Ладно, хватит мечтать, сын, пойдем, навестим твою сестру Лидию, коль ты настаиваешь, – закончил отец свои рассуждения об устройстве Российского государства и они направились вдоль улицы к Лидии, проживающей на другом конце села.
Сестра Лида прихворнула и лежала в кровати под теплым одеялом, несмотря на жаркий день. Ей было немного за тридцать пять лет, но выглядела она гораздо старше: это была полная женщина болезненного вида, очень похожая на мать – как подумалось Ивану. Старший сын Лидии, уже помогал отцу в лавке, которая перешла к нему по наследству. Двое других детей Лидии: сын – тринадцати и дочь одиннадцати лет были в гостях у свекрови, что жила в уездном городке, куда переехала с дочерью на жительство после смерти мужа.
Так что с внуками Петру Фроловичу пообщаться не удалось и попив чаю и переговорив, ни о чем, с Лидией, отец и сын возвратились домой, а зять даже не соизволили подняться из лавки в горницы, чтобы поприветствовать Петра Фроловича в своем доме.
– Вот так всегда, – негодовал Петр Фролович, возвращаясь с Иваном в родную усадьбу: найдешь время навестить Лидию, а им недосуг и уходишь, несолоно хлебавши – потому и не люблю я к ним заходить, что неприветливо встречает муж Лидии своего тестя. Бог им судья, а мы, сейчас вернемся домой, Фрося наварила ухи, махну я пару рюмок водочки за помин души своей женушки Пелагеи и ты, Иван, расскажешь мне о своем учительстве за два года в том селе и почему до сих пор не женился, хотя в прошлый приезд и говорил о какой-то зазнобе, – размечтался отец, шагая по селу рядом с Иваном, и кивком головы приветствуя крестьян, которые низким поклоном встречали своего бывшего барина.
За обедом из ухи и жареной курицы, которой Фрося собственноручно отрубила голову, Петр Фролович, как и обещался, выпил три рюмки водки, раскраснелся и принялся расспрашивать Ивана о житье в том селе и как он думает учиться дальше и на что жить в большом городе Вильне.
Иван успокоил отца: «Помощи просить не стану – немного деньжат скопил на первое время, а потом буду давать уроки на дому – это дает неплохой приработок. Жить буду сначала в пансионе при институте, а потом сниму комнату, может быть на пару с другим студентом.
– Или со студенточкой, – хитро улыбнулся отец.
– Ну, если встречу самостоятельную и мне по нраву, почему бы и нет? – спросил Иван. – Сейчас жениться в городах уже стало необязательно. Сошлись, пожили вместе и разошлись, если, конечно, детей нет. Но наука учит уже как избежать детей нежеланных, – без стеснения ответил Иван. – Думаю год проучиться, привыкнуть, показать себя в институте, а там можно и личную жизнь устраивать и даже жениться на горожанке: если по душе и с приданым.
– Куда же твоя селяночка пропала, кажется, её Татьяной звали, и дочкой старосте она приходилась? – спросил отец, словно хвастаясь своей памятью.
– Узнала случайно, что я сожительствую со служанкой, обиделась за это и уехала к дяде в город Могилев учиться на учительницу тоже, – откровенно сказала Иван на вопрос отца.
– Это по-нашему, по-Домовски, – рассмеялся отец. – Я тоже, когда ухаживал за твоей матерью, со свидания частенько заходил к маркитантке одной, что в лавке полковой прислуживала отцу, и с ней кувыркался на сеновале, снимая мужскую страсть, чтобы с Пелагеей потом держаться непринужденно. Так делал до самой жениться, а потом перестал: негоже жене изменять, коль венчался с ней перед богом. Это уж когда мать больная была, я с Фросей связался с молчаливого согласия матери – умела она мужчину понять: слушать, слышать и чувствовать мое настроение, а большего от жены и желать нечего.
Ищи, Иван, себе такую жену, как была твоя мать: чтобы понимала мужа, считала его лучшим из всех, невзирая на звания и чины, и никогда не попрекала ошибками и неудачами – это и будет та самая любовь, что пишут в романах, – закончил Петр Фролович свои поучения сыну, вставая из-за стола. – Пойду, прилягу, что-то разморило меня сегодня – видно быть дождю. И ты отдыхай сынок: чую, трудно будет тебе учиться и содержать себя, но такова наша участь обедневших дворян: всего надо добиваться самому, коль состояния нет. Профукал прадед твой наше имение – говорят, в карты проигрался, но словами дела не поправишь. Братья твои немного приподнялись, думаю и ты наш род не подведёшь и не замараешь дворянского звания.
Петр Фролович ушел к себе в опочивальню, Фрося гремела во дворе чугунками, готовя ужин, а Иван прошелся до речки, сел на пригорок у излучины реки и молча глядел, как серебристый, под солнечными лучами, поток медленно струится вдаль, исчезая поворотом за ближним лесом.
Здесь, на реке, прошло его раннее детство до отъезда на учебу к тётке Марии, и вот он, совершенно взрослый человек, учитель, сидит снова на том же берегу и смотрит, как река уносит свои воды вдаль сквозь время, которое здесь, кажется, остановилось вовсе: та же река, тот же пригорок, те же ребятишки плещутся в заводи и лишь он из мальчика превратился в мужчину, успевшего обзавестись разочарованиями в жизни, но еще не растерявшего всех надежд и ожидающего их свершения в будущем.
Как и в прошлый свой приезд, Иван переоделся в крестьянскую одежду: серьмягу и лапти, и провел весь месяц в полном безделье, прогуливаясь вдоль реки, чтобы наловить рыбешек коту, что завела Фрося взамен старого кота, который марте убежал в деревню в поисках кошки да так и не вернулся, видимо, попав дворовой собаке в лапы или погибнув в кошачьей битве за право владения кошечкой.
Отдохнув сполна и набравшись сил, Иван собрался в дальний путь в город Вильну, чтобы устраивать свою судьбу дальше: он хотел оформить все документы, устроиться в пансион и присмотреться к городу, в котором ему предстояло прожить целых четыре года, учась и подрабатывая на пропитание, благо, что за учебу платить не приходилось как дворянину.
Петр Фролович благословил сына на исполнение его планов, дал немного денег в дорогу и обещался, по возможности, иногда оказывать посильную помощь, если Иван будет испытывать денежные затруднения. – Всяко бывает: человек может заболеть или попасть в несчастье, когда не сможет сам содержать себя, вот тогда-то и пригодится отцовская помощь, – напутствовал Петр Фролович своего сына Ивана, прощаясь за воротами у коляски, которой, как всегда, правил сосед.
Дорога в институт получилась у Ивана на перекладных: в коляске до уезда, там попутным извозчиком до Орши, а уже из Орши поездом до Вильны – губернского города Вильненского края. На второй день, к вечеру, Иван добрался наконец до Вильны, снял комнату на ночь в привокзальных номерах и на следующий же день, с утра направился в институт выправлять документы.
ХIV
Учительский институт Иван нашел не сразу. Вначале прохожие направили его в институт, который оказался еврейским и, лишь, потом Иван отыскал христианский институт, который располагался в отдалении от центра города в небольшом двухэтажном здании. Ивана принял дежурный учитель, что оставался вместо директора, уехавшего по делам в Петербург.
Документы Ивана оказались в полном порядке и их подшили в дело. Особую роль сыграли рекомендательное письмо уездного смотрителя училищ и грамота дворянского рода. Иван без проволочек был зачислен в институт с объявлением о начале занятий через три недели, и направился к коменданту на поселение в пансион при институте, который находился в двух кварталах пешего хода от институтского здания, куда Иван и направился тотчас решать вопрос о своем проживании.
– Эх, знать бы заранее, что всё так быстро решится, оставался бы у отца еще две недели, а теперь придется жить здесь и тратить свои сбережения на проживание и еду, – корил себя Иван, направляясь к пансиону.
В пансионе Ивану предложили места на выбор: комнаты на одного, двух и трех студентов. По своему достатку Иван выбрал комнату для двоих: на одного дорого, а на трех тесновато, наверное, да и ужиться разным людям втроем гораздо сложнее, чем подобрать напарника по характеру.
Комнатка оказалась небольшой: в ней стояли две железные кровати с тумбочками, стол для занятий и еды с двумя стульями и платяной шкаф.
– Столоваться можно в соседнем доме, где одна еврейская семья даёт дешевые обеды для студентов, но можно будет у них и завтракать, и ужинать за весьма умеренную плату, – так сказал Ивану комендант, показывая весь пансион: умывальня на первом этаже, туалет во дворе, водопроводная колонка на улице в будке – вода там за плату, но на входе в пансион стоит бак с водой для питья. Кухни нет, керосинки жечь нельзя, но кипятком всегда можно разжиться у вахтера, где постоянно дымится двухведерный самовар: вот и все сведения, что необходимы постояльцу пансиона, – заключил комендант и ушел, оставив Ивану ключ от комнаты, который при выходе надо оставлять вахтеру.
Иван вернулся в номера, забрал чемодан и мешок со своими вещами, отнес всё это в пансион и пошёл пообедать в столовую, как её назвали хозяева-евреи. Заведение еще не работало, поскольку студенты были в отъезде на каникулах, а другие посетители в эти места не заглядывали. Однако, старый еврей, завидев Ивана, инстинктом торговца, почуял в нем посетителя, и на ломаном русском языке пригласил зайти: – Господин студент хочет-таки покушать, так мы что-нибудь сготовим, чтобы накормить господина. Заходите в залу и вам принесут щей и каши с мясом курицы – всё, что надо студенту и почти даром.
Иван зашел в небольшую комнату, где стояли три стола на четыре места каждый. Старая еврейка тотчас принесла щей, каши, хлеба кусок и стакан чаю.
– Сколько это будет стоить? – спросил Иван, зная жидовскую натуру еще по учебе в Орше.
– Сущие пустяки – всего гривенник за обед.
– Вы, что! – удивился Иван. – На станции я покушал утром за пять копеек почти тоже.
– Ну, там разве еда. Вам объедки сунули на станции, а здесь всё домашнее и свежее, – возмутился еврей. – Но вам, господин студент, я уступлю за семь копеек, а будете столоваться постоянно, то и до пятака сброшу, – предложил хозяин.
– Ладно, сейчас поем, а там видно будет, – согласился Иван и принялся за обед: молодