– Я сделаю пару странных вещей, но ты должен мне просто поверить. Для начала как можно быстрее, не думая… загадай двухзначное число.
– Я не могу загадать двухзначное число – если не думать, у меня не получится.
– Точно, я забыл. Тогда предложи какой-нибудь вариант.
Пальцы.
Спасибо.
– Я могу загибать и разгибать пальцы по очереди. Ты остановишь меня в какой-то момент времени. И я скажу число, соответствующее загнутым пальцам.
– Пойдет. Только загибай не по очереди, а как попало.
Зачем это нужно? Мне хотелось крепко сжать кулаки за спиной – назло Устюгову
Я послушно и беспорядочно перебирал пальцы.
– Стоп.
– Три.
Еще раз…
– Стоп.
– Восемь.
– Так, слушай меня внимательно. Мы зайдем внутрь бункера и проведем поиски внутри. Для начала – умеешь ли стрелять из автомата?
Я кивнул. Разумеется, я же служил, а укороченный вариант кроме длины, считай, ничем не отличается.
– Тогда мы поменяемся.
У нас будет АВТОМАТ?! Обалдеть!
Какой восторг…
Я начинал мыслить кратко и отрывисто, захлебываясь примитивными эмоциями.
Устюгов передал мне оружие и запасной магазин, а я отдал ему ружье. «Сучка» приятной тяжестью легла в руки. Обладание настоящим оружием дарило непередаваемые ощущения. С обычной двустволкой не сравнить.
– У каждой встреченной двери мы будем вставать одинаково – ты справа, я слева. В коридорах на поворотах направо ты идешь первым, я за тобой, если налево – наоборот. Если перекресток – то расходимся, одновременно.
Я кивнул и повторил.
– Понял. Моя сторона правая, твоя – левая.
– В двери будем заходить по жребию. Я буду бросать монетки, если орел – первым входишь ты, если решка – то я. Заходим как только монетка ляжет. Крайне важно – тот кто заходит первым, всегда в полуприсяде, а второй – стоя. Это чтобы не попасть на линию огня товарища, понял? Монеты не поднимаем, они покажут нам, где мы уже были, если заблудимся.
Меня охватило нездоровое возбуждение. Хотелось идти вперед как можно скорее. Руки вспотели, я не находил себе места.
Скорей бы уже…
– Ты все понял?
Конечно, мы все поняли, ПОШЛИ УЖЕ!
– Да.
– И последнее. Мы должны постараться взять его живым. У меня полно вопросов и, очевидно, он сможет на них ответить. Эти ответы нужны. Услышишь выстрел мосинки – значит, ты еще жив и на пару секунд ты в безопасности, пока он зашлет следующий патрон. Так что не паникуй и стреляй по ногам. Все равно я потом его добью, но сначала надо по возможности допросить.
– Принято. Бить по ногам.
По ногам! Мы будем МОЧИТЬ ПО НОГАМ!
– Тогда пошли.
Я снял автомат с предохранителя.
Только автоматический ОГОНЬ!
Я поставил флажок в положение «АВ». Поневоле улыбнулся. Я здорово вспотел, сердце азартно колотилось в предвкушении. Такое волнение я испытывал разве что когда первый раз занимался любовью. Да и то – не факт.
Мы быстро преодолели расстояние до двери и встали по разные стороны от нее. Игорь достал из кармана монету и подбросил вверх, затем перехватил ружье. Все наше внимание было сосредоточено на блестящем скачущем диске с двуглавым орлом с одной стороны и надписью «50 рублей» с другой…
Хоть бы орел, хоть бы орел, ХОТЬ БЫ ОРЕЛ!
Монета зазвенела по бетонному крыльцу и, отскочив, плюхнулась в мутную лужу. Мы переглянулись. Понять, что выпало, было невозможно. Но Устюгов не успел достать следующую монету, потому что из темноты коридора раздался выстрел…
ВПЕРЕД!
Я сразу рванул внутрь, в полный рост, и на ходу открыл ураганный огонь куда-то в темноту коридора. В свете вспышек от выстрелов я увидел небольшое помещение с обшарпанными стенами. Напротив была еще одна дверь, закрытая. В центре комнаты располагался вращающийся турникет и будка охраны. Окно было приоткрыто и за ним стояла тень фигуры с винтовкой. Тень пыталась перезарядиться.
