Завтра может не быть

4

Каждый разговор давался ему нелегко, хотя могло показаться, что он излишне самоуверенный и самодовольный человек, но рядом с ней робел. Он даже несколько раз обдумывал то, о чём бы таком ему с ней поговорить, может спросить или рассказать. Каждый такой внутренний диалог в его голове складывался удачно и перерастал в долгую беседу, полную восхищения и трогательных моментов, но стоило попытаться реализовать это на деле, как все его мысли запинались о невидимый барьер, падали навзничь и рассыпа́лись мелкими осколками несказанных слов, приводя к молчаливости и последующей злости.

Случай, это или фортуна, может, кто-то назвал бы это – судьба, но ситуация состоялась и в корне изменила последующее.

Январский, аномально тёплый для Москвы день, когда температура чуть возросла выше нуля, заставив снег оползать с крыш, покрыв тротуары странными людскими плясками артхаус исполнения. Прохожие балансировали на дорожках, исполняя странные и резкие движения, чем немало забавляли высыпавшую во двор компанию.

– Смотри, наш рыцарь снова ринулся на помощь богине. – Ухмыльнулся Дима, приобняв Ленка, потянувшись к её сигарете.

Ленка пихнула в бок своего бойфренда, ухмыльнувшись и поднесла сигарету к его вытянутым губам.

– Ага, та ещё богиня. – Сеня, не был злым или задиристым, просто любил отпустить шуточку или странную фразу, которую считал шуткой, хотя другим она не казалась ни юмором, ни даже чем-то разумным. Так вышло и в этот раз. Он зачем-то взял и крикнул:

– Эй, дамочка, я бы вам вдул. Вам бы понравилось.

Все застыли в недоумении, и пара с сигаретой переглянулась, не понимая смеяться в голос или как часто бывало сказать:

– Сеня, ну ты идиот.

Вот, только замерев на секунды и резко развернувшись, Василий ринулся в сторону друга широкой походкой и с размаху дал тому в лицо кулаком. Хилый и без того плохо стоя́щий на ногах парень отлетел метра на два-три и приземлился аккурат возле скамейки, где они мирно сидели и смеялись над столь же странными фразами ещё полчаса назад. Вася наступал, тесня со своего пути хватавших его руками, друзей.

– Вась, Вася. Васька. – Кричали голоса. Девушка, кормившая кошек, выпустила из рук пакет корма и пошла на крики быстро, насколько могла.

Она прекрасно понимала, кому предназначались те слова, прекрасно знала и того, кто сейчас устроил дебош, вступившись за неё, хотя этого совсем и не требовалось.

Сеня схватил пустую бутылку и так ловко метнул другу в лицо, что та, дном аккурат попала в висок противника. Василий оступился, запнулся о невысокий заборчик, что служил ограждением летнего палисадника. В глазах потемнело, он завалился на спину, но тут же вскочил и ринулся в сторону обидчика с ещё большей яростью. Сенька же упёрся спиной и что было сил оттолкнул нападавшего ногами. Василий, снова попятился и оступившись приземлился на колени. Вскочил, ухватил за шиворот Сеньку и уже припечатал бы кулаком, возможно, и не раз, но рука застыла в воздухе, ухваченная тонким запястьем и жалобной мольбой:

– Прощу вас, не надо. Не надо. Остановитесь.

Сенька отплёвывался кровью и ещё раз выругался в адрес Лизы, но получил смачную оплеуху от Ленки, что рыкнула: «Заткнись».

Сеня вскочил, пошатываясь, смачно харкнул сгустком бурого цвета на грязно-белый снег, послал всех нецензурно, но при этом сам ринулся прочь.

– У вас кровь, пойдёмте, промоем. Пойдёмте.

Василий сопротивлялся как могу, но сил на сопротивление против её глаз, голоса и мольбы не было. Девушка увела его под руку, словно он был беспомощен, но он не мог сопротивляться ей, не мог вырвать руку, даже пошевелить рукой не мог. Он замер, шевеля лишь ногами, наслаждаясь мгновением.

Бабушка девушки, распахнула дверь, охнула, но больше не проронив ни одного восклицающего звука, стянула с парня грязную крутку, уволокла его на кухню, засуетилась, обтирая влажным полотенцем юношеское лицо защитника.

