– Конечно же, нет!
«Что же делать? – подумал я. – Сегодня я украл диски. Получается, что я теперь вор?»
Мысль о том, что, украв, я теперь превратился в вора, внезапно осенила меня, словно тем вечером в длинном коридоре собственного восприятия сразу выключили все лампы, – всё говорило о содеянном.
Как же такое могло произойти со мной? Казалось бы, я – такой правильный и честный парень – и внезапно стал вором. Удивительно, как легко это могло случиться. Один шаг – всего один – отделяет честного человека от преступления, но какой путь нужно пройти, чтобы вернуться на стезю добродетели.
Я вспоминал многочисленных героев романов Уолтера Скотта – тех, кем я так восхищался, они были кумирами моего детства, – и я предал их, я поступил так, как не позволил бы никто из них. Разве что один из них – Кэмбел, разбойник. Но ведь и он был скорее Робин Гудом, нежели преступником, – его действия отдавали не злодейством, а авантюрным протестом, незаконным восстановлением справедливости. Но я, – у меня не было никакого оправдания. Я украл не для того, чтобы прокормить себя, своих близких или нуждающихся, я сделал это из тщеславия и ради собственной прихоти. Я вдруг понял, почему кража не доставила мне удовольствия, – этот поступок был направлен не во благо великой цели, это была бравада «крутого парня», в котором не было ничего крутого.
Я хотел бы всё исправить. Я хотел бы сделать так, чтобы ничего не было, чтобы диски остались в магазине. Я хотел вернуться на несколько часов назад и сказать Филиппу:
– Знаешь, чувак, мне не слабо. Но я не хочу пятнать свою честь! – и именно с этой претенциозной фразой покинуть магазин, оставив одноклассника наедине со своим спором.
Но я этого не сделал. А если бы сделал, никогда не узнал бы, слабо мне или нет на самом деле. Что мне оставалось? Очень хотелось просто выкинуть диск, избавиться от него, и забыть всю эту историю. Но нельзя было о ней забыть – ведь из магазина пропали три диска. Наверняка их уже хватились во время вечерней инвентаризации. Что же стало с продавцом? Может быть, его уволили? А если нет, то могут уволить завтра – из-за моего желания доказать Филиппу, что мне не страшно взять и стащить какие-то несчастные диски.
Подобные мысли занимали меня всю ночь, до самого утра, пока, измотанный ими до полного истощения, я наконец не уснул.
С утра я первым делом отправился в «Гвоздь».
Я даже не позавтракал, решив, что это подождать успеет, а вот продавец, оставленный без дисков, – нет. «Лигу выдающихся джентльменов» я, разумеется, взял с собой – как доказательство своих слов.
Около полудня (из-за того, что ночь ушла на угрызения совести, встал я в начале двенадцатого) я пришёл в торговый центр, поднялся на четвёртый этаж – вернулся на место преступления. Я хотел скорее увидеть продавца, который из-за «Открытого простора» не заметил, как прямо под носом у него совершается кража.
Я вошёл в павильон, но у прилавка сидел другой парень. Ему было примерно столько же лет, он явно не выспался, но это не имело значения: это был не он.
Я почувствовал, как холодок пробежал у меня по спине.
«Неужели его уволили? – в отчаянии подумал я. – Идиот! Как можно было быть таким жестоким? Из-за твоей бравады человек лишился места!»
– Скажите, пожалуйста, – нервно произнёс я. – А продавец, который был вчера…
– Что такое? – поинтересовался новый продавец. – У вас претензии к дискам?
– Нет, – сказал я. – Не в этом дело… просто… скажите, а где он?
Я ожидал, что он ответит: «Он у нас больше не работает», но вместо этого парень зевнул и сказал:
– У него сегодня выходной. А в чём дело?
Я огляделся, – охранник куда-то отошёл, мы были в павильоне вдвоём.
– Видите ли, – доверительно произнёс я. – Я вчера взял пару дисков…
Я замялся.
– И что с ними? – уточнил парень. – Не работают?
– Не совсем.
– А какие диски?
– Два концертника Bon Jovi и кино «Лига выдающихся джентльменов».
– Так, – продавец полез в каталог. – Концертники? – он листал страницы и явно не мог найти нужных позиций. – Вы уверены?
– Да, – кивнул я.
– Странно, – он пожал плечами. – А где они лежали?
– Здесь, – я показал на прилавок с уценёнными товарами.
– А-а-а, – расслабленно протянул парень. – Ну за уценёнку мы не отвечаем. Мой коллега должен был вас предупредить. Обмену и возврату не подлежит. На то и уценёнка.
– Я не это хотел обсудить, – настаивал я, – просто, понимаете ли, я… как бы это сказать… забыл заплатить за эти диски.
– Та-а-ак, – протянул продавец. – Понятно. И что делать будем?
– Ну, – я немного замялся. – Я хотел бы, если так можно, извиниться и, конечно же, ну, в общем, заплатить за них… сегодня.
– Не вопрос, – согласился он.
– Я надеюсь, это не очень помешало вам… ну, то есть, коллеге вашему, вчерашнему. Ну, в смысле, короче, надеюсь, у него не было особых… как это?
– Неприятностей? – уточнил продавец.
– Да, – кивнул я.
– Да не, – он покачал головой.
Я протянул ему сто рублей, он сунул деньги в карман.
Я посмотрел на кассу.
– За уценёнку чеки не выписываем, – сказал он.
– Да мне и не надо, – сказал я.
Я помнил, что диски стоили по тридцать рублей, а значит за три диска – девяносто рублей.
Я постоял ещё пару секунд, ожидая, что он вспомнит про сдачу. Но вместо этого он наконец спросил:
– Ещё что-нибудь?
– Да, вы знаете, наверно, нет, – ответил я.
– Ну тогда хорошего дня!
– Спасибо. И вам.
Я выходил из магазина с каким-то пакостным чувством незавершённости. Вроде бы я сделал доброе дело, а всё равно я не чувствовал, что сделал что-то правильное. Чтобы отделаться от этого ощущения, я, проходя мимо мусорки, бросил в неё «Лигу выдающихся джентльменов».
Так, впервые в своей жизни я совершил преступление и декриминализировал его.
Когда я был в шестом классе, к нам пришёл Серёжа Зеведеев. Это был тихий домашний мальчик. Его растила мать-одиночка… до тех пор, пока не попала в больницу с онкологическим заболеванием. У Серёжи была ещё бабушка, однако она была уже дряхлой старушкой, и ей едва хватало пенсии на еду и лекарства. Она была уже настолько плоха, что не могла навещать Серёжу, когда его увезли в детский дом. Сначала он сам часто ездил к ней в гости, но со временем его визиты становились всё реже, а потом и вовсе прекратились.
Когда Серёжа только пришёл, он с уверенностью повторял, что скоро его мама выйдет из больницы, и тогда он вернётся домой – на Петровско-Разумовскую. На каждой перемене Серёжа повторял эту фразу, вставляя её к месту и не к месту, но спустя две недели слово «скоро» исчезло из этого заклинания. Шло время, мама продолжала лежать в больнице, а Серёжа жил в детском доме. И однажды в его магической фразе произошла новая, совсем, казалось бы, незначительная метаморфоза: союз «когда» уступил место междометию «вот». «Вот моя мама вернётся из больницы…» – говорил теперь Серёжка Зеведеев. Говорил, правда, уже не так часто: раз в день, раз в два дня, потом раз в неделю… через два с половиной месяца после перехода в наш класс Серёжка перестал вспоминать, что где-то у него есть мама, он больше не говорил о её возвращении.
Когда Серёжка пришёл в наш класс, он выглядел воспитанным, слегка подавленным и забитым, редко улыбался, говорил вежливо и вёл себя очень скромно. Потом он начал шутить – похабно, скабрезно и очень жестоко. Он без стеснения обсуждал девчонок нашего класса, употребляя слово «пизда» в прямом смысле. Несмотря на то, что все мы в шестом классе уже перестали ругаться матом и начали на нём разговаривать, это слово употреблялось больше для образования многочисленных производных – само по себе оно казалось мне (и до сих пор кажется) слишком уж грубым. Серёжу это не волновало. Он смеялся над девчонками, над их женственностью и непорочностью.
Думаю, этим он хотел продемонстрировать свою удаль, но встретил непонимание. Если вначале я и некоторые мои одноклассники, не лишённые милосердия, относились к новичку с известной долей сочувствия, подобные выходки быстро отвратили его от нашей компании. Однако это словно не волновало его: Серёжа никого не любил, ни с кем не дружил и никому не нравился.
Это сыграло против него: однажды, когда мы переодевались перед физкультурой, Петя Рыбаков сказал Серёже, что тот занимает его место на лавке, – обвинение более чем надуманное, так как на одной лавке переодевалось обычно человек шесть одновременно. Серёжа совершенно справедливо предложил Пете переодеться на другом конце лавки.
– Да ты чё, думаешь, я буду переодеваться на одной лавке с чуркой? – спросил Петя.
Серёжа был кареглазым, черноволосым и загорелым, слегка походил на цыгана Яшку из «Неуловимых мстителей», но определённо был русским. Так или иначе, он не стал возмущаться и просто сказал:
– Иди на хуй.
– Ты чё сказал?
Далее где-то с минуту ребята обменивались любезностями, до того банальными, что совершенно не хочется приводить их здесь. Любезности эти, как обычно, привели к тому, что пацаны вышли из раздевалки «разобраться», а все остальные дружной гурьбой высыпали «позырить». Драка длилась одну секунду: Петя толкнул своего противника, а потом со всей силы ударил ему ногой в пах. Серёжа согнулся от боли. Петя продолжал говорить ему какие-то оскорбления, из всего, что было им сказано, мне запомнились лишь слова «говнюк детдомовский».
– Зря ты так, – сказал я.
– Да пошёл он на хуй! – ответил Петя. – Понял, мудак детдомовский? Пошёл на хуй!
В этот момент подошла Елена Сибиряновна, учительница физкультуры, отчитала Петю, обняла Серёжу и увела его в зал. Мы все стояли и обсуждали случившееся. Хоть Петя и был неправ, Серёжу не любил никто, и никому не было жалко его. Даже Семён Золотов, собиравшийся пойти в туалет, не упустил случая обсудить драку. Через пару минут Елена Сибиряновна вышла. Она хотела сказать что-то Пете, но тут как раз прозвенел звонок, и мы вошли в зал.
В конце урока Семён попросил разрешения выйти.
– Терпи, Золотов, до конца урока десять минут!
– Но мне очень надо! – взмолился он.
– Надо было на перемене идти, а не смотреть, как другие дерутся, – сказала Елена Сибиряновна.
Семён молча продолжил заниматься.
Через минуту он, уже никого не спрашивая, спешно направился к выходу.
– Золотов, ты куда? – крикнула ему вслед учительница, но тут же замолчала: на месте, где стоял Семён, красовалась лужа малоприятного содержания.
На пару мгновений в зале повисла тишина, которая прервалась криком Яшки Алфеева:
– Золотарь обоссался!
Елена Сибиряновна громко свистнула и объявила занятие оконченным.
Выходя из зала, я обернулся на лужу и сказал Яшке:
– Видал? Как ветром сдуло! Только мокрое место осталось.
Дружно смеясь, мы вернулись в раздевалку, где обсуждали, как Семён подмочил репутацию, и никто не вспоминал о ссоре Серёжи с Петей. Сам Серёжа громче всех обсуждал, до чего нужно опуститься, чтобы вот так взять и обоссаться на глазах у товарищей и перед «тёлками».
Следующим уроком была биология, которую вела наша классная руководительница Нина Фёдоровна. Как и следовало ожидать, Семёна там не было. Как и следовало ожидать, вместо того, чтобы объяснять устройство пестиков и тычинок, классрук прочитала нам длинную лекцию о товариществе, которой позавидовал бы сам Тарас Бульба. Однако биологичка уступала казаку в красноречии, и потому до конца учебного года мы постоянно поддразнивали Семёна.
И больше всех над ним стебался Серёжка Зеведеев. Он в принципе не упускал случая сделать кому-то больно или неприятно. Помню, в конце четвёртой четверти у нас был урок английского языка. Класс, как это всегда бывает, был разделён на две группы, одна из которых всегда обгоняет в программе другую. Я был в сильной группе, и в тот день, когда наша учительница заболела, мне было решительно нечего делать на уроке другой группы, поэтому мы болтали на задней парте с Филиппом. Класс был до того маленький, что приходилось сидеть по трое за одной партой. Учитывая, что урок был последним, это было верхом идиотизма, однако отпустить нас домой было выше понимания учителей, которые «несли за нас полную ответственность» в учебное время. Третьим за нашей с Филиппом партой сидел Серёжка Зеведеев, который хотел принять участие в беседе, хотя нам это было неинтересно. В какой-то момент Серёжа разозлился и ударил Филиппа.
В момент удара в глазах Серёжи было столько ярости и свирепости, что мне стоило большого труда спросить у него, не охуел ли он.
– Чё? – спросил он.
– Ты что делаешь?
– Тебя ебёт?
– А тебя кто ебёт?
– Я тебе после урока стрелу забью, чтобы не вырубался на уроках английского языка.
Я принял вызов, и после урока мы вышли из школы «на стрелку».
С нами было несколько ребят, в том числе Филипп, Яша Алфеев и Петя Рыбаков. Они словно стервятники окружили нас, жаждя кровавого зрелища. В тот момент Серёжа уже успокоился, да и мне как-то не хотелось начинать драку. Около пяти минут мы стояли в боевой стойке друг против друга, но бой так и не начинался: никому не хотелось ударить первым. В какой-то момент ребята потеряли терпение: Петя Рыбаков, стоявший за спиной у Серёжи, толкнул его на меня. Я оттолкнул от себя противника, но он меня не ударил. Тогда Петя ещё раз толкнул Серёжу. Тот обернулся, и Петя ударил его. Драка длилась недолго: через пару минут, Серёжа вытирал кровь под носом, Петя выкрикивал оскорбления, а я взял куртку и пошёл домой.
Через пару недель учёба закончилась, и начались летние каникулы. После них Серёжку Зеведеева я так и не увидел, поскольку его мама всё-таки вышла из больницы, и он снова вернулся на Петровско-Разумовскую.
Всякий раз, когда я встречал Зинаиду Петровну, соседку с 21 этажа, она обдавала меня очень резким ароматом духов: судя по всему, эти духи продавались в продуктовом магазине и купить их могли только взрослые. Стеклянный взгляд на её опухшем лице чаще всего выражал отсутствие, и я не помню ни разу, чтобы она сказала мне: «Добрый день!»
Года через три после того, как мы познакомились с Катей и Колей, соседями с двадцать первого этажа, они развелись. Иногда говорят: если хочешь узнать, как будет выглядеть твоя жена через двадцать лет, посмотри на её мать. Зинаида Петровна выглядела лет на семьдесят, и я совершенно не мог представить, как такая стройная и симпатичная девушка, какой была Катя, когда-нибудь сможет принять подобную биологическую оболочку.
Но мир чудесен своей непредсказуемостью: вскоре после того, как Коля уехал, с Катей начали происходить метаморфозы. Сначала она начала пользоваться теми же духами, что и Зинаида Петровна, потом выражение её лица начало становиться всё более отстранённым. Иногда мама отправляла меня погулять с Егором, и во дворе я встречал Катю. В её остекленевших глазах сложно было различить какие бы то ни было эмоции. Более всего в облике Кати мне нравились её резко очерченные скулы, которые придавали ей озорную изюминку, но через три месяца после отъезда Коли, лицо соседки сгладилось, приобретя более сферическую форму.
Не могу сказать, что она долго переживала развод: вскоре после развода с Колей к нам в подъезд стали ходить большие и шумные компании, все знали, что это друзья Кати, но никто ничего не говорил: после того инцидента с консьержем, витрину, где он сидел, забили фанерой, а жильцы подъезда не хотели связываться с её друзьями.
Несмотря на то, что между нами и Катей был целый этаж, я нередко слышал, как у неё в квартире происходит веселье, которое обычно сопровождалось обильным количеством мата и пением караоке, что весьма затрудняло сон, даже если было три часа ночи. Это будило не только меня, но и Егора. Игорь несколько раз ходил к ним разбираться. Мне всякий раз было за него страшно: он шёл туда совершенно один и требовал, чтобы они сделали потише, но, как ни странно, после этого обычно действительно крики переставали быть такими пронзительными.
Когда я учился в седьмом классе, дядя Гриша привёз мне из Рима сувенир: полистоунового ангела на деревянной дощечке, размером с ладонь. Но дощечке была крохотная табличка «Basilio»[3].
Мне очень хотелось, чтобы мою комнату выделяло что-то особенное. Потому, получив предварительное разрешение у мамы, я вбил на двери в свою комнату с внешней стороны аккуратный гвоздик и повесил на него эту табличку. Так я обозначил своё присутствие в доме.
Я помню, одной зимой были ужасные крещенские морозы. Я надевал кальсоны (ужасно стыдно было в этом признаваться одноклассникам, но я носил подштанники), сверху надевал утеплённые штаны, рубашку, свитер, длинную куртку, шарф, шапку, и всё равно, когда я доходил 400 метров до школы, я успевал ужасно замёрзнуть. Как-то я вышел из дома, а на крыльце, у входа в подъезд, обхватив себя руками, словно обнимая последнего близкого человека, сидел бомж. Мне не хотелось, чтобы он шёл к нам в подъезд, поэтому я не стал ждать, пока он поднимется, и быстро зашагал в школу. Но там оказалось, что занятия отменили из-за морозов.
На обратном пути дрожащими от холода руками я приложил ключ к домофону, но он не открывался, – было слишком холодно. Я попытался набрать номер квартиры на домофоне, но тот выдавал ошибку. Тогда я прислонился к нему лицом и стал дышать на него, время от времени прикладывая ключ, пока домофон наконец не сработал.
Бомж сидел на своём прежнем месте, всё так же обхватив себя руками.
Я думал, он войдёт, но он даже не шелохнулся. Я уже хотел предложить ему войти, но в последний момент передумал.
Вечером мама спросила меня, как дела в школе.
– Никак, занятия отменили, – сказал я.
– Из-за холода?
– Да.
– Неудивительно. Представляешь, сегодня у нашего подъезда бомж замёрз насмерть.
В свой четырнадцатилетний день рождения я вышел из своей комнаты и обнаружил возле двери несколько коробок: судя по рисункам на них, внутри были системный блок, монитор, колонки, мышка и клавиатура.
Разумеется, я понимал, что это означает, однако вместе с тем мне не хотелось брать то, что мне не принадлежит. Я понимал, что, если я не поблагодарю за подарок, он может в скором времени исчезнуть, но, в конце концов, это же был мой день рождения.
Мне исполнялось четырнадцать – особый возраст, когда я становился полуправным гражданином России: это значило, что меня можно было посадить в тюрьму, но я ещё не имел права голосовать на выборах, пить алкоголь и курить сигареты. Я очень ждал этого дня и очень хотел, чтобы этот день особо отметили мама и Игорь, но, когда я проснулся, мамы уже не было дома, и Игорь был чем-то занят у себя в кабинете.
Я прошёл мимо коробок, стоявших возле дверей в мою комнату, принял душ и сел завтракать.
Игорь прошёл из кабинета в спальню.
Позавтракав, я вернулся обратно к себе.
Ничего не происходило.
Где-то через сорок минут Игорь вышел из спальни и, направляясь мимо моей комнаты в сторону прихожей, крикнул:
– Тебе что, особое приглашение нужно?
Я вышел из комнаты. Отчим надевал ботинки.
– Доброе утро, – поздоровался я.
– Что, так и будут коробки в коридоре стоять? – отозвался Игорь.
– Это мне?
– Ну а кому?
– Спасибо! – поблагодарил я.
Мне было очень приятно, что всё-таки наконец-то моя мечта сбылась. Мне подарили компьютер!
Я столько лет об этом мечтал, и вот наконец это произошло.
Конечно, я бы хотел, чтобы Игорь поздравил меня с днём рождения, но я понимал, что он торопится, и ему не до этого. Да и какая разница, – ведь он подарил мне такую вещь!
Я сердечно поблагодарил отчима, и он закрыл за собой дверь.
Процесс установки оборудования занял у меня около сорока минут.
Весь свой четырнадцатый день рождения я провёл, играя в «Героев меча и магии».
Вечером приехала мама и привезла торт со свечками. Я не знал, что мне загадать, – в конце концов, у меня всё уже было. Большего мне и не нужно было. Поэтому я просто задул все свечки разом.
Через пару недель я зашёл на кухню, где завтракали мама с Игорем.
– Вась, скажи, ты ночью не слышал крики? – каким-то странным голосом спросила у меня мама.
– Нет, – ответил я. – А что?
– Ничего, просто сверху, из Катиной квартиры, доносились очень стрёмные крики.
– Они оттуда обычно доносятся, – я пожал плечами.
– Нет, в этот раз кричал ребёнок.
– Маша? – уточнил я.
– Скорее всего.
– И что она кричала?
– Она кричала: «Нет! Пожалуйста, не надо!» – сказал Игорь, намазывая бутерброд. – А потом кто-то заорал «Заткнись!», и после этого всё прекратилось.
– Надо позвонить Коле, – сказала мама.
Игорь кивнул и откусил большой кусок бутерброда с докторской колбасой.
На следующий день я договорился пойти гулять с двумя одноклассниками: Женей Симоновым и Яшкой Алфеевым. Ребята должны были ждать меня у подъезда.
Когда я вышел, их ещё не было. Мы с пацанами условились выпить пива, и я здраво рассудил, что они должны находиться в продуктовом магазине в соседнем доме.
Чтобы не отставать от пацанов в дионисийском наслаждении великим, я поспешил в магазин, – туда можно было добраться либо «как обычно», то есть по тротуару, либо «напрямик», огибая наш дом прямо вдоль стены. Я выбрал второй вариант. Я начал обходить дом и, заходя за угол, чуть не наступил на человека… точнее, говоря, на Зинаиду Петровну. Она валялась на земле в непринуждённой позе, руки были раскинуты в разные стороны (одна вверх, одна вниз), а на лице застыло привычное отсутствующее выражение, словно бы она прилегла отдохнуть и уснула. Я бы и подумал, что это так, если бы не одна деталь: на её весьма полных ногах лопнули джинсы, и через дырки выступал жир, который под аккомпанемент целлюлита стекал на грешную землю. Было очевидно, что Зинаида Петровна преодолела расстояние в двадцать один этаж менее, чем за секунду… хотя точное время должно было зависеть от её веса… Представив в уме, что она весит килограмм семьдесят, а высота каждого этажа 3 метра, то есть проделанное расстояние – около 60 метров, я умножил эту цифру на 9,8 (это около 600), удвоил сумму (до 1 200), извлёк из неё квадратный корень согласно формуле. Полученную сумму (около 35) я разделил на 9,8 и получилось, что время свободного падения тела составило около трёх с половиной секунд.
Я, правда, так и не вспомнил, где в формуле нужно было применить массу, но, с другой стороны, я ведь всё равно её не знал в точности.
Решив не топтаться вокруг Зинаиды Петровны, я вернулся обратно и «по тротуару» проследовал в магазин, где и нашёл своих одноклассников.
Они как раз покупали пиво.
– Слушайте, пацаны, пойдёмте ко мне на этаж, чего покажу, – предложил я.
– Тебе же предки запрещают гостей водить, – сказал Яшка Алфеев.
– Да я не домой. Там реально круто будет.
– Ну пойдём, – сказали ребята.
Мы взяли к пиву сухариков и пошли ко мне, поднялись на девятнадцатый этаж, а оттуда вышли на общий балкон, – я знал, что родители туда не заглядывают, а если бы увидел кто-то из соседей, им бы рассказывать не стали.
Сверху всё было отлично видно. Отправным пунктом Зинаиды Петровны, очевидно, стал именно общий балкон, иначе она бы просто не могла оказаться под ним, – до балкона их кухни было очень далеко.
– Это что там внизу? – спросил Яшка Алфеев.
– Это Зинаида Петровна – соседка с двадцать первого этажа, – будничным голосом ответил я.
– И чё она там делает? – спросил Женя Симонов.
– Лежит.
– Она упала, что ли?
– Видимо, да, – подтвердил я.
– А откуда ты узнал, что она там? – спросил Яшка.
– Наткнулся на неё, когда к вам шёл.
– Ты серьёзно? – удивился Женя. – То есть ты видел её совсем близко?
– Да, как тебя сейчас.
– Вот это класс! – воскликнул Яшка. – Очень круто!
Снизу Зинаиду Петровну уже обступила толпа скамеечных бабулек, и они подняли головы на крик моего одноклассника. Мы как по команде отошли от перил и пригнулись, чтобы нас не увидели.
– Не, ты прикинь! – продолжал Яшка. – Прям вблизи! И что, как она?
– Нормально, – пожал плечами я. – Как живая!
– Блин, ну ты крут, чувак! – Яшка протянул мне руку, и я пожал её.
Самый интересный период моего отрочества начался в январе 2006. Я учился в девятом классе.
В третью четверть первые два урока в среду у нас занимала физкультура.
Елена Сибиряновна собирала наш класс перед школой, и мы шли в Братцевский парк кататься на лыжах.
Это было первое занятие в четверти. Я собрался, оделся и перед выходом обнаружил, что у меня нет перчаток. Поскольку было восемь утра, я рассудил, что, если позаимствую у Игоря его лыжные перчатки на полтора часа, особого вреда не будет. Я взял перчатки и направился на занятие.
На уроке в задачу учеников входило пробежать на лыжах десять кругов по участку, «оборудованному» лыжнёй. Те, кто пробегал за сорок минут, получали пятёрки, кто пробегал за пятьдесят – четвёрки, а кто за час – тройки.
Потом мы могли покататься с горки перед усадьбой либо пойти домой.
Получив пятёрку, я взял лыжи и направился домой, – идти было минут десять, не больше. Когда я вошёл, Игорь как раз собирался.
Увидев меня в своих перчатках, он начал орать:
– Ты что, охуел, щенок?! Ты, блядь, какого хуя мои перчатки взял?
– Я… – замялся я. – Я только на физкультуру…
Я хотел сказать, что у меня не было перчаток, а провести час на улице в минус пятнадцать без перчаток, катаясь на лыжах, не самое приятное занятие, которое можно себе представить.
– Ты, сука, не слышал о такой вещи, как разрешение? – уточнил мой отчим.
– Нет, я… – я хотел сказать ему, что взял перчатки всего на час и не хотел будить его, чтобы спросить. Но он перебил меня:
– Ты, я вижу, пиздюлей давно не получал, урод!
– Нет, я… простите, – прошептал я.
Игорь направился к двери. Я посторонился, давая ему пройти. Поняв, что я не мешаю ему покинуть квартиру, он пришёл в бешенство оттого, что нет повода пнуть меня, и всё равно впечатал меня в стену.
– Ещё раз увижу – убью! – предупредил напоследок он, прежде чем хлопнуть дверью.
Разумеется, в тот момент я чувствовал свою вину. Я был уверен: раз он на меня орёт, в этом виноват я, и только я один.
Мне не следовало брать его перчатки. С какой стати я посмел трогать его вещи? В самом деле, совсем я, что ли, охренел?
А вот он прав. Он взрослый – значит, прав.
Это, кстати, в корне неверная вещь, которую родители пытаются привить своим чадам: дети должны слушать взрослых. А правы взрослые или нет – уже не важно. Важно, что их нужно слушать.
И дети воспринимают это как данность. Если взрослые злятся на них, – значит, дети неправы.
Мне казалось, что я совершил проступок и получил по заслугам. Однако я даже не представлял, что меня ожидает.
С того дня Игорь начал открыто проявлять враждебность ко мне при всяком удобном случае. А поскольку он не встречал должного сопротивления, делал он это постоянно.
Мне нельзя было заходить в их с мамой спальню, в его кабинет и даже в детскую, видимо, он боялся, что я подам его сыну дурной пример.
Мне нельзя было заходить в кухню, если там находился Игорь. Однажды в субботу я вошёл туда, потому что очень хотелось есть. Игорь завтракал и смотрел телевизор. Я встал с краю, достал из холодильника докторскую колбасу и хлеб из ящика, чтобы сделать себе бутерброд.
– Ты, блядь, что, не видишь, что я завтракаю? – взревел Игорь.
– Вижу, – кротко ответил я.
– Так пошёл на хуй!
Я вышел.
Через неделю, а может, через месяц, уже не помню, я сидел на кухне и завтракал. В кухню вошёл Игорь.
– Дай мне поесть, – потребовал он.
– Я вам как-то мешаю? – поинтересовался я.
От этого вопроса Игорь словно потерял дар речи. Он явно собирался вылить на меня уже привычный поток фраз известного содержания, однако столь наглый вопрос с моей стороны, видимо, ввёл его в ступор. Его лицо скривилось в яростной гримасе, наконец он сделал глубокий вдох, перевёл дух и спокойно произнёс ледяным тоном:
– Избавь меня от своего присутствия.
Я встал, взял тарелку и направился к раковине, чтобы её помыть. Я уже включил воду, когда Игорь не выдержал и заорал на меня:
– Быстрее!
Я как можно стремительнее направился к выходу. Видимо, Игорь посчитал меня слишком нерасторопным, и, когда я уже выходил (он стоял у двери), он ударил меня ногой сзади в коленный сгиб. От боли и неожиданности я осел на колено.
– На хуй пошёл, я сказал! – заорал он и ударил меня ногой в плечо, так, что я вылетел в коридор, приложившись лицом к двери в ванную комнату. Не говоря ни слова, я поднялся и пошёл в свою комнату.
Кстати, в ванную мне тоже ходить было нельзя. Точнее, мне нельзя было принимать душ так, чтобы Игорь видел, как я это делаю.
Как-то, когда я выходил из ванной, Игорь спросил меня:
– Хули ты каждый день намываешься?
– Я потею, – объяснил я. Мне было четырнадцать, и я как раз входил в возраст, когда потовые железы начинают работать по-другому.
– Ты, блядь, что – вагоны разгружаешь? – любезно поинтересовался мой ненаглядный отчим.
– Нет, я просто… «…хочу быть чистым», – хотел сказать я, однако Игорь меня перебил:
– Просто пиздуй отсюда, чтобы я тебя больше не видел!
Я молча пошёл в свою комнату.
Тогда я уже не считал, что Игорь во всём прав. Я знал, что сам он моется в лучшем случае через день, а иногда и раз в три дня. Он так жил, и это казалось ему нормальным. А видя, что кто-то моется чаще, делает не так, как он привык делать, и делает это в его доме!.. – от этого он приходил в бешенство.
Не думаю, чтобы Игорь испытывал какие-либо комплексы от того, что я моюсь каждый день, а он нет, – мне кажется, он просто считал, что в его доме все должны жить так, как он считает правильным.
А ведь он не знал, что мылся я не просто ежедневно, а по два, а иногда по три или по четыре раза в день. У меня не было никаких проблем с потовыделением. Просто я каждый день подвергался позорным унижениям, а в душе чувствовал себя свободным. Не знаю, с чем это связано, но каждый раз, заходя в душ, я чувствовал, что смываю с себя дерьмо, которое на меня вылили. И мне становилось легче.
Правда, однажды, опять же в субботу, я зашёл в душ утром, пока все ещё спали. Я забыл, что Игорь в это время обычно уходит на тренировку по пейнтболу, – он серьёзно занимался этим спортом и даже преуспел в нём. Их команда «Эхо» занимала первое место в России и третье на чемпионатах мира: об этом свидетельствовали многочисленные дипломы, медали и кубки, которыми были украшены стены и полки в его кабинете. Так вот, в этот день он проспал. Я зашёл в душ и успел намылиться, когда Игорь заколотил в дверь:
– Вылезай!
Я принялся быстро смывать с себя гель для душа, однако в этот момент дверь открылась: Игорь открыл её консервным ножом. Он распахнул душевую кабину, вытащил меня, мокрого и в мыле, за шею и вышвырнул из ванной.
– Я сказал: вылезай, урод! – крикнул он и захлопнул дверь у меня перед носом.
Я даже не успел взять полотенце, чтоб вытереться. Прошло две секунды, дверь снова открылась. Я думал, Игорь даст мне моё полотенце, но вместо этого мне в лицо прилетели мои тапочки. Прикрывая ими наготу, я побежал в свою комнату, где нашёл маленькое полотенце для лица и кое-как вытерся им. Второй раз в ванную я пошёл, когда Игорь уже уехал.