Ага, щас! Убей его! УБЕЙ ЕГО!
Не прекращая стрелять, я направил ствол автомата на будку и подбежал к ней. Во все стороны брызнули осколки бьющегося стекла. Турникет болезненно ударил меня в живот и помешал подойти ближе.
ДААААААА! СУНЬ АВТОМАТ В БУДКУ!
Я перегнулся через турникет и направил рычащую и гремящую «сучку» куда-то вниз, вообще уже не целясь. Все вокруг свистело и грохотало. Оглушительный рокот выстрелов и звон рикошетов отражался эхом от стен и мучительно отдавался болью в ушах и голове… Я наслаждался этой болью. Мой взгляд привлекла красота возвратно-поступательных движений затвора, отрыгивающего стреляные гильзы, одну за другой в ярких волнующих вспышках света.
КАААААААЙФ!!!
В голове спонтанно возникли постыдные и неуместные ассоциации. Я испытывал во время стрельбы самое настоящее наслаждение.
Щелчок вместо выстрела. Патроны кончились.
БЛИИИИИН…
Я услышал шаги за спиной, Устюгов схватил меня за шкирку и отшвырнул назад. Краем глаза я заметил, что он ринулся к турникету и ловко перепрыгнул через него, но дальше не разглядел, потому что крайне болезненно ударился затылком об стену. Эта боль отозвалась в голове чудесным, восхитительным, оргазмическим блаженством. В паху разливалась сладкая расслабляющая истома.
Это все из-за колес?
Нельзя отвлекаться! МАГАЗИН! ЗАМЕНИ!
Трясущимися от возбуждения руками я сбросил стреляный магазин и достал новый рожок.
О да! Сейчас я ЕЩЕ РАЗОК ПОСТРЕЛЯЮ! Я ХОЧУ ЕЩЕ!
Рука Устюгова легла на мой автомат, перекрыв шахту магазина.
– Все кончено, Максим. Отдай автомат, пожалуйста.
Что? НЕЕЕЕЕЕЕТ…
Я с сожалением выпустил оружие из рук.
– Да уж… Родина объявляет тебе благодарность за меткую стрельбу, товарищ Логинов, – сказал Игорь. Взяв у меня оружие, он с облегчением выдохнул. – Так мочить из автомата в столь маленьком помещении и убить только одного человека – для этого нужно быть настоящим снайпером.
– Я могу… посмотреть?
– Пожалуйста. Только зрелище не из приятных.
Я перелез через турникет и взглянул в будку. На полу, залитом кровью, лежало тело Завьялова. На нем живого места не было – многочисленные попадания его совершенно изуродовали. Лицо посекло рикошетами и осколками, были видны отверстия от пуль – в щеке, шее. Одна из пуль, видимо, рикошетом, вошла в глаз под углом и отломила кусок черепа. Господи, и это сделал я…
Да, и это БЫЛО КРУТО!
– Пойдем, Максим, – Устюгов окликнул меня у выхода. – Что сделано, то сделано.
– А туда мы не пойдем? – я показал на закрытую дверь.
– Зачем? Пусть остается закрытой. Так будет лучше для всех. И потом, у нас не очень много времени, надо постараться уйти отсюда как можно дальше. Помни, что ты сейчас под воздействием стимулятора. Через двенадцать часов… Ах да, числа… Ночью его действие закончится, и на тебя навалится усталость, апатия и сонливость. Что-то мне подсказывает, что засыпать здесь и правда не стоит.
***
– А что было дальше, вы уже знаете, – сказал я Егорову. – Мы
кое-как похоронили Алдана и Резцову на берегу, а потом пошли по тайге, чуть отдохнули у охотничьего домика Эрхана. Через несколько дней вышли на ваш блокпост. Все слилось в какую-то однообразную мутную картину. Не знаю, когда и как Устюгов вас вызвал, но на этом история закончилась. Я очень устал.
– Несколько вопросов. Скажите пожалуйста, почему Устюгов отдал вам свой автомат?
– Он объяснил это тем, что я умею им пользоваться. А из ружья никогда не стрелял.
– И никаких других причин?
– Нет.
– А почему именно вы пошли первым?
Мне не нравился этот человек. Не нравится тем, что выглядит слишком похоже на сотрудника госбезопасности. По моим представлениям выглядит похоже. А вот Чепиков был не похож. И Устюгов был не похож на капитана милиции. Скорее всего, он им и не был. Но в любом случае был не похож.
