Авторитетный опекун. Присвоение строптивой

Глава 3

Пришёл проверять невинность?

Я вскакиваю и с обмотанными скотчем щиколотками мечусь в узком проходе между стеной и кроватью, в панике отыскивая что-нибудь – ну хоть что-нибудь!!! – что можно использовать для самообороны… Но ничего нет. Поблизости только настенный светильник с хрустальными висюльками, но и до него я своими скованными руками вряд ли дотянусь.

А потом в глазах вдруг темнеет, и стены резко уходят наискось и вниз…

В себя прихожу тоже резко, от острого, бьющего прямо по мозгам запаха. Взгляд с трудом фокусируется на мельтешащем передо мной пятне, которое постепенно превращается в медицинскую маску, над которой сверкают жгуче-чёрные внимательные глаза в обрамлении густых чёрных ресниц. Перед моим носом всё ещё плавно скользит аммиачная ватка.

– Нормално? – с заметным акцентом вопрошает лицо, и легонько похлопывает меня по щеке. – Раньше такой бывал с тобой? Обморок раньше падал?

Я молчу, а он, зачем-то поочередно оттянув мне нижние веки и пощупав за ушами и под нижней челюстью, зарывается в своём медицинском чемоданчике. Вынув оттуда стеклянный пузырёк, вытряхивает на ладонь две пилюльки жёлтого цвета.

Я отчаянно мотаю головой – не собираюсь я принимать никаких таблеток! Снова начинаю метаться, пытаясь отползти подальше от чудовища… и только теперь понимаю, что на моём лице больше нет скотча. Руки и ноги тоже свободны.

А чудовище, высыпав на ладонь ещё штук десять пилюлек, оттягивает маску и показательно закидывает их себе в рот. Слегка пожевав, глотает.

– Простой валерянка, видишь? Чтобы успокоиться. Пэй или уколь дэлать буду!

И возвращает маску на место, скрывая под ней свою страшную абрэчью бороду. Сам он, кстати, тоже уже вполне одетый, просто сменил уличную одежду на тёмно-синюю медицинскую робу.

В комнате нет окон, нет часов. Из-а этого я быстро теряю счёт времени, лишь приблизительно догадываясь о нём по тому, какую еду мне приносят – обеденный суп с отбивной или овсяную кашку с фруктовым салатом, больше подходящую к завтраку.

Туалет здесь же, в номере. Здесь же есть телевизор и небольшой бар с богатым набором алкоголя в миниатюрах, а также приличный запас питьевой воды. Словом – помереть мне не дают, и, надо сказать, вопреки всем моим страхам, даже не обижают.

Правда временами то справа, то слева за стенами случается такой ор, словно там кто-то жарко…

Впрочем, именно это там и происходит, не давая мне забывать, где я нахожусь, и поддерживая нервы в диком тонусе.

А вот Абрек оказывается настоящим волшебным феем: то, как аккуратно он обрабатывает ссадину на моей голени, даже слегка дуя, если я начинаю вдруг шипеть от антисептика – категорически не вяжется с его первобытной внешностью.

И несмотря на царящий вокруг Ад, именно страшно-милый Абрек не даёт мне потерять надежду на то, что всё ещё может сложиться хорошо, раз уж я до сих пор цела.

Каждый раз, когда он приходит чтобы поменять мне пластырь и заботливо спрашивает, как я себя чувствую, я вспоминаю последние слова проклятого похитителя: «В ближайшие три дня ты можешь ничего не бояться», и понимаю, что он не соврал. Как там его… Глеб Борисович?

Нет, я прекрасно понимаю, что он вовсе не благородный флибустьер, и то, что меня пока берегут, скорее всего значит, что планы на мой счёт гораздо больше, чем банальное изнасилование в борделе… Но каждый раз, когда Абрек, осторожно закрывая за собой дверь выходит из комнаты, у меня всё равно остаётся глупое детское ощущение, что он так и стоит потом за порогом, охраняя меня от всяких там Богданов и прочих бандитов. Потому что Глеб Борисович приказал.

В тот день, когда вместо Абрека ко мне заявляется вдруг Богдан – такой торжествующий, что, кажется, в комнате от его морды становится светлее, я сразу понимаю, что трёхдневный срок истёк.

– А ты, смотрю, тут освоилась, – будто бы разглядывая этикетку на полупустой бутылке минералки, но на самом деле косясь на меня, начинает он издалека. – Бар, небось, тоже уже пустой?

Наверное, это шутка, но мне не смешно. Я настороженно провожаю взглядом каждое его движение, а внутри меня уже неконтролируемо ширится паника. Пока не заметная снаружи, но…

– У меня плохие новости, киса. Хотя, кому как, конечно. Для меня, например, очень даже хорошие: благодетель твой не выходит на связь. А срок его вето на тебя истекает буквально через три минуты. А потом знаешь, что будет? – Смотрит на меня, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу. Рослый, крепкий, симпатичный, и наверняка не дурак… Но такой моральный ублюдок! – Ты перейдёшь во владение клана. И тут уже только от тебя зависит, киса, будешь ты кайфовать от роскошной жизни элитной куртизанки, или без документов, имени и прошлого отправишься в Эмираты. Там всегда есть покупатели, готовые рассмотреть пару-тройку голубоглазых шкурок вроде тебя. Ты с этими шкурками-подружками скоро познакомишься. В одном грузовом контейнере поедете. Три недели по морю, в тесноте, жаре, адской качке и без свежего воздуха. А когда прибудете на место, вас сгрузят в двойное дно пикапа и повезут через всю пустыню на рынок шкур, туда, где закупаются голубоглазыми рабынями командиры талибов и моджахедов.

Говоря, он периодически поглядывает на часы, и из-за этого у меня внутри словно тикает обратный отсчёт. Дыхания не хватает, перед глазами снова вспыхивают редкие блестящие мушки.

– Но можешь и бизнес-классом полететь, киса. В золоте и мехах, с личным стюардом в услужении, который тебе не только шампусик всю дорогу подливать будет, но и задницу подтирать, если захочешь. А по прилёту тебя встретит личный лимузин богатейшего арабского шейха, и отвезёт в прекрасную восточную сказку: в роскошь, страстные ночи и статус любимой женщины наследного принца. Выбирай, киса, что тебе больше нравится: быть дешёвой шлюхой или дорогой куртизанкой. Ломаться или работать на нас. Кстати, вето Глыбы истекло две минуты назад. Доро пожаловать в индустрию секса, киса!

И, словно мгновенно утратив ко мне интерес, он разворачивается к выходу и командует в рацию:

– Девку из ноль-семь на осмотр. Если целка – доставить к Мариэль, если дырявая – сразу к шкурам. Как раз тридцать первый просил на вечер что-нибудь свеженькое для друзей…

Конец фразы я слышу уже из-за захлопнувшейся двери. Но так и продолжаю обморожено сидеть, забившись в угол кровати.

Из ступора меня выводит появление двух громил. И вот тут-то меня и срывает!

Будто ножом размахивая перед собой пластиковой бутылочкой минералки, я скачу по кровати, уворачиваясь от протянутых ко мне рук, и без остановки ору. Правда не долго.

Меня всё-таки хватают за ногу и заваливают на матрац, а оттуда, заткнув рот тканевой салфеткой с обеденного подноса, перекидывают на плечо одного из громил. Второй ловко перетягивает мои щиколотки собственным, выдернутым из штанов ремнём.

– Какая дикая сучка, – усмехается один из них. – Хотел бы я объездить её по-взрослому.

– Ну погоди, сейчас Леон посмотрит, и может, сразу нам и отдаст, – отвечает второй. – Младший сказал, если дырявая – сразу к шкурам. Тут главное, член ей в рот не совать, откусит нахрен.

Они ржут, я в полуобмороке. Так и выдвигаемся в коридор.

Но не успеваем пройти и до середины, как из-за угла навстречу нам выруливает знакомая чудовищная громада Абрека. А рядом с ним второй, тоже смутно знакомый. Как его там… Сигма!

Глава 4

Божечки, могла ли я когда-нибудь представить, что однажды буду так радоваться появлению бандитов по свою душу?

А вот сейчас глупо торжествую, наблюдая, как гнутся под незримым авторитетом Сигмы и Абрека двое громил, огрызаясь и грозясь расправой, но всё-таки отдавая меня им.

И даже то, что Абрек тупо перекидывает меня на своё плечо и прёт дальше не умаляет моей глупой радости.

– Стоять! – окликает нас голос из-за спины.

Я неловко оборачиваюсь и вижу Богдана в окружении крепких парней.

– Сгрузили девчонку обратно, быстро! – Он держится свободно, даже руки из карманов не вынимает, а вот его люди щерятся в нашу сторону дулами пистолетов.

Сигма примирительно вскидывает ладони, вставая между бандой и держащим меня Абреком. Словно прикрывая собой.

– Богдан Борисович, вы же знаете, мы пацаны подневольные. Нам Глеб Борисович велел, мы работаем. А если какие вопросы – то это не к нам, к нему.

– Это вы там, у Глыбы, пацаны подневольные, а здесь, у меня, вы вообще никто! – зло цедит тот в ответ. – Тёлку, сказал, сгрузили, и свалили отсюда, пока я добрый!

Сигма, повержено уронив руки, опускает голову. У меня в душе тоже всё мгновенно рушится, и на смену глупой радости приходит отчаяние, нарастающее с каждой долей секунды, пока Сигма медленно разворачивается к Абреку.

Вот сейчас он продублирует приказ, и мой страшный заботливый великан, так же покорно спасовав перед чёртовым Богданом, вернёт меня ему, и тогда…

– Вот долбоёб, – закатив глаза, одними губами шепчет Сигма, повернувшись к нам с великаном. На лице его нет ни капли смирения или испуга. Наоборот – жгучий азарт в глазах и затаённая ухмылочка.

– М? – скорее гулом по всему телу, чем вслух, уточняет Абрек.

– Угу, – так же беззвучно отвечает Сигма… и эти два, мягко говоря, не маленьких дяденьки, вдруг пускаются наутёк, словно шпана, наворовавшая яблок в соседском саду.

– Стоять! – несётся нам вслед. Тут же раздаётся выстрел, и новый крик: – Не стрелять! Ёб вашу мать, кому ствол в жопу засунуть?!

Но погоня всё равно оборачивается дракой на кулаках с охраной, стерегущей выход.

Абреку всё-таки приходится сгрузить меня в уголок, и я вижу, как его страшные ручищи, ещё вчера заботливо наклеивавшие пластырь мне на царапину, теперь с противным хрустом вминают нос одного противника в череп, а другому просто словно веточку ломают плечо.

Это отрезвляет лучше всяких пощёчин и холодного душа.

Все эти люди, и те, кто убегает, и догоняющие – по-прежнему бандиты с руками по локоть в крови, чьи хозяева не поделили живой товар – «голубоглазую шкурку». Меня. И нет здесь своих и чужих, хороших и плохих. Потому что и те, и другие – одинаково мерзкие уголовники.

На улицу, отбив, наконец, от преследования, меня выволакивают едва ли не с залихвацким победным гиканьем, а в машину сгружают и вовсе с громогласным гоготом. От которого у меня, вместо радости свободы, только ещё больше сжимается сердце – похоже, Богдан-то как раз был не самым страшным злом, которое со мной приключилось, раз уж его так, в общем-то беспроблемно, «сделал» Глеб.

Кстати, они оба Борисовичи. Совпадение?

Машина другая, не громоздкий внедорожник Глыбы, но водитель тот же. С визгом покрышек рванув с места и едва успев проскользнуть в неумолимо закрывающуюся брешь откатных ворот, он втапливает педаль в пол, и мы, всё набирая скорость, мчим прочь от притона.

Я стиснута на заднем сиденье между Абреком и Сигмой. Они всё ещё на адреналине, а я… Господи, как я устала!

У меня больше нет сил бояться, сопротивляться и даже просто истерить. Я лишь хочу, чтобы всё это поскорее закончилось.

Даже если ради этого придётся вернуться в пансионат, туда, где прошло всё моё детство и юность, и где хотя и одиноко, но спокойно и безопасно.

…Потому что с золотой доченьки очень большого человека сдувают пылинки, лишь бы папа не перекрыл финансирование или не отправил дочурку в пансионат к конкурентам. Я это понимаю, да. Без отца – я никто и никому не нужна.

Но какая разница, если в этом элитном заточении я всё же дистанционно получаю высшее образование на базе МГИМО, занимаюсь музыкой, танцами и живописью. Углубленно изучаю иностранные языки и давно уже читаю мировую классику в оригинале.

И возможно я всего лишь старомодная девица с консервативным воспитанием, потому что наивно верю в добро, в любовь и сильных мужчин, защищающих честь дамы, а мой идеал – большая семья, в которой многодетность не считается архаизмом… Но я ведь никого и не трогаю! Не учу жизни, не читаю нотаций.

Я вообще хочу лишь чтобы отец наконец выпустил меня из пансионата на волю. И пусть с ним мы по-прежнему будем видеться лишь пару раз в год – но я буду жить среди обычных людей. Буду пробовать, ошибаться, влюбляться, строить отношения и заводить собственную семью…

Ну и что, Господи, что из моих наивных мечтаний навело тебя на мысль закинуть меня в это Адово пекло, где я сейчас?

– Ай вэй! – сокрушённо крякает вдруг Абрек, и чуть склонившись, отчего становится ещё теснее, снимает висящий на честном слове пластырь с моей ноги. Осторожно ведёт пальцем вдоль ссадины. – Не стращна. Засох уже.

Тут же словно впервые видит ремень, стягивающий мои щиколотки, расстёгивает, отбрасывает. Вынимает изо рта кляп… и замечает вдруг слёзы на моих щеках. Смотрит пару мгновений в растерянности, и огромным шершавым пальцем подтирает солёные капли.

– Зачем плачишь, э? Уже всё-о-о!

В этом простом жесте столько нехитрой заботы, что я начинаю рыдать в голос. Машинально отворачиваюсь от Абрека, но лишь упираюсь взглядом в Сигму. Да что такое-то!

– Может, тебе воды? – предлагает он, пытаясь всунуть мне в руку оперативно протянутую водителем бутылочку. – На возьми! – настойчиво уговаривает, когда я снова пытаюсь увернуться то от него, то от Абрека. – Да попей, говорю, легче станет!

– Э-э-э! – раздражённо отпихивает его руку Абрек и просто притягивает меня к себе, утыкая носом в мощное плечо. – Он же дэвочка! Пусть поплачит, эсли хочит!

И я больше не верчусь. Мочу слезами его футболку и с огромным чувством вины за собственное слабоволие отмечаю, что действительно становится легче.

Пока меня не привозят наконец к высоченному каменному забору посреди соснового бора. Вот только и сам по себе забор уже в следующий миг оказывается полной ерундой!

Со внешнего периметра машина ныряет в открывшийся подземный заезд, и заметно спускаясь всё ниже, едет по выложенному серым камнем тоннелю.

– Сколько тут бываю, а каждый раз не по себе, – нарушает повисшее молчание Сигма. – Даже в голове не укладывается, что там, – указывает глазами наверх, – целый лес.

– Нэ-э-э, – дёргает щекой Абрек, – там уже рэчка сэчас.

– Речка после правого поворота на Юго-восток, а мы ещё только на прямой.

– Какой прамой? Тры минута…

– А может, вы заткнётесь оба? – предупреждающе рычит водитель. – Растренделись, подружки-болтушки, ёпт.

Я же просто молчу, глядя в точку перед собой. Куда, зачем, что дальше – я не знаю, но почему-то снова начинаю надеяться, что во всём этом есть усилия моего отца.

Договорился, решил вопрос, повлиял на ситуацию. Возможно, это вообще последний виток моих неприятностей, а дальше всё будет хорошо.

Улетим с ним на каникулы в Эмираты, как он и планировал. Я впервые в жизни увижу не просто другой город, но и другую страну. Отвлекусь. Забуду все эти ужасы с притонами и похищениями. Начну новую свободную жизнь.

Наконец выезжаем из тоннеля в довольно просторный подземный паркинг с десятком машин. Абрек с водителем остаются здесь, а мы с Сигмой поднимаемся в лифте и выходим в стеклянно-гранитный холл.

Здесь высоченный потолок, много света и свежего воздуха, стильный минимализм в дорогих природных материалах и живые растения в огромных вазонах – целые комнатные деревья, некоторые из которых ещё и в цвету! Неожиданно и впечатляюще.

При этом кажется, что вокруг ни единой живой души, и только наши с Сигмой шаги отражаются от стен гулким эхом.

Снова лифт, уже другой. Поднимаемся. Обстановка становится мягче за счёт скрытого, льющего словно бы отовсюду тёплого света и вкраплений текстиля в интерьере, но всё равно слишком много камня, стекла и хрома.

И если это помещение жилое – на мой вкус оно неуютное. Ну либо душа, живущая здесь – такая же холодная и каменная.

– Ну наконец-то! – тянет вдруг женский голос. – Вас только за смертью посылать!

Я оборачиваюсь, а там, идеальная от кончиков волос до идеально сидящего на идеальном теле платья, нас встречает красавица Мариэль из притона!

Сердце, словно ужаленное электрическим разрядом, вздрагивает и начинает биться так часто, что становится трудно дышать – вот уж кого-кого, а эту дамочку отец точно не стал бы приглашать на передачу выкупа за меня!

Взгляд запоздало мечется в поисках возможных путей к спасению, и натыкается на полностью панорамную стену с видом на реку под вековыми соснами.

Сразу за стеклом терраса, на ней чёрный столик и плетёное кресло. На столике кофейная чашечка на блюдце. А рядом, одетый лишь в серые домашние брюки и распахнутый на груди чёрный шёлковый халат – проклятый похититель, собственной персоной! Лицо его обращено к лесу, поза расслабленная, хозяйская. Разговаривает по телефону.

Я словно спотыкаюсь на полушаге… и начинаю пятиться, пока не упираюсь спиной в Сигму. В это же мгновение Глыба оборачивается и замечает нас. Окидывает спокойным взглядом… и как ни в чём не бывало снова отворачивается к лесу, продолжая разговор.

Мариэль хлопает в ладоши:

– Всё, показались, теперь ты, рыбка, идёшь за мной! И сразу запомни, в это крыло без приглашения Глеба Борисовича больше ни ногой! Никогда и ни за что, ясно? Твоя комната выходит на двор с другой стороны особняка и, честно сказать, мне там даже больше нравится, как-то уютнее, что ли. К тому же там и народу побольше, не так тебе скучно будет в этом кощеевом царстве!

Она беззаботно стрекочет, смеётся, а слушаю её возбуждённую болтовню, и свинцовая тяжесть ложится на плечи: что значит «твоя комната»?

– Ну, вот как-то так! – с гордостью, как будто показывает собственные владения, Мариэль заводит меня в комнату. – Нравится?

– Извините, я уже почти всё! – заметно ускоряется при нашем появлении женщина средних лет, судя по форме – горничная.

Она на ходу ловко поправляет молочно-прозрачные фалды тюля на окне, придавая им идеально-завершённый вид, двигает пару флакончиков на туалетном столике и наконец, толкая перед собой каталку со средствами для уборки, равняется с нами.

– Здравствуйте Лина! Меня зовут Катя, я ваша горничная. Если что-то понадобится, там, над тумбочкой есть кнопка вызова, но вообще можете просто крикнуть, я всегда…

– Кати́, давай с этим позже? – перебивает её Мариэль, красноречиво полуоборачиваясь к выходу и едва не подпихивая горничную под спину. – Скажи лучше Гале, пусть чай нам сделает. Или ты будешь кофе?

Я не сразу понимаю, что вопрос адресован мне. А поняв, хмурюсь: не нравится мне происходящее! Не вижу я тут даже малейших предпосылок к своей свободе!

– Что-то ты не очень-то рада, как я посмотрю? – плюхается на кровать Мариэль, едва только горничная уходит. – Любая нормальная девица на твоём месте уже кончила бы от восторга – вместо борделя попасть в дом самого Лыбина! А ты кислая, как будто в трауре.

Осекается. Помолчав, встаёт.

– Ладно. В общем, ты тут осмотрись немного и спускайся вниз, в гостиную. Я попрошу Галю сделать тебе какао с маршмелоу. Нам девочкам во время стресса обязательно нужно сладенькое. Ну… Ну, короче, ты это…

И так и не найдя что ещё сказать, просто сбежала.

Ни за каким какао я, естественно, не пошла. Не спустилась и на ужин, куда меня пригласила Катя. А когда она прикатила еду прямо в комнату – я не прикоснулась и к ней.

Зато сотню раз требовала разговора с похитителем, с этим их Глебом Борисовичем, на что получала лишь один ответ: «Он сам придёт, когда сочтёт нужным»

Прекрасно! Просто превосходно! То есть, сейчас это ему не нужно, так что ли?!

Ладно. Если гора не идёт к Магомету, то Магомет сам пойдёт к ней!

Но это у меня тоже не получается: едва я пытаюсь проникнуть дальше негласно очерченного для меня ореола, будь то дверь на улицу или проход по коридору дальше первых четырёх дверей, как на пути тут же появляется охранник, и с самым непробиваемым видом заявляет:

– Вам туда нельзя.

– Почему?

– Не положено.

– Тогда позовите сюда хозяина! – едва не топаю я ногой.

– Когда ему будет нужно, он сам придёт.

И так до бессонной, полной самых мрачных раздумий ночи, когда я, в довершение всего обнаруживаю, что меня заперли в комнате!

Наутро, вскоре после завтрака, к которому я снова не спустилась в столовую и не притронулась, когда его привезли прямо ко мне в комнату, приходит Мариэль.

Для приличия поговорив сначала про погоду, она начинает вдруг совершенно бесстыдно расспрашивать девственница ли я и был ли у меня хоть какой-то опыт с мужчинами.

– Ну а член-то ты хоть раз видела вживую? – искренне удивляется она, моим односложным «нет», и я, решив, что с меня хватит, резко перевожу тему:

– Что ты знаешь о моём отце? Он что, действительно умер?

По её растерянному лицу понимаю, что ответ «да», и в душе тут же поднимается… гнев. Не боль и не горечь утраты – а именно гнев на всех этих людей, которые так бесцеремонно вмешались в мою жизнь и продолжают вмешиваться прямо сейчас.

– Зачем я здесь, Мариэль? Не отпирайся, ты знаешь, иначе не сидела бы тут со мной! —стараюсь я выглядеть максимально строго, но она вдруг тоже меняется в лице, из «подружки-хохотушки» на глазах превращаясь в стерву:

– Девочка моя, если бы я точно знала зачем ты здесь, я бы хоть понимала, как себя с тобой вести, и не тратила бы время на тупые беседы. Но Глеб уехал, не объяснив даже зачем здесь я, не то, что ты. Поэтому прямо сейчас я просто следую своей интуиции. А так как она никогда меня не подводит, – Мариэль грациозно поднимается из кресла, я с невольным восхищением слежу за ней взглядом, одновременно понимая, что ей всё-таки не тридцать, как мне казалось сначала, а лет тридцать пять, возможно даже под сорок, но эти «сорок» легко дадут фору любой малолетке, – я предпочла бы вообще никогда не видеть тебя… в этом доме!

Весь оставшийся день она больше не показывается. А я, добровольно заточив себя в четырёх стенах комнаты, продолжаю отказываться от еды и общения даже с горничной.

