Завтра может не быть

8

В праздничный день, когда чествуют дам. Первым делом он прикупил белых хризантем и отправился к крёстной матери, по совместительству и его двоюродной тёткой. Та была растрогана таким вниманием и долго умилялась цветам, и столь рачительным переменам в своего крестника. На прощание перекрестила, чмокнула в щёку и пихнула пару купюр в карман.

– Буфет в театре не дешёвый, но сто́ит угостить дам шампанским.

Два пучка розовых тюльпанов обошлись ему почти в стоимость билета в театр. Благо крёстная, будучи гримёром в театре, а ещё визажистом одной из киностудий, да ещё и модного развлекательного телеканала обладала достаточными связями и достала билеты абсолютно бесплатно.

«Братья Карамазовы» значилось на билете, от дома, где жили дамы до театра, было недалеко, так что и такси ему обойдётся не так уж и дорого. Парень был доволен. Дамы растроганы. Стол был украшен цветами и уставлен вазочками и тарелками. Янина Дмитриевна запротестовала, услышав такси.

– Выйдем в шесть, пройдёмся. Какая погода? Как красиво! Дайте, мне прогуляться.

Спектакль был долгим и нудным, парень не понял абсолютно ничего, дамы же рукоплескали и сияли. Янина Дмитриевна светилась от счастья, Лиза мило улыбалась, была ли она довольна или ради приличия расхваливала вечер, ему было не понятно, но приятно. От шампанского обе отказались, разрешив лишь раз в первом антракте, угостить чашечкой кофе.

9

Многое менялось, против его воли. Ты ничего не делаешь для этих перемен, но вот ситуация сама разворачивает тебя, уперев лицом в выбор. Завидев парня с непривычным для их мироощущения чуть прилизанного и отчищенного, вооружённого не бутылкой и сигаретой, а цветами и не гогочущий басистым смехом нетрезвого человека, а стремящегося в гости к дамам, да ещё и с цветами. Друзья стали ухмыляться и звать его «ухажёр», «ты сегодня к богине», придавая почему-то именно этой фразе максимально саркастичную интонацию, ну и всё в таком духе. Как-то даже, не сдержавшись, прихватив Димку за ворот крутки, рыкнул на друга:

– Ты заткнёшься?

На этом дружба уже точно была завершена. Зато новая расцвела. Он часто слушал рассказы Янины Дмитриевны о жизни, оказалось, её жизнь была интересной и насыщенной, она много путешествовала. Хотя Василий был уверен, что все, кто жил в советском союзе дальше Сочи и Крыма нигде не были, но она бывала. Старушка всё больше проникалась к парню и звала наш Василий, а вот её внучка стала отдаляться, иногда уходила кормить своих кошек одна или уходила в свою комнату, оставляя гостя на попечение бабушки.

Но потом всё словно проходило, они шли вместе к её подопечным, гуляли по набережной или шли в пресненский парк, иногда на патриаршие пруды, о многом разговаривали, много рассуждали, иногда даже мечтали. Она чаще говорила об искусстве, он об истории и теории заговора. Каждый внимательно слушал и мирился с интересами другого.

– Ты видел картину Ван Гога «Красные виноградники»?

– Ван Гога?

– Экспрессионист?

– Картины, это не для меня. Я не понимаю…

Через два дня, потратив по пятьсот рублей, они бродили уже между этажей и странных изображений.

На вопрос: «как тебе?», промычал: «совсем не понял».

– Чего?

– Ты же говорила, они стоят сот тысяч, порой миллионы долларов.

Девушка улыбнулась, склонив голову.

– Я в пятом классе мог такое же намалевать.

Девушка рассмеялась, парень был уязвлён, но это не помещало продолжить прогулку в этот день и наследующий, и после.

Не только в отношении к искусству они были разными. Они совершенно по-разному относились к жизни, людям, ситуациям.

Несколько особо злобных старушек были против попечительства кошек и тем более в этом дворе. Особо не высказывались, но то и дело вышвыривали крынки и миски в мусорный бак. Двух они даже застал на месте преступления. Они было ополчились на молодых людей отчитывая и угрожая почему-то полицией, и делали это с явным надрывом, громко, эмоционально даже гневно. За что Василий, ответил весьма резко и применив нецензурную лексику, тоже отчитал старушек, да так, что те, услышав его ответ, явно продемонстрировали неготовность к такой обороне, ретировались, оставив молодых людей.

