Она повесила трубку.
Я испытал облегчение от того, что этот разговор наконец закончился и что мне не придётся возвращаться обратно.
Я знал, что она неправа, но тяжело противостоять человеку, от которого всецело зависишь.
Я понимал, что после последних её слов должен чувствовать обиду, негодование, жалость, но вместо этого ощущал лишь полное безразличие, приправленное ещё не в полной мере осознанным облегчением.
«Но как же так? – недоумевал я. – Почему же я ничего не чувствую? Почему у меня нет обиды, почему мнение родной матери не задевает меня?»
Доехав до нужной остановки, я пошёл к дому Елены Викторовны, успев точно вовремя, отключил телефон и с радостью провёл полтора часа, занимаясь английским. Пожалуй, никогда ещё её занятия не доставляли мне такого удовлетворения.
О матери, её гневе и несправедливости я вспомнил лишь на обратном пути. День был не тёплый, но солнечный. Солнце клонилось к закату, и небо радовало глаз золотыми красками, прошитыми алыми нитями.
Сев в автобус, я приметил симпатичную девушку. Она поймала мой взгляд и отвернулась, но при этом уголки её рта поползли вверх.
«Вот интересно, – подумал я, – если я подойду к ней и познакомлюсь, может ведь так случиться, что я ей понравлюсь. А если мы познакомимся, понравимся друг другу и она в меня влюбится, а потом мы начнём встречаться, она будет счастлива. И это я сделаю её счастливой. В этом случае она вряд ли будет жалеть о том, что я родился. Хотя, возможно, ей просто приятно, что на неё обратили внимание. Ну и ладно. Даже если я просто улыбнусь ей и она улыбнётся в ответ, она всё равно не будет жалеть о том, что я родился на свет. Почему же тогда об этом жалеет мама? – размышлял я. – Ей было бы лучше, если бы меня не было?»
Иногда для того, чтобы понять что-то, достаточно одного верно сформулированного вопроса. И этот вопрос был именно таким.
Ведь если бы тогда – чуть меньше восемнадцати лет назад, сделав аборт, мама не вышла бы замуж за моего отца, она спокойно уехала бы из России и, путешествуя по Европе, не терзала себя мыслью, что где-то на Ленинском живёт её сын.
А если бы она вернулась и, встретив Игоря, вышла бы за него замуж, они создали бы семью, завели ребёнка и были бы счастливы. Они бы любили друг друга, проводили бы вместе время, и это была бы образцовая семья. Но именно из-за меня их жизнь стала невыносимой.
Я был словно инородное тело, попавшее в организм. Игорь, глава и защитник семьи, играл роль иммунитета, а моя мать воспринимала инородное тело, как часть организма, и защищала его. И таким образом я год за годом уничтожал их семью, как гангрена медленно сжирает человека.
И раз так, мне не нужно было отравлять их жизнь своим присутствием. Однако я не был готов уйти из дома, а сама мысль о самоубийстве была мне противна. А значит, мне оставалось ждать, пока я не поступлю в университет, не найду работу и не стану совершеннолетним. То есть нужно было подождать всего год.
Как часто, когда нужно действовать и немедленно, мы ждём благоприятного момента.
Как сказал поэт, мы сидим у разбитых корыт и гадаем на розе ветров.
Но «благоприятный момент» и «самое время» не одно и то же. Обычно «самое время» случается именно тогда, когда человек к этому не готов, и, возможно, так происходит именно для того, чтобы человек сам создал этот благоприятный момент. Все великие поступки совершаются людьми, когда они делают то, что им доселе было не свойственно.
Когда крутой парень бьёт хулиганов, чтобы защитить любимую девушку, в этом нет ничего необычного, – такое поведение в порядке вещей. Когда так поступает тихоня в очках, – это великий момент в его жизни, – ведь именно тогда он осознаёт, что на самом деле он куда больше, чем всегда думал, и у него есть шанс стать таким, каким он всегда хотел быть, если ему хватит на это духу.
Увы, присутствие духа в людях встречается достаточно редко. Именно по этой причине герои вызывают у людей такое восхищение. Однако, чем герои отличаются от обычных людей и кто они – эти герои?