Порядком измотавшись бесконечными мыслями и голодом, с наступлением ночи всё-таки забываюсь беспокойным сном, из которого меня словно выстрелом, выдёргивает вдруг что-то неясное.

Распахиваю глаза – по тёмной стене и потолку скользит луч света, за ним, спустя пару секунд, второй. Бросаюсь к окну и вижу подъезжающие к дому машины. Сердце тут же начинает отчаянно колотиться, словно чувствуя, кто именно приехал.

И такой вдруг страх накатывает! Изнуряющий, тянущий нерв за нервом, мотающий их в клубок неизвестности и беспомощности. Ладони становятся влажными и холодными, во рту наоборот пересыхает.

Смелость и нахрап, с которыми я ещё недавно штурмовала местную охрану, пытаясь просочиться в каждую щель или требуя сейчас же позвать ко мне хозяина исчезают, как и не было.

Теперь я чувствую себя узником накануне казни и, не зная куда деваться от томительного ожидания неизбежного, внутренне мечусь без остановки… а на деле лишь сжимаюсь калачиком на огромной кровати, накрываюсь одеялом едва ли не с головой.

Одиноко, пусто и страшно. Мамочка, родная, ну почему я тебя почти не помню? Как хотелось бы представить твоё лицо, твои спасительные объятия и любовь… Но я одна. Всегда, всё время, сколько себя помню.

А что, если Богдан не врал, и меня действительно хотят продать каким-то арабам? А за что? Ну что я всем им сделала?

Тепличный цветочек, с которого сорвали защитный колпак и так и оставили на сквозящем ветру – что ждёт меня завтра? Может, наконец пойму, что ничего прекраснее ненавистного пансионата в моей жизни и не было?

Слышу вдруг, как тихо щёлкает замок, и дверь в мою комнату открывается.

Обмираю, до головокружения затаив дыхание, каждой клеткой тела ощущая постороннее присутствие…

А когда наконец рискую слегка разомкнуть ресницы – вздрагиваю от неожиданности, увидев мощный мужской силуэт рядом с кроватью.

Как я умудряюсь не завизжать? От неожиданности, от страха и тяжёлого предчувствия неотвратимости. Тут бы не то, что визжать – впору впасть в истерику! Но я лишь плотнее смыкаю веки и… притворяюсь спящей.

«Бей, беги или замри» в действии. И выбор не особо-то богат, а надежда и вовсе лишь на то, что этот негодяй не настолько уж конченый, чтобы воспользоваться моей беспомощностью.

Улавливаю шевеление, но адским усилием заставляю себя дышать ровно. Слегка разлепляю ресницы… и меня обдаёт ледяной волной – мерзавец расстёгивает манжеты рубашки, затем, неторопливо, одну за другой, пуговицы на груди…

На мгновенье кажется – он знает, что я не сплю. Возникает острый порыв вскочить, но тело не слушается. И даже захоти я сейчас «бить и бежать» – уже не смогу.

Происходящее парализует волю. Я словно вижу кошмарный сон наяву, не имея сил проснуться, и всё что мне остаётся – смотреть его до конца.

А негодяй между тем вытягивает рубашку из-за пояса…

Жмурюсь. Дыхание замирает, почти останавливается – мне даже не надо больше притворяться, что оно сонное, едва слышное. Напрягаюсь всем телом, заставляя себя сбросить дурацкий анабиоз, но ничего не происходит – ни со мной, ни снаружи.

Снова размыкаю ресницы в узкую щёлку. Силуэт стоит надо мною в распахнутой на груди рубашке, руки в карманах, голова чуть на бок. Задумчиво рассматривает меня, словно лев бездыханную антилопу… решая, с какой стороны начать её жрать!

Наконец присаживается на край кровати и осторожно тянет одеяло от моего лица.

Я смыкаю веки, так плотно что перед глазами плывут золотые пятна, но не шевелюсь: если он уже медлит, увидев, как крепко я сплю, то, может, мне повезёт и дальше, и он просто уйдёт?

Ну пожалуйста, Господи, ну пожалуйста…

Между тем, одеяло не сползает с меня полностью, не оголяет беззащитное тело и бёдра под задравшейся до талии сорочкой, а только лишает защитного кокона мою голову и плечи. Но мне всё равно сразу становится так голо!

Снова секунда, другая полного бездействия. Самые долгие секунды в моей жизни, такие страшные и томительные, что аж невольно поджимаются пальцы на ногах, и до боли за ушами стискиваются зубы.

Когда щеки касается вдруг мужская ладонь, я всё-таки не выдерживаю, вздрагиваю от неожиданности, но тут же нахожусь и перевожу свою секундную слабость в якобы сонное движение: вздыхаю глубже, вожусь, устраиваясь на подушке удобнее. И пытаясь натянуть одеяло обратно на голову. Но не получается. Так и остаюсь спящей царевной перед взором непонятно что задумавшего злодея.

Его ладонь жжёт щёку и от этого жара по телу словно разбегаются огненные змейки, ползут всюду, щекочут, вызывая волны дурацких мурашек. Только бы негодяй их не заметил, иначе поймёт, что мой сон – лишь притворство. Только бы не заметил!

А ладонь, осторожно огладив щёку, зарывается пальцами в волосы, осторожно отводит их от лица, освобождая от спутанных прядей шею, плечи, ключицы…

Мурашки, кажется, превращаются в гигантские пупыри, даже волоски на руках становятся дыбом – я чувствую это! И вместе с тем предательски сжимаются соски. Дыхание, несмотря на все усилия, начинает срываться, и мне снова приходится сделать вид, что беспокойно вожусь во сне, со вздохом пытаясь натянуть на себя одеяло.

И снова не получается. Зато после очередной мучительной паузы, во время которой опять ничего не происходит, я вдруг чувствую, как продавливается под чужой тяжестью кровать возле меня, и шеи за ухом вдруг касается… нос!

На этот раз я не вздрагиваю, удерживаюсь. Но это неожиданное прикосновение так щекотно, что хочется поёжиться. …И так неожиданно приятно, что где-то в солнечном сплетении словно вспыхивает вдруг огонёк, ширится внутри груди, растекается приятным теплом по телу…

Сильнее поджимаю пальцы на ногах и стискиваю кулачки под одеялом, возвращая себя в реальность. Да, Господи, ну что за ерунда со мной происходит?

А нос, между тем, зарывшись в волосы, протяжно втягивает воздух и горячо выдыхает его куда-то мне в шею.

От шеи вниз по позвоночнику устремляется электрический разряд, опоясывает горячей томной слабостью низ живота, пробуждает странную негу под коленками и на внутренней стороне бёдер.

Мне и страшно, и неожиданно приятно. Но я всё же отдаю себе отчёт в происходящем, и не собираюсь терпеть это всё до бесконечности. И если этот гад позволит себе хоть каплю больше…

Но гад отстраняется. Пружинит, освобождаясь от чужого веса кровать. Секунда, другая, третья… Холодная пустота обволакивает мою шею, и я с позором признаюсь себе, что, в отличие от тёплой щекотки мужского дыхания, эта пустота скорее неприятна.

– Это я…

Слышу я спокойный приглушенный голос. Слегка разлепляю ресницы и вижу мощный силуэт у окна. Поза расслабленная, из-за пояса брюк расхлябанно свисает не до конца выправленная рубашка. Одна рука возле уха.

– Пришли мне девочку. Да, прямо сейчас. – Усмехается. Голос опускается до низкого бархатного рокота: – Полчаса назад я ещё не хотел. Да, двойной ночной тариф, само собой. Подбери блондинку, натуральную. Только посвежее, без силикона и татуировок. Да. Именно. – Силуэт отпускает приподнятый тюль и, не оборачиваясь на меня, направляется к выходу. – Жду двадцать минут, не больше, за каждую сэкономленную плачу вдвойне. – Снова усмехается, но на этот раз холодно: – Нет, Мариэль, ты сама точно не подойдёшь.