– Никак. Чем эта теория лучше той, что предложил Драчев – о медицинском эксперименте с наркотиками? Она ничего не объясняла. За любым плохим явлением можно разглядеть волю злых сил. Даже лучше, если они имеют сверхъестественную природу – так проще. Непонятное объясняет все.

– Как вы считаете, Алдан имел отношение к первому убийству – с сибирской язвой?

– Не думаю, если честно. Да, Подчуфарову он застрелил у меня на глазах. Но он прибыл в поселок недавно, и вроде бы не знал про законсервированный объект. Вряд ли у него был доступ к спорам сибирской язвы.

– «Не думаю», «вроде бы», «вряд ли». Вы сомневаетесь.

– Разумеется. Разве установление истины – не ваша задача? Моя задача – все честно вам рассказать.

***

Когда мы пришли в поселок, было уже раннее утро. Дорога полностью раскисла. Зато снег в округе окончательно растаял.

Мы устало ввалились в кафе – теперь это было место для сбора. Завьялов и Резцова уже находились там. Не хватало только Драчева. Очевидно, что они плохо спали – об этом говорили мешки под красными глазами и общее ощущение разбитости.

Наручники на руках Алдана и отсутствие Подчуфаровой сразу бросились присутствующим в глаза.

– Что случилось? – спросил Завьялов.

– Боюсь, у меня для вас дурные вести. Юлия Семеновна мертва. Ее убил – вот он.

Екатерина Витальевна всплеснула руками.

– За что?!

– Простите. Я не знаю, как это вышло, – не стал ничего отрицать якут. Он сел за столик.

– Почему вы меня не послушали? – возмутился Завьялов. – Если бы мы его бросили, то она была бы жива, и все мы – в безопасности. А теперь дорогу развезло, как мы вернемся?

Устюгов задумался. Похоже, план разобраться во всем в спокойной обстановке провалился. Он обратился ко мне:

– Максим, у тебя есть карта дорог?

Я вышел наружу и забрал из «буханки» видавший виды старый атлас, еще советский. Впрочем, по части дорог все изменилось с тех пор несильно, да и то – в худшую сторону. Новых дорог тут точно не появилось.

В кафе мы выложили атлас на стол и окружили его, вчетвером. Алдан остался сидеть в стороне.

– Мы проехали здесь, – Устюгов пальцем отследил наш путь от города до поселка. – А это что за дорога, на север?

– Это старая советская дорога к шахте.

– Какое покрытие и состояние?

– До шахты асфальт. Поскольку по нему ездили редко, должно быть вполне приемлемо. После моста практически до шоссе – бетонка, должна быть в порядке.

– Тогда в чем проблема?

– Мост через реку. Его смыло несколько лет назад, и никто не восстанавливал, потому что шахта давным-давно закрыта.

– Вброд пройдем?

– Не знаю, никогда там не был.

Устюгов посмотрел на якута.

– Эрхан Кундулович, скажи, что там за речка?

– Летом это просто ручеек среди груды камней. Но сейчас идет таяние снега, и наверняка река разлилась.

– «Буханка» сможет проехать?

– Думаю, да. Но надо посмотреть.

– Тогда решено. – Устюгов выпрямился и закрыл атлас. – Это потеря всего пары часов, а выигрыш может быть для нас решающим. Мы должны проверить эту возможность.

– Мы будем ему верить на слово? – возмутился Завьялов.

– Да, – спокойно ответил Игорь и обратился ко мне: – Максим, буди Драчева и собирай все необходимое. Спросишь у Екатерины Витальевны все необходимое..

Я вышел из кафе и быстрым шагом направился к домику доктора. Никто не ответил на стук и не открыл, так что я вернулся назад обеспокоенный.

– Игорь, не открывает.

– Может, отошел куда, – задумчиво буркнул Устюгов. Затем поднял Эрхана, опасаясь оставлять его без присмотра, и пошел со мной.

Мы стучали еще пару минут, а потом решили ломать дверь.

