Будет кровь

– Ну… я бы часто сюда приезжал, – ответил я, но его вопросы (и упоминание о маме) заставили меня призадуматься.

– Я хотел начать с чистого листа, – сказал мистер Харриган. – Как человек, проживший всю жизнь в большом городе… Я вырос в Бруклине, который еще не превратился… я даже не знаю, в этакий цветочный горшок… Как бы там ни было, мне хотелось сбежать из Нью-Йорка и дожить свой век в тишине и покое. Я хотел поселиться где-нибудь в глуши, но не в туристической глуши вроде Камдена, Кастина или Бар-Харбора. Я выбирал городок, где до сих пор полно гравийных дорог.

– Тут вы не ошиблись, – заметил я.

Он рассмеялся и взял еще одно печенье.

– Я рассматривал разные варианты… Обе Дакоты… Небраску… но в итоге решил, что это все-таки далековато. Мой референт показал мне много фотографий маленьких городков в Мэне, Нью-Хэмпшире и Вермонте, и я выбрал вот этот дом. Потому что он стоит на холме. Красивые виды со всех сторон… Красивые, но не впечатляющие. Впечатляющие виды привлекают туристов, чего мне как раз не хотелось. Мне здесь нравится. Нравятся тишина и покой, нравятся здешние люди. И ты тоже мне нравишься, Крейг.

Мне было радостно это услышать.

– И еще кое-что. Не знаю, что ты читал обо мне, о моей, так сказать, трудовой карьере, но если что-то читал… или прочтешь в будущем, ты увидишь, что многие держатся мнения, будто я был жестким, безжалостным человеком, когда поднимался по «лестнице к успеху», как ее называют завистливые, недалекие люди. Это мнение появилось не на пустом месте. Я нажил немало врагов, и я этого не скрываю. Бизнес во многом подобен футболу, Крейг. Если надо сбить наземь соперника, чтобы прорваться к воротам, то сбивай и не думай, иначе за каким чертом ты вышел на поле? Но когда матч завершен… а мой матч завершен, хотя я и стараюсь держать руку на пульсе… Так вот, когда матч завершен, ты снимаешь футбольную форму и идешь домой. Теперь мой дом здесь. В этом непримечательном уголке сельской Америки, где один супермаркет на весь городок и всего одна школа, которая, как я понимаю, скоро и вовсе закроется. Меня никто не беспокоит. Никто не заглядывает «на минутку, чтобы пропустить по стаканчику». Мне больше не надо ходить на деловые обеды, где всем всегда от меня что-то нужно, всегда. Меня не зовут на заседания совета директоров. Мне не надо присутствовать на унылых благотворительных мероприятиях, где царит смертная скука. В пять утра меня не будят мусоровозы, громыхающие по Восемьдесят первой улице. Здесь меня похоронят, на Ильмовом кладбище, среди ветеранов Гражданской войны, и мне не придется подключать свои связи или давать взятку какому-нибудь заведующему по могилам, чтобы купить хороший участок. Я ответил на твой вопрос?

И да, и нет. Он так и оставался для меня загадкой, до самого конца. И даже после. Но, наверное, так всегда и бывает. Наверное, по большому счету мы все одиноки. Либо по собственной воле, как мистер Харриган, либо просто потому, что так устроен наш мир.

– Вроде да, – сказал я. – По крайней мере вы не уехали в Северную Дакоту. Чему я очень рад.

Он улыбнулся.

– Я тоже. Возьми еще печенье, съешь по дороге домой. И передай от меня привет отцу.

* * *

Из-за сокращения городского бюджета наша школа в Харлоу закрылась в июне 2009-го, и в восьмой класс я пошел в среднюю школу в Гейтс-Фоллзе, на другом берегу реки Андроскоггин, где вместо двенадцати у меня сразу стало больше семидесяти одноклассников. В то лето я впервые в жизни поцеловался с девчонкой: не с Марджи, а с ее лучшей подругой Реджиной. В то лето не стало мистера Харригана. Это я его нашел.

Я видел, что он сильно сдал за последнее время, у него появилась одышка, он стал все чаще дышать кислородом из баллона, который теперь постоянно держал рядом со своим любимым креслом, но я связывал это с издержками возраста, а в остальном ничто не предвещало беды. День накануне был самым обычным. Я прочел две главы из «Мактига» (я сам попросил почитать еще что-нибудь из романов Фрэнка Норриса, и мистер Харриган согласился) и полил комнатные растения. Пока я их поливал, мистер Харриган проверял почту на телефоне.

Оторвав взгляд от экрана, он посмотрел на меня и сказал:

– Люди уже просекли, что к чему.

– В чем?

Он поднял руку с айфоном:

– Вот в этом. Они поняли, что это значит. И чего с его помощью можно добиться. Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю». Вот она, точка опоры.

– Круто, – сказал я.

– Я только что стер три письма с рекламой разных товаров и почти дюжину писем с политической агитацией. Вне всяких сомнений, адрес моей электронной почты был продан куда-то на сторону. Точно так же, как некоторые журналы продают адреса своих подписчиков.

– Хорошо, что им неизвестно, кто вы такой, – сказал я.

Для электронного адреса мистер Харриган взял себе ник (ему очень нравилось иметь ник) pirateking1. Король пиратов.

– Если кто-то отслеживает мои поисковые запросы, им совершенно не важно, кто я такой. Они выясняют мои интересы и шлют мне рекламу сообразно этим интересам. Мое имя для них ничего не значит. В отличие от моих интересов.

– Да, спам жутко бесит, – согласился я и пошел на кухню, чтобы опорожнить лейку и убрать ее на веранду.

Когда я вернулся в гостиную, мистер Харриган прижимал к лицу кислородную маску и глубоко дышал.

– Это ваш лечащий врач прописал вам дышать кислородом? – спросил я.

Он отнял от лица маску и сказал:

– У меня нет лечащего врача. Когда человеку уже хорошо за восемьдесят, ему можно есть сколько угодно рубленой солонины и ему не нужны никакие врачи, если только у него нет рака. В этом случае врач пригодится, чтобы выписывать обезболивающие. – Его мысли явно были заняты чем-то другим. – Скажи-ка мне, Крейг, ты не подумывал об «Амазоне»? Я имею в виду интернет-магазин.

Я знал, что такое «Амазон». Папа там иногда кое-что покупал, но мне даже в голову не приходило задуматься об «Амазоне». Я так и сказал мистеру Харригану и спросил, почему он вообще задал мне этот вопрос.

Он указал пальцем на экземпляр «Мактига» издательства «Модерн лайбрари».

– Я его купил на «Амазоне». Заказал с телефона и оплатил банковской картой. Раньше они торговали исключительно книгами. По сути, это был малый семейный бизнес без особых претензий, но, возможно, уже очень скоро он станет одной из крупнейших и самых влиятельных корпораций Америки. А их логотип со стрелкой-улыбкой станет таким же узнаваемым, как эмблема «Шевроле» или вот этот значок. – Он поднял повыше свой телефон, демонстрируя надкушенное яблоко. – Говоришь, спам жутко бесит? Да, так и есть. Спам плодится как тараканы и расползается по всей американской коммерции. Почему? Потому что спам работает, Крейг. Именно он, так сказать, тянет плуг. Возможно, уже в обозримом будущем спам будет определять исход выборов. Будь я помоложе, я бы взял этот новый источник дохода за яйца… – Он сжал руку в кулак. Из-за артрита кулак получился не слишком крепким, но я понял, что он хочет сказать. – …И сдавил бы со всей силы.

Его глаза загорелись тем самым огнем, который, честно признаюсь, меня пугал. При виде такого мистера Харригана я всегда тихо радовался, что мы с ним друзья, а не враги.

– Вы проживете еще много лет, – сказал я, пребывая в блаженном неведении, что этот наш разговор станет последним.

– Может, да. А может, и нет. Но скажу еще раз: я рад, что ты уговорил меня оставить этот телефон. Мне есть над чем поразмыслить. А по ночам, когда меня донимает бессонница, он меня развлекает, как добрый товарищ.

– Я рад. – Я и вправду был рад. – Мне пора домой. Завтра увидимся, мистер Харриган.

Я действительно его увидел, но он меня – нет.

Как всегда, я вошел в дом через веранду и крикнул:

– Добрый день, мистер Харриган! Это я!

Ответа не последовало. Я подумал, что он, наверное, сидит в туалете. Я очень надеялся, что он там не упал, потому что в тот день у миссис Гроган был выходной. Когда я вошел в гостиную и увидел, что он сидит в своем кресле – баллон с кислородом лежал на полу, айфон и «Мактиг» – на столе рядом с креслом, – я мысленно вздохнул с облегчением. Вот только его подбородок касался груди, а сам он сидел, чуть завалившись набок. Казалось, он спал. Если так, я впервые застал его спящим. Обычно он ложился вздремнуть на часок после обеда, а к моему приходу всегда был бодр, и весел, и полон задора.

Я подошел ближе и увидел, что его глаза закрыты не полностью. Из-под полуприкрытых век виднелись нижние полукружия голубых радужных оболочек. Только они были не яркими, как обычно, а тусклыми, затуманенными. Мне стало страшно.

– Мистер Харриган?

Нет ответа. Его скрюченные артритом руки безвольно лежали у него на коленях. Одна трость стояла, прислоненная к стене, вторая валялась на полу, как будто мистер Харриган потянулся за ней и уронил. Я вдруг понял, что слышу, как тихо шипит кислородная маска, но не слышу скрипучего свиста его дыхания – звука, к которому я так привык, что давно перестал замечать.

– Мистер Харриган, у вас все нормально?

Я сделал еще шаг вперед и протянул руку, чтобы потрясти его за плечо, разбудить… и не решился к нему прикоснуться. Я еще никогда не видел мертвецов, но мне показалось, что мистер Харриган похож на мертвеца. Я опять протянул руку и на этот раз не струсил. Я схватил его за плечо (оно было до жути костлявым под тканью рубашки) и легонько встряхнул.

– Мистер Харриган, просыпайтесь!

Одна его рука соскользнула с коленей и повисла как плеть. Он чуть сильнее завалился набок. Его рот был слегка приоткрыт, и мне были видны его желтые зубы. И все-таки, прежде чем поднимать панику и кому-то звонить, я хотел убедиться, что он не просто потерял сознание. У меня в голове промелькнуло воспоминание, очень яркое и живое, как мама читает мне книжку о глупом мальчишке, который кричал: «Волки! Волки!»

На негнущихся ногах я пошел в ванную рядом с прихожей – в ту, которую миссис Гроган называла уборной, – и вернулся в гостиную с маленьким зеркальцем, всегда лежавшим на полочке над раковиной. Я поднес зеркальце к носу и рту мистера Харригана. Стекло не затуманилось от дыхания. Вот тогда я все понял (хотя теперь, вспоминая тот день, я уверен, что понял все раньше, когда потряс его за плечо и его безжизненная рука соскользнула с колен). Я был в этой комнате, в этом доме, один на один с мертвецом. А вдруг он сейчас меня схватит? Конечно, он бы такого не сделал, он хорошо ко мне относился, он сам говорил, что я ему нравлюсь, но я помнил, как загорелись его глаза, когда он сказал – буквально вчера! когда был еще жив! – что будь он моложе, он бы схватил этот новый источник дохода за яйца и сдавил бы со всей силы. И как он сжал руку в кулак, чтобы проиллюстрировать свою мысль.

Многие держатся мнения, будто я был жестким, безжалостным человеком, он сам так сказал.

Мертвецы не хватают живых. Такое бывает лишь в фильмах ужасов. Я это знал. Мертвецы – не жестокие и не безжалостные, они вообще никакие, но я все равно отошел от него подальше и только потом достал из кармана свой телефон. Не сводя глаз с мертвого мистера Харригана, я позвонил папе.

Папа сказал, что, наверное, я прав, но он все равно вызовет «скорую». На всякий случай. Он спросил, знаю ли я, кто был лечащим врачом мистера Харригана. Я сказал, что у него не было лечащего врача (и, судя по состоянию его зубов, не было и стоматолога). Я сказал, что никуда не уйду. Буду ждать здесь. Я так и сделал, но ждал снаружи. Прежде чем выйти из комнаты, я подумал, что надо бы переложить его свисающую руку обратно на колени. Я даже было шагнул к нему, но все же не смог заставить себя прикоснуться к его руке. Она оказалась бы холодной.

Но я взял его телефон. Это было не воровство. Наверное, это был знак скорби, потому что до меня только теперь начало доходить, что его больше нет. Я еще не осознал все масштабы потери, но мне хотелось взять что-то на память. Что-то, что принадлежало ему. Что-то, что было по-настоящему важно.

Наверное, это была самая многолюдная заупокойная служба из всех, происходивших в нашей церкви. И самый длинный похоронный кортеж за всю историю Харлоу. Этот кортеж в основном состоял из машин, взятых в прокате. Конечно, там были и местные жители, включая Пита Боствика, садовника мистера Харригана, и Ронни Смитса, который проделал большую часть ремонтных работ в его доме (и, я уверен, изрядно на этом обогатился), и миссис Гроган, его домработницу и экономку. Многие жители Харлоу пришли проводить в последний путь мистера Харригана, потому что в городе его любили и уважали, но большинство скорбящих (если они и вправду скорбели, а не приехали убедиться, что мистер Харриган действительно умер) составляли бизнесмены из Нью-Йорка. Родных у него не было. Вообще никого. Ни единой внучатой племянницы, ни одного троюродного брата. Он никогда не был женат, никогда не имел детей – наверное, отчасти поэтому папа с таким подозрением относился к нему, когда я только начал бывать в его доме, – и пережил всю остальную родню. Вот почему его тело обнаружил соседский мальчик, которому он платил за чтение вслух.

* * *

Мистер Харриган наверняка понимал, что его время на исходе, потому что оставил записку на столе у себя в кабинете, в которой очень подробно расписал, как именно надо организовать похороны. Распоряжения были предельно просты. Обо всем позаботится бюро ритуальных услуг «Хэй и Пибоди»: еще в 2004 году на их счет поступила немалая сумма от мистера Харригана, этих денег с лихвой хватит на похороны, и даже немного останется сверху. Он не хотел ни поминок, ни долгого прощания с телом, но хотел, чтобы его «привели по возможности в приличный вид», чтобы на заупокойной службе гроб стоял открытым.

Преподобный Муни должен был отслужить панихиду, а я – прочитать вслух отрывок из четвертой главы Послания к Ефесянам: «Но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас». Читая это, я заметил, что некоторые приезжие бизнесмены выразительно переглянулись, словно по отношению к ним ныне покойный мистер Харриган не проявлял ни особенной доброты, ни особенного сострадания.

Он хотел, чтобы прозвучали три гимна: «Пребудь со мной», «Старый тяжкий крест» и «В райском саду». Он хотел, чтобы проповедь преподобного Муни длилась не больше десяти минут, и преподобный Муни завершил свою речь даже раньше, уложившись в восемь минут и тем самым установив личный рекорд. В основном преподобный Муни перечислял все хорошее, что сделал мистер Харриган для Харлоу: например, выделил деньги на обустройство клуба «Юрика Грейндж» и ремонт крытого моста через реку Ройал. Когда объявили сбор средств на строительство городского бассейна, мистер Харриган единолично внес практически всю необходимую сумму, но категорически отказался от предложения мэрии назвать бассейн в его честь.

Преподобный Муни не сказал почему, но я знал. Мистер Харриган говорил, что если ты соглашаешься, чтобы твоим именем назвали какое-то сооружение, это не просто абсурдно и глупо, но унизительно и эфемерно. Слава мирская недолговечна. Пройдет лет пятьдесят, сказал он, или даже двадцать, и ты превратишься в никому не интересное имя на табличке, которую никто даже не замечает.

Исполнив свой долг, я сел рядом с папой на скамью в первом ряду, глядя на гроб в окружении букетов лилий. Нос мистера Харригана торчал вверх, словно задранный нос корабля. Я твердил себе, что не надо на него смотреть, не надо думать, что это смешно или жутко (или и то и другое вместе), что надо запомнить его живым, а не мертвым в гробу. Хороший совет, но мой взгляд вновь и вновь возвращался к этому носу, к этому гробу.

Завершив свою краткую речь, преподобный Муни поднял правую руку, держа ее ладонью вниз, благословил всех собравшихся в церкви скорбящих и объявил:

– Кто желает проститься с покойным, можете подойти к гробу.

По рядам пробежал гул голосов, зашелестела одежда, люди принялись вставать со скамей. Вирджиния Хатлен что-то тихо наигрывала на органе, и внезапно я понял – со странным чувством, которое определил только годы спустя: это было ощущение полного сюрреализма, – что она играет попурри из песен кантри, включая «Wings of a Dove» Ферлина Хаски, «I Sang Dixie» Дуайта Йокама и, конечно, «Stand By Your Man». Значит, мистер Харриган оставил распоряжения даже насчет музыки для прощания, и я подумал: Какой молодец. В проходе уже выстраивалась очередь из местных жителей в спортивных пиджаках и камуфляжных штанах вперемежку с нью-йоркскими бизнесменами в элегантных костюмах и модных туфлях.

– Ты пойдешь, Крейг? – спросил папа. – Хочешь в последний раз на него посмотреть или нет?

Мне хотелось не просто на него посмотреть, мне надо было кое-что сделать. Но я не мог сказать об этом папе. Как не мог сказать и о том, до чего же мне плохо. До меня дошло только теперь. Не когда я стоял рядом с гробом и читал мертвому мистеру Харригану отрывок из Библии, как читал книги ему живому, а когда сидел на скамье и смотрел на его заострившийся, задранный кверху нос. Смотрел, очень остро осознавая, что гроб – это корабль, который сейчас унесет мистера Харригана в его последнее путешествие. В небытие, в бесконечную тьму. Мне хотелось заплакать, и я заплакал, но уже потом, позже, когда меня никто не видел. Чего мне совсем не хотелось, так это лить слезы в присутствии незнакомых, чужих людей.

– Да, я пойду. Но встану в самом конце. Хочу быть последним.

Папа, да благословит его Господь, не спросил почему. Он вообще ничего не сказал, просто сжал мое плечо и встал в очередь. Я вышел в вестибюль, чувствуя себя немного неловко в пиджаке, который стал тесноват мне в плечах, потому что я все-таки начал расти. Когда конец очереди сместился на середину центрального прохода и я мог быть уверен, что точно буду последним и за мной больше никто не встанет, я тихонько пристроился за двумя бизнесменами, которые вполголоса обсуждали – вы не поверите – приобретение акций «Амазона».

Когда я подошел к гробу, музыка уже стихла. Амвон опустел. Наверное, Вирджиния Хатлен украдкой выскользнула на задний двор, чтобы выкурить сигаретку, а преподобный Муни удалился в ризницу, чтобы переодеться после торжественной службы и причесать свои три волосины. Из вестибюля доносился гул приглушенных голосов, там еще оставались какие-то люди, но в самой церкви не было никого, кроме меня и мистера Харригана. Мы снова были только вдвоем, как все эти годы в его большом доме на холме, откуда открывались красивые виды, но все-таки не настолько красивые, чтобы привлечь туристов.

Его обрядили в темно-серый костюм, которого я никогда раньше не видел. Люди, готовившие к погребению его тело, слегка нарумянили ему щеки, чтобы он казался здоровым; вот только здоровые люди не лежат в гробу с закрытыми глазами, и солнечный свет не омывает их неподвижные лица в последний раз перед тем, как их навечно зароют в землю. Глядя на его руки, сложенные на груди, я вспомнил, как они лежали у него на коленях, когда я нашел его мертвым. Всего лишь несколько дней назад. Он был похож на огромную куклу, и мне было больно видеть его таким. Мне не хотелось здесь оставаться. Мне хотелось на улицу, на свежий воздух. Хотелось к папе. Хотелось домой. Но сначала мне нужно было кое-что сделать, и надо было поторопиться, пока преподобный Муни не вернулся из ризницы.

Я запустил руку во внутренний карман пиджака и достал телефон мистера Харригана. Когда я его видел в последний раз – в смысле, видел его живым, а не обмякшим в кресле и не лежащим, как кукла в коробке, в дорогом гробу, – мистер Харриган сказал, что он рад, что поддался на мои уговоры и оставил себе айфон. Он сказал, что по ночам, когда его донимает бессонница, телефон развлекает его, как добрый товарищ. Телефон был защищен паролем – как я уже говорил, мистер Харриган все схватывал на лету, если его что-то по-настоящему интересовало, – но я знал пароль: pirate1. Вчера вечером, накануне похорон, я включил телефон и открыл приложение для заметок. Мне хотелось оставить ему сообщение.

Сперва я хотел написать: Я вас люблю, – но это была бы неправда. Он мне нравился, да, но все-таки я немного его побаивался. Так что нет, я его не любил. И мне кажется, что он тоже меня не любил. Вряд ли мистер Харриган любил хоть кого-то, кроме разве что своей мамы, которая растила его одна, когда их бросил отец (да, я провел изыскания). В конце концов я написал: Для меня было честью работать у вас. Спасибо вам за открытки и лотерейные билеты. Я буду скучать.

Я приподнял лацкан его пиджака, стараясь не прикоснуться к неподвижной груди под накрахмаленной белой рубашкой… но все же на долю секунды задел ее костяшками пальцев – и до сих пор помню то жуткое ощущение. Его грудь была твердой, как дерево. Я затолкал телефон в его внутренний карман и сразу отпрянул. Очень вовремя, как оказалось. Из боковой двери вышел преподобный Муни, на ходу поправляя галстук.

– Прощаешься, Крейг?

– Да.

– Хорошо. Это правильно. – Он приобнял меня за плечи и повел прочь от гроба. – Вы с ним провели столько времени вместе. Таким отношениям, я уверен, позавидовали бы многие. Почему бы тебе не выйти на улицу? Твой папа, наверное, тебя уже ищет. И будь добр, скажи мистеру Рафферти и всем остальным, кто понесет гроб, что все будет готово через пару минут.

Из ризницы вышел еще один человек, на ходу потирая ладони. Стоило только взглянуть на его строгий черный костюм с белой гвоздикой в петлице, сразу делалось ясно, что он был сотрудником похоронной конторы. Как я понимаю, в его обязанности входило закрыть гроб крышкой и убедиться, что все защелки держатся крепко. При виде этого человека меня охватил ужас смерти, и я поспешил выйти на улицу, где ярко светило солнце. Я не сказал папе, что нуждаюсь в объятии, но он все понял без слов и обнял меня крепко-крепко.

Не умирай, папа, подумал я. Пожалуйста, не умирай.

Служба на Ильмовом кладбище показалась уже не такой тягостной, потому что была короче и проходила на улице. Бизнес-менеджер мистера Харригана, Чарлз «Чик» Рафферти, коротко рассказал о разнообразной благотворительной деятельности своего клиента и даже вызвал приглушенные смешки среди слушателей, посетовав, что ему, Рафферти, приходилось терпеть «сомнительные музыкальные пристрастия» мистера Харригана. Это было единственное проявление человечности за всю речь мистера Рафферти. Он сказал, что работал «на мистера Харригана и с мистером Харриганом» без малого тридцать лет, и у меня не было повода сомневаться в правдивости его слов, но он, похоже, совершенно не знал мистера Харригана как человека, не считая его «сомнительного пристрастия» к певцам вроде Джима Ривза, Патти Лавлесс и Хенсона Каргилла.

Мне хотелось выйти вперед и сказать этим людям, собравшимся вокруг свежей могилы, что мистер Харриган сравнивал Интернет со сломанным водопроводом, из которого хлещет не вода, а информация. Мне хотелось сказать им, что у него в телефоне хранилось больше ста фотографий грибов. Мне хотелось сказать, что он любил овсяное печенье, которое пекла миссис Гроган, потому что оно очень даже способствует работе кишечника, и что, когда человеку уже за восемьдесят, ему больше не надо ходить по врачам и принимать витамины. Когда человеку уже за восемьдесят, ему можно есть сколько угодно рубленой солонины.

Но я не стал ничего говорить.

На этот раз отрывок из Библии прочел преподобный Муни, о том, как все мы восстанем из мертвых, подобно Лазарю, в великое утро всеобщего воскресения. Потом он снова благословил всех скорбящих, и заупокойная служба закончилась. Мы разошлись по домам, вернулись к своим повседневным делам и заботам, а мистер Харриган лег в землю (с айфоном в кармане благодаря мне), и совсем скоро его могила зарастет травой, и мир уже никогда его не увидит.

Когда мы с папой подошли к машине, к нам приблизился мистер Рафферти. Он сообщил, что улетает в Нью-Йорк завтра утром, и спросил, можно ли заглянуть к нам сегодня вечером. Сказал, что ему нужно кое-что обсудить.

Первое, что пришло мне на ум: это, наверное, как-то связано с украденным айфоном, – хотя я совершенно не представлял, откуда мистер Рафферти мог знать, что я взял телефон мистера Харригана, и к тому же он ведь уже вернулся к законному владельцу. Если он спросит, подумал я, скажу, что это я подарил его мистеру Харригану. Да и с чего бы мистера Рафферти вдруг заинтересовал какой-то телефон за шестьсот долларов, если дом мистера Харригана с прилегающей к нему землей наверняка стоил гораздо больше?

– Да, – сказал папа. – Приходите на ужин. Я буду делать мои фирменные спагетти болоньезе. Обычно мы ужинаем около шести вечера.

– Спасибо за приглашение. – Мистер Рафферти достал из кармана белый конверт, на котором было написано мое имя. Я сразу же узнал почерк. – Возможно, это письмо объяснит, что именно я хочу обсудить. Я получил его на хранение в позапрошлом месяце вместе с распоряжением держать его у себя до тех пор, пока… э… пока не придет время вручить его адресату.

Как только мы сели в машину, папа расхохотался. Он буквально рыдал от смеха. Он смеялся и бил ладонями по рулю, смеялся и хлопал себя по бедру, смеялся, и утирал слезы, и никак не мог остановиться.

– Ты чего? – спросил я, когда он чуть-чуть успокоился. – Что смешного?

– Других вариантов у меня нет, – сказал он.

Он уже не хохотал, но все еще посмеивался.

– Что за фигня? Ты о чем?

– Я думаю, Крейг, он упомянул тебя в завещании. Открой конверт. Посмотри.

В конверте было письмо. В классическом стиле мистера Харригана: никаких цветочков и слащавых сердечек, даже без «Дорогой» в обращении – все очень четко и все по делу. Я прочел письмо вслух, чтобы папа тоже послушал.

Крейг, если ты это читаешь, значит, я уже умер. Я оставил тебе $800 000 на доверительном счете. Попечителями я назначил твоего отца и Чарлза Рафферти, моего давнего бизнес-менеджера, который теперь станет еще и моим душеприказчиком. По моим подсчетам, этой суммы будет достаточно для оплаты четырех лет обучения в университете, а после и в магистратуре, если ты соберешься продолжить образование. Оставшихся денег должно хватить, чтобы продержаться первое время, когда ты начнешь строить карьеру на выбранном поприще.

Ты говорил, тебе хочется стать киносценаристом. Если ты действительно этого желаешь, конечно, дерзай. Но я такой выбор не одобряю. На эту тему есть один неприличный анекдот. Я не буду его пересказывать, но ты без труда найдешь его в своем телефоне, набрав в поиске ключевые слова: «сценарист» и «старлетка». В этой шутке есть изрядная доля правды, которую, я уверен, ты способен уразуметь даже в столь юном возрасте. Кино эфемерно, в то время как книги – хорошие книги – вечны или почти вечны. Ты прочел мне немало хороших книг, но еще больше хороших книг только ждут, чтобы их написали. На этом я умолкаю.