– Лиза, найди перекись и обработай раны. Я пока с круткой разберусь.

Девушка послушно кивнула, погрохотала, чем-то в шкафчиках и повернув лицо парня к себе. Он с наслаждением ощутил мягкие, нежные и холодные руки на своём лице.

– Джинсы нужно зашить и почистить. – Прошептала, обтирая мокрым ватным тампоном его раны.

– Не… Не нужно. – Запротестовал, ухмыляясь Вася, запрокинув лицо вверх.

– Как же вы пойдёте?

Не успел Василий ответить, а выправив лицо в сторону белокурой нимфы, как что-то кислое обожгло рот, и он ощутил, как содрогается его живот. Нестерпимая боль кралась из нутра наружу, стало плохо и нечем дышать. Девушка едва успела отпрыгнуть в сторону, как его выполоскало на пол.

Лиза подхватила пустую миску, сунув ему в руки. Василий смог лишь промямлить: «Простите», и новая волна подкатила, вырвавшись в миску.

– Сотрясение! – Пожилая дама появилась словно из воздуха. – Нужно в больницу.

– Нет, это не страшно. – Парень, запрокинув голову, отодвинул миску.

– Как это не надо? – Возмутилась девушка.

– Несильное. Я-то уж знаю. – Ухмыльнулся парень, ощущая слабое головокружение, подумав лишь о том, что денег на такси у него точно нет. Димка, наверное, во дворе, он поможет. Как-нибудь доберутся. Две станции на метро.

– Ложись. Давай, давай, вот здесь на диван.

Парня уложили на диван с деревянными подлокотниками один из которых упирался ему в ноги. Пожилая дама обтёрла его лицо влажно тканью, обтёрла губы и заставила пить воду мелкими глотками. Девушка убирала пол, за что ему стало нестерпимо стыдно. Дальше он уже не думал, провалившись в сон. Так бывает при сотрясении, он-то знал. Сто́ит расслабиться и тебя словно отключает. Раз и спящий режим.

В следующий раз он открыл глаза, когда человек в белом халате ощупывал его лоб и глаза. Доктор поспрашивал его, поговорил с дамами, заверил, что всё не страшно, сотрясение есть, но не сильное. Нужно будет появиться, в больнице и сделать снимок, а пока лучше спать, спать и спать.

Дамы кивнули, о чём-то ещё поговорили с мужчиной, но голоса померкли отдалённым гулом, следующий раз он уже проснулся, когда пожилая дама теребила его за плечо.

– Нужно поесть. По чуть-чуть давай, давай. – И она ложкой вливала ему бульон.

Так, он периодически отключался и включался и всегда на кухне был кто-нибудь из дам. Его то кормили супом, то давали терпкий и чуть горчащий, но очень сладкий чай. Он пытался собраться с мыслями и силами, но снова хотелось ещё чуть-чуть полежать, и он отключался.

5

Солнце щипало глаза, что-то шаркало рядом, и так шумно. Это были чьи-то ноги в серых носках и тёмно-синих тапочках. Пожилая дама суетилась возле плиты. То отходила к холодильнику, то возвращалась, шаркала к раковине, чуть включала воду, выключала и шаркала к столу.

– Проснулся. – Улыбнулась женщина.

Василий буркнул утвердительно в ответ и сел, ощутив, как сползающий тёплый плед обнажает его кожу, пощипывая прохладным воздухом. Он сидел в одних лишь трусах.

– А где моя одежда? – Его голос выдавал удивление и даже какое-то отчаянье.

– Простите, но пришлось уж вас раздеть. Не спать же в одежде, тем более всё было перепачкано. Сейчас принесу. – Старушка улыбнулась, пошаркав тапочками.

– А который час? – Был его следующий вопрос, когда ему протянули пахнущие чистотой сложенные в стопку вещи.

– Почти восемь. – Женщина кинула взгляд на часы, что притаились над дверью.

– Восемь вечера и так светло. – Он поддерживал светскую беседу как мог.

– Восемь утра. – Улыбнулась дама, расставляя тарелки и выкладывая первую порцию скворчащих оладий, только что поддёрнутых с плиты.

