– У меня нет прозвища, – спокойно ответила она. – Просто Настя.
– А Йоханга?
– Йоханга – это приветствие поклонников группы «Пилот», – объяснила она.
«Чёрт! – подумал я. – Ну зачем я спросил?! Она же сейчас поймёт, что я вообще ничего не понимаю в культуре, которой они живут!»
Тем не менее отступать было поздно. Чтобы как-то выйти из положения, я произнёс ироничным тоном:
– А я-то думал, это имя валькирии с волосами, жёлтыми, как мёд.
– Нет-нет, – улыбнулась она. – Ты перепутал с Ольгой.
– Жаль, я не знаю столь же прекрасного стихотворения про Анастасию, – улыбнулся я.
– Прочитал бы? – она сверкнула своими синими как шёлковая мантия глазами, словно спрашивала «отважился бы ты на это?».
– Да, – твёрдо ответил я.
– А почему Бармалей? – спросила она.
Из всех ассоциаций с этим именем я выловил, пожалуй, единственную, которая могла как-то объяснить происхождение странного прозвища. На мой четвёртый день рождения отец (он тогда был ещё жив) подарил мне пластмассовый набор воина: щит, шлем и меч. Этот подарок как нельзя более пришёлся мне по нраву: весь день я бегал по квартире, героически сражаясь с полчищами вымышленных, но оттого не менее кровожадных врагов, которым никак не удавалось одержать победу над моей удалью. Даже когда мне пора было идти спать, я продолжал смертельную битву. Мама решила, как всегда, прибегнуть к помощи Бармалея. Кого-то в детстве пугали соседом, кого-то бандитами, кого-то милицией, меня – Бармалеем. И, должен признать, герой Чуковского был для меня достаточно авторитетным персонажем, чтобы во избежание встречи с ним выполнять требования родителей. Но в тот вечер я победил столько врагов и чувствовал себя таким могущественным, что на кураже провозгласил:
– Ах, Бармалей! Зовите! Я ему голову отрублю!
И, сказав это, я почувствовал в себе силы исполнить своё обещание. Я даже хотел, чтобы этот жуткий злодей и враг всех детей, некогда нагонявший на меня ужас, явился и встретился со мной в честной битве.
Однако Бармалей так и не пришёл. Отец сказал, что он испугался меня, и я теперь сам Бармалей, и все мои противники, видя мои победы, спасаются бегством, а значит, бой окончен и пора идти спать.
Я больше десяти лет не вспоминал об этом и ни с кем не обсуждал то время, когда мой отец был жив. Но Насте я рассказал об этом сразу, – это было так просто, так естественно и так правильно. Слушая меня, она улыбалась одними глазами, не проявляя более никаких эмоций.
– Таким образом, – подытожил я, – прозвище Бармалей у меня уже больше десяти лет.
Я не стал уточнять «двенадцать», чтобы Настя не узнала, сколько мне на самом деле.
– А ведь Василий – очень красивое имя, – задумчиво заметила она.
– Если тебе так больше нравится, можешь звать меня Василием, – великодушно позволил я. – Но друзья зовут меня Бармалеем.
В этот момент я вспомнил, что у меня нет настоящих друзей, с другой стороны, именно здесь я надеялся их найти.
– Но ведь мы с тобой не друзья, – улыбнулась Настя, закуривая сигарету, и синева её глаз сверкнула в пламени зажигалки.
Я не знал, что ответить, а моя собеседница рассмеялась, увидев моё замешательство. И столь искренним, добрым и располагающим был её смех, что я улыбнулся так широко, словно хотел достать кончиками рта до ушей.
– Ну и чем ты занимаешься, Василий? – спросила она, закончив смеяться.
– Просто решил развеяться, – ответил я и, поняв, что от меня ждут другого ответа, добавил, – а вообще, – учусь…
Она улыбнулась. Я испугался, что она спросит, где именно, и мне придётся срочно придумывать что-нибудь убедительное, чтобы не сказать, что я учусь в школе. Но она не спросила.
Вместо этого она поинтересовалась, какую музыку я слушаю. В детстве, живя у бабушки, я слушал многочисленные аудиокассеты, которые покупал дядя Гриша. В основном, это были рок-н-ролл шестидесятых и динамичный рок восьмидесятых. Переехав к маме, я какое-то время уничтожал свою личность попсой, которую слушала она, однако последние несколько лет музыкальное самоуважение взяло верх, и у меня в комнате начало играть «Наше радио». Я назвал несколько групп, которые часто звучали в эфире, и она кивнула, как бы удовлетворённая ответом, а затем спросила:
– Только отечественное?
– В основном, да, – кивнул я и тут же поправился, – хотя мне очень импонируют такие группы, как Ramones, AC/DC и Iggy Pop.
– Ramones – хорошая группа, жаль, что их больше нет, – заметила она.
– Думаю, если бы они сегодня собрались и отыграли концерт, получилось бы зажигательно, – с видом знатока произнёс я.
Она рассмеялась.
В то время я понятия не имел, что участники этой группы к моменту нашего разговора уже успели благополучно преставиться, но Анастасия сочла мои слова остроумной шуткой.
– А у AC/DC какой любимый альбом?
В этот момент я почувствовал себя на экзамене.
Какой у меня любимый альбом? Да я целую вечность не слушал их песен, – едва ли я мог бы вспомнить хотя бы пять их композиций, не говоря уж о названии пластинки. Тем не менее я сделал уверенный вид и безапелляционно заявил:
– Highway to hell.
Она кивнула.
– Да, братья Янги умеют жечь, – согласилась она.
– Словно черти, – подтвердил я. – Но и голос у него необычный?
– У кого именно?
– У Ангуса Янга, конечно.
– Да, вот только он не поёт, – заметила Настя.
Я снова сел в лужу, но отступать было поздно.
– А как же TNT?
– Разве что oi, oi, oi, – ответила она. – А поёт-то её Брайан Джонсон.
– Действительно, – согласился я, возможно, чуть более поспешно, чем следовало.
Постепенно начали подтягиваться и другие ребята: Оля, двоюродная сестра Ленор, рокер по имени Дима или Гибрид, и ещё несколько парней и девчонок, с которыми я толком в тот день не познакомился. В какой-то момент алкоголь кончился, и возникла необходимость отправить гонцов к магазину. Илюха предложил мне составить ему компанию, Настя решила пойти вместе с нами, так как ей нужны были сигареты. Ребята скинули денег, сколько у кого было, и мы зашли в продуктовый магазин, где нас встретила стереотипнейшая продавщица: средних лет, полноватая, крашеная в блондинку женщина с ужасной косметикой и столь дородными мешками под глазами, что в них запросто можно было сложить все наши покупки. Илюха попросил у неё пять бутылок портвейна «777», три двухлитровые колы, три нарезных батона и пачку майонеза. К этому Настя попросила три пачки сигарет: одну для себя и две для компании.
Вернувшись к друзьям, мы откупорили одну из бутылок портвейна и пустили её по кругу, словно заздравную чашу. Кто-то пил портвейн в чистом виде, кто-то запивал его колой. На свежем воздухе у нас разыгрался аппетит, и в ход пошёл хлеб с майонезом. С утра я не позавтракал, поскольку, когда я собирался уходить, на кухне был Игорь, а мне было важно начать этот день без скандала. До тех пор мне ещё не приходилось есть хлеб с майонезом, но каким же он оказался вкусным! Я чувствовал себя древним греком, вкусившим амброзию: свежий хлеб, приправленный майонезом, словно обволакивал мой желудок, и неприятное урчание, которое давало о себе знать последние сорок минут, мгновенно исчезло.
– Бармалей, будешь мишки-гамми? – обратился ко мне Илюха.
– Какие мишки? – спросил я, хотя мне было наплевать, – сейчас я готов был выпить всё, что угодно.
– Мишки-гамми, – повторил мой товарищ. – Это народный чистопрудный коктейль. Сейчас я научу тебя его готовить.
Коктейль оказался прост: в наполовину опустевшую бутылку колы наливали портвейн (аккурат влезала одна бутылка), затем бутылка закрывалась, коктейль взбалтывался и был готов к употреблению.
Мне, как новичку в этом деле, Илюха предложил первым отведать чудесного нектара. На вкус он оказался весьма сладок, и я, можно сказать, с первого глотка пристрастился к нему. Мы с Илюхой и Гибридом беседовали обо всём на свете, пили мишки-гамми, и я почувствовал, что начинаю пьянеть. Изредка я поглядывал на Настю, её огненные волосы сразу бросались в глаза: вместе с Ленор и Олей они сидели на камне у фонтана, курили и говорили о чём-то своём. Мне чертовски захотелось подойти к ним, но Гибрид нашёл во мне благодарного слушателя, и обрывать его было бы очень невежливо с моей стороны.
Мы продолжали пить, изредка закусывая хлебом и майонезом чистый портвейн, «мишки-гамми», «Виноградный день», пиво и водку, которые материализовались после прихода новых членов компании. В какой-то момент Гибрид начал петь «Маму-анархию», и я подхватил знакомый мотив: как это часто бывает, отсутствие музыкального слуха мне компенсировало изрядное количество выпитого.
Я знал, что у меня сильный голос, хотя пользовался я им явно не по назначению. Когда мы протянули последний «Папа – стакан портвейна!», я посмотрел в сторону Насти: наши взгляды пересеклись, и вместо восхищения, одобрения или восторга я прочитал в её глазах безразличие.
Господи, как можно было так ступить!
Чтобы избавиться от дурных мыслей, я принял из рук Шрека бутылку дешёвой водки и сделал пару глотков. Затем, чтобы придать своему виду больше брутальности, я отпил ещё.
– Да Бармалей нажрался! – заметил Шрек.
– Я Бармалей! – громогласно провозгласил я. – Я не бываю в говно!
Именно в этот момент мой организм вероломно решил опровергнуть мои слова, и я успел сделать лишь несколько шагов в сторону, прежде, чем водка и всё, что было с ней по соседству, вырвались из моих уст намного красноречивее самых твёрдых глаголов. Остаток дня я провёл в удивительном путешествии между компанией, угощавшей меня выпивкой, и газоном, который я сам угощал выпивкой и частично переваренным хлебом.
В какой-то момент мне захотелось поговорить с Настей, но то ли алкоголь рассеял моё внимание, то ли она трансгрессировала, – так или иначе, её пламенной причёски я не приметил. Раздосадованный этим обстоятельством, я принялся пить ещё больше, и к вечеру представлял собой маломобильный биологический организм, способный лишь блевать и грязно ругаться матом. Сердобольные панки не оставили меня в беде, и Гибрид вместе с Илюхой решили отвезти меня домой. Бравые милиционеры на входе в метро «Чистые пруды» решили воспрепятствовать моему вторжению в столь богоугодное заведение, однако Илюха с Гибридом объяснили, что меня бросила девушка, и я очень сильно расстроился. То ли сила их аргументов, то ли количество денежных знаков, немедленно скрывшихся в кармане куртки сержанта, помогло нам войти в метро. Я назвал станцию метро, и мы сели в поезд. Переходы и дорогу я мало помню. Ребята доехали со мной до самой квартиры, и помогли мне открыть внешнюю дверь и лишь когда я, облокотившись на дверь квартиры Игоря, уверил их, что дальше доберусь сам, они попрощались со мной и ушли. Осознание близости отчима мгновенно отрезвило меня: я вошёл, запер за собой дверь, снял куртку, разулся и прямой походкой прошёл семь метров, отделявших меня от комнаты. Кое-как раздевшись, я рухнул на кровать, завернулся в одеяло и проспал до следующего дня.
Это было удивительно, однако ни мама, ни Игорь не узнали, что, вернувшись домой, я был изрядно навеселе. Я был уверен в том, что неизменно спалюсь, и готовился к неизбежному. Тем не менее, когда я пришёл, никто не обратил на меня никакого внимания. В моём поведении не было ничего необычного: я сразу направился в свою комнату, откуда не выходил до самого утра.
А вот утром наступила расплата за весёлую попойку с панками на Чистых прудах. Похмелья в классическом понимании у меня не случилось: голова не болела, руки прекрасно слушались, и желание выпить пива отнюдь меня не радовало, напротив, стоило мне вспомнить о существовании алкоголя, как к горлу тут же подкатил рвотный позыв, который я с трудом подавил, чтобы не загадить собственную постель. Я прислушался: в квартире было тихо, как в склепе. Выбравшись из кровати, я аккуратно, словно вор, прокрался в сторону туалета. Каждый мой шаг эхом отдавался в ушах, словно я ступал не босяком по паркетному полу, а тяжёлой походкой латных ботинок шёл по гранитной пещере, полной чудовищ. В любой момент я ожидал, что откроется дверь спальни, откуда появится один из демонов, обитающих в этих чертогах, а я смогу лишь сказать что-то нечленораздельное, прежде чем меня вывернет наизнанку прямо посреди коридора. Но дверь оставалась закрытой, и я без приключений добрался до тронного зала, дверь которого скрипнула с леденящим душу негостеприимством. Я вошёл, опустился на колени перед унитазом и поднял крышку. Тишина. «Как бы сделать это потише», – подумал я. Будить всех утробными звуками отчего-то казалось мне не самой благоразумной идеей. Я решил выдавливать из себя яд по капле – словно чеховского раба. Склонившись над унитазом, я открыл рот и… ничего не произошло. Запах не мытого две недели туалета, отбил у меня всякое желание вверять ему то, что я до сих пор ревностно хранил в себе. Я представил вчерашний день: панки, тусовка, виноградный день, портвейн, палёная водка, я вспомнил запах этих напитков, и в тот же момент словно какой-то клапан внутри меня открылся, и водопад отнюдь не столь романтичный, как на пейзажах Тёрнера, извергся из глубин моего существа с неистовой силой. В какой-то момент я понял, что катарсис происходит под аккомпанемент слишком красноречивого оркестра. На секунду я перестал изливать душу в уже изрядно обрызганный унитаз и прислушался. Тишина. Во рту господствовал привкус желчи. Я сделал глубокий вдох и продолжил. Некоторое время я безжалостно расставался со всем, что переполняло меня намедни, пока внутри не осталось ничего, кроме несварения и спутанных воспоминаний. Должен признать, унитаз выдержал гнев моего желудка и радушно принял всё, что я ему вверил. Нажав на спуск, я наблюдал, как улики постыдного минувшего дня спиралью уходят в канализацию. Мне пришлось четырежды повторить этот аттракцион и изрядно поработать ёршиком, прежде чем все следы моего преступления против общественного спокойствия благополучно исчезли. Унитаз сверкал фаянсовой белизной и был даже чище, чем в тот момент, когда я обратился к нему за помощью.
Я прислушался. По-прежнему ни звука. Из туалета я проскользнул в ванную, где тщательно вымыл с мылом руки, лицо и почистил зубы. Выключив воду, я вновь принялся оценивать обстановку. По-прежнему было тихо. Решив рискнуть, я снял с себя одежду и по-быстрому принял контрастный душ. Всякий, кому доводилось принимать контрастный душ после безудержного веселья, знает это прелестное чувство, которое растекается по организму, снимает всё напряжение и исцеляет, подобно живой воде.
Вернувшись в спальню, я переоделся и только теперь догадался взглянуть на часы: они показывали два пополудни. Было воскресенье: Игорь, скорее всего, был на тренировке, а мама с Егором, скорее всего, ушли гулять, либо куда-то поехали. Стало быть, я был один в квартире, и это обстоятельство не могло меня не обрадовать.
Я отправился в кухню, где решил подкрепить свои силы. Стоило мне открыть холодильник, воспоминания о вчерашней гулянке вновь переполнили меня, однако внутри было пусто, – благодаря этому обстоятельству я не стал устраивать непотребства и просто смачно рыгнул. Тем не менее было ясно, что плотный завтрак придётся отложить до лучших времён. Поэтому я просто заварил крепкий чай с сахаром и включил телевизор, где шёл какой-то дурацкий фильм. Во время рекламы мне показалось, что открывается входная дверь, я выключил телевизор – тишина. Я по-прежнему был один. Однако я понял, что, если я хочу поесть (а это было решительно необходимо), мне следует поторопиться. Сообразив, что твёрдая пища может изрядно ухудшить расположение моего духа, я решил сварить рис. Так, эмпирическим путём я установил лучший рецепт от алкогольного отравления, которым пользуюсь до сих пор. Позавтракав, я ощутил насыщение и вернулся в комнату.