Мы знаем великих воинов, которые вступали в неравный бой, даже если знали, что им не победить. Мы знаем людей, которые идут в огонь, чтобы спасти других. Мы знаем, когда в голодающих семьях родители отказываются от еды, чтобы накормить детей. Стало быть, герои – те, кто идет на жертву ради того, что считает правильным.
Как это ни парадоксально, человек с большим рвением пойдёт на одну великую жертву, чем на 1000 мелких уступок. Уступки не принесут ему никакого удовлетворения, в то время как одна жертва преисполнит его гордости своим поступком.
Но, говоря о жертвах и уступках, обычно забывают, что их делают не только по отношению к другим, но и по отношению к самим себе. И здесь кроется второй парадокс: человек скорее пойдёт на жертву ради других, нежели ради самого себя. Удивительно, но изменить что-то в своей жизни, когда это нужно только тебе самому, намного сложнее, нежели сделать шаг навстречу близким или даже совершенно чужим людям.
Возможно, именно потому после всего, что мне сказала родная мать, я вернулся на Светлогорский проезд, почитал, затем сделал вылазку, чтобы почистить зубы и принялся планировать завтрашний день.
В одиннадцать часов вечера ко мне в комнату вошла мать.
– Если тебе твои преподаватели дороже твоей семьи, можешь о них забыть, – сказала она. – И завтра в девять часов вечера будь любезен быть дома.
– Почему? – мой вопрос относился к тому, почему она думает, что преподаватели мне дороже семьи, но я понимал, что она имеет в виду.
– Потому что ты совершенно не думаешь ни о ком, кроме себя и своих занятий. Ведёшь себя так, словно ты уже поступил в МГУ, хотя на самом деле ты троечник, ты ничего не добился в своей жизни!
– Это не так… – я думал объяснить, что много думаю о семье, и это было чистой правдой. Хотя едва ли этой семье пришлись бы по вкусу мысли, которые к ней относились.
– Не так? – поднимая голос произнесла мама. Она делала так всегда, когда теряла самообладание. Я понимал, что сейчас, что бы я ни говорил, – всё обернётся против меня. – Ты никогда не считал себя частью нашей семьи. С детства смотрел на нас свысока. Словно ты от рождения значишь больше, чем мы. Словно ты, вообще, что-то значишь. Это бабушка тебя испортила. Если бы не она, ты не вырос бы такой гадиной!
– Ты правда жалеешь, что не сделала аборт? – ровным голосом спросил я.
– Какая разница? Что сделано, того уже не изменить! – ответила она и хлопнула дверью.
Я знал, что она любит рубить сплеча, и знал, что потом часто жалеет о сказанном. Я был рад, что мне удалось увести разговор от преподавателей: если бы он продолжился, она сказала бы мне, что я больше не буду заниматься у них, в этом случае я не успел бы окончательно подготовиться и мой результат на вступительных экзаменах вставал под угрозу.
Спать совершенно не хотелось, я взялся за книгу, но, прочитав абзац, обнаружил, что ни слова не понял, попробовал прочитать его ещё раз, но никак не мог сосредоточиться на повествовании, – все мои мысли занимал грядущий день рождения.
И вот, наконец, этот день наступил.
Ещё ни одного дня я не ждал с таким страстным нетерпением, с такой живостью и таким вожделением.
День рождения всегда был для меня главным праздником, ведь это День, когда я пришёл в этот мир, точка отсчёта моего жизненного пути, начало моей эры. Мне непонятно, отчего в западных странах выходным является день рождения человека, который давным-давно умер, почему его день празднуется повсеместно, тогда как собственный день рождения многие вовсе не отмечают. Ведь, в конце концов, самым близким человеком для любого является именно он сам, и собственный день рождения ему пристало любить больше всего.
Я родился 28 марта. По словам бабушки, дяди и женщины, которая меня родила, именно в этот день долгая зима наконец отступила, свинцовый занавес зимнего неба рассеялся, и в мир пришла долгожданная весна, освящённая благословением яркого весеннего солнца. В лучах этого долгожданного солнца, озарившего наш край своим нежным теплом, я пришёл в этот мир.