Лиза насупила нос и не смотрела на парня. Тот же недоумевал, что произошло и чем вызвана столь странная реакция.

– Так, нельзя. Это же пожилые людей, это женщины.

– Порой нужно давать отпор. Пару раз воспитаешь, этих… Взрослых женщин, – он изменил немного интонацию, подчёркивая, что вуалирует нецензурные фразы. – Больше не появятся.

– Но…

– Чем, им кошки помешали?

– Ничем.

– Что случилось? – Ашот Джаброилович, проходя к машине, поинтересовался, так просто невзначай, собственно, ему было совершенно неинтересно, мужчина лишь проявил дружеский жест.

– Отбили атаку «Взрослых Дам». – Шаркнул Василий.

– Мария Никитична из второго подъезда и Анна Аркадиевна, снова вышвырнули все миски и корм. – Бурчала Лиза, явно рассерженная, что было впервые. – А он, – указала на парня, – их обругал.

– А, потеплело, и старые гарпии снова повылезали. – Усмехнулся хозяин магазина.

– Вот и я говорю…

– Ты совсем по-другому им сказал.

– А как ты им сказал? – Усмехнулся владелец магазина.

Василий не успел воспроизвести, девушка опередила его слова:

– Очень неприлично.

– С ними так и надо. Они, когда опять придут говорить, что из-за моего магазина тараканы, я тебя позову. – Усмехнулся армянин. – Не понимаю, кошки то им, чем помешали?

– Говорят, что запах от них. – Девушка бурчала глухим, рассерженным голосом, но почему-то не на злобных гарпий, а на Василия.

– От них самих воняет, как зайдут потом хоть духами в магазине, брызгай. – Мужчина замахал руками, парень ухмыльнулся.

– Вот и я…

– Хватит. – Вскрикнула девушка, – они же женщины и к тому же пожилые.

– И очень злые женщины. Очень злые. А вы очень добрая Лизочка. Так нельзя. – Сказал Ашот и ретировался в машину.

Василий подумал было, что их дружбе настал конец, но она всё же позвала его пить чай, где он и поинтересовался, почему они не заберут двух столь умных и любимых ими кошек домой. Ответ был чёток и лаконичен:

– К сожалению, мы не можем.

День за днём дружба складывалась, и они уже меньше церемонилась в обращении друг другу. Парень не спрашивал о том, нужна ли помощь, а дамы не отказывались от его дружеских знаков внимания. Хотя их взаимоотношения качало, как прибой, то отливы, то приливы.

Янина Дмитриевна

Хороший мальчик, очень хороший. – Ох, чуть не выронила тарелку.

Чувство боязни за неё у меня было всегда, а теперь и вовсе. Зина всегда говорит, что я как параноик, задушила ребёнка свой болезненной любовью.

– Яна, ты меня прости. – Зина всегда поднимает палец вверх, когда говорит что-то серьёзное. – Но друг на то и друг, чтобы сказать правду, даже если она неприятна.

Кивнула. Слушаю.

– Ты девчонку задушила уже своей любовью. Это уже не просто родительская опека, это болезненная паранойя. Дай ты ей воздуха, дай.

– Знаю, Зина. – Как сейчас помню, я теребила салфетку. Просто в клочки изодрала. – Но, она такая хрупка. И…

– Вот, давай сейчас без твоих и… – Зина стукнула кулаком, – давай подруга отпускай поводок. Сразу, конечно, не получится, ты по чуть-чуть, по метру в день.

Отправлю её кошек кормить или в магазин, а сама с балкона смотрю или из окна, пока она обратно в парадную не зайдёт. Потом уже она начала ходить и гулять одна. Я так рада, что появился этот мальчик. Хулиган, видно же, но добрый. Он хороший, его просто не любил никто. Я смотрю на них и не могу успокоиться. Каждый день, ей говорю: «Лиза, расскажи. Расскажи пока не поздно». Не хочет. А потом уже совсем не сможет.

Лишь бы всё обошлось.

10

Например, когда Василий оставил свою даму любоваться видом на патриаршие пруды, а сам отправился покупать кофе, вернувшись к девушке спустя всего несколько минут вооружившись двумя бумажными стаканчиками кофе навынос, застал свою спутницу в окружении каких-то, как он выражался «хлыща». Один чуть повыше с золотистыми кудрями и в синем костюме, другой прямо карикатурная пародия на мужчину, со вздымавшимся круглым животом, большой плешиной на темечке и в косухе не по размеру, где пальцы чуть выглядывают из рукавов, а на животе застегнуть куртку было абсолютно не возможно.

– Ну, что же мы скучаем. – Мурлыкал златокудрый. – Пойдёмте, можем прогуляемся?

– Эй ты. – Голос Василия так резанул пространство, что все, кто только был в переулке, не произвольно обернулись.

– Что? – Отозвался недоумённо парень.

Василий надвигался настойчивостью асфальт укладочного катка, но скоростью истребителя.

– Слышь, чувак, что за проблемы? – Взвёл руки оппонент. – Давай иди, куда шёл.

– Куда я шёл? – Василий был уже в метре от них.

– Отвали, чувак! – Завопил тот, что с кудрями, а это явно не понравилось Василию, хотя ещё больше ему не понравилось то, что они стояли возле Лизы.

– Пошли. – Василий всучил стакан девушке, ухватил её за запястье и уже развернулся спиной, как услышал:

– Прямо гиббон с мартышкой.

Первым в лицо говорившего прилетел стакан горячего и вспененного капучино обрызгав всё в радиусе пяти метров, сама же жидкость струилась по сапфировому пиджаку на брюки, полностью окрасив белую рубашку, видневшуюся между лацканами.

– Ты… – посыпались очень неприличные и нецензурные фразы в адрес Василия и его спутницы, вот, тут-то и был финал терпения.

Ногой в живот Василий метнул парня словно снаряд так резко, что тот присел аккурат метра через три-четыре в урну. Тот, что карикатурный, всплеснул руками, что-то было рявкнул, но оценив ярость нашего «гиббона», умолкнув, засеменил к постанывающему другу, которому явно было не комфортно в бетонной урне, а может, и имело физические последствия.

– Пошли. – Рявкнул Василий спутнице и, снова ухватив за запястье, поволок девушку, которая онемела и всё время оглядывалась.

Дома же был разнос его за эту ситуацию, только Янина Дмитриевна покивала, зато, как только Лиза совсем успокоилась, бабушка похлопала парня по плечу сказав:

– Он прямо как твой дед. Интеллигентный, умный человек, но обид не прощал. Вспыхивал как факел, а вспухнув горел как бенгальский огонь, только искры летели.

– Так нельзя, бабушка. Нельзя. – Зазвенел голосок на всю кухню.

– А ты думала, как воспитывать? Только так, через силу. Родители не воспитали, значит, ситуация преподнесёт урок. Но Василий, это не метод, не метод. – Закивала старушка. – Зачем напиток портить, тем более деньги заплатил. Дал бы раз в лицо и будет с него. Так, всегда Андрей Павлович, муж мой покойный говорил.

Говорил ли так на самом деле дедушка Елизаветы, и был ли столь резок на поступки, девушка не знала, она не застала его живым, но такое сравнение и слова бабушки возымели нужное действо, она заулыбалась и больше не сердилась на парня.

Елизавета

Когда ты мечтаешь о любви, то идеализируешь определённые черты, внешности, характера, привычек, увлечений. В нём не совпало ничего. Недавно я перебирала свои бумаги, дно ящика предательски вывалилось и пришлось заняться тем, чтобы взять в руки то, что покоится годами. И чем больше проходит время, тем сложнее с этой вещью расстаться.

Среди таких вещей дневники, наиболее ярким, конечно, был то, что после пятнадцати. В пятнадцать слово «любовь» приобретает иные очертания, с более чёткими гранями, сопровождается уже не с «я», «меня», а с «мы», «нас», там появляется интимный контекст и неэгоистичные желания. Ах, нет, там как раз эгоистичные, очень максималистские. Это уже лет так в восемнадцать приходит осознание, что не только тебе, но и ты будешь жертвовать, отдавать, идти на компромиссы.

Смешно, но, когда рассказала бабушке о своём наблюдении, она улыбнулась, сказав: «настоящие компромиссы начинаются после сорока, а до этого всё ещё игра в поддавки, демонстрируешь, что идёшь на уступки, но только для того, чтобы тебе уступили. То ли ещё будет.

В такие моменты мы замолкаем, а потом меняем тему.

