₂), и их сложно разделить, чтобы растения могли их использовать. В 1909 году Карл Бош доработал изобретенный Фрицем Габером процесс по вытягиванию азота из воздуха при помощи метана и водяного пара. В результате в промышленных масштабах получаются удобрения, которые можно использовать вместо огромного количества птичьего помета, ранее требовавшегося для возвращения азота в истощенную почву. Два этих химика возглавляют список ученых XX века, спасших наибольшее число жизней в истории, с показателем 2,7 миллиарда человек^[188].