Мне также не нравилось его внимание к этим деталям убийства Завьялова. Я решил не раскрывать всего, дать дозированную информацию.
– Я просто запаниковал. Я понимал, что у меня есть немного времени, и решил воспользоваться ситуацией.
– Вы не договариваете! – он внезапно повысил голос. – Должно было быть что-то еще! Давайте я вам проясню ситуацию. Ничего хорошего она для вас не означает. В ходе данного допроса вы без всякого принуждения признались в совершении ряда серьезных преступлений. Во-первых, хищение оружия и боеприпасов, статья двести двадцать шесть УК РФ. Срок от трех до семи лет, и, учитывая, что оружие применялось впоследствии для совершения других преступлений, то это скорее семь, чем три.
– Я не крал ружье у Чепикова. К тому времени он уже был мертв.
– И это сделало его оружие вашим?
Я промолчал.
– Во-вторых, угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью, если имелись основания опасаться осуществления угрозы, статья сто девятнадцатая. Как вы полагаете, у Алдана были такие основания?
– Пожалуй…
– С учетом того, что при угрозе вы назвали его – цитирую – «чуркой», мы имеем дело с преступлением на почве ненависти. До двух лет! – торжествующе произнес Егоров. – И наконец, самое интересное – умышленной убийство…
– Стойте! Это была самооборона.
– Когда Устюгов дал очередь в ответ на выстрел – да. Когда вы загнали Завьялова, как раненного зверя и изуверски добили – нет. Умышленное убийство по предварительному сговору в составе группы лиц, совершенное с особой жестокостью – это статья сто пятая, часть два, что дает нам – внимание – до двадцати лет. Вам дадут много, Максим. Однако…
Сначала кнут, теперь пряник.
– …если вы пойдете на сотрудничество, возможно, мы… переосмыслим некоторые эпизоды. Может быть, даже забудем.
– Я рассказал все, что знал. Я не обманывал. Но, возможно, я… смогу вспомнить чуть больше. Вы поймите, я очень плохо себя чувствую, хронический недосып… Дайте поспать. Я никуда не убегу, вот же и раскладушка у вас.
– Раскладушка? – Егоров удивленно обернулся и тоже заметил в углу сложенную раскладушку. – Хм… Ну хорошо. На сегодня достаточно, отдохните. Если захотите в туалет, постучите.
Он вышел из допросной и запер дверь на ключ. Я разложился и тут же лег спать. Наконец-то…
Сон накрыл меня сразу, как только я закрыл глаза.
IX
Я сижу на старых скрипящих качелях, напротив меня – Лиза Рудницкая. Стоит мягкая зимняя погода, снег медленно опускается редкими крупными хлопьями. Попадая ко мне на руки, они быстро тают, не причиняя холода.
Лиза Рудницкая – моя одноклассница. Она смотрит на меня из-под детской шапки с помпоном своими огромными, темно-карими, почти черными глазами. Ожидает, что я заговорю первым.
Я не помню, как здесь оказался, но это не кажется мне важным. Чувствую себя школьником. Я просто наслаждаюсь унылым и однообразным перемещением себя в пространстве, и даже протяжные скрипы, доносящиеся от изношенных подшипников качелей, мне нравятся.
Но Лизе что-то не по душе. Она сердится, и похоже, что на меня.
– Максим, что-то не так, – говорит она, как будто стараясь разбудить.
Я недоуменно смотрю на нее.
– Качели раскачиваются, а мы их не качали, – говорит она.
Ее замечание разрушает мою умиротворенность.
– Я что, сплю? – спрашиваю я ее.
– Мне-то откуда знать? – переспрашивает она.
Мне вспоминается шутка: «почему евреи всегда отвечают вопросом на вопрос? – а кто вам такую глупость сказал?». Я никогда не задумывался о национальности Лизы. Так был воспитан. Но с другой стороны, она была мне интересна, и я хочу знать и понимать ее лучше – в том числе и ее культуру. Хотя я ни разу не наблюдал, чтобы ее происхождение делало ее какой-то особенной.
Мои мысли никак не могут собраться, сознание как будто плывет, и я перескакиваю с одной темы на другой.