Я много смотрела тренингов, в одном было «напишите за две минуты сто желаний». Думаете это просто? Конечно, просто. Оказалось нет, я на сороковом выдохлась. Ну, если не перечислять, увидеть Париж, Лондон, Мадрид и Рим. Это всё про путешествия. А здесь именно желания. Расстроилась, но следующий шаг, словно считывает твои мысли и голос бодро вторит твоим мыслям: не расстраивайтесь. Рассмеялась.

Важны первые десть, а самые ключевые первые три. Для тех же кто выплеснул все сто, проверьте первые десять и последние десять. Сравните. Но мне сравнивать было не с чем, вытянула из себя сорок три. Так вот, самое первое, это Любовь.

Смотрю, я на него и понимаю, что он как питбуль, жилистый, боец, жестокий, но мне с ним хорошо.

В тех моих дневниках сначала был нарисован: выше меня раза в два и с жёлтыми волосами, ну а как изобразить блондина, конечно, только жёлтые волосы. Потом уже начались вырезки из журналов и это были снова высокие блондины, которые любили конный спорт, яхты и шахматы, изучали языки, экономику и не говорили о политике.

А в дневнике 15—16 лет было, любит балет, классическая музыка и живопись. Только я как-то разоткровенничалась, конечно, бабушка улыбнулась и просто кивнула, а тётя Зина тут же сказала:

– Ну, нет милая моя, это нелюбовь, это какой-то кружок по интересам. Так, не бывает. Вот, лучше напиши, каким не должен быть, например, «не хулиган», «не курит», «не дерётся» и так далее, а потом убери «нет», вот и будет твоя любовь. Что ты смеёшься? Я серьёзно.

Как же он была права.

В нём все мои «не» и ни одного моего «каким он должен быть».

Сейчас уже трудно их сличить, все дневники я сожгла. Трудно было с ними расстаться, но и тогда подумала, что так я себя отпущу, отрежу лишнее. Смотрела, как темнеют и скручиваются листы, трещат, словно просят пощады, видела в этот момент себя той, что писала это. Ощущала свои наивные и страстные настроения. Я сжигала их и думала, что освобождалась, хотя скорее тогда я мучила себя, понимая, что мечты останутся мечтами. Просто мечтами. Трудно жить, точнее, быть, когда нет мечты.

11

За пару месяцев Василий многое починил и подлатал в квартире, даже чуть раздобрел на обедах, а порой и ужинах радушных хозяек. За это время, словно повинность отсидел пару спектаклей и ещё более мучительно концерт симфонической музыки. Посмотрел с десяток неинтересных фильмов с Лизой. Очень уж она любила философские, а не жизненные. Зато с удовольствием смотрел приключенческие ретро вместе с Яниной Дмитриевной, то про Фан-Фана Тюльпана, то про Графа Монтекристо. Старенький DVD шумел дисками, а они, расставив тарелки с пирогами или блинами смотрели фильмы молча и довольные.

От прежних друзей остались лишь кивки друг другу в сторону, встречались они редко, он о них не вспоминал, они о нём, наверное, тоже.

Был май и прозвучал гром, но не за окном, а фразой:

– Я должна была давно тебе об этом сказать.

В голове Василия, мысли зашевелились роем растревоженных пчёл: «она замужем», «у ней кто-то есть», «я ей не подхожу».

Девушка, чуть сглотнула воздух продолжив:

– Это нелегко говорить, да я и не решилась бы. Даже не знаю, как начать…

Парень молчал, терпеливо выжидая страшную весть, лишь прокручивая в голове: «кто он?», наверное, какой-то интеллигент, не матерится, не курит. Наверное, одногруппник.

– Я болею. Я… – голос дрогнул. – Это неизлечимо. Это ненадолго. Я… Мне… Это всё серьёзно. И я не хочу, чтобы ты тратил время на меня.

Это она придумала. Вежливо указывая ему на дверь. Придумала. Она что-то говорила, говорила странные и непонятные фразы, что-то про сердце, что-то про сложность, а он молчал и думал. Как же так? Он воспринял всё, как оправдание. Вечером они не пошли гулять, а он пошёл один домой, но её бабушка, Янина Дмитриевна, пыхнув:

– Вася, подожди, проводишь меня до магазина. Нужно хлеба купить, ноги почти не идут.

– Я принесу.

– Нет, нет. Мне нужно пройтись, расходится. Подожди.