– Как восемь утра? Я всю ночь проспал здесь?

– Сударь, вы почти три дня спали. А теперь садитесь за стол. Давайте, давайте, не стесняйтесь.

– Я пойду.

– Тогда вы обидите меня как хозяйку, отказавшись позавтракать с нами.

Всё это звучало, как в тех романах, что он так не любил на уроках литературы. Пафосно на «Вы», прямо с апломбом, словно над тобой смеются.

– Садитесь, и будем знакомиться. Ядвига Дмитриевна.

– Василий. – Стул черканул по полу и скрипнул под парнем.

– Очень приятно, Василий. – Дама налила чай в большую пузатую кружку с огромными, но очень красивыми розами. Тонкая нить пара скользила от бурого, почти чёрного, ароматного чая, от золотистых коврижек, что красовались на блюде.

– Сгущёнка, мёд. Кушай.

Наконец, разговор стал уютным, без «вы» и «соизвольте».

– Доброе утро. – Нежный голосок ворвался на кухню. Лиза была в большом белом халате поверх футболки и спортивных брюк.

– Доброе, доброе. Садись и поухаживай за гостем, очень уж скромен. – Улыбнулась дама.

Завтрак оказался вкусным, беседы рваными, ему то и дело задавали вопросы, а он мычал мелкими ответами. Но все сослались на сотрясение.

Глаз уже желтел и даже появились фиолетовые контуры, что сулило скорое исчезновение синяка. Джинсы и джемпер с футболкой давно не были такими чистыми, а вот лицо было помятым, уже достаточно небритым, а волосы, зализанные в стороны.

Елизавета вместе с гранд-дамой выдержали его отрицание больницы, и девушка не оставила затеи отвести его в больницу. По пути она рассказала очень кратко о тех, трёх днях, которые он проспал. И о том, что переживала за него, и что не нужно было лезть в драку, она знает, что лучший рецепт, это не отвечать на подобные притязания, кои были в её адрес, а нужно молча уйти.

Василий хмыкнул, сказав, что это как раз неправильно, а если бы…

– Ну, какие если? Это же человек так от бессилия поступает.

– От бессилия? А если бы он действительно что-то сделал?

– Человек либо делает, либо говорит.

– А если бы он не говорил, а делал?

– На этот случай у меня перцовый баллончик. – Она сказала это с таким же равнодушным тоном, как говорила бы о том, что в кармане у неё билет на метро или корм для кошек.

Парень искоса посмотрел на девушку уже совершенно другим взглядом.

Сотрясение было средней тяжести, дольше сидели в очереди на приём. Елизавета расспрашивала, где он учится или где работает, раз не учится. Впервые было стыдно, он ощущал, как уши багровеют, хотелось вскочить и убежать.

На его мнимо равнодушное пожатие плечами, она посмотрела на него искоса, он не мог не уловить этого. Уловил. Смутился. Понял, что разочаровал. Разочаровывать не хотелось. Зачем-то открыл рот и поток оправдательных фраз, которые при этом напыщенном равнодушии казались дерзкими и напыщенными.

Дома было всё так же без каких-либо изменений. Гора тряпья в коридоре, стол облеплен пустой, грязной посудой, пьяные, барахтающиеся на ветхом, поскрипывающем диване родители.

Раньше это всё было обыденным, просто обстоятельства, просто так есть, просто вот такая жизнь. Сейчас он смотрел на это с грустью, с той же тяжестью, что думают о понедельнике, когда не любят свою работу или идут удалять зуб, потому что спасти его нельзя, а он пульсирует болью. Аккуратно сложил одежду на стул, так же стопкой, как протянула Ядвига Дмитриевна. Наверное, он впервые позаботился о том, чтобы сложить свои вещи, не швырнуть на тот же стул, а аккуратно сложить. Подтянул книгу, протёр обложку, расправил, погладил, снова открыл на первой странице, пробежал глазами пару строк, и отправил её обратно под кровать, отвернувшись набок к стене.