Еврейки бывают очень красивыми, но Лизе в этом плане не повезло. Большие глаза были интересны, но другие черты лица портили впечатление. Длинный и не очень аккуратный нос, очень глубокая ямочка под нижней губой, из-за чего та кажется вечно оттопыренной. Большой рот делал ее слегка похожей на лягушку. Лиза была маленькой хрупкой худой девочкой с тонкими кривыми ножками и плоской грудью. Я надеюсь, что в будущем она расцветет и станет более женственной и… гм, округлой.
– Хотя ты и не красивая, есть в тебе что-то привлекательное, – говорю я ей.
– Лучший комплимент на свете. Дурак.
Я не обижаюсь. Она мне нравится. Я даже предлагал ей встречаться и считал, что она неизбежно согласиться, потому что никому, кроме меня, она не нравится. Это было очень логично. Оказалось, я ей никогда не нравился.
– Не отвлекайся.
Как будто она читает мои мысли. Хотя если я сплю, это естественно.
– Если я сплю, ты не настоящая, – говорю я ей.
– Я тебе все равно нужна.
Это точно. И еще я понимаю, что здесь «все не так», а не только качели.
Лиза мой хороший друг. Настоящий друг.
Голова очень болит, и я туго соображаю.
– Я хочу вспомнить, почему ты не захотела быть со мной.
– Хорошо. Но сейчас нужно другое. И я боюсь, у нас не очень много времени.
– Мне кажется, я деградирую. Ощущаю себя подростком сейчас. Мысли какие-то не взрослые.
– Тебе двадцать три. Подросток – это ты вчера.
Я пытаюсь сосредоточиться и упорядочить свое мышление, чтобы не менять темы нашей беседы так резко.
– Объясни, что происходит.
– Ты понимаешь, что спишь, значит, я не Лиза на самом деле. Я – это ты, и ты беседуешь сам с собой, создав мой – то есть Лизин – образ для более удобного восприятия своего состояния.
– Ну, это очевидно.
На самом деле, мне ничего не понятно.
– Лиза нужна тебе потому, что тебя крайне тревожат различные события, и ты видишь их как проблему, которую надо хорошенько обдумать, чтобы решить. И я дальше буду говорить как Лиза, и ты считай, что я Лиза, и так будет лучше для нас обоих, то есть для тебя.
– Как скажешь, Лиза.
– Значит, так. Я нужна тебе, потому что…
Она поднимает сжатый кулак и перечисляет своих доводы, выкидывая пальцы по одному. Обожаю, когда она так делает, она выглядит просто сверхуверенной в себе.
– … потому что я надежный друг и буду с тобой честна, даже если это будет больно – раз. Потому что я – рассудительна, умна, оригинально и нестандартно мыслю – два. Потому что я не болтлива и умею хранить секреты, а тебе надо быть максимально откровенным – три. И главное – я способна принять тебя таким, какой ты есть. Четыре.
– У тебя остался еще один палец, я считал.
Лиза ухмыляется и показывает мне средний.
– Этот?
– Нет, большой, этот был на счет «два».
Я понимаю, что должен рассказать ей о том, что меня гложет и собираюсь с мыслями. Я тоже сжимаю кулак и выкидываю пальцы один за другим. Потому что иначе считать у меня не получается.
– У меня подозрение, что я сейчас нахожусь в смертельной опасности…
– У тебя подозрение?
– Ладно, я нахожусь в смертельной опасности. Я могу умереть. Это раз. Я снова сильно ударился головой, и теперь она болит, и я не могу из-за этого связно мыслить. Это два. А еще я стал снова стал разговаривать сам с собой.
– Как раньше, когда ударился головой?
– Я не рассказывал Лизе об этом.
– Но я не Лиза…А, ладно. Ты о чем? Все разговаривают сами с собой.
– Но не так. Я не могу это контролировать. Как будто чужие мысли материализуются в слова и звучат в моей голове.
– Слуховые галлюцинации? Как у шизофреника?
– В том-то и дело, что нет. Я осознаю, что это именно мои мысли, просто форма их подачи меня нервирует. Иногда мне было трудно различить, что я на самом деле думаю. Со временем этот эффект пропал, я надеялся, что навсегда. А теперь опять.
– Ты из-за этого разругался с Шестаковой?
– Да… хотя нет. Не только. Неважно. Хотя важно, это тоже надо вспомнить. Меня пугает нечто неконтролируемое, которое разговаривает со мной в голове. Из-за него я испытал оргазм, когда убил человека. А может, и не из-за него, это еще хуже. С любой стороны, ненормально. Это три. А еще мне приснилась Ксения. Я уже два года не видел ее во сне. Это четыре. Ух ты, смотри, у меня тоже большой палец остался.
– Не отвлекайся. Что за сон с Шумейко? Хороший?
– Не помню. Вроде плохой. Похоже, она хотела мне навредить.
– Я всегда считала, что она тебе навредит.
– Так считала Лиза. А ты – не она.
Она неопределенно пожимает плечами.
– Итак, попробуем подумать над твоими проблемами…
Я прерываю ее.
– А можешь снова… ну, раскладывать пальцы. Мне очень нравится, как ты это делаешь. Прямо как я, когда считаю.
– Ты не употреблял наркотики в последнее время?
– Немного, и только для дела. Но давно, он уже выветрился. Я не чувствую эйфории или удовольствия. У меня просто легкое ощущение некоторой измененности сознания.
К моей радости, она подводит итоги именно так, как я просил.
– Первое. Тебе угрожает смертельная опасность. Второе. У тебя очень болит голова. Третье. Ты сомневаешься в своей психической нормальности. Четвертое. Ты увидел во сне свою покойную бывшую. Какой вопрос тебя интересует больше всего?
– Ксюша, конечно. Я хочу знать, почему она снова мне снится. Я не хочу ее больше видеть. Это очень больно. Я очень давно о ней не вспоминал. То есть я помню о ней постоянно, но вот так специально не думал давно.
Хорошо, что Лиза прекрасно понимает мою путанную речь и сохраняет хладнокровие.
– Я думаю, было бы логично разбираться с твоими проблемами в обратном порядке. Однако это твои проблемы, и решать тебе. Ты впервые в жизни видишь осознанный сон. Все равно придется все делать по-твоему.
– Я читал об осознанных снах. Они вообще не такие. Это должен быть полет мечтательной фантазии, а не воспаленный болезненный бред, каким я ощущаю нашу беседу.
– Я знаю. Но ты понимаешь, что со снами в последнее время у тебя вообще что-то глобально не так, и это явно не случайно. Так что принимай как есть. Я буду твоим проводником.
Лиза легко спрыгивает с качелей. Когда они остановились? Я не обратил внимание. Я медленно слезаю и иду вслед за ней. Она приводит меня на каток.
Я его отлично помню. Это было в школе, нам всем шестнадцать лет, и нашей старосте Оле пришла в голову мысль организовать класс покататься на коньках. Пришли почти все.
– Знаешь, почему мы здесь? – спрашивает Лиза.
– Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. До того, как я сломал себе голову. Жаль, тебя здесь не было.
– Я не любительница больших компаний.
Я смотрю, как уверенно катят мои друзья – Игорь, Володя, все здесь. Влюбленные чертят лед парами. Пацаны – наперегонки. Словно мотылек, по катку порхает Настя Шестакова, цепляя мой восхищенный взгляд огоньком своих рыжих волос. Я даже близко не могу, как она. Я освоил скейтборд, так что равновесие держу легко, но катить нормально не получается.
– Ты знаешь, – обращаюсь я к Лизе, – в тот день Настя минут пять учила меня кататься. Держала за руку. Я два дня потом не спал, вспоминая тепло ее ладоней.
– Говоришь, как инфантильный дурачок, – мрачно парирует Лиза.
– Потому что так и есть.
Стоя у катка, я снова ощущаю себя шестнадцатилетним подростком с наивными и светлыми мечтами и максимально неопределенным будущим.
Я замечаю Ксению. Конечно, она тоже была там, но я видел ее лишь мельком. В то время я считал ее обычной избалованной дурой, хоть и красивой. Но сейчас я всматриваюсь в нее внимательнее. Она отлично умела кататься и быстро отъехала от Олега – парня, с которым встречалась. Размашисто и резко, она катила вдоль края льда. Лицо сосредоточено, взгляд в одном направлении – только вперед. Она полностью отдавалась бегу.
– Ксения! Ксюша! – зову я ее и машу рукой, чтобы она остановилась.
Она резко и уверенно тормозит, отбрасывая из-под коньков белые фонтанчики снега и измельченного льда.
– Чего тебе? – удивленно спрашивает она.
– Давай прокатимся. Научи меня.
Ее брови взлетают, а глаза расширяются до последних пределов от удивления.