День рождения всегда был для меня точкой отсчёта, – и в день своего рождения именно с этого дня в 2008 году я решил изменить свою жизнь. Я проснулся в половине девятого – именно в это время, как мне сказали, я и родился. Солнце уже взошло над Останкинской башней и, поднимаясь всё выше, словно мелодия Вагнера, растапливало снега и льды, сковавшие московскую будничность.
В то утро я пошёл в душ.
Игорь ещё был дома, – он как раз собирался идти на работу, а я спокойно прошёл мимо него в коридоре, зашёл в ванную, закрыл дверь и залез в душевую кабину. Я слышал, как его тапочки прошаркали мимо ванной в сторону кухни. Я включил воду и смыл с себя семнадцать лет своей жизни, твёрдо решив с настоящего момента строить её по своему желанию.
Горячая вода стекала по телу, превращаясь в пар, распространявшийся по душевой кабине. Когда я выгнал из пор все неприятные чувства и отскрёб от души мозоли болезненных воспоминаний, я повернул кран до упора направо: ледяная вода обдала меня бодрящей свежестью и наполнила изнутри чувством беспечной радости.
В праздничном настроении я вылез из душа и взялся за полотенце. В этот момент я услышал, как тяжёлое шарканье продвигается к выходу из кухни.
Ручка ванной комнаты повернулась, но дверь была заперта изнутри, её можно было открыть снаружи монеткой, Игорь так уже делал неоднократно, но я продолжал спокойно вытираться. Я уже собрался повесить полотенце на батарею, когда замок повернулся, дверь открылась: на пороге стоял Игорь с консервным ножом в руке.
Увидев его, я повесил полотенце и произнёс:
– Доброе утро!
Он внимательно осмотрел меня с головы до ног.
– Я уже одеваюсь, – спокойно произнёс я и потянулся к трусам.
Игорь захлопнул дверь, тапочки зашаркали в сторону кабинета.
Пока я одевался, победоносная улыбка не покидала моего лица, а лёгкий бриз свободы развевал паруса моей души.
Из ванной я прошёл в кухню и принялся готовить себе лёгкий завтрак: четыре яйца, бутерброды, чашка крепкого чаю с лимоном и сахаром – и что ещё могло быть мне нужно в этот радостный день?
Когда я сел завтракать, в кухню вошла женщина, которая меня родила.
– С днём рождения! – сказала она.
– Спасибо, – ровным голосом ответил я.
Она тоже налила себе чай. Я сел за стол.
Игорь тем временем вышел из ванной, дверь которой была ровно напротив входа в кухню.
– Какие планы? – спросила Наташа.
Игорь закрыл снаружи дверь в кухню, я услышал приглушённые удаляющиеся шаги.
– Планирую провести вечер в обществе близких людей, – спокойно ответил я. – Встречусь с друзьями, поиграю в бильярд, посмотрим.
У меня был план непременно вечером отправиться в бар: я давно уже приметил замечательное место на Арбате: там было не очень дорого, и бар работал по пятницам до утра. После бара я решил остаться у дяди Гриши и даже заранее договорился об этом с ним.
Наташа знала, что я хочу это, и запретила мне это. Но в своём намерении это сделать я был совершенно уверен.
– Я подумала и решила, что будет неправильно наказывать тебя в день рождения. – Я ничего не отвечал, а она продолжала: – Я знаю, ты хотел провести вечер с друзьями. Давай договоримся, – она вновь сделала паузу, я кивнул, приглашая её закончить, – ты вечером празднуешь в баре со своими друзьями, но потом останешься у Гриши и завтра приедешь домой. А когда будешь у Гриши, напишешь мне SMS.
– Хорошо, – сказал я.
– Это тебе на день рождения, – Наташа протянула открытку: внутри лежали десять тысяч рублей.
– Это в рамках условий договора? – уточнил я.
– Это подарок, – сказала Наташа. – С днём рождения!
После всего, что было, после всех её слов и деяний мне не хотелось брать эти деньги. У меня были накопленные деньги, и я знал, что могу потратить их на свой день рождения. С другой стороны, я мог отложить их до чего-то более подходящего.
Я поблагодарил за подарок.
Наташа вышла из кухни, а я принялся завтракать.
Мы с ребятами договорились встретиться в полдень в центре зала метро Планерная. Я специально вышел из дома пораньше и под сенью весеннего солнца дошёл пешком до Сходненской, там опустился в подземку и, проехав одну остановку, оказался на месте в назначенный час. Со мною вместе были два моих одноклассника: Яшка Алфеев и Женя Симонов. В начале первого приехал Гибрид, чуть позже подтянулись Димка, Колян и Луис. Как я узнал от них, Ленор не смогла (или не захотела) пойти на мой день рождения. Последним, кого мы ждали в метро, был Илюха, Шрек, как всегда, опаздывал на несколько часов, и мы договорились, что он пропустит первую часть программы, и присоединится к нам позже. Это было очень кстати, потому что мы ехали играть в бильярд, и нас как раз было восемь человек.
Всей нашей весёлой бандой мы ехали в автобусе в торговый центр МосМарт, где была великолепная бильярдная. Я взял четыре стола, и мы с ребятами играли друг с другом, меняясь парами между партиями около двух часов. За исключением Илюхи, все мы играли из рук вон плохо, но это не имело значения: мы от души веселились и с удовольствием гоняли шары по зелёным суконным столам. Мне в этот день несказанно везло: хоть я и не был мастером игры на бильярде, мне удавалось с лёгкостью забивать шары, словно я регулярно занимался этим уже несколько месяцев. Единственный, кому я проиграл, был Илюха, но он действительно играл превосходно.
После игры ребята начали дарить мне подарки: Колян и Луис подарили мне панковские клетчатые штаны, Гибрид – торбу Purgen, а Димка (совместно с Шреком, которого не было, но который участвовал) – футболку Punks not dead. Яшка и Женя признались, что у них не было денег на подарок, поэтому они вдвоём сделали мне объёмную картину, на который был изображён волк, стоящий на вершине скалы, воющий на луну. Внизу картины была выжжена надпись: «Никогда не предавай своих убеждений». Но лучшим подарком был большой чёрный флаг, с которого смеялся «Весёлый Роджер», – это было от Илюхи.
Поблагодарив всех своих друзей, я предложил им зайти в ресторанный дворик, где мы оккупировали Макдональдс, этот остров империализма, ненавистный всякому борцу с системой, если только речь не идёт о системе здорового питания. Поскольку я угощал, никто ни в чём себе не отказывал: ребята набрали горы бургеров, наггетсов и мороженого. Так как в этом аттракционе невиданной жадности гастрономические ожидания моих друзей превзошли возможности их желудков, мы устроили войнушку, кидаясь друг в друга недоеденными котлетами, булками, картошкой и кусочками курицы. В какой-то момент Колян постиг истинное предназначение стакана от кока-колы и, зачерпывая через трубочку кровь Микки-мауса, атаковал окружающих этой жидкостью цвета разбавленной нефти. Когда же в ход пошло мороженное, которое распространялось по залу в виде метательных снарядов (в качестве катапульты использовались ложечки), охрана попросила нас удалиться.
– Да пошли вы! – закричал Димка, показывая им средний палец.
Колян взял пару подносов и демонстративно вывалил их содержимое на пол.
– Ладно, ребят, поиграли и хватит, – сказал я. – Пойдёмте.
Мы с Илюхой и Яшкой выбросили то, что оставалось ещё на подносах, в мусорные баки и вместе с остальными направились к выходу.
– Макдональдс – это гиблое место, мужик, – сказал мне Колян, когда мы выходили на улицу.
– Чего же ты тогда сожрал там три чизбургера и коробку наггетсов? – спросила Луис.
– Бармалей нас пригласил туда, мы пошли туда, в конце концов, это же его праздник, – ответил он.
– Ну вы бы сказали, что вас это напрягает, – ответил я, несколько удивлённый, что ребятам не понравилась моя идея.
– Да ладно, Бармалей, всё отлично! – сказал Димка.
– Спасибо, очень круто! – подтвердил Гибрид.
– Вам спасибо, ребята! – с благодарностью ответил я. – Вы мои самые близкие люди.
– Вась, мы тебя очень любим, – сказал мой одноклассник Женя. – Знай: что бы ни случилось, мы всегда будем рядом, всегда поможем и всегда постоим за тебя.
– Да, мужик, в этом можешь не сомневаться, – подтвердил Гибрид.
Мы шли через Братцевский парк в сторону моего дома: я хотел зайти положить картину, подаренную ребятами. По дороге мы исполняли а капелла песни русского рока, воплощая в пространстве деревьев творчество великих артистов. В особенности в тот вечер мне в голову запала песня Юрия Шевчука:
Карандаш ломается. Холодно. Темно.
Капитан Колесников пишет нам письмо.
Возможно, дело было в том, что в отличие от других песен эта была посвящена гибели моряков, одной из ужаснейших трагедий, постигших нашу страну на рубеже тысячелетия. Возможно, я подсознательно чувствовал, что в этой песне я найду кульминацию дня.
Рядом с домом № 7 на Светлогорском проезде стоит автобусная остановка, там мы попрощались с Луис, которой нужно было ехать помогать маме. Яшка, который жил со мной в соседнем доме, тоже откланялся, а я поднялся в квартиру, прошёл в комнату, где ютился последние без малого восемь лет и положил на свой диван картину, подаренную мне одноклассниками. Волк всегда был моим любимым животным, и ребята не могли не знать этого,– он величественно смотрел на луну и в его позе было столько гордости, столько стати, что, глядя на него, я чувствовал себя выше, светлее и смелее.
Глядя на картину, я переоделся в новоподаренные штаны, взял с собой торбу и, чтобы она была не пустой, положил туда кошелёк и тетрадь с ручкой. На всякий случай я также взял ещё денег, – по большому счёту, я взял все деньги, которые у меня были. Поверх куртки я накинул пиратский флаг, которым укрылся словно плащом.
Из окна на фоне сумерек сверкала подсветка главного здания МГУ. Я оглядел комнату: шкафы, диван, стол с дыркой, стул и картина. «Никогда не предавай своих убеждений» – эта фраза была последним, на чём задержался мой взгляд, прежде чем я закрыл дверь.
Выйдя из подъезда, я отметил, что в нашем полку прибыло: громче всех хохоча, на спинку лавочки, словно на куриный насест забрался Шрек.
– Бармалей, с днём рождения! – радостно возопил он, увидев меня.
Мы поздоровались.
Прежде чем отправиться на поиски приключений, мы дошли до дома Жени Симонова, – ему нужно было на пять минут подняться и что-то объяснить матери. Когда он наконец вышел, мы выдвинулись в сторону дома № 7, в сторону остановки, в сторону кутежа.
Мы отошли от дома Жени метров на пятьдесят, когда из-за него вышла компания ребят: я не был с ними знаком, но знал, кто это такие, – они были «крутые парни нашего района». С непроизносимыми именами, эти ребята всегда отдавали дань уважения привычке, выработанной с детства на Северном Кавказе, и всегда собирались большой компанией. Компания их была дружная, однако едва ли её можно назвать дружелюбной.
Увидев нас, эти ребята начали что-то кричать. Мои друзья принялись оборачиваться, а я ровным голосом сказал:
– Парни, не обращайте внимания, пойдём к остановке.
«В конце концов, договоримся», – рассудил я. Ко мне много раз подходили различные джентльмены, которые на ломанном русском пытались объяснить мне, что это их район и я топчусь на их территории. Но я жил на Полгоры уже восемь лет, и умел вести светские беседы подобного рода.
Мы проходили мимо ограды школы, где я учился, – до остановки было метров двести. До моего подъезда – сто пятьдесят.
Горцы догнали нас. Я понимал, что флаг на моей спине выглядит, по меньшей мере, раздражительно, однако убирать его не собирался.
– Эй! – обратились они, поравнявшись с нами.
– Что? – ответил Шрек, который был самым крупным из нас.
Он был в своей косухе, сплошь украшенной клёпками и шипами, в гриндарсах, обвешан цепями, а на голове у него была кепка Harley-Davidson, из которой, словно рога, торчали два шипа.
– Ты кто такой? – спросил один из незнакомцев, судя по всему, лидер этой компании.
На вид ему было года двадцать два – двадцать три. Как, собственно, и всем остальным. Я стремительно пересчитал их: перед нами стояли восемь крепких и уже взрослых ребят.
– Я Юра, – с очаровательной улыбкой обольстителя произнёс Шрек.
В следующую секунду горный вождь лёгким движением ладони сбил с него кепку. Шрек нагнулся, чтобы её поднять, а его собеседник уже поменял стойку, чтобы ударить моего друга левой ногой, когда я положил руку ему на плечо.
– Слышь, – произнёс я, чуть более вежливо, чем собирался. – Ты что делаешь?
В целом, его замысел был мне понятен. Но я отчего-то не успел придумать иного вопроса, а просто так заговорить с незнакомым человеком мне не позволяло воспитание.
Горец повернулся ко мне и злобным голосом прорычал:
– Я не с тобой разговариваю.
И действительно, перебивать людей и встревать в их беседу крайне невежливо, – мне всегда об этом говорила бабушка. И мне бы очень хотелось в тот момент проявить себя вежливым человеком и извиниться за свою бестактность. Однако мои убеждения немного расходились с таким подходом, и потому я ответил:
– А мне насрать, – это мой друг!
Как известно всякому из нас: друзья наших друзей – наши друзья. Увы, Шрек не был другом моего собеседника. Думаю, именно по этой причине в следующую секунду он совершил резкое движение, я почувствовал резкое движение, а потом от скулы по лицу начала расходиться тупая боль.
– Ребят! Да вы чего?! – закричал Женя. – Вы что делаете?
– Иди на хуй отсюда, – порекомендовал ему кто-то из компании моего нового приятеля.
Другой толкнул Димку, а третий ударил Гибрида в челюсть. Пока я наблюдал это, мой нос, который я, совершенно очевидно, засунул совсем не туда, оказался в преступной близости от кулака предводителя горных налётчиков. Они – мой нос и его кулак – поспорили в несокрушимости, примерно как пасхальные яйца. Неприятный хруст стал сигналом к тому, что я потерпел фиаско.
– Ребята! Хватит! – не унимался Женя. – Зелем! – обратился он к моему собеседнику. – Перестань!
– Иди на хуй, Женя, – ответил тот, кого назвали Зелем. – Иначе сам сейчас получишь пизды.
Я надеялся, что последние его слова – метафора, поскольку, если в его власти было дать моему однокласснику то, что он обещал, это был бы позор: меня разукрасила не просто женщина, но самая уродливая женщина, которую я когда-либо видел.
Женя, судя по всему, тоже рассудил, что это была метафора, и потому начал медленно отходить назад, как отступают от разъярённых кавказских овчарок или от королевы Елизаветы (тогда закон, запрещающий поворачиваться к британскому монарху спиной, был ещё в силе).
Жениному примеру последовали и остальные: следуя в кильватере моего одноклассника, мои друзья спешно ретировались. И только Илюха, в арьергарде этого отступления кричал:
– Пацаны! Вы куда! Вы что делаете?
Дальше наблюдать эту картину я мог только краем глаза, поскольку Зелем жаждал внимания.
– Ты что, охуел? – вежливо поинтересовался он.
– Да в общем, нет,
– Ты, блядь, кто такой, чтобы так выёбываться?
– А никто и не выёбывается. – констатировал я, хоть мне и казалось, что это было отчасти неправдой.
– Ты, сука, откуда здесь такой появился?
Пока мы с горным вождём разговаривали, его стая окружала меня со всех сторон: я был словно агнец на алтаре ритуала обозначения границ и территориальной целостности Полгорышного района.
– Да я, вообще-то, здесь живу, – я указал в сторону дома, где жил, и увидел, как Илюха, размахивая руками, что-то пытается объяснить всем остальным.
– Да вы что, охуели? – донеслись до меня его слова. Они были сказаны достаточно громко, чтобы все остальные тоже посмотрели в ту сторону: мои друзья уходили на школьную территорию, за железный забор, откуда безопаснее было наблюдать за происходящим.
Очевидно, осознав, что я имею счастье стать единственным участником пира горных козлов, Зелем продемонстрировал, как выглядит левый хук. Его примеру последовали остальные. Удары посыпались с разных сторон. С закрывался руками, но в этом не было особого смысла: мне не попадали в лицо, зато попадали в затылок, в шею, в уши и, разумеется, в корпус. Судя по тому, что мне внезапно свело левую ногу, она тоже попала под раздачу.
– Да и пошли вы! – я услышал громкий окрик Илюхи.
Не знаю, кому было направлено сие обращение, но мой друг, подобно паладину, стоящему за Град Гроба Господня, устремился в крестовый поход, против моих обидчиков.
С сожалением вынужден констатировать, что его постигла участь Фридриха Барбароссы: поход был прерван ещё до того, как крестоносцы достигли Святой земли. Часть воинства Саладина отделилась от отправления кровавого ритуала, где я был главным героем, чтобы не дать силам праведных объединиться и встать спиной к спине под гнётом неверных.
Уворачиваясь от ударов, я видел, как Илюха с открытым забралом попытался нанести первый удар одному из горцев: тот уклонился. В следующий момент другой атаковал моего соратника уверенным ударом в челюсть. После такой увертюры мой друг несколько растерялся, а третий соперник Ильи вероломно ударил его со спины – ногой в коленный сгиб. Храбрый паладин осел на колено, словно принося присягу на верность, но эта инициатива была отвержена – судя по всему, сарацины посчитали подобное поведение непозволительным: один из горцев ударил Илью под коленную чашечку другой ноги, а другой почти в тот же момент нанёс ещё один удар в челюсть.
Мой друг упал, я развернулся в его сторону, чтобы помочь ему, но меня в этот момент сдерживали пять человек, которые не хотели, чтобы я уходил так скоро. Уступив их гостеприимству, я всё-таки остался в их дружной компании, дарившей мне незабываемые впечатления.
Илюха тем временем пытался подняться, но движения шести ног сдерживали это благородное устремление в рамках собственного уровня нравственного развития. Один из моих собеседников решил познакомиться с Ильёй и отправился на помощь своим товарищам. Именно ему пришла в голову мудрая мысль: «все протесты нужно пресекать с головы» – именно эта мысль, очевидно, пришла однажды в голову Робеспьера, хоть мы и не знаем, в какой именно момент его жизни.
Познакомив свои кроссовки сперва с Илюхиной курткой, этот горец ударил моего друга подошвой в ухо – голова по инерции отлетела в землю, от которой отрикошетила, словно футбольный мяч. Футболист явно хотел закрепить свой успех, поскольку в следующую секунду носок его ноги удостоился Илюхиного поцелуя (позже я узнал, что этот момент стоил моему другу четырёх передних зубов).
Ну а оставшаяся фантастическая четвёрка продолжала одаривать меня своим вниманием.
– Ты чё! – слегка запыхавшись, произнёс Зелем. – Скинхед, что ли?
– Я? – не то, чтобы в этой очевидной ситуации я хотел сделать вид, будто помимо меня могут обращаться к кому-то ещё. – Нет!
– А хули ты тогда в гриндарах, педрила? – поинтересовался Зелем.
Я не знал, что ответить, но вопрос явно был риторическим. Уже через пару секунд Зелем продолжил:
– Ты что, крутой, думаешь, да?
Кто-то из товарищей Зелема ударил меня в затылок, и я полетел вперёд – прямо в объятия горного вождя, который немедленно оттолкнул меня. Тем не менее следы нашей близости огромным красным пятном растекались по его белой футболке.
– Ах ты гондон!!! – заорал он. – Ты мне футболку испачкал!