Драчев был мертв, лежал на кровати. Неестественно выгнутое и уже остывшее тело. Умер во сне, вероятно. На первый взгляд, без чужого вмешательства.

– Это не я… – сказал Алдан и хотел еще что-то добавить, Устюгов прервал его:

– Лучше молчи.

Мы переглянулись. Нечего было сказать. Даже если его смерть не была естественной, у нас не было возможности это узнать.

Еще один труп в холодном подвале медпункта. Еще одна истерика Резцовой. К счастью, я смог отвлечь ее приготовлениями к поездке. За беготней и сбором необходимого ей удалось придти в себя.

Мы слили бензин из «козла» с разрезанными шинами и взяли еще пару запасных канистр. Прихватили мешок консервов. Взяли большую катушку альпинистской веревки на складе с туристическим инвентарем – да, он здесь был. Завьялов снизошел до нас с Резцовой и охотно помогал собираться. Было видно, как сильно он хочет покинуть это место. Трудно было винить его за это – мы все хотели.

Темп происходивших событий был так высок, что я совершенно не успевал их осмысливать. Не мог понять характера угрозы, не мог определить ее источник. Но ясно чувствовал опасность. Нас становилось все меньше.

Пока я руководил процессом сборов, Устюгов сторожил Алдана в кафе. Наконец, мы все подготовили и отправились в путь. Дождь стал слабее. Дорога была разбита, но для «буханки» все же не представляла каких-то сложностей. Тем не менее, я не мог развить большую скорость, как бы мне не хотелось. Краем уха я прислушивался к тому, что происходило в салоне:

– Екатерина Витальевна, Олег Вячеславович, – Устюгов расспрашивал их о том, что произошло вчера, – как себя вел Иван Сергеевич вечером? Что-нибудь сказал? Может, просил мне что-то передать.

– Нет, – ответила Резцова. – Он был как-то замкнут. Сказал, что лично вам скажет результаты вскрытия и что вы не будете удивлены.

– А потом?

– Поужинал у меня, пошел спать. Он не боялся моей стряпни.

– Значит, ничего подозрительного вы не видели… – вздохнул Устюгов устало. – Скажите, Олег Вячеславович, просто интересуюсь – а что вы здесь вообще забыли? Из того, что я слышал и понял, это место держится на вас – не в обиду вам, Екатерина Витальевна. Странно с вашей популярностью видеть вас в такой глуши.

– В этом все дело. Я не хотел такого рода популярности, мне было физиологически неприятно, что в глазах людей я нахожусь в одном ряду с каким-нибудь Кашпировским. Все экстрасенсы, маги и эзотерические мудрецы, наводнившие нашу страну, вызывают у меня тошноту. Обычные мошенники, самовлюбленные закомплексованные ничтожества или окончательно спятившие. Других я не наблюдал.

– А вы, конечно, не такой.

– Я понимаю ваш скепсис. И по моему поводу, и в отношении всего сверхъестественного. Я с первого взгляда понял, что вы предельно рациональный человек и отрицаете то, что не можете понять.

– Удивите меня.

– Хорошо. Заметьте, я никогда не сводил бородавки через телевизор, прорицал будущее или воскрешал мертвых под камеру в мос-ковских моргах. Я просто говорил людям то, во что верю и то, что чувствую. Возможно, вы удивитесь, но порой ученые бывают фанатично уперты и зашорены. Смеются над гипотезами о существовании невидимых глазу микроорганизмов, или о единстве пространства и времени. Грызутся между собой подобно мелким обывателям в коммунальной квартире. Не стыдно религиозному фанатику отрицать научный метод. Но когда то же самое делает ученый – это не просто стыдно, это и смешно, и грустно. Вы не ученый, но все-таки рациональный и разумный человек. Поэтому, пожалуйста, не отметайте с порога мои слова, считайте их своего рода околонаучной гипотезой, таким интеллектуальным упражнением.

– Я попробую.

– Вам знаком термин «многомировая интерпретация Вселенной»?

– Нет.

– Двухщелевой эксперимент? Интерференция?

– И дифракция. Это из физики, кажется. Что-то там со светом.