О чём он думал? О потерянном друге. О том, был ли он ему другом. Надо было ли так поступать и как можно было поступить по-другому. Вот, он же сам начал. Но он всегда ведёт себя как дурачок. Прямо совсем кретин, но хороший и добрый. Но она, хрупкая и добрая, хоть и с перцовым баллончиком в кармане. Да, она не сможет даже воспользоваться им. Это мысль пришла резко, кольнула остро. Его словно подбросило на кровати, Василий перевернулся на другой бок и уставился в пустоту.

Фрагментами он вспоминал кухню, на которой провёл, оказывается, три дня, а помнит разве что день, когда рвало и утренний завтрак. Захотелось пойти на собственную кухню и привести её в порядок, но первый раз сдержался, потом подумал ещё раз и на третий раз было ринулся в бой. Спихнул охапку стаканов и стопку тарелок в жёлтую раковину, покрутил в руках металлическую пепельницу, вытряхнул содержимое в ведро, источающее какой-то смрад. Сел на подоконник закурив. Выкурил сразу две подряд и был таков, на этом кухня была снова забыта, а плоская кровать с мятой простынёй притянула его обратно.

6

Несколько дней Василий обдумывал, позвонить ли другу, нет, не тому, что зарядил ему бутылкой в лицо, а другому, тому, что был действительно другом, а не дурачком. Нет, пока не хотел.

Думал и о том, чтобы пойти и поблагодарить заботливых хозяек, которые всё же низвергли его с пьедестала героя-спасителя, но приютили.

– Крёстная, привет!

– Привет! – Голос был недовольным и своей интонацией демонстрировал снисходительный тон беседы.

– Скажи, как отблагодарить того, кто помог тебе?

– Устройся на работу.

– Что?

– А ты про что?

– Мне было плохо, мне помогли. Очень. Как теперь отблагодарить?

– Вот, это да! Василий Терехов, кого-то хочет поблагодарить за помощь, что я слышу!

– У тебя что-то случилось?

Он знал обычно такой колкой она бывает, когда её бросает очередной мужчина, ну или она его бросает, потому что он оказался хроническим алкоголиком, которого она не смогла подстроить под себя и заставить хотя бы не пить. Хотя был как-то мужчина, который перестал пить и спустя пару месяцев вернулся к бывшей жене. Тогда его крёстная люто ненавидела всех вокруг. Уточнить причину столь плохого настроения, Василий не стал, прекрасно осознавая, что это как объявление войны. Перебив её нотации, коротко рассказал историю, очень коротко, буквально лишь проговорив, что заступился за девушку и получил сотрясение, а они его вы́ходили и даже врача вызвали.

– Купи торт лучше вафельный, это нейтрально. Не надо всех этих бисквитов с розочками, просто вафельный с орешками и сходи к ним.

– Я думал цветы.

– Ты что на свидание идёшь! И вообще, лучше дарить, что можно съесть, если же повод грандиозный, тогда можно и цветы. Только никаких сувениров.

– Думаешь торт.

– Думаю торт.

– Займи пятьсот рублей.

– Так и знала. – Она пыхтела гневом, так что слышно было, как она гневно выдыхает.

– На торт. – Промямлил. Он уже обшарил карманы и свои, и родителей, обшарил углы и все альтернативные места для заначки, но после получение ренты прошло уже больше двух недель, поэтому денег не было и никаких сомнений быть не могло. Для его родителей, две недели обладание деньгами, слишком длительный интервал.

Крёстная открыла накрученная на бигуди, в повыцветшем халате, который был возможно, когда-то лазурным с яркими пионами, сейчас же был зеленоватым с тусклыми как её настроение оттенками цветов.

– Заходи! – Скомандовала она. – Ухты, как подсветили-то тебя. – Она оттянула его лицо к свету, рассматривая синяк.

– Уже сходит.

– Сходит… А вот если бы прибили?

– Не прибили же.

– Точно прибьют, точно! Не своей смертью умрёшь. Вот торт. – Она подпихнула коробку на столе.

– Спасибо, – парень уцепился за коробку и уже обернулся к выходу.

– И что, даже денег не попросишь?

– Ты же дала торт.

– Так, серьёзно, за тортом пришёл? – Василий кивнул в ответ. – Вот, это чудеса, а ну, садись. Рассказывай.

– Что?

Крёстная налила кофе, плеснула себе туда немного Бейлиса, ему же налила чай, сказав, что ни кофе, ни алкоголя при сотрясении нельзя. Уселась, напротив, подперев подбородок пухлой рукой.

– Красивая?

– Кто? – Василий перепугался, что крёстная сейчас начнёт изливать ему душу о своём неудачном романе, а зашла она с темы, красивая ли девушка. – Красивая. – Парень пожал плечами, скромно, не свойственно его обычному поведению.

– Красивая. – Ухмыльнулась крёстная, сделав глоток и плюхнув ещё Бейлиса в освободившееся пространство.

– Хорошая и добрая.

– Ух ты, Василий, Терехов, ты ли это? Девушка, хорошая, добрая. Да, я ж забыла сотрясение.

– Ну, перестань.

– Да я ж никогда не слышала, чтобы у тебя кто-то был хорошим и добрым. Ты как ёжик всегда щетинишься, всё у тебя дураки да придурки.

Он пожал плечами и даже не пыхнул на шутку про сотрясение. Они побеседовали ещё чуть больше часа. Крёстная выкурила три сигарету и выпила две чашки кофе с ликёром, он съел бутерброды и доел вчерашний салат. Она рассказала, что выгнала очередного дармоеда и снова зареклась прожить остаток жизни одна.

– Не подпушу больше к себе никого, даже не взгляну. Вот, совсем.

Василию хватило ума не сказать, как в прошлый раз: «в сотый раз слышу», а выбрать теперь иную тактику, то есть промолчать и кивнуть.

Под уход она расцеловала его в обе щеки, ещё всучила коробку конфет:

– Дорогущие, мне клиентка одна привезла из Бельгии. Ей нужно было на мероприятие, и я две записи перенесла ради неё. Думаю, оценят. Надеюсь, что оценят.

И уже, когда он был в дверях, пихнула ему в карман две тысячи.

– Пригодятся.

Василий был доволен и даже подумал всё же купить цветов, но торта и конфет показалось достаточно, и на сигареты деньги теперь есть.

7

Доехав с двумя пересадками с Ломоносовского до Баррикадной, прибыл в столь манящее место, когда уже совсем стемнело. Дверь в подъезд оказалась предательски заперта, не впуская парня. Пришлось стоять, потирая раскрасневшиеся и уже достаточно промёрзшие руки. Может, назло, а может, судьбоносно, но после оттепели пришли холода, и никто не хотел выходи́ть, и уж точно странно, что и желающих войти также не было.

– Что ты здесь стоишь? Ленка ваша сегодня не работает. – Окрикнул знакомый голос обрусевшего армянина.

– Я тут принёс, мне нужно. – Мямлил, явно не от холода, а улучённый в чём-то, может, не в плохом, но пойман за столь нетипичным для него занятием. Благо цветы не прикупил, а то уж точно всё было бы, очевидно, да и цветы были бы ледяным букетом.

– А, – протянул мужчина, вскинув голову, и назвал заветные цифры. Дверь пикнула, с лязгом отворилась, впустив парня вместе с холодом и мелкими снежинками. Отогрев руки у батареи в подъезде, оттряхнув с волос влагу растаявшего снега, выдохнул, устремившись к двери. Давненько не испытывал такого сильного волнения. Звонок молчал, кнопка сопротивлялась его визиту молчанием. Ещё раз выдохнул и постучал два раза.

Послышалось шарканье, что-то скрипнуло, и знакомый голос спросил:

– Кто там?

– Это я, Василий.

– Василий? – Голос был удивлённым, но тут же изменился на приветливый, – ах, Василий! Сейчас, сейчас.

Бряцанье ключей и лёгкий стук, казалось, вечность длится это открывание двери.

– Заходи, заходи милый.

– У вас звонок не работает. – Промычал, увидев старушку, отошедшую на пару шагов, впуская гостя и дёргая фартук.

– Давно уже не работает, провод переломился, всё никак не вызову мастера. Заходи, скорее.

– Давайте я починю. А это вам. Спасибо, за то, что помогли. – Слова путались, скакали, перепрыгивая друг друга, врезались в мысли: «ох, зачем я пришёл», но дама не дала ему ещё сильнее стушеваться, всплеснула руками: «Да, зачем? Ой, как приятно. Ой, спасибо. Лизонька, ставь чайник, у нас гости».

Щёки зарделись то ли от тепла, то ли от непривычного смущения.

– Проходи, проходи. Снимай крутку.

– Я просто…

– Будем пить чай. – Старушка втянула его в квартиру, заперла дверь и устремилась на кухню.

– Как вы? – Спросила девушка, расставляя чашки.

Они немного обменялись короткими фразами, поспрашивали о самочувствии, бабушка оценила бельгийский шоколад, рассказала про то, как была в Брюсселе и Брюгге, но как же это было давно. Василий восторга от конфет не испытал, ему они показались обычными – шоколадными, а вот насчёт вафельного торта, крёстная была права. Он и сам умял почти половину.

Гость оказался вежливым и, выслушав все восторги о давних путешествиях, прикончив вторую чашку чая, уже откланивался, но вдруг вспомнил о дверном звонке.

– Давайте, починю. Мне нетрудно.

Дамы возражали возможно искренне, возможно, для приличия, но он так настойчиво затребовал изоленту и отвёртку, что хозяйки сдались быстро. Дверца шкафчика, где хранились инструменты, повисла на одной петле. Он приметил и это. Исправил замок и решил поправить дверцу, вот только широкая и плоская отвёртка никак не могла заменить тонкую – крестовую. Пообещал исправить и это, но уже при наличии инструмента.

С этим и вернулся следующим днём, вооружившись заодно ещё кое-каким инструментом. Починил дверцу, починил полку. Поправил покосившееся зеркало, что было лишено одного болта, за что был накормлен горячим супом и паровыми котлетами с картофельным пюре.

Так и зародилась дружба двух одиноких дам и молодого человека, став теперь частым гостем. Он многое делал по дому, они же кормили и развлекали его беседами. Друзья были позабыты, лишь иногда перебрасывались сообщениями. Иногда он видел компанию во дворе, всё на той же площадки, что предназначалась для детей, но была оккупирована пёстрой компанией. Они перебросились парой фраз, выкуривал вместе одну-две сигареты, но и это уже вскоре сошло на нет.

На двадцать третье февраля дамы затребовали его быть у них, если других планов нет, и даже если бы они были, он отказался бы ото всего.

В подарок ему вручили объёмный шарф тёмно-синего цвета и такого же цвета шапку, а ещё сказала Лиза; теперь уже они были на «ты»:

– Вот! – Она протянула что-то прямоугольное завёрнутое в цветную бумагу с ленточкой. Внутри оказалась книга. Конечно, он изобразил приятное удивление, но покрутил в руках и понял, что придётся читать. – Ты же любишь теории заговоров, это тебе понравится.

Книга Дена Брауна «Ангелы и демоны», вот же неожиданность. Ещё какая. Вечером он читал. Прошёл три страницы, потом ещё пару, отложил, но снова открыл и ещё прочитал немного, пока не дошёл до следующей главы.

А что мне подарить им? Полыхнуло у него в голове. Цветы? Да, теперь уместно. Но наутро позвонил крёстной, пересказал всё сначала очень коротко, затем дополнил ещё несколькими фрагментами. Подумал, что и крёстной нужно что-то подарить. Выудил у родителей три пятёрки от ренты. Выпил вечером с Димкой, почувствовал, как хорошо и легко быть снова прежним, а на следующий день испытывал неприязненное ощущение предательства, словно его о чём-то просили, а он не выполнил. Отмахнулся от фразы и сел искать билеты в театр, по совету всё той же крёстной.

– Не думал, что в театры такие дорогие билеты! На само́й верхотуре, на балконе, можно было купить билеты по полторы тысячи. Позвонил снова Кристине, спросил хороший ли спектакль, та ответила утвердительно, но посоветовала другой.

– Так, он же не Восьмого марта.

– А ты хочешь заявиться и сообщить: «Сегодня мы идём в театр?».

– Да, – искренне удивлялся незадачливый парень.

– А ты романтик. – Усмехнулась и тут же зашлась кашлем хронического курильщика, отдышавшись и пообещав всё организовать, положила трубку.

Через час он уже ехал к ней за билетами.

Крёстная была снова слегка под «Бейлисом», но зато весела и расцеловала крестника прямо с порога.