Он подождал, и спускаясь по ступенькам сталинской высотки. Бабушка подтвердила все слова внучки, но легче ему не стало. Уж лучше бы это всё было просто выдуманным оправданием.

– И что, никаких средств?

– Никаких.

– Сейчас же…

– Мы всё испробовали и куда только не ездили. Одно заболевание лечится теми препаратами, которые нельзя при другом заболевании. И снова обратное, второе заболевание можно урезонить, но это усугубляет первое, давая ему прогрессировать. – Пожилая женщина чуть всхлипнула, глотнула воздуха, взвела глаза вверх, прямо в мрачное к небу. – Она не хочет об этом говорить и поэтому тебе сразу не сказала. Да, мы и не думали, что так получится. Прости, Вася. Прости милый, но ей трудно. Её жизнь может даже и не годами уже измеряется.

Бабушка растёрла слёзы по щекам, махнула рукой, шепнув: «иди, иди, пожалуйста, и не обижайся на нас».

Он пошёл.

Шёл долго и пыхтел, его разрывало на части, он словно чего-то лишился, но чего? Ему было плохо, спасло привычное. Дома родители всё в той же пьяной эйфории. На кухонном столе недопитая бутылка, хлебнул раз, хлебнул два. Сходил в магазин, приобрёл ещё одну. Пил и курил прямо в своей комнате, сидя на полу. Слёзы катились по щекам впервые, а проснулся он от топота ног и шума голосов в комнате, лёжа на полу среди двух бутылок, одна совсем пустая, вторая чуть начата и смятая коробка сока, ещё окурки сигарет рассы́пались по полу. Он был в саже, а в зеркале узнавал себя привычного, того Василия полугодичной давности.

– А вот и сынок явился. Ты допил? – Пыхтел папаша на кухне. – Вот же паразит. Полип! Вот кто ты! – Выкрикнул мужчина окончание фразы.

– На… – Василий принёс из комнаты недопитую.

– Сынок, – всплеснул руками папаша, забыв только, что сказанное про полип и иждивенец. Они приговорили втроём бутылку, сходили ещё за двумя.

Звонила крёстная, но, услышав пьяный голос племянника, разразилась бранью. Она звонила ещё через два дня, но снова так же.

Деньги закончились, и он пошёл к ней клянчить в долг. Кристина выставила его за дверь, обругав, на чём свет. Возвращаясь домой, всё ещё хмельной, встретил бывших друзей:

– Ну, что как богиня? – Сенька не мог пережить до сих пор той размолвки. – Хорошо, даёт?

Снова завязалась драка, а утром он обнаружил фингал под глазом и кровавую ссадину на губах.

12

Кто-то верит в судьбу, кто-то в провиде́ние, а кто-то и в существование приведений. Что, это было, он не узнал, но точно не последнее. Она была вполне из плоти и крови, старенькая, дряхленькая, но всё ещё бойкая. Ворчливая, с извечными придирками, соседка по площадке Дарья Петровна. Подёрнутое рябью морщин лицо, обрамленное коротко стриженными, почти по-мальчишески волосами. Белёсость седых с чуть лиловым оттенком волосы оттенял цветастый платок на шее, прямо поверх воротника зелёной куртки, всё это делало соседскую старушку схожей с черепахой.

А вот в чём судьбоносность момента? Василий мог свободно курить дома, приоткрыв форточку на кухне, но вонь нечистых тарелок, заветренные шпроты в банке и источающие уксусный аромат солёные огурцы, выдавили его наружу. Накинув на плечи выщербленный кусками махровый халат, подтянув спортивные штаны, влез в тапки с протёртым насквозь пальцем на правом и прихватив из собственной заначки банку пива, отправился в подъезд. Жадно затягиваясь, выкурил зараз три сигареты, от выпитого, пережитого и никотина, его подташнивало.

– Фу, накурил. – Замотала соседка, подтягивая за собой увесистую продуктовую сумку. – Что впёрся? Сидел бы дома и смолил. Весь подъезд провонял. Никчёмный как вся ваша семейка. Пусть бы они и нюхали эту вонь. Хотя те тоже хороши. – Махнула она рукой в его сторону.

– Иди сами домой, Дарья Петровна. – Смачно отсалютовал соседке в ответ Василий.