– Понятно. Конечно, мой рассказ будет не очень научным. Я начну с интерференции. Это явление, которое не объясняется с точки зрения классической физики. Точнее не само явление, а выводы из него. Свет, проходя через одну щель, дает на стене одно светлое пятно. Свет, проходя через две расположенные рядом щели определенного размера, не дает два светлых пятна, как можно было бы предположить, а дает целый набор пятен разной степени яркости. Это доказывает волновую природу света. Вместе с тем оказалось, что наличие наблюдателя – то есть прибора, отслеживающего прохождение фотонов через одну из щелей, разрушает интерференционную картину, и мы видим два светлых пятна, а это значит, что свет имеет корпускулярную природу.

– А на самом деле?

– Ни то, ни то. Одно время приняли за истину, что у света корпускулярно-волновая природа, но это от лени, ведь ученые тоже люди, а значит, склонны лениться. На самом деле свет не волна и не частица. Ответ проще и сложнее одновременно. Когда вы не смотрите – нет, не так, – когда вы не фиксируете фотон прибором, он волна, когда фиксируете – он частица. Анализ этого явления привел современную науку к нескольким фундаментальным выводам, которые легли в основу квантовой механики. Я не буду подробно расписывать, я просто скажу, что это целый рад парадоксов, которые физикам прошлого не могли даже прийти в голову. Говоря короче, в микромире объекты имеют вероятностные характеристики и их поведение невозможно предсказать в рамках классической физики. Не только фотоны света, но и электроны, и даже отдельные молекулы, то есть объекты, обладающие массой, могут интерферировать. Но в макромире эти вероятностные характеристики, суммируясь, приводят к предсказуемым процессам, которые мы можем оценить уже легко – и здесь правят классическая механика, термодинамика, и так далее.

Завьялов звучал как лектор научно-популярной программы для тех, кто не в теме. Сильно не в теме. Я мысленно прокрутил в голове все произошедшее за последних дней. Все эти смерти, поездки, бессмысленные хождения и суета… – события сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, без внятного объяснения. Все рассуждения окружающих граничили, а то и не граничили, с предельным абсурдом. Это было чертовски похоже на сон, в котором мы также бездумно и почти мгновенно перемещаемся между разными местами и воспринимаем происходящий бред без рефлексии, не имея возможности (а иногда и желания) на что-то повлиять.

Можно было только принять все как есть. Просто плыть по течению.

Размышляя, я отвлекся от дороги и жестко тряхнул своих пассажиров на одной из выбоин.

– Прошу прощения.

Но никто мне не ответил, а Завьялов спокойно продолжал:

– Неизвестно, где проходит граница между объектами, подчиняющимися квантовой механике и объектами, подчиняющимися классической механике. Я думаю, что нигде. И здесь уже мы подходим к многомировой интерпретации Вселенной. Про мысленный эксперимент Шредингера знаете?

– Про кота, что ли?

– Понятно. Я напомню. Представим непроницаемый для внешнего наблюдения ящик, в котором сидит кот. В ящике есть отделение, в котором располагается радиоактивное вещество, совсем крупинка, почти не излучает, и датчик электронов. Если электрон, вылетающий при радиоактивном распаде, попадает в датчик, то специальная машина травит кота ядом. Но распад вещества – это статистическая, вероятностная функция. И мы, наблюдая ящик со стороны, через секунду можем говорить, что кот почти наверняка жив, а через три часа – что почти наверняка мертв. То есть для нас он одновременно и мертв, и жив, что абсурдно.

– Но на самом деле либо, либо.

– Да. И вот здесь вступает в дело многомировая интерпретация. Она говорит о том, что когда вы откроете ящик, то произойдет расщепление Вселенной. В одной из них кот будет жив, в другой мертв. И они будут существовать параллельно друг другу, пересекаясь и соприкасаясь… по большей части.

– И что, такое происходит при каждом пролете фотона, электрона и так далее?

– Вовсе нет. Вы не поняли. Такое происходит только при коллапсе волновой функции – то есть при наблюдении за ней. Обращаю ваше внимание – глаз человека не измерительный инструмент, мы не фиксируем пролет каждого отдельного фотона и наблюдаем интерференционную картину. А вот когда ставим датчик, интерференция пропадает, и только тогда пролет фотона через одну из щелей порождает расщепление Вселенной.

– Ладно, в общих чертах понятно. И как эта гипотеза привела вас в Доброе?

– Для меня это не гипотеза. И вот здесь вам придется либо поверить мне, либо нет. Для начала хочу сказать, что расщепление Вселенной в результате эксперимента с интерференцией не оказывает на мир какого-то значительного влияния. Неважно, куда полетел фотон – это никак не повлияет на окружающий мир. Можно предположить, что будет влиять, если наблюдатель решит сделать какой-то определенный выбор в жизни, основываясь на том, через какую щель пролетит фотон. И я говорю о чем-то глобальном, а не о выборе сорта сыра в магазине. Но ученые не принимают серьезных решений, основанных на слепом случае. И тогда расщепление остается очень локальным, еле заметным и изолированным. Теперь я скажу то, что во что вам будет трудно поверить. Я ощущаю расщепление Вселенной. Сложно описать это ощущение… Как будто вокруг нас натянуты вибрирующие струны, связывающие все воедино. Однако в некоторых местах они расслаблены и провисают куда-то еще, вовнутрь пространства. Как проталины на льду. Честно говоря, трудно описать свои ощущения. Я немало путешествовал по миру и нашел ряд таких зон. Но в Добром эта зона самая большая, что я чувствовал. И что самое плохое, она растет, и никто, кроме меня, этого не замечает.

В салоне на какое-то время воцарилось молчание. Я слышал только мерный рокот двигателя и поскрипывание расшатанного кузова. Не получив никаких встречных вопрос, Завьялов закончил:

– Когда вы во всем разберетесь и опасность минует, я обязательно вернусь сюда. Не переживайте, Екатерина Витальевна, мы снова все здесь наладим.

– Спасибо, Олег Вячеславович, – горячо поблагодарила его Резцова.

– Вот почему я здесь. Я вижу свою миссию в поиске причин описанной мной аномалии и ее ликвидации или хотя бы изоляции, потому что, боюсь, она угрожает всем нам чудовищными последствиями. Так что вы можете порой не понимать мои мотивы – но знайте, все, что я делал и планирую сделать – необходимо для всего мира. Как бы пафосно оно не звучало.

– Вопросов больше не имею, – спокойно сказал Устюгов.

Я бы предпочел быть подопытной крысой или ждать буку по ночам.

Салон погрузился в тишину, каждый задумался о своем.

***

Через час я услышал размеренный шум, постепенно усиливающийся. У дороги стоял покосившийся столбик с синей табличкой «р. Черная каменка». Я остановил машину на берегу. Сейчас это была полноводная река – мимо старых опор, оставшихся от старого моста, с шумом проносился грязно-бурый пенистый поток, разбивавшийся и вздымающийся у многочисленных каменистых препятствий и порогов.

Мы выбрались из «буханки».

– Да она метров сто в ширину, – сказал Устюгов и повернулся к Алдану. – Вот ты увидел. Как оцениваешь перспективы?

– Никаких. Слишком сильное течение. Вода грязная, не видно, как ехать. Камни слишком большие и не простят ошибок.

– Это все лирика. Глубина?

– Русло неровное, тем более все разлилось… Но место тут очень пологое. Летом можно пройти по камням, вообще ноги не замочив. Думаю, до полуметра в центре.

– Но это же ерунда. Максим, сколько позволяет «буханка»?

Спасибо армии родной, такие вещи я вызубрил наизусть.

– Семьсот миллиметров.

Правда, я сразу не сообразил, больше ли это, чем «полметра». Я изо всех сил напрягся. Метр – это тысяча миллиметров, это я помню. Половина – делим на два. На две равные части. Тысяча – это десять сотен. У меня на двух руках десять пальцев. На одной – пять. Значит, половина от тысячи – это пять сотен. То есть пятьсот. А семьсот – это семь сотен. Я вспомнил, сколько пальцев соответствует числу «семь», а сколько – числу «пять» и понял, что «буханка» должна пройти.