Четыре стены чужой квартиры давили на меня так, как никогда прежде, я не хотел оставаться дома, но звонить Илюхе было немного стыдно после того, как я напился до такой степени, что уже не стоял на ногах.
«Хотя, – решил я, – они же панки!»
Я набрал номер Илюхи.
– Да, – произнёс он сдавленным голосом.
– Илюх, привет, – сказал я. – Это Василий.
– Василий?
– Ну, Бармалей, помнишь?
– А-а, Бармалей! Здорово, коль не шутишь!
– Слушай, а ты что сегодня делать планируешь? – поинтересовался я.
– Да пока не решил ещё. А ты как? Пришёл в себя?
– Ну, в целом, да. Я вот подумал, а сегодня никого не будет на поинте?
– На поинте… да полно народу! Сегодня ж воскресенье!
– Ну я тогда, может, подскочу, – небрежно бросил я и добавил. – А ты?
– Знаешь, я пока не решил. Может, да, а может, нет. Посмотрим.
– Ладно… Тогда… давай.
Пока мы с Илюхой разговаривали, я уже завязывал шнурки в прихожей. Повесив трубку, я надел куртку и вышел из квартиры – навстречу чистопрудным приключениям. По дороге, в автобусе и метро, я смутно припоминал подробности минувшего дня: красные клетчатые штаны, цепи, клёпанные ремни, шипованные ошейники и напульсники, расписные торбы, косухи и ирокезы, разукрашенные во все цвета кислотного мракобесия, тяжёлые ботинки со стальной вставкой, палёная водка, «Виноградный день», «Три топора», русский рок под расстроенную акустическую гитару, клубы дешёвого сигаретного дыма, – и над всем этим безобразием довлели синие глаза, игриво смотрящие из-под огненно-рыжей чёлки. Только проходя мимо Грибоедова, я осознал, что главным вектором моего движения сегодня является не чувство безудержной свободы и независимости от всех условностей, но стремление увидеть женщину… пожалуй, если я дальше продолжу развивать мысль, она сделается невыносимо приторной, что отнюдь не пойдёт на пользу данному повествованию.
Итак, я шёл навстречу событиям, которым предстояло круто изменить мою жизнь, но главным из них уже тогда я определил Анастасию. Не могу утверждать безапелляционно, но, возможно, все дальнейшие события происходили именно так, как будет описано ниже, именно потому, что я в закромах своего сознания задал им данное направление.
Выйдя из метро на Чистых прудах, я миновал уже знакомое Читателю общество любителей русской словесности и снизошёл по бульвару к фонтану, где намедни имел неосторожность кутить чуть более ярко, чем позволяла память на следующий день.
К своему удивлению, я не обнаружил на поинте ни одного вчерашнего собутыльника: туда-сюда сновали влюблённые парочки, а берега фонтана, подобно мухам на периметре унитаза в привокзальном сортире, облюбовали дети и их любящие родители. Снисходительно наблюдая с высоты своих шестнадцати лет за романтичной молодёжью и их более продвинутой версией в лице папаш и мамаш, нежно играющих с орущими и резвящимися чадами, я искал глазами родственную душу, однако, подобно Чичикову, встречал лишь косвенное подтверждение их присутствия в виде пустых бутылок портвейна и пива, которые вполне могли оставаться здесь со вчерашнего дня.
Отойдя в сторону от чуждой мне компании, я решил позвонить Илюхе, чтобы узнать, не сместился ли вектор пьянки в другое место, однако не успел я расстегнуть торбу, как услышал знакомый картавый голос:
– Здорово, Бармалей! Ты чего здесь?
Из магазина, где мы покупали выпивку и сигареты, вышел Шрек, который, очевидно, заходил туда с той же целью, что и любой добропорядочный панк.
– Да вот, на поинт пришёл, – ответил я, обмениваясь с ним приветствием.
– Так мы все возле пруда сидим, – сказал мой знакомец, и мы, огибая жёлтое здание, устремились к центру сегодняшнего веселья. – Ты как после вчерашнего?
– Благодарю, великолепно! – бодрым голосом, чтобы показать свою удаль, произнёс я. – Отлично вчера потусили.
– Да, неплохо, – невнятно подтвердил Шрек.
Лёгкая отстранённость собеседника навела меня на мысль о том, что я вчера преизрядно набрался, и это, возможно, было воспринято с осуждением. Возможно, подумал я, именно из-за этого Шрек не очень-то рад меня видеть сегодня. С другой стороны, продолжал молча рассуждать я, это же панки – это для них нормальное состояние. Хотя, кто я такой, чтобы говорить за панков? – выпил один раз вместе с ними и уже считаю себя частью компании.
Чтобы развеять сомнения, я аккуратно поинтересовался у Шрека, не оскорбил ли я вчера кого-нибудь своим темпераментом.
– Да не парься, нормально всё было, – флегматично ответил он.
Я решил последовать совету и постарался расслабиться. Мы подошли к одной из лавочек, стоявших по центру пруда, – здесь собралось человек пятнадцать, среди которых я узнал Димку-Гибрида и Олю, сестру Ленор. Остальные лица казались мне незнакомыми, и я был крайне удивлён, когда на их лицах появились одобрительные улыбки, и они начали называть меня Бармалеем. Стараясь не показывать виду, что большинства из них я не помню, я внимательно слушал, как к кому обращаются, чтобы не спрашивать лишний раз имена своих собеседников, а затем, оказавшись вдвоём с Гибридом, я сердечно поблагодарил его за то, что он помог мне добраться до дома.
– Ерунда, не оставлять же тебя такого на улице, – спокойно ответил он.
– Правда, Дим, спасибо огромное, – уже четвёртый раз повторил я, на что он только пожал плечами. – Но как же я вчера нажрался!
– Да, – кивнул он.
– Просто в говно.
– Ну, вчера ты так не считал.
– В смысле?
Гибрид рассказал мне, как в пылу кутежа я громогласно изрёк «Я – Бармалей! Я не бываю в говно!», после чего меня тут же вывернуло наизнанку прямо на лавочку, на другом конце которой сидели ребята.
– Бля-я-я, – протянул я, безрезультатно силясь вспомнить этот момент. – Как стыдно.
– Да ладно, со всеми бывает.
– Честно говоря, я мало что помню, – признался я. – Даже из этой компании помню только тебя, Шрека и Олю. Остальные тоже были вчера?
– Почти все, – улыбнулся Гибрид. – Но не переживай: они тебя точно запомнили.
Я ещё раз оглядел компанию. Лица панков казались мне лишь отдалённо знакомыми, словно я ехал с ними в одном вагоне метро, но не более. Ни Илюхи, ни Коляна, ни Ленор, ни Луис, ни Насти среди них не было.
– Вообще меня сюда Илюха привёл, – сказал я.
– Он крутой, – заметил Гибрид, и я почувствовал гордость оттого, что не абы кто, а сам Илюха ввёл меня в эту компанию.
Я осторожно поинтересовался, не собирался ли кто-то из тех, с кем мы вчера общались, подтянуться сегодня.
– Димка обещал быть. Илюха, может, приедет. Колян и Луис точно нет. Ленор – не знаю, мы с ней мало общаемся.
– А Настя? – небрежно уточнил я, стараясь, чтобы мой вопрос выглядел как можно более безразлично, но Гибрид, казалось, не придал ему никакого особенного значения.
– Не думаю. Она вообще редко здесь появляется.
Я отметил, что после этого ответа моё настроение немного ухудшилось. Я понимал, что лучше всего сменить тему, но тем не менее спросил:
– А что так?
– Не знаю. Она вообще редко появляется на поинте, на концерты почти не ходит. Иногда на каких-нибудь вписках бывает, но это тоже скорее исключение.
– А на вид вроде панкующая девчонка.
– Да, вполне. Но она мало с кем из нас общается.
– Как я понимаю, с девчонками в основном, – уточнил я. – Это вообще нормально, что девчонки с девчонками, а парни с парнями.
– Да я бы не сказал. Мне кажется, она в основном с парнями общается. Если интересно, у Илюхи спроси.
– Да не, это я так, разговор поддержать, – спохватился я и поспешил увести беседу в другое русло.
Гибрид не выглядел парнем, который стал бы трепаться о том, что я интересовался Настей, но всё же мне отчего-то не хотелось бы, чтобы это через третьих людей дошло до неё. Пока мы болтали о ничего не значащих вещах, я размышлял о том, где сейчас Настя, и чем она занимается в данный момент, пока я тусуюсь с панками на Чистых прудах. Отчего-то мне казалось, что она должна сейчас заниматься чем-то крутым и рок-н-ролльным.
Я ждал приезда Илюхи, с которым был бы очень рад пообщаться – во-вторых, чтобы поблагодарить его за моё благополучное возвращение домой, однако он так и не появился. Компания панков была очень доброжелательна: никто не стремился возвыситься надо мной, все обращались со мной, как с равным, и никто не укорял меня во вчерашнем пьянстве, а если и вспоминали об этом, то говорили как о весёлом времяпровождении.
Часов в семь я попрощался с ребятами и поехал домой, где быстро проник в свою комнату и погрузился в собственные мысли, в которых мне было тепло и комфортно.
Так, спокойно и легко, я вошёл в компанию чистопрудных панков – не стал одним из них, но был принят ими с теплом и радушием как полноценный член общества. Все эти крутые ребята проявили поистине горное гостеприимство и нисколько не сторонились меня, хоть я, очевидно, весьма отличался от них.
Первейшим делом я не собирался отращивать ирокез, поскольку мои волосы совершенно не подходили для причёски подобного типа: я всегда находил кудри признаком физического уродства сродни косоглазию, а посему никогда не мог понять людей, которые не скрывают этого безобразия. Денег у меня было мало, и потому купить косуху я тоже позволить себе не мог. Тем не менее у меня были «гриндарсы», а сделать из обычных джинсов рваные мне помог простой канцелярский нож. Где-то в закромах родины я нашёл старую железную цепь, которую в середине восьмидесятых носил дядя Гриша, и двадцать лет спустя – в лучших традициях Александра Дюма – эта цепь украсила мои штаны. В рок-магазине «Хобгоблин» я купил нашивку в виде буквы «А», рвущейся из замкнутого круга, и пришил её к рукаву своей куртки. На запястьях у меня замкнулись клёпаный кожаный браслет и чёрная бандана с жёлтой «Люськой», а когда становилось холодно, я обматывал вокруг шеи шарф с небезызвестным «Джокером». В таком виде я ходил на поинт, по улицам, на занятия к репетирам и иногда даже в школу.
Я знал, что, когда мама или тем паче Игорь увидят меня в столь непотребном виде, разразится скандал, возможно, мне даже случится огрести пиздюлей, но, с другой стороны, – в таком виде я мог спокойно опиздюлиться и на улице, так что – какая разница? Но когда я в своих рваных джинсах, завязывая говнодавы, попался на глаза Игорю, он лишь окинул меня взглядом, меланхолично бросил в пространство слово «мудила» и проследовал на кухню. Через пару дней я, собираясь на поинт, столкнулся в коридоре с мамой. Она окинула меня взглядом и ничего не сказала. Возможно, ей было некогда или просто не было настроения устраивать очередной скандал, – так или иначе, она не сказала ни слова ни в тот раз, ни в следующий, ни затем, когда видела меня одетым в андеграундном стиле. Так, по молчаливому согласию, я закрепил за собой право выглядеть так, как мне нравилось.
Большая часть побед, которые одерживает человек, даются не боем, а молчаливым согласием окружающих. Другой вопрос в том, что человеку часто бывает неловко отойти от установленных норм и традиций, он стесняется идти своим путём и продолжает следовать общим курсом. Но течение жизни никогда не меняло своё направление само по себе, – его всякий раз разворачивала «пена в мутном потоке пресловутой красной волны».
Примерно через неделю после моего первого визита на поинт я, скрываясь под личиной уравнивающей всех школьной формы, сидел в классе русского языка и литературы, ожидая начала урока. Настроение у меня было отличным: в кармане пиджака лежали пятьсот рублей, которые я специально отложил на концерт группы «Пурген», – с него я планировал начать своё погружение в пучину ещё неизвестной для меня «концертной» жизни, которая составляла неотъемлемую часть панк-культуры. Поехать покупать билет я собирался сразу после уроков.
Звонок должен был вот-вот прозвенеть, когда в класс вошла Маша, староста нашего класса. Она что-то сказала учительнице, но та, судя по всему, уже была в курсе. После того как прозвенел звонок, Маша дождалась, пока все рассядутся (на это ушло около двадцати секунд), затем, под акустическое сопровождение парней с задних рядов произнесла:
– Ребят, перед началом урока я хочу сделать короткое объявление. Я собираю деньги… на похороны Андрюши Савельева.
Маша замолчала.
Я почувствовал, как по комнате пронеслась могильная тишина. Ещё никогда у нас в классе не было такой тишины: словно все звуки, издаваемые двадцатью семью учениками, густым туманом повисли в воздухе, и только настенные часы неумолимо продолжали свой ход, – будто в насмешку над скоротечностью человеческой жизни.
Нельзя сказать, чтобы в этот момент все испытывали приличествующее случаю чувство скорби, по крайней мере, я точно его не испытывал. Никогда ещё мне не доводилось сталкиваться со смертью моих ровесников. Умирали взрослые, умирали старики, умирали солдаты, умирали и дети, но где-то там, по ту сторону экрана телевизора. Умереть могла учительница или вон тот мужик, выгуливающий собаку за окном. Умереть, в конце концов, могла бабушка, – пусть это было и невозможно, но тем не менее закономерно. Но как мог умереть Андрюша Савельев? Ему же даже не было девятнадцати! Это же неправильно и нелогично!
И дело здесь было не в том, что кто-то из нас считал Андрюшу бессмертным, но в том, что, пускай мы тогда этого и не понимали, на нас обрушилась действительность: мы отнюдь не так уж и молоды для смерти, – она не разбирает возраста и заслуг, но забирает всякого, кого посчитает нужным.
Но все эти мысли пришли мне в голову уже после. Главное, что занимало меня в тот момент, это вопрос: но как же так? Я ведь должен был перед ним извиниться!
Примирение с Андрюшей было в числе моих планов. Я понимал, что это сделать необходимо, и собирался поговорить с ним при встрече… Правда, когда я видел его в метро месяц назад, я сделал вид, что не заметил бывшего одноклассника, у меня совершенно не было настроения извиняться в тот день. Но я точно знал, что при следующей встрече сделаю это. В конце концов, какая разница – месяцем раньше или месяцем позже?
Чёрт возьми, как же так получалось, что месяцем позже это было уже невозможно? Андрюша ведь жил в нашем районе, мы просто обязаны были ещё столкнуться, почему же он вдруг взял и умер?
Нельзя сказать, чтобы всё описанное я думал в точности так – это всё на подсознательном уровне крутилось у меня в голове, вызывая смятение, которое с каждой секундой уступало место чувству вины. Я знал, что не виновен в смерти своего одноклассника и никак не мог повлиять на это, однако я был повинен в куда более страшном грехе: из-за меня и подобных мне Андрюша всю свою жизнь терпел унижения и притеснения. Каждый раз, когда я издевался над ним, я отравлял его душу, поселяя в нём всё новые и новые комплексы и развивая неуверенность в себе. Вместо того чтобы делать его счастливым, быть его близким другом, о чём он мечтал на протяжении нескольких лет! – я намеренно всё это время отравлял его жизнь, унижая его на глазах у всей школы. Андрюша был безоружен во время моих саркастических бомбардировок и иронических налётов, и единственное, что он мог мне противопоставить, – это открытое чистое сердце, которое я с умилением обливал грязью под ликующий гогот толпы.