Разумеется, он исповедовал закон «кровь за кровь». И за кровь, которую я нанёс ему на одежду, я должен был ответить собственной кровью… Последовательность его поступков вызывала у меня большие вопросы, но мне было не очень удобно об этом сказать, и здесь дело не столько в вежливости, сколько в отсутствии подходящей возможности.
– Эй, пацаны! – раздался голос из-за моей спины. – Вы чего делаете?
Меня вдруг перестали бить.
Я обернулся.
В тридцати метрах от меня стоял достаточно крепкий мужик лет сорока, – он выгуливал шпица и, видимо, случайно проходил мимо.
– Всё нормально, – ответил ему один из горцев.
– Оставьте парня в покое, – сказал он.
Я наблюдал внутреннюю борьбу между гордостью джигита и традицией почитания старших. Я сделал шаг в сторону от моих обидчиков: никто не препятствовал мне уйти. Я сделал ещё шаг в сторону мужика, мои новые знакомые смотрели с презрительной неприязнью, однако бездействовали.
Этот мужик, появившийся подобно Моисею, разверг незримый проход к спасению. Пройдя меж расступившимся волнами Красного моря, я мог обрести свободу… но четыре человека избивали моего друга, который был уже не в силах сопротивляться.
И вместо того, чтобы, как всякий рассудительный человек, уйти с этим взрослым товарищем, я, с трудом волоча ноги, засеменил к Илюхе.
– Куда пошёл? – спросил Зелем.
– Ребята, – сказал мужик, – я сейчас в милицию позвоню.
Эта фраза была для меня роковой: горцы поняли, что сам мужчина не планирует предпринимать никаких действий и перестали обращать на него внимание.
– Смотри, какой у него флаг! – воскликнул один из этих парней.
– Ты фашист, да? – спросил Зелем. – Чёрный флаг на себя напялил!
– Почему фашист? – удивился я. – Фашисты носят свастику, а это «Весёлый Роджер».
– Ну и как, весело тебе? – вопрос сопровождался очередным ударом.
– Не очень, – уклонившись, ответил я.
Я хотел дать ему в морду, но понимал: если я начну реальную драку, меня начнут бить по-настоящему, и тогда со мной будет то же, что с Илюхой. В итоге я просто закрывал лицо и уворачивался от ударов. Моим противникам было не по душе, что я не даю им достать меня. Один из них сказал:
– Снимай флаг!
– Нет! – ответил я.
– Отдай флаг! – он дёрнул за флаг, и узел у меня на шее развязался.
Горец держал «Весёлого Роджера» с одной стороны, я схватил за него с другой. Он резко дёрнул флаг на себя, а я дёрнул его ещё сильнее.
В этот момент мне в лицо прилетел удар. Потом ещё удар. И ещё. И ещё.
Это был Зелем. Он продолжал наносить удары, а я не мог защититься, потому что обеими руками держался за своё знамя. Если бы я был немного умнее, я, разумеется, отпустил бы «Весёлого Роджера», но эта мысль просто-напросто не пришла мне в голову (очевидно, её к тому моменту уже отбили).
Я не могу сказать, сколько это продолжалось. Просто в какой-то момент друзья Зелема сказали ему, что пора уходить. Флаг отпустили, и я по инерции отшатнулся назад. «Весёлый Рождер», словно, подхваченный лёгким весенним бризом, развернулся и закрыл мне лицо (судя по отпечатку крови, череп пришёлся как раз на моё лицо). Затем знамя пропустило ещё один удар, после чего я увидел, как мои враги уходят в сторону остановки.
Уверенной походкой пьяного моряка я подошёл к Илюхе, – он был весь алый, словно его захлестнули волны Красного моря.
– Ты как? – едва поворачивающимся языком спросил я.
– Нормально, – отозвался он, поднимаясь с земли.
Я дал другу руку и помог ему встать.
– Выглядишь ты, честно говоря, дерьмово, – оглядев его, констатировал я.
– Да, хревовая была идея, – ответил он, оскалив кровавый рот, где четыре передних зуба частоколом торчали наружу.