– Ну вот, – оживился Устюгов. – Прорвемся.

Я высказал сомнение:

– Мне трудно оценить влияние течения на автомобиль. Это же, считай, гигантский парус, будет здорово сносить. А ехать надо ровно и спокойно. Если заглохнет на глубине – может уже не завестись. Брод надо проверять вручную, но такой возможности нет – вода ледяная и течение может унести.

В разговор включилась Резцова.

– Знаете, от этого зависят жизни всех. И решение должно быть общим. Вы, товарищ Устюгов, много нам указывали, но мы до сих пор не в безопасности.

– Хотите разделить ответственность? – переспросил он ее удивленно. – Мне так даже лучше будет, спокойнее.

– Только голос Алдана не учитывается, – важно сказал Завьялов.

– Почему? Его жизнь тоже в опасности.

– Он потерял право на голос, когда отнял другую жизнь.

– Ладно, пусть у него будет право совещательного голоса. – Устюгов улыбался. – Вы знаете, демократические решения сейчас – это именно то, что нам нужно. Весь мой опыт говорит о том, что решения, принимаемые коллегиально в момент кризиса, очень хороши. Они иногда приводят к трупам, но зато никто не оказывается виноват. Итак, вот наши альтернативы: мы можем вернуться в поселок и попытаться проехать сколько можем по грунтовой дороге. Где надо, толкнем. Сколько мы проедем, Максим?

– Немного. Дождь был очень сильный, а дорога здесь не укатана. На дворе май, снег едва сошел, и земля высохнет не скоро. «Буханка» быстро завязнет. Нам придется идти пешком.

– До лагеря километров двести. Это где-то неделя-другая ходьбы по мокрой тайге, утопая в грязи. А еще Эрхан Кундулович считает, что спать в этих местах опасно для жизни. Но зато если идти еще и ночью, то дойдем быстрее, конечно.

– А что предлагаете вы?

– Попробовать протолкать машину через реку. На той стороне нормальная дорога, будем в безопасности сегодня вечером – завтра утром, сможем поесть, обогреться и выспаться. Если окажется, что машина через реку не идет, вернемся в поселок и перейдем к первому варианту.

– А если машина опрокинется? – спросил Алдан.

– Значит, будем идти лишних полтора дня. Принципиально это ничего не изменит.

– Мы промокнем. Температура воды – чуть выше ноля. Можем до берега не дойти.

– Через реку поеду только я или Максим. Мы протянем с «буханкой» веревку. Переберемся через реку вдоль нее, разожжем костер и обогреемся.

– Рискованно.

– Зато быстро. Идти пешком по тайге двести километров – тоже большой риск. Только это медленно. Все согласны, что у нас именно эти два варианта, может, кто-то предложит что-то другое?

Все замолчали.

– Тогда начнем голосовать. Я за попытку перейти вброд, – сказал Устюгов. – Олег Вячеславович?

– Я против. Это неразумно. Лучше идти пешком, к тому же вы не знаете, сколько может машина, возможно, мы сможем довольно далеко проехать.

– Понятно. Екатерина Витальевна?

– Я… я не знаю. И за то, и за это есть доводы.

– Но вы же сами хотели принимать решение, мы с вашей подачи тут рассуждаем.

– Ну… я положусь на мужчин.

– Ясно. Максим, ты что скажешь?

– Я приму любое решение большинства.

– От этого может зависеть твоя жизнь.

– Я уже сказал. Пусть решают другие.

– Странно, не ожидал от тебя… А что скажет Эрхан Кундулович?

– Нельзя идти вброд. Мы потеряем машину и можем потерять еще одного человека. Лучше потерпеть трудный путь. Постараемся не спать как можно дольше.

– Отлично, решение принято, – улыбнулся Завьялов.

– Не так быстро, – ответил Игорь. – Голос Алдана не считается.

– Ну, в случае ничьи он перевешивает.

– Мы о таком не договаривались. Он… как это… «отнял жизнь у другого человека», так что не имеет права голоса. Мы его мнение принимаем во внимание и можем изменить свое, но не более того. Так что придется Максиму или Екатерине Витальевне принять какое-то решение.

Он сердито уставился на нас.

– А то будем стоять и ничего не делать.

– Если мы будем переходить реку, машину поведу я. – сказал я. – Она хоть и не моя, но я за нее отвечаю, и если она перевернется, лучше я буду винить себя, чем кого-то из вас.

– Значит, ты за брод? – обрадовался Устюгов.

– Нет, не значит.

– А что же вы, Екатерина Витальевна? Постарайтесь забыть, что Олег Вячеславович поддерживает вас на плаву.

– Екатерина Витальевна, – спокойно сказал Завьялов – не забывайте, что именно я поддерживаю вас на плаву.

Какая ошибка от незнания женской психологии, удивительная для столь харизматичного человека! Резцова вспыхнула, повернулась к Устюгову и сказала максимально уверенно:

– Едем через реку!

Устюгов подошел к Алдану и перестегнул ему наручники спереди. Нам нужна была его помощь.

Как только решение было принято, мне сразу стало легче. Действовать по плану всегда проще, чем продумывать план. Мы вытащили из машины все вещи – топливо, продукты, палатки – и положили на дно салона камни, чтобы повысить ее устойчивость. Дно реки было каменистым, и потяжелевшая «буханка» не должна была проваливаться, зато снижалось влияние течения.

Когда все было готово, ко мне подошел Устюгов – дать пару советов.

– Слушай, Максим. Течение сильное, тебя будет сносить, подворачивай машину чуть под углом к течению. Помни, что камни могут скользить. Двигайся медленно, но не останавливайся. Если чувствуешь, что не пройдешь, сдавай назад. Веревка, которую ты потащишь – это также и твоя страховка. Зацепишь ее с правой стороны. Течение толкает оттуда, так что направо не упадешь. Если, не дай бог, это случится, не паникуй. Вылезай из машины, обвяжись веревкой на животе и медленно двигайся назад – если упадешь, мы тебя вытащим. Если окажешься в воде, захочется сжаться и согреться, потому что будет очень холодно. Думай головой, и не делай так. Термический шок длится около пяти минут, затем гипотермия и тут уж как повезет, зависит от твоего физического состояния. Пять минут достаточно, чтобы спокойно выйти из реки, но не так, чтобы очень много. Не усложняй нам свое спасение. На всякий случай я разожгу костер.

Он по-быстрому собрал несколько толстых веток, облил бензином из канистры и поджег.

Все пожелали мне удачи, даже Завьялов. Я зацепил альпинистский карабин с веревкой за поручень салона со стороны пассажира. Закрыл решетку радиатора, снял ремень вентилятора, в машине включил пониженную передачу и заблокировал дифференциал.

Поехали…

Медленно, но уверенно, как танк, «буханка» вползла в воду, подгоняя перед собой волну. Еще на берегу я понял, что легко не будет – камни на дне реки были очень большими, отчего уазик здорово «козлил» – впрочем, как ему и положено. Камни в салоне с грохотом стучали и перекатывались. Я открыл дверь, надеясь внизу что-нибудь разглядеть, но вода была настолько коричневой и мутной, что дна совершенно не было видно.

Тогда я закрылся в кабине и с силой сжал руль. Да будь что будет. Лишь бы какой-нибудь здоровый валун не попался по дороге. Вода поднималась все выше. Что, если Алдан ошибся, и глубина здесь больше, чем машина сможет преодолеть?

Я разрывался между желанием дать по газам, чтобы скорее проскочить или дать заднюю, чтобы выползти, пока еще можно. Но я знал, что давить надо спокойно и равномерно. Я не допускал ошибок. Произошла просто нелепая случайность. Видимо, крупный и высокий камень выскользнул из-под переднего левого колеса, руль дернулся и кабина резко ушла вниз, после чего – а все произошло за несколько мгновений – моя «буханочка» с жалобным скрипом упала на левый бок.

Холодная вода – чертовски холодная вода – полилась в салон. Я выполз по креслам на правый бок машины, ставший ее крышей. Вода как будто смеялась надо мной, громко и раздражающе. Мои спутники в шоке застыли на берегу. Я поднял руку, извиняясь перед ними.

Устюгов махнул мне рукой и показал на веревку. Я отстегнул карабин от поручня и обвязал ее вокруг себя. Собравшись с духом, я спрыгнул в воду. Боже, какая же она была холодная! В этом месте река была мне по пояс. Все тело возмущающе заныло, сердце бешено застучало, разгоняя стремительно остывающую кровь, а мышцы ног просто мгновенно задервенели.

Большим усилием мне удалось успокоиться и начать движение назад. Я тщательно прощупывал ногами дно, камни были довольно скользкими, а течение постоянно норовило опрокинуть меня и унести вниз по реке, играясь, как веткой.

Мои товарищи держали веревку вместе, постепенно сматывая ее по мере моего продвижения. Так они и стояли на берегу – Завьялов, Алдан, Резцова и последним Устюгов, когда кто-то из них резко дернул веревку на себя, я не удержал равновесие и упал в воду.

VIII

Первое, что ждало меня после пробуждения – ужасная головная боль. Просто ужасная. Холода, как ни странно, я не чувствовал, так, легкий озноб. Я помнил отдаленно, как цеплялся руками за дно и старался вынырнуть за порцией спасительного воздуха. Видимо, надолго меня не хватило.

Концентрируйся на важном! Почему я в Эрхановой «горке»? Почему на груди кровь? Что произошло?

Я испуганно поднялся, но приступ головной боли остановил мою прыть.

Как же больно! Что у меня на голове?

Я ненавидел, когда начинал разговаривать сам с собой. В отличие от других людей, это происходило помимо моей воли. Я частенько так делал после травмы головы, но в какой-то момент времени я смог подавить собственный голос в своей голове.

Замолчи. Не сейчас.

Сейчас – самое время!

Я пощупал руками голову и понял, что она забинтована. Рядом со мной горел костер, и тут же сидел Устюгов.

– А, проснулся, – сказал он.

– Сколько я спал?

– Почти не спал. Часа два, – ответил Устюгов, внимательно глядя на меня.

Число «два» я представил легко.

– Недолго, – с облегчением сказал я.

– Не паникуй, я тебе все расскажу. Сначала хочу понять твое состояние. Сколько пальцев?

Он показал небольшое количество пальцев на каждой из рук. Я последовательно выкинул из кулака их суммарное количество. Одна раскрытая ладонь означала число «пять».

– Пять.

– Рад, что ты в норме. А теперь скажи мне, пока сон еще не забыл – как он это делает?

– Я не понимаю.

– Ты во сне кричал «я знаю, как он их убивает». И как?

– Я не помню. Мне ничего не снилось.

– Ясно. Жаль.

Устюгов вздохнул и стал рассказывать:

– Когда ты упал в воду, Завьялов резко бросил веревку и бросился к оставленным на берегу вещам. Я подумал сперва, что он просто запаниковал и крикнул другим, чтобы они продолжали тебя тащить. Течение снесло тебя довольно сильно, дорога была каждая секунда. Но потом я сообразил, что среди вещей лежит оружие – «мосинка» и двустволка. Я бросил веревку, и развернулся. Это меня спасло. Завьялов стрелял из винтовки. Стрелял он метров со ста, так что пуля легко прошила и Алдана, и Резцову. Я успел снять с предохранителя и дать очередь до того, как он передернет затвор. Кажется, я ранил его в плечо и грудь, но все происходило так быстро, что я не успел толком сообразить. Он не бросил оружие и кинулся в прибрежные кусты. Я хотел взять его живым и не стал добивать. Побежал было догонять, но понял, что он ранен, и я его достану в любом случае. Так что я быстро вернулся к реке и вытащил тебя. Повезло, что откачал. Я переодел тебя в сухое – то, что было.

Он бросил взгляд на Эрхана, лежащего неподалеку.

– Скажу ему «спасибо», и не только за «горку». Уже умирая, он обернулся вокруг веревки так, чтобы удерживать тебя своим телом, как якорем. Иначе веревка бы размоталась, и я тебя не вытащил.

Рядом с ним лежала и Резцова.

Надо проверить пулевые отверстия.

На груди у обоих были кровавые потеки, примерно на одном уровне. Похоже, Устюгов не соврал. Милиции надо доверять на слово.

Он такой же милиционер, как и те «геологи» – геологи. Надо сосредоточиться. Устюгову нельзя доверять. Он лжет.

Устюгов подошел ко мне и протянул какую-то таблетку и кружку с водой, чтобы запить.

Что это за отрава?

– Что это?

– Первитин. Или метамфетамин. Последняя таблетка. Не думал, что они пригодится. Это наркотик, но изначально применялся, как боевой стимулятор. Повысит твой болевой порог, снизит усталость, увеличит реакцию. Не отказывайся, в твоем состоянии это необходимо.

Ну не знаю… Я не употребляю наркотики.

Я должен выпить это НЕМЕДЛЕННО!

Почему?

Это вопрос жизни и смерти! Иначе мы не сможем собраться с мыслями и не отвлекаться на боль.

Я кивнул Игорю и принял.

– Скоро подействует?

– Скоро. Ты поймешь. Как думаешь, куда он идет? – спросил Игорь.

– В ту сторону закрытая шахта. Больше тут ничего нет.

– Насколько она далеко?

Это был довольно сложный вопрос для меня. Карта осталась в машине, и пришлось ориентироваться на память, да и еще и с расчетами. Я растопырил пальцы. Предположим, что дорога от поселка до моста – это десять пальцев. Тогда от моста до шахт… Один или два пальца.

– Недалеко. Примерно одна десятая от дороги между поселком и мостом. И еще половина от одной десятой.

– Держи, – он протянул мне двустволку. – И вставай. Нам над догнать его. У него фора три часа.

Я оперся на ружье, как на костыль, и с трудом поднялся. Голова продолжала болеть, но уже не так сильно.

Мы пошли вдоль реки, отслеживая Завьялова по следам и каплям крови, которые он оставлял на своем пути. Очевидно, он не мог уйти далеко. Через какое-то время мы свернули в лес. Дорога шла неподалеку, было непонятно, почему Завьялов ей не воспользовался, а предпочел продираться по лесу. Я беспокоился о нашем положении, опасаясь засады. В конце концов, у него точное дальнобойное оружие, а у нас гладкоствольное ружье, которое не может бить далеко и автомат, который не может далеко попасть.

Все наоборот. У нас ружье, убойное на ближней дистанции, у Игоря компактный скорострельный автомат. А у него продольно-скользящий затвор, почти не осталось патронов и никакой возможности навязать нам дальний бой в лесу. У нас была подавляющая огневая мощь.

Тогда почему он завел нас в лес?

Потому что он шел не в шахты. В лесу что-то есть. Обрати внимание, что здесь угадывается какая-то старая заросшая дорога – деревца молодые и не такая непролазная грязь.

Похоже, что это тот самый «законсервированный объект».

Прошло еще немного времени, и я вышел к цели.

«Объект» выглядел совершенно не так, как я представлял. Никакой типично советской архитектуры, по крайней мере, снаружи. Никакого шлагбаума или поста КПП. Странный насыпной холм на опушке леса, у подножья которого располагался вход, защищенный толстой стальной дверью. Дверь была распахнута и на ее круглом штурвале гермозатвора была кровь. Очевидно, Завьялов был внутри – или хотел, чтобы мы так думали.

Я надавил на бинт на голове, почувствовал боль и снова взял под контроль свои мысли.

Наши мысли.

Мои мысли.

Устюгов, казалось, ничего не заметил. Он жестом подозвал меня к себе и заговорил шепотом.