Хотя твой отец наделен правом вето по всем вопросам, касающимся твоего доверительного счета, я бы настоятельно рекомендовал не использовать это право относительно любых инвестиций, предложенных мистером Рафферти. Чик хорошо знает рынок. Даже за вычетом расходов на обучение твои нынешние $800 000 могут вырасти до миллиона – и больше – к тому времени, когда тебе исполнится 26 лет. Тогда завершится срок действия доверительного управления, и ты сможешь распоряжаться деньгами со счета по собственному усмотрению, тратить их (или вкладывать в акции, что гораздо мудрее), как сочтешь нужным. Для меня наши дневные встречи всегда были большим удовольствием.

Искренне твой,

мистер Харриган

PS: Я рад, что тебе нравились мои открытки с вложениями.

От этого постскриптума меня пробрала дрожь. Мистер Харриган как будто ответил на мое сообщение в его айфоне, которое я вбил в приложение для заметок, когда решил положить телефон к нему в гроб.

Папа уже не хохотал и не посмеивался, но он улыбался.

– Как ощущения от внезапно свалившегося богатства, Крейг?

– Нормальные ощущения, – ответил я. Ну, а как же иначе? Это был очень щедрый подарок, но не меньше – может, даже больше – меня порадовало, что мистер Харриган так хорошо обо мне думал. Циники, наверное, скажут, что я пытаюсь изображать из себя ангела во плоти, но нет, я вовсе не ангел. Просто эти деньги напоминали фрисби, которое застряло в ветвях высоченной сосны на нашем заднем дворе, когда мне было лет восемь-девять: я знал, где оно, но не мог до него дотянуться. И меня это совсем не печалило. На тот момент у меня было все, что нужно. Все, кроме мистера Харригана. Что я теперь буду делать каждый день в будни после уроков? Куда мне девать столько времени?

– Беру обратно все свои прежние слова, что он жмот и сквалыга, – сказал папа, пристраиваясь следом за сияющим черным джипом, который кто-то из приезжих бизнесменов взял в прокате в аэропорту Портленда. – Хотя…

– Хотя что? – спросил я.

– Если принять во внимание отсутствие родственников и общую сумму его капитала, он мог бы оставить тебе как минимум миллиона четыре. Может, и все шесть. – Он увидел мое лицо и опять рассмеялся. – Я шучу, Крейг. Шучу.

Я ударил его кулаком по плечу и врубил радио, сразу переключившись с Дабл-ю-би-эл-эм («Рок-н-ролл в Мэне») на Дабл-ю-ти-эйч-ти («Первая станция кантри штата Мэн»). Я уже тогда пристрастился к кантри и вестерну. И слушаю их до сих пор.

Мистер Рафферти пришел к нам на ужин и съел огромную порцию папиных спагетти. Для такого тощего дяденьки он отличался отменным аппетитом. Я сказал, что уже прочитал про доверительный счет и очень ему благодарен. На что он ответил:

– Благодари не меня.

Он рассказал нам с папой, как именно предлагает распорядиться деньгами. Папа ответил, что полностью доверяет суждениям мистера Рафферти, но просит держать его в курсе. Он сам выступил с предложением вложить часть моих денег в акции «Джона Дира», потому что они развиваются как сумасшедшие. Мистер Рафферти сказал, что рассмотрит такой вариант, и позже я узнал, что он действительно приобрел акции «Дир энд компани», хотя и чисто символически. Большая часть моих денег была вложена в акции «Эппла» и «Амазона».

После ужина мистер Рафферти поздравил меня и пожал мне руку.

– У Харригана было очень мало друзей. Тебе повезло, Крейг, что ты попал в их число.

– А ему повезло, что Крейг стал его другом, – тихо произнес папа, обнимая меня за плечи. От этих слов у меня встал комок в горле, и когда мистер Рафферти ушел, я немного поплакал, закрывшись у себя в комнате. Я старался плакать беззвучно, чтобы папа ничего не услышал. Может быть, он не услышал; или услышал, но понял, что мне надо побыть одному.

Когда слезы закончились, я включил свой телефон, открыл «Сафари» и вбил в строку поиска «сценарист» и «старлетка». В анекдоте, который предположительно был придуман писателем по имени Питер Фейблман, говорится о юной старлетке, настолько тупой, что она переспала со сценаристом. Может быть, вы его знаете. Я не знал, но понял, о чем говорил мистер Харриган.