– У тебя же коньков нет. И с чего ты решил, что я буду с тобой кататься, Максим? Иди лесом.
Ухмыльнувшись, она резко стартует и оставляет меня далеко позади.
Ну да, это не та версия Ксюши. Эта Ксюша еще с руками.
Лиза хлопает меня по плечу.
– Тогда тебе нравилась Настя. Объясни, почему вы возненавидели друг друга. Ты говорил, что хотел это вспомнить.
– Да, давай начнем с этого.
Я начинаю вспоминать, и вижу перед собой ясно как никогда – обшарпанную палату и свое одиночество.
***
Когда я лежал в палате, первое время меня навещал почти весь класс, но это быстро сошло на нет. Я не обижался на одноклассников. Первое время я еще плохо соображал, говорил невпопад и, видимо, вызывал негативные эмоции. В конце концов, ко мне стали ходить только самые близкие друзья. Я всегда был рад их видеть.
Однако по-настоящему я мечтал, чтобы меня навестила Настя. Прошло, наверно, месяца два, так что ее визит был неожиданным – я уже перестал ждать. Настя Шестакова – веснушчатая, огненно-рыжая красавица. Озорной взгляд темно-карих таинственных глаз. Аккуратный, вздернутый кверху носик, круглые щечки. Потрясающие ямочки в уголках рта, безумно красивая улыбка. В такую девушку трудно было не влюбиться, и дело было не только во внешности. В любом месте она была как дома, в любой компании становилась центром внимания. Добрая, обаятельная, общительная, умная, любопытная и открытая… Что-то близкое к идеалу, я бы сказал. Она не проявляла высокомерие, свойственное порой красивым девушкам, но при этом она не была «пацанкой» и явно осознавала свою привлекательность.
Смотри-ка, все-таки она приперлась.
К этому времени я уже успел привыкнуть к тому, что мысли, генерируемые моим сотрясенным мозгом, не совсем совпадали с моими и научился скрывать свое замешательство.
Иногда я общался сам с собой в виде диалоге, но порой предпочитал просто комментировать происходящее со стороны.
Я был так рад ее видеть, что сразу сел на кровать, несмотря на слабость и головокружение. Настя взяла табуретку и села напротив.
– Привет, Максим, ты как?
– Нормально. Теперь лучше.
Я хотел махнуть ей в приветствии и недоуменно уставился на поднятую руку.
– Ого. Я хотел махнуть тебе правой рукой, а поднял левую. Спасибо, что пришла. Без тебя было скучно.
Сознание было спутанным из-за лекарств, подавляющих головную боль.
– Ты меня прости, я должна была раньше зайти.
Вот ведь НАГЛАЯ СУКА. Разумеется, ей не было скучно без меня. Просто ее попросили нас проведать, пришла ее очередь.
Я был очень рад видеть Настю.
– Да что ты, не бери в голову.
Мне было стыдно, что я вел себя как слабак, ничтожество и тряпка. Ощущал себя пустым местом, но ничего не мог с этим поделать.
– Принесла тебе немного яблок и груш.
– Спасибо, еда здесь, прямо скажем, не очень. Расскажи, как в классе дела.
– Да нормально, идет помаленьку. Все тебя ждут.
, Да уж, конечно. Все только обо мне и беспокоились.
Между нами повисло неловкое молчание.
– Я тут вспоминал, как мы были на катке…
Давай! Сделай все еще более неловким!
– … и я, похоже, не очень справлялся. Слушай, скажем, если я куплю ролики, ты меня поучишь летом, на каникулах?
АХАХАХАХАХАХА… Я с трудом сдержал приступ лающего смеха. Вел себя, как круглый идиот. Но отважный – сразу быка за рога.
Мне показалось, что Настя качается на табуретке из стороны в сторону, но потом я понял, что покачиваюсь я сам.
– Ну… обязательно.
Вот это был энтузиазм! Говорят – если женщина говорит «да», это значит «нет».
Не так.
Нет. У ТЕБЯ было ИМЕННО ТАК.
У меня.
Начался довольно пустой и какой-то неловкий разговор – об одноклассниках и учебе, книгах и фильмах, планах на будущее поступление. Ее высокий голос звенел в моей голове, как колокольчик, и беседа была спокойной и гладкой… но в то же время натянутой.
Я не хотел ее больше видеть, и ждал, когда это бессмысленное сотрясение воздуха завершится.
Я хотел, чтобы она осталась подольше и старался длить наш разговор, как только мог. Я хотел, чтобы она меня пожалела.
– Настя, мне нужно прилечь. Как-то нехорошо.
Она с волнением подалась вперед.
Как же я ненавижу, когда меня жалеют!
– Ничего серьезного, – успокоил я ее. – Просто мне еще рано отсюда выписываться. Слушай, я когда у тебя день рождения?
– Двадцатого апреля, – после паузы сказала она.
– Жаль, я не успею выписаться.
Что это было, в ее глазах?
Я заметил.
– Да, жаль, – подтвердила она и – ого! – положила свою руку мне на плечо. У нее были тонкие пальцы, и еще я ощутил приятное тепло ее ладоней через больничную пижаму.
Это было ОБЛЕГЧЕНИЕ! Когда я сказал, что не выйду отсюда скоро. Она ОБРАДОВАЛАСЬ!
– Тебе придется нагонять все лето, мы много пройдем за это время…
Тебе какое дело, корова?
–… так что тут уж не до роликов, правда?
А, теперь понял.
Она улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой. Как сказала мне Ксюша… «гуляй лесом». А тут другое дело совсем. Этот отказ был даже приятным. Мне нестерпимо захотелось сказать ей все, что я думаю. Быть максимально честным.
– Ты очень красивая. Похожа на маленького милого лисенка.
Осторожней, парень, у нас так рот слипнется.
Ее щеки вспыхнули так ярко, что она стала казаться еще рыжее и солнечнее – хотя, казалось, куда уж дальше. Она была прекрасна.
– Максим, не надо так говорить. Ты же знаешь, у меня есть парень.
У нее с четырнадцати всегда был какой-нибудь парень. Невозможно представить, что ее может заинтересовать кто-то вроде тебя.
– Я просто, по-дружески, – вяло попытался оправдаться я.
Что-то было в ее взгляде. Что-то, что мне очень не нравилось.
Она ВСЕГДА так на нас смотрит.
Я вспомнил. Я замечал. Скрывает за своим дружелюбием. Прячет, чтобы никто не увидел.
БРЕЗГЛИВОСТЬ.
Отвращение.
ПРЕЗРЕНИЕ.
Глубокое и абсолютное безразличие.
Я хочу ей КОЕ-ЧТО сказать..
Я тоже.
И тогда я сказал:
– Да пошла ты на хуй, шалава тупорылая.
***
– Что ты ей сказал?!
Лиза перебивает меня, и палата тает как дым.
– Ты это видела? – я протягиваю руку туда, где мгновение назад лежал на больничной койке. – Что это было?! Это было не просто воспоминание! Я был там, слышал ее голос, ощущал аромат ее волос, чувствовал прикосновение! Я буквально вновь это пережил!
Она осуждающе качает головой.
– Не соскакивай на другую тему.
– Это самое важное!
Лиза недовольно вздыхает.
– Очевидно, что в основе субъективного восприятия реальности лежат воспоминания и фантазии. Каток, где ты окликнул бывшую – это воспоминание, но когда ты был там, то не общался с Шумейко. Ты это представил – и это случилось. А ничего другого здесь нет.
– Это же огромные, сказочные возможности…
– Не отвлекайся. Объясни, почему ты назвал Настю милым лисенком, своим другом, а через десять секунд отправил в пешее путешествие по известному адресу?
Я смотрю на нее и понимаю, что она не отстанет без адекватного объяснения. Впрочем, едва ли оно покажется адекватным.
– Дело в том, что я ее понял. Понимаешь, Настя – это всегда добро и забота. И я не сомневаюсь, что она совершенно искренне счастлива с теми, кто ей по-настоящему нравится. Вот только поди еще разбери, кто ей нравится. Она была хорошей для всех – улыбчивой позитивной девочкой. Я вообще никогда не слышал, чтобы она кого-то оскорбила или обидела. Куча друзей, всеобщая любимица, отличная успеваемость и прекрасные жизненные перспективы.
– Ты сейчас описал нормального человека.
– Не нормального! Так не должно быть. Она не должна навещать неприятного ей человека из чувства долга. Не должна изображать то, чего нет. Короче, я хотел показать ей, что у других людей симпатия может быть маской, которая в любой момент обернется жестокостью и еще я хотел увидеть настоящую Настю, спровоцировать ее подлинные эмоции.
– Увидел?
– А то! Выражение лица было, как будто ее приложили пыльным мешком. Пулей вылетела из палаты. Вряд ли ей говорили что-то подобное.
Лиза берет меня за руку и предлагает прогуляться по заснеженной парковой аллее.
– У тебя начались большие проблемы с математикой и естественными науками, я помню. Но, боюсь, твои мозги повреждены куда больше, раз тебе не стыдно за свое поведение.
– Это было честное поведение. Я понял, что я ей неприятен, и меня оскорбило, что она считает нужным это скрывать.
– Хорошо. Мы отвлеклись на то, что ты хотел, но теперь надо разобраться, что случилось между тобой и Шумейко.
– Называй ее Ксенией.
– Лиза называла ее только по фамилии. Она так и не поняла, почему ты ее полюбил.
Я задумываюсь. С какого момента лучше начать…
***
Ксения не появилась в школе после начала учебного года. Но тогда мне было безразлично ее отсутствие, да и сам я недавно выписался и первое время был совершенно отрешен от всех, сидя в одиночестве на последней парте. Я услышал краем уха, что она была в больнице, а почему – мне было все равно.
Это был последний класс. Он должен был стать самым трудным, но учительский состав был в курсе моего состояния, меня не загружали, я коллекционировал тройки и спокойно ожидал аттестата.
В тот замечательный день я подружился с Лизой.
Лиза была некрасивой тихой девочкой и производила ошибочное впечатление слабой и неуверенной в себе. Таким в школе иногда достается, даже в такой благополучной, как наша. Казалось, что она давно привыкла к плоским шуткам о ее плоской, словно доска, фигуре и кривых ногах. Она не огрызалась. Я вообще редко слышал ее исчезающе тихий голос.
Но на самом деле это не давалось ей легко. Удивляюсь, как она не сломалась. Воистину – то, что нас не убивает, делает нас сильней.
Молча обозревая с последней парты помещение нашего класса, я увидел, как после каких-то злых слов вспыхнули ее щеки и заблестели глаза. Лиза поспешно вышла в коридор мимо своего обидчика – хулиганистого парня по имени Артем, – не поднимая взгляд.
Я не очень хорошо помню, что происходило дальше. Не успел хорошенько поразмыслить, как оказался рядом с Артемом. В глазах у меня потемнело, а руки тряслись, как у запойного алкоголика.
КУЛАКОМ В МОРДУ, ЧТОБЫ КОЖУ СО ЛБА СОДРАТЬ, В ХАРЮ, СБОКУ, ЗУБЫ ВЫБИТЬ К ХЕРАМ, СКУЛЫ И ЧЕЛЮСТЬ СЛОМАТЬ, РАЗМАЗАТЬ ПО РОЖЕ КРОВАВЫЕ СОПЛИ, РАЗОРВАТЬ ЛИЦО НА КОЖАНЫЕ ЛОСКУТЫ, ВЫДАВИТЬ ЕГО ВОНЮЧИЕ ГЛАЗА!
Если бы я был достаточно силен, чтобы убить его – то убил бы. К счастью, все закончилось довольно жалко.
Я ударил всего один раз, он успел увернуться и мой кулак скользнул по его плечу, а дальше меня оттащили под руки. Пытался пнуть на прощанье, но не попал.
– Охренел? – спросил Артем, поднимаясь. – Влюбился, что ли? Придурок…
И пошел на свое место. А я, стряхнув чьи-то удерживающие меня руки, пошел на свое. Вообще ни на кого не злился. Инцидент был исчерпан. Внутри меня тоже было тихо.
Влюбился… А что, это идея.
После уроков я подловил Лизу в раздевалке. Немного подумав, она разрешила себя проводить.
– Слышала, что случилось в школе?
– Да… Спасибо, что заступился за меня. Никто за меня еще не заступался.
– Ну… я решил, это правильно будет. Надеюсь, теперь он будет меньше тебя доставать.
Она спокойно кивнула.
– Слушай, Лиза… я хотел тебе сказать… давай встречаться… гулять вместе.
Зачем ходить вокруг да около, решил я.
Лиза удивленно вскинула бровь и остановилась.
– Почему ты решил мне это предложить?
– Ну… ты хорошая.
– Мы друг друга почти не знаем.
– Ладно. Мне просто одиноко. Я думал, тебе тоже.