– Ишь ты, какой тут нашёлся. – Запыхтела старушка. – Сидит тут, курит, пьёт, посылает. Никчёмный! Папаша твой никчёмный и ты такой же. Весь в него, ничего в жизни нет, лишь бы напиться. Пустышка. Ничего в жизни не нужно…

Она пыхтела, уже было развернулась спиной, как злость и обида на весь мир, что таилась в изрубцованном сердце парня, вдруг рванула наружу.

– Да, что вы знаете? Что? Вам уже всё равно. Для вас все плохие, никого хорошего.

Женщина обомлела, замерла, обернулась, посмотрела на парня, а того тут и прорвало:

– Может, я влюбился, а она… она… – Захлёбывался словами парень. – Она… Её не будет. Она умрёт.

– С таким-то образом жизни. Конечно.

– С каким? С каким? – Закричал он, а его голос стены рикошетили звонким эхом. – Она хорошая. Она не пьёт, не курит, она даже не матерится. Она больна. – И парень выпалил про болезнь Елизаветы, название воспроизвести не мог, да и точно не помнил. Но говорил, говорил, что помнил и даже чего не знал. Закончил, всхлипнул, растёр навернувшиеся на глаза слёзы, подкурил сигарету.

Старушка подволокла авоську в угол, с гимнастической ловкостью взобралась на подоконник. Ухватив сигарету из губ парня, швырнув аккурат между перил. Склонилась, заглянув в его лицо. Потупив взгляд, Василий уже сожалел, что открыл рот, но не спихивать же с подоконника пожилую женщину.

– И что? Бедный, ты несчастный. Надо же. – Выдохнула она ему прямо в лицо. – Как ты себя жалеешь, настоящий мужик. Прямо карикатурный персонаж, хоть портрет рисуй.

– Что?

– Ничего! Ты себя жалеешь, ревёшь тут, куришь, пьёшь. Только ты жить продолжишь, а она нет! Ну, если ты правду сказал, а не насочинял. – Она так резко сменила тон на сомнения, даже понизила голос.

– Не насочинял. – Огрызнулся парень.

– А что же тогда не у неё в больнице?

– Она не в больнице.

– Господи, наврать же такое. Это надо. Ну, весь в папашу.

– Я не наврал, – завопил он. Взвыл как сирена. – Она и правда больна. А я ничего сделать не смогу. Она мне и не говорила. Мы каждый день гуляли. – Василий процедил, разрывая фразы на слова. – Я приходил к ним, а она молчала. Ничего не сказала. Ничего! Ни слова! Расстроить, видите ли, боялась.

– Прямо так?

– Да! Ни слова. Я… Она… Боялась расстроить. А я…

– Что? Не расстроился?

– Расстроился? Я люблю её.

– А она?

Парень пожал плечами:

– Тоже. Говорит, что я очень хороший. Для неё, я как мечта.

– Так и сказала?

– Сказала. – Он вскинул голову и потянулся снова за сигаретой. – А теперь всё кончено.

– Уже?

– Что уже?

– Не стало! Когда?

– Чего не стало?

– Её! – Старушка отпрянула, осмотрев парня.

– Три недели её не вижу. Как она мне сказала… Ну, или четыре. После того как приказала не приходить.

– Так она жива?

– Кто?

– Девушка твоя.

– Да. – Парень успокоился и затих, посмотрел в лицо с рябью морщин, в ярко-синие глаза, которые из-за крупных стёкол очков выглядели куда больше, чем на самом деле.

– Не поняла. То есть девочка тебе сказала, что больна, а ты бросил её сразу.

– Не бросил. – Замялся парень. – Я ходить к ней перестал. Она же сама сказала…

– В душу плюнул. – Закивала соседка, поджав губы. – Удавить бы тебя. Вот, своими бы руками удавила бы.

– Но она мне сама сказала не ходить к ней. – Взвился он. – А мне плохо без неё.

– Плохо? Тебе плохо? Эгоист. А ей хорошо? Она тебе открылась, а ты? Ты ей душу изорвал. Она тебя впускать в свою жизнь может и не хотела, поэтому ничего и не говорила, а ты ворвался. И что? Она открылась тебе. Да не сразу, через месяц. Но рассказала же.

– Через полгода.

– Ну, полгода. Подумаешь полгода. А ты головой своей подумал, почему она тебе ничего не говорила? Не хотела больно делать, а ты ей душу раз и разорвал, себя пожалел. Её же и виноватой сделал, за то, что тебя же и берегла. Ну, и сволочь же ты. Себя пожалел, а на неё наплевать, какая уж тут любовь. Сволочь ты, вот кто ты.

