Мотив Х

По правде говоря, она думала об этом все время. Каждый день, каждый час и минута были борьбой. Жажда, эта чертова жажда. Как же она боялась никогда ее не утолить! Сомнения, которые с каждым днем становились все сильнее… Действительно ли оно того стоило? Она никому не рассказывала об этом, даже своему спонсору.

Оказавшись на кухне, налила в термос свежесваренный кофе, достала из холодильника молоко и направилась в конференц-зал. Это был третий день ее работы после событий месячной давности. На самом деле она должна была быть на больничном еще шесть недель и могла лежать дома и читать какую-нибудь из тех книг, которые ждали своей очереди, или начать смотреть «Прослушку», о которой так много говорили.

Но жажда в сочетании с одиночеством сводили ее с ума, и она была уверена, что снова сорвется, если останется дома одна.

Здесь у нее были коллеги, которые одновременно отвлекали и присматривали за ней. Ей было чем заняться, хотя она могла честно признаться, что с нетерпением ждала относительно спокойных рабочих недель, особенно учитывая то, что все до сих пор были заняты последним делом, которое, без сомнений, оказалось самым трудным расследованием из тех, что она вела.

Но не слишком ли многого она хотела?

Они еще не успели собрать и заархивировать снимки с различных мест убийств, где жертвы лежали в ряд, будто это преступления против человечности, а уже пришло время вывешивать новые фотографии. На этот раз из прачечной в Бьюве, где преступник насильно посадил жертву в стиральную машину для ковров и поставил на программу полоскания.

К тому же место Фабиана пустовало до конца лета, когда он вернется из отпуска. Это было слишком долго, и она уже сейчас чувствовала, что им не хватает его способности мыслить нестандартно.

В деле было сразу понятно, что это – единичный случай, а преступник, наверняка, сумасшедший. Серийные убийцы крайне редко встречались в Швеции. Но в свете того, что страну за последние два года потрясло не одно, и даже не два дела, в которых фигурировали именно серийные убийцы, она готова была предположить что угодно. То, что оба расследования попали именно к ней, никак не облегчало жизнь.

Она собрала фотографии из старого расследования, положила в папку и начала стирать записи на магнитно-маркерных досках. В это время Утес подошел со своим ноутбуком.

– Муландер говорит, мы можем начинать без него. Он все еще в Бьюве.

– Он что-нибудь нашел?

Утес пожал плечами.

– Ты же знаешь, как он немногословен, когда в таком настроении. – Он налил себе чашку кофе и сел. – Кстати, а где Лилья?

– Уверена, будет здесь с минуты на минуту. Как у тебя все прошло? Как мама мальчика?

– Наверное, так же хорошо, как мы с тобой чувствовали бы себя, если бы наших детей нашли после полоскания в стиральной машине. – Он покачал головой. – Я только что связывался с больницей. Они дали ей успокоительное, и я уверен, что пройдет немало времени, прежде чем мы сможем с ней нормально поговорить. – Он замолчал и отпил кофе из кружки. – Обычно я без проблем понимаю, почему некоторые ведут себя так или иначе. Мотив даже самых гнусных преступлений зачастую можно понять, если сделать над собой усилие. Но это… Это не просто нездорово. Это, черт возьми, невозможно понять.

– Такой подход к делу нам не поможет, ты это знаешь так же хорошо, как и я, – сказала Тувессон, в то время как Лилья вошла с папкой в руках.

– Извините, если опоздала. Что я пропустила?

– Ничего. Мы только начали, занимаемся тем, что пытаемся понять мотив. – Утес молча кивнул.

– Что ты имеешь в виду под «пытаемся»? Если это не явный пример проявления расизма и ксенофобии, то что тогда? – Лилья налила себе чашку кофе.

– И на чем ты строишь это предположение? Кроме того, что жертва из Сирии?

– Речь идет о муниципалитете Бьюв. Разве этим не все сказано?

– Далеко не все. – Утес повернулся к Лилье. – Бьюв вовсе не самый расистский, если сравнивать с некоторыми другими муниципалитетами.

– Утес, я не хотела наступать тебе на больную мозоль. Я знаю, что ты там вырос, и что тогда там была совершенно другая атмосфера. Тогда все посмотрели «Корни» и «Линию Онедина», а эскимо «Восемьдесят восемь» стоило не больше двух двадцати пяти. Сегодня же на стенах рисуют свастику и плюют в попутчиков в автобусе, если у них другой цвет кожи.

– На самом деле, это было в Стаффансторпе, а не в Бьюве.

– Да, но догадайся, откуда был тот старый ублюдок, который это сделал.

– Ребята, я не думаю, что мы далеко продвинемся, если будем все это обсуждать. – Тувессон подошла к стене, представлявшей собой одну огромную магнитно-маркерную доску. – Думаю, вы согласны, что ксенофобия и правый экстремизм являются одним из нескольких возможных мотивов. – Она написала это на стене.

– Другие мотивы есть?

– Ирен, ты ничего не говорила о том, что он встречается с какой-то Самирой или как там ее звали? – спросил Утес.

– Нет, я сказала, что он был немного влюблен.

– К чему ты клонишь? – спросила Тувессон.

– Я думаю, это может быть что-то связанное с честью.

Лилья как раз собиралась попробовать кофе, но снова поставила чашку и повернулась к Утесу.

– Ты хочешь сказать, что семья Самиры могла затолкать его в прачечную и засунуть в стиральную машину?

– Ирен, я так же, как и ты, считаю, что это ужасно. Но почему бы и нет? – Утес пожал плечами. – Я, конечно, не специалист по насилию.

– Да, но очень рискуешь, просто чтобы ты знал. – Лилья покачала головой и отпила кофе из кружки.

– Лучше уж так, чем оставаться слепым.

– Прости, кто здесь слепой?

– Ирен… – попробовала вклиниться Тувессон, но ей не дали и слова вставить.

– Нет уж, теперь я хочу знать, что он имеет в виду. Потому что, если выяснится, что у нас в команде скрытый расист, то пусть держится от этого расследования как можно дальше.

– Не слишком ли торопишься обвинять людей в расизме? То преступник расист, то я, – сказал Утес, указывая на себя. – Но если тебе интересно, то я не расист, и не ксенофоб. Просто я реалист, и поэтому вижу вещи такими, какие они есть на самом деле. Что, возможно, не так уж и плохо, учитывая, какая у нас работа.

– Что, например? Что же ты видишь гораздо лучше меня?

– Факт. Факты, которые хоть и причиняют боль, остаются фактами. Например, то, что сейчас беженцы невероятно долго не попадают на рынок труда. Что все больше людей иностранного происхождения оказываются замешанными в преступлениях, связанных с избиениями и убийствами, не говоря уже об изнасилованиях и грабежах. Что многие преступные сети основываются в первую очередь на общей этнической принадлежности. Я могу продолжать, но думаю, ты уже перестала слушать.

– Нет, я вся внимание, но все же жду объяснения, как все это связано с Мунифом Ганемом и его семьей.

– Это не сложнее, чем осуществить небольшой поиск по уголовным делам и открыть глаза. – Утес повернулся к компьютеру. – Возьмем хотя бы брата жертвы Бассела Ганема, которого трижды обвиняли в нападениях, а в последний раз еще и в сексуальном домогательстве. Или старшего брата Низара, который отправился в места не столь отдаленные за ограбление и незаконное хранение оружия. Их отец Аймар, конечно, не был осужден, но в двух разных случаях соседи вызывали полицию и свидетельствовали о громкой драке и криках. Это – его семья. Как обстоят дела с семьей Самиры, я понятия не имею. И нет, это не доказательство того, что мотив связан с честью. Просто я не считаю, что мы можем вычеркнуть что-то, прежде чем изучим все дело.

– Конечно, это нужно изучить. – Тувессон записала честь под ксенофобией. – Утес, позаботишься об этом?

– Конечно, – ответил тот, избегая взгляда Лильи.

– Ребята, – Тувессон отложила маркер и повернулась к остальным. – Учитывая то, что произошло, неудивительно, что мы реагируем по-разному. Но если мы собираемся работать вместе, то должны по-дружески относиться друг к другу, так что наши разные взгляды на вещи станут преимуществом.

– Согласна. Извини, – сказала Лилья, поворачиваясь к Утесу, который кивнул в ответ.

– Совсем другое дело, – продолжала Тувессон. – Как дела у того мужчины, который получил удары ножом?

– Ральф Хьос. Ну, насколько я понял, учитывая обстоятельства, он чувствует себя более-менее. Жизненно важные органы не повреждены. По-видимому, рана была не слишком глубокой.

– А машина? Не нашли?

– Пока нет, – ответил Утес. – Но я отправил внутренний запрос как на модель, так и на регистрационный номер, так что, если он все еще катается где-то поблизости, то мы быстро его поймаем.

– Думаю, мы также попросим о помощи общественность.

– Хорошо. – Утес сделал пометку в блокноте.

– Кстати, я забыла вам показать, – Лилья вытащила нарисованный от руки портрет мужчины, которого она преследовала. – А вот и он.

– Когда ты успела? – Тувессон посмотрела на портрет.

– Только что. Вот почему я немного опоздала. Подумала, что лучше побыстрее покончить с этим, пока я не забыла его отвратительную улыбку.

– Это Гудрун Шееле?

– Ты же сама видишь, что это работа Гудрун, – сказал Утес, изучая портрет.

Гудрун Шееле – старая полуслепая учительница рисования в инвалидном кресле. Она вышла на пенсию почти двадцать лет назад и жила в том же доме престарелых, что и мать Утеса. Во время одного из визитов к матери он увидел коллекцию портретов, написанных Гудрун, и попросил ее помочь полиции, что она и делала успешно до сих пор.

Как и обычно, она рисовала угольным мелком, и с помощью нескольких размашистых штрихов очень точно изобразила лицо с самодовольной улыбкой. Каждый раз ей удавалось настолько точно воссоздать внешность преступника, что это казалось просто чудом.

– Я все равно была в больнице, так что просто заскочила в Бергалид по дороге сюда, – объяснила Лилья, которая теперь, казалось, немного успокоилась.

– Кстати, я хотела передать тебе привет от мамы. Она, мягко говоря, недовольна. По-видимому, ты обещал ей приехать и настроить каналы на телевизоре больше двух недель назад.

Утес покачал головой.

– Я был там вчера вечером.

– У нее что, болезнь Альцгеймера? Почему ты мне не сказал? – спросила Тувессон.

– Потому что у нее не Альцгеймер. Она страдает серьезной формой избирательного расстройства памяти. По крайней мере тогда, когда ей это необходимо.

– Что скажете? Может, стоит обнародовать портрет вместе с машиной? – спросила Лилья.

– Нет, давай подождем с общественностью и оставим это пока во внутреннем распоряжении. Посмотрим, что скажет окружной прокурор.

– Стина Хегсель?

Тувессон кивнула в тот момент, когда зазвонил ее мобильный.

– Легка на помине… Привет, Стина. Минутку, я сейчас только кое-что закончу. Утес, ты знаешь, как быть. Ирен, предлагаю тебе сделать обзор ксенофобских движений в Бьюве.

– Хорошо. Я собиралась начать с визита к «Шведским демократам». – Лилья допила остатки кофе и встала. Тувессон вышла из кабинета.

– Почему именно «Шведские демократы»? – спросил Утес.

– Потому что они и ксенофобы, и расисты. К тому же на нем была куртка с их эмблемой. Тебя еще что-то интересует?

7

Лилья свернула на Блекингегатан и заметила, что эта улица вместе с поперечными Халландсгатан и Смоландсгатан, должно быть, была спланирована таким образом, чтобы позднее здесь появился новый район с частными домами на окраине Бьюва. Типичная для политиков идея, а в итоге, не считая нескольких одиночных домов, район превратился в скопление незастроенных участков, заросших травой.

Как будто больше в городе негде дома строить, подумала она и поставила свой «Дукати» на подножку у офиса «Шведских демократов», который располагался в одной из немногочисленных вилл.

Зиверт Ландерц, их председатель в Бьюве, олицетворял все то, что она ненавидела в этой партии. Безупречная внешняя оболочка и вонючие внутренности. Идеально завязанный галстук делал его похожим на вежливого банкира. Аккуратно подстриженная бородка и, конечно, предательски дружелюбная улыбка.

Ландерц был одним из так называемых новых лидеров партии. Джимми Окессон привел его в попытке повысить уровень доверия к партии. Кроме того, он изгнал самых яростных расистов, а также искоренил нацизм, делая вид, что его никогда и не было.

Попытка безусловно удалась. Несмотря на один скандал за другим, сегодня «Шведские демократы» были на пути к тому, чтобы стать третьей по величине партией страны.

Дверь открылась прежде, чем кончик ее пальца успел оторваться от кнопки звонка. Ей открыл сам Ландерц.

– Добрый день. Ирен Лилья из полиции Хельсингборга. – Она протянула удостоверение.

– Хорошо. – Ландерц внимательно посмотрел на документ. – Что вы хотели?

– Как вы, возможно, слышали в новостях, мы расследуем убийство.

– Да, я слышал об этом сирийском мальчике. Это просто ужасно. – Ландерц покачал головой, так что захотелось дать ему пощечину, сказав, что ему не обмануть ее. – Но я не совсем понимаю, чем могу вам помочь.

– Я все объясню. Но, думаю, будет лучше, если вы меня впустите.

– Это может подождать? Я сейчас немного занят и, к сожалению, у меня нет…

– Могу ли я истолковать это как попытку помешать расследованию убийства?

– Нет, конечно нет. Нисколько. Я просто… – Он со вздохом прервался. – Но тогда придется поторопиться. Как я уже сказал, у меня…

– Сколько времени это займет, зависит от вас, – заявила Лилья, которая уже была на пороге офиса.

Все выглядело именно так, как она и ожидала. Несколько разных офисных помещений, а справа кухня с обеденной зоной, где на столе лежала наполовину съеденная шаурма рядом с открытой кока-колой «Лайт».

– Мы можем посидеть на кухне, – крикнул Ландерц, запирая наружную дверь. Но Лилью интересовала совсем не кухня. Она хотела увидеть его кабинет и поэтому прошла по коридору, который поворачивал налево, пока не увидела табличку с его именем на одной из дверей слева.

– Или мы можем пройти в конференц-зал справа!

Лилья открыла дверь и заглянула в кабинет Ландерца. Стены были белого цвета, офисная мебель бежевая, тут и там стояли горшки с искусственными цветами.

– Вот здесь будет удобно, – сказала она, продолжая осматриваться.

На стенах висели плакаты с Джимми Окессоном и пейзажи Швеции с желто-голубым флагом, колышущимся на голубом небе, а на полке стояли книги, аккуратно выставленные в ряд по высоте. Среди прочих там были «Закон государства свеев», несколько книг по интеграции, а также десяток исторических книг о Первой и Второй мировой войнах.

Два кресла из «Икеи» у окна выглядели совсем новыми. Возникал вопрос, сидел ли в них вообще кто-нибудь? То же самое касалось идеально чистого рабочего стола. Посередине – монитор компьютера. Настольное покрытие и подставка для ручек из натуральной кожи, нож для бумаги и папка для документов – даже она была из кожи того же цвета.

Другими словами, изображений со свастикой нигде не было видно. Каких-нибудь нацистских символов, нацарапанных на внутренних поверхностях стола, тоже.

Такого она никак не ожидала, и не могла не признать, что ощутила некоторое разочарование. «Шведские демократы» – партия, основанная нацистами, это было вне всяких сомнений. Но Окессон и его друзья так ловко избавились от экстремизма в ее рядах, что остались только гладко причесанные популисты вроде Ландерца. В каком-то смысле это даже хуже. Раньше, по крайней мере, было известно, где они. А теперь люди вдруг стали думать, что отдают голос за обыкновенную партию.

– Хорошо, что я могу для вас сделать? – спросил Ландерц, входя в комнату.

– Как я уже сказала, речь идет об убийстве Мунифа Ганема.

– Да, я так и понял. Надеюсь, вы не намекаете на то, что я или кто-то из моих товарищей по партии можем каким-то образом быть причастны к этому делу?

– Совсем нет. Не люблю намеки. Для полной ясности скажу – никто не подозревает вас в том, что вы затолкали его в стиральную машину.

– Вот и отлично. – Ландерц быстро посмотрел на наручные часы. – Вы же понимаете, что и для меня, и для партии чрезвычайно важна ценность любого человека, независимо от цвета кожи и этнического происхождения.

– Вот как. Это что-то новенькое. – Лилья подчеркнуто улыбнулась. – Значит, вы должны быть так же, как и я, заинтересованы в том, чтобы мы поймали преступника.

– Конечно я в этом заинтересован. Я просто не понимаю, чем могу…

– Можете начать с того, что присядете вот здесь, – прервала его Лилья и подождала, пока он выполнит ее просьбу. – У нас есть подозрения, что преступник – один из членов вашей партии.

– Вот как. – Ландерц еще раз взглянул на часы, после чего сложил руки в замок и начал перебирать большими пальцами. – Даже не знаю, что сказать. Надеюсь, вы ошибаетесь.

– Есть ли кто-то, один или несколько человек, которые приходят на ум вот так сразу?

– Нет, кто бы это мог быть?

– Разве я могу знать? Но всегда есть сомнительные личности, которые выделяются необычными взглядами, и, возможно, даже могут пойти на то, чтобы использовать насилие, продвигая их.

– Наверное, вы правы. Но боюсь, я таких не знаю. И должен сказать, я считаю весьма странным тот факт, что жертва является гражданином другого государства, а вы при этом первым делом пришли сюда и стали подозревать членов нашей партии. Могу сказать, что наша членская база по большей части состоит из простых честных граждан, которые платят налоги, сортируют отходы и сидят дома, играя в лотерею по выходным.

– Иными словами, исключительно образцовые граждане. И ни одного ксенофоба или расиста.

– Ни одного, при этом они обеспокоены тем, что государство, которое они строили, разрушается под влиянием беженцев, и это влияние набирает обороты. И я вас уверяю, это только начало.

– Учитывая то, как у вас мало времени, предлагаю говорить только по существу. То есть о членах партии. И чтобы сэкономить еще больше времени, предлагаю предоставить мне доступ к базе данных, чтобы я сама могла просмотреть ее.

Ландерц вопросительно посмотрел на собеседницу.

– Но я не могу.

– Все возможно, стоит только захотеть. – Она снова заставила себя улыбнуться.

– Вы и сами это понимаете. Разглашение данных о членах партии – это чистой воды политическое самоубийство.

– Если предположить, что это станет кому-то известно, а это зависит только от вас. Или дадите доступ сейчас, и это останется между нами. Или я пойду к прокурору и вернусь с ордером на обыск и заявлением для прессы, которая быстро разнесет весть о том, что партия, которая хочет, чтобы в стране был мир и порядок, фактически противодействовала расследованию и покрывала преступника.

Ландерц кивнул и глубоко вздохнул, прежде чем снова встретиться с ней взглядом.

– Ну тогда, я думаю, вам надо поговорить с прокурором. – Улыбка, расплывшаяся по его лицу, доказывала, что он не только раскрыл ее блеф, но и получил от этого удовольствие.

И, конечно же, он был прав. Получить разрешение на запрос базы данных политической партии почти нереально, и в данном конкретном случае оснований для запроса явно недостаточно.

Ландерц встал, не сводя глаз с часов.

– Как я уже сказал, у меня совсем нет времени, и я должен попросить вас…

– Вы узнаете этого человека? – Лилья показала фоторобот и сразу заметила, как что-то переменилось в Ландерце, когда он увидел рисунок. Его взгляд замер на какое-то мгновение перед тем, как он продолжил рассматривать изображение. – Вы ведь знаете, кто это, верно? – Впервые в жизни она поняла, что это было не то, на что она рассчитывала даже в своем самом диком кошмаре.

– К сожалению, нет. Я никогда его раньше не видел.

– Вы абсолютно уверены? Посмотрите снова.

Ландерц вздохнул и сделал вид, что смотрит еще раз.

– Нет. – Он покачал головой и вернул рисунок. – Мне очень жаль, но я понятия не имею, кто это.

– Но было что-то, что заставило вас усомниться, верно? – Если бы он снова стал все отрицать, она готова была бы поспорить, что он лжет. Тогда она бы, черт подери, сделала все, чтобы о них написала пресса.

Лилья не сразу отреагировала на звук, когда позади нее разбилось окно. Реакция Ландерца, с криком бросившегося прочь, заставила ее понять – произошло нечто серьезное. Обернувшись, она увидела, что единственное кресло из «Икеи», часть ковра и штора охвачены огнем.

– Черт, черт, черт, – успела подумать она, пока выбегала из кабинета. – Постарайтесь контролировать огонь, – крикнула она Ландерцу, подбегая к выходу.

– Нет, подождите! Огнетушитель! Принесите сюда огнетушитель!

– Где он?

– На кухне! Поторопитесь, пока все не загорелось!

Лилья повернулась обратно к кухне и очень ясно увидела красный огнетушитель, стоящий посреди пола, все еще в упаковке. Она вытащила его и поспешила обратно в кабинет, где Ландерц пытался погасить огонь, топая по ковру и сбивая пиджаком пламя на кресле и стене.

– Отойдите в сторону, – крикнула Лилья и принялась распылять пену на огонь, который погас всего за несколько секунд, оставив после себя едкий дым.

Она поставила огнетушитель на пол и быстро убедилась, что серьезных повреждений нет. Вставить стекло, подкрасить одну стену, принести новый ковер и кресло, и все будет выглядеть так, словно ничего и не произошло. И все же, страшно даже подумать, насколько серьезными могли бы быть последствия.

Пламя погасло, увязнув в пене.

Однако пожар событий еще только разгорался.

8

Впервые за последний месяц Фабиан вернулся к своей коллекции CD-дисков в задней части гостиной и прошелся взглядом по нестройным рядам. Тут было более четырех тысяч альбомов, и это он еще успел отобрать и оставить четверть при переезде из Стокгольма.

Целый месяц тишина была единственным пространством, в котором он мог существовать. Это было самое долгое время без музыки за всю его взрослую жизнь. После событий с Матильдой и Теодором, не говоря уже о Соне, его мозг как будто был не в состоянии воспринимать что-то еще. Даже ненавязчивое, обволакивающее звучание музыки Брайана Ино не сработало. Малейший звук, и у него сразу же начинала болеть голова.

Но теперь, наконец, снова появилось желание что-то послушать. Желание вообще что-то делать. Вставать по утрам и, несмотря на дождь, отправляться на пробежку через лес Польшескуг. Готовить вкусные ужины и собираться всей семьей за столом.

Матильда пришла в сознание, и врачи заверили, что она сможет приехать домой на выходные, и именно это заставило его наконец снова почувствовать твердую почву под ногами. Конечно, она все еще была немного странной, и они так и не прояснили до конца, что именно произошло с Теодором в ту ночь. Но где-то внутри себя он был убежден, что все как-то разрешится. Что в конечном счете ничто не помешает им снова стать одной семьей.

Единственным неизвестным в этом уравнении оставалась Соня.

До настоящего момента в круговороте событий их жизни не было места ни для нее, ни для него. Ни тем более для них. Если вообще еще существовали они. Не так давно Соня заявила, что хочет развестись. Эта мысль довольно часто приходила ему в голову в последние годы, а сейчас инициатива пришла от Сони.

Предупреждающие знаки постоянно появлялись в последнее время. Мигали красным светом и кричали о неизбежном, как в конце плохого фильма-катастрофы. И все же он был застигнут врасплох тем, что она вдруг оказалась готова жить без него, и сразу дала понять, что он ничего не может с этим поделать.

Но он понятия не имел о том, что с ней происходило сейчас, после того, как ее любовник изменил ей и вообще оказался совсем не тем, кем она его себе представляла. У него даже не было четкой картины того, чему она подверглась за несколько часов до ужасных событий в их гостиной.

Однако он подозревал худшее, основываясь на том немногом, что знал. Ее дорогостоящую картину «Висящий ящик» полиция почему-то изъяла в качестве вещественного доказательства. Или синяки на ее теле, которые он случайно увидел, забыв постучаться перед тем, как зашел в спальню. Но дело было не только в синяках. Сейчас он видел перед собой женщину с обрезанными крыльями, которая, казалось, полностью потеряла веру в себя.

По крайней мере, это касалось искусства. По ее словам, она никогда больше не будет рисовать. Она все равно была всего лишь полной бездарностью. Но они не обсуждали такие вопросы, он понял это из обрывочных фраз, которые слышал. И как только он пытался заговорить с ней об этом, она переводила тему разговора. Так же, как делала каждый раз, когда он пытался поговорить об их будущем.

Последние несколько недель их жизни были одним большим чрезвычайным положением, когда вся их энергия была потрачена на то, чтобы дежурить в палате Матильды, и, возможно, все могло измениться теперь, когда дочь вернется домой. Может быть, все наконец вернется на круги своя.

Он вытащил «Gone to Еarth» с Дэвидом Силвианом и посмотрел на обложку. Это был второй диск, который он купил после «Sign of the Times» Принца, и он все еще помнил, как поставил его для Сони в квартире, в которую они только что переехали вместе.

Он ей так понравился, что она стала танцевать, а он включил звук настолько громко, что в итоге им в дверь позвонил сосед. Но они только заткнули звонок ватой и откупорили еще одну бутылку вина. Как будто ни одна проблема в мире не касалась их, пока они были вместе.

Он включил колонки на кухне, прибавил громкость и начал готовить ужин под музыку бывших участников группы «Japan» Стива Джансена и Мика Карна в «Taking the Veil».

Поскольку Соня собиралась провести ночь у Матильды, дома были только он и Теодор. Им хватило бы остатков вчерашней пасты, которую он обжарил до хруста на оливковом масле вместе с тонко нарезанным чесноком, несколькими помидорами и оливками.

Дверь комнаты сына была закрыта, поэтому он осторожно постучал, прежде чем зайти. Он заметил, как Теодор вздрогнул, сидя перед компьютером, и быстро включил заставку экрана.

– Ужин готов.

– Хорошо, я сейчас приду.

Фабиан кивнул и повернулся, чтобы выйти, но остановился на полпути.

– Кстати, что ты делаешь?

– Ничего. Я же сказал, что иду.

Фабиан слишком хорошо помнил свой подростковый период. Как он, так же, как и Теодор, всегда запирался в своей комнате с постоянной потребностью остаться одному, все время беспокоясь о том, что в любой момент дверь может быть открыта любопытным родителем.

Теперь он сам был тем надоедливым родителем, который просунул ногу в дверную щель и задавал кучу раздражающих вопросов. Только в данном случае речь шла не о пачке сигарет или каких-нибудь потрепанных порножурналах, а о пистолете, с которым Теодор пришел домой. О его разбитом носе, который даже через несколько недель после операции все еще был опухшим и сине-желтым. О том, что на самом деле произошло до того, как он вернулся домой той ночью почти четыре недели назад.

Он пытался все выяснить, но после нескольких неуклюжих попыток получил только версию Теодора о том, что он шел через парк Слотсхаген, намереваясь встретиться с друзьями, когда на него напали и ограбили под дулом пистолета. В это время мимо проходил мужчина со своим питбулем, и, испугавшись собаки, преступники выронили пистолет и скрылись. Тогда Теодор решил забрать оружие домой и отдать Фабиану. Кажется, только этот момент во всей истории не был очевидной ложью.

– Мне показалось, что вы с мамой сегодня поссорились, – начал он во время ужина. – Она сказала что-то о том, что нашла две…

– Да, она нашла две пачки сигарет. – Теодор вздохнул. – Как будто теперь больше не о чем поговорить.

– Да, может и не о чем, ведь ты прекрасно знаешь, что мы с мамой думаем о твоем курении. Но есть еще одна вещь, о которой нам с тобой нужно поговорить, и это тот самый пистолет.

– А что такое? Я уже все тебе рассказал.

– Ты уверен?

– Ээ… да. Ты уже тысячу раз спрашивал.

– Почему же я до сих пор не получил никаких ответов?

– Откуда я знаю? Не надо меня постоянно спрашивать! – Теодор пожал плечами и взял новую порцию.

– Ну, именно это я и делаю, и просто чтобы ты знал, я не сдамся, пока не расскажешь мне, что именно произошло той ночью.

– Но я уже это сделал. Что еще ты хочешь услышать?

– Правду. Как насчет того, чтобы попробовать рассказать именно ее? Например, что это были за грабители, и почему они напали именно на тебя. Если это были вообще грабители. С какими друзьями ты должен был встретиться, ты ведь всегда говоришь, что у тебя нет друзей. И тот человек с питбулем, которого ты даже описать не можешь. Он что, тоже был в маске? И почему он никак не отреагировал, когда ты убежал с пистолетом в руке? Правду, Теодор. Это все, что мне нужно.

– Правду? – Теодор поднялся со стула, лицо его было красным. – Ты хочешь знать правду? Да? Точно хочешь? – Голос готов был перейти в крик. – Правда в том, что ты должен быть чертовски счастлив и благодарен за то, что в тот вечер я вернулся домой с пистолетом. Если бы этого не случилось, ты бы стоял там и смотрел, как убивают одного за другим членов твоей семьи. Но, может быть, так было бы лучше, потому что тогда бы, по крайней мере, не пришлось бы терпеть все это дерьмо!

Фабиан не мог не согласиться с сыном. Несмотря на то, что каждое слово ощущалось как удар ножом в грудь, это была чистая правда.

9

Слесарь проверил, как работают новые замки, передал ключи от них Молли Вессман и собрал инструменты. Когда он закончил работу и скрылся за дверью, она переступила через порог, закрыла дверь и подождала минуту в темноте, прежде чем запереть дверь на замок и на цепочку, которой в обычных случаях никогда не пользовалась.

И все же она не чувствовала себя в безопасности. Ее любимая квартирка в Северной гавани, стоившая целое состояние, теперь превратилась в место, где она испытывала постоянную тревогу. Но что поделаешь, подумала она и прошла через гостиную, не зажигая света.

Комната выглядела так же, как обычно, и все же не так.

Все вещи казались чужими. Телевизор, диван, полка с разной ерундой. Вся квартира. Как будто она была на какой-то чужой земле и по пути сюда проигнорировала все предупреждающие знаки, которые предлагали ей развернуться и отправиться куда-нибудь в другое место.

Проблема была в том, что не было другого места.

Притвориться, что у нее слишком много работы и ночевать на диване в офисе, – такое никогда в жизни не сработает. Коллеги сразу поймут – что-то не так.

Переночевать у друзей тоже не выход. Просмотрев весь свой список контактов, она поняла, что нет ни одного человека, который был бы настолько ей близок, что она могла позволить себе обратиться к нему в сложной ситуации.

У нее никогда не получалось завести друзей. Молли всегда предпочитала одиночество. Идея жить с кем-то вместе тоже не воодушевляла. Она не видела смысла в том, чтобы тебе постоянно мозолил глаза один и тот же человек, в то время как секс становится все менее страстным. И уж тем более не в том случае, когда сексуальная жизнь такая насыщенная, как у нее.