– Что вы… – взвился мужской басистый голос.

– А ну, не ори на бабку, засранец.

– Но я правда люблю её. Она хорошая, она умная, добрая, она лучшая. А судьба так, вот с ней. Вот… – он что-то изображал руками, сжимая кулаки.

– Да, судьба у неё и правда не как мать, а словно злобная мачеха. Мало того что болячку такую дала, так ещё и подарок такой вот припасла. – Старушка обвела силуэт Василия. – Хоть бы хорошего парня дала, а не размазню, который только себя жалеет, курит и старух материт.

– Я вас не материл.

– Не успел.

– Не собирался.

– Девочка-то хорошая? Покажи!

– Что показать?

– Фотографию, что ж ещё? Или всё выдумал? Бабку развёл. Эх… – Она недоговорила.

Василий, пролистав в телефоне несколько снимков, нашёл, где исподтишка снял, как укутанная тонким платком Елизавета, гладила своих дворовых кошек.

– И правда, красавица, и видно, что приличная. Не то, что ваши эти оторвы со двора.

Парень кивнул, и слёзы хлынули из глаз потоком

– Плачешь? Хорошо, значит, где-то внутри среди всей этой грязи, есть бьющееся сердце. Если есть и правда сердце поможешь ей.

– Ей не помочь. И бабушка её подтвердила. – Он шмыгнул носом, обтирая лицо рукавов старенького халата.

– И бабушка подтвердила… – Эхом повторила соседская старушка. – Всё серьёзно значит.

– А я вам про что! И что уж прямо не помочь, не бывает так. Глупость.

– Не глупость. Я вам говорю, и она сказала. Никак.

– Нет, твоего «никак».

– И Янина Дмитриевна так сказала. Бабушка её. – Парень задышал, ровно покручивая очередную сигарету в руках, но подкуривать не спешил. – Нельзя. Всё испробовали.

– Значит, глупая у неё бабка.

– Нет.

– А я говорю глупая. Как нельзя? Можно. Ведь можно хотя бы дать возможность прожить остаток ленты её дней так, чтобы она не думала, что, вот-вот оборвётся жизнь, а думала, как хорошо сегодня.

– Что?

– Какой же ты дубовый, ну право, слово. Ну, правду говорят: «от дубка, берёзка не родится». Весь в папашу. Тугодум.

– Что?

– Что, что? – Передразнила соседская старушка. – Сделай так, чтобы она только улыбалась. Вот каждый день, каждую минуту.

– А мне то, что потом делать?

– Тебе? Жить! И она будет жить. В твоей памяти, в твоём сердце, твоих глазах. Такие, как ты, – она ткнула пальцем в его ляжку, – живут долго, даже слишком. Так, что жить она будет долго.

– Я не смогу… – Он сам впервые слышал свой голос таким писклявым и жалобным.

– Сможешь! Помоги ей, а потом делай что хочешь! Хоть в петлю лезь, только ей помоги. Думаешь, судьба тебя просто так ей послала?

– Что мне делать?

– Вот, заладил.

– Нет, ну, чтобы она счастливой была. – Голос дрогнул бульканьем.

– А что она любит? Любит же что-нибудь. Или она лежит в постели только?

– Нет, не лежит. Ходит. Музыку любит, эту со скрипками.

– Классическую.

– Да.

– Значит, и правда хорошая девочка. А вот судьба у неё и правда дрянь. Могла бы и лучше парня привести.

– Могла. – Они оба ухмыльнулись.

– На концерт своди. Выбери что-нибудь поинтересней только. Придумай что-нибудь или у друзей её спроси.

– Нет у неё друзей.

– Она, что совсем одна. Бедный ребёнок.

– У неё бабушка есть.

– Вот у бабушки и спроси. Ну, тугодум. – Выдохнула соседская старушка.

Старушка так же ловко соскочила с подоконника, как и запрыгнула. Подхватила сумку с продуктами, шаркая домой. Уже на площадки обернулась и, строго пригрозив пальцем, сказала:

– И перестань курить. Совсем! – И не дав ему договорить, протараторила. – Не трави девочку, не будь извергом. У неё и так здоровье вон какое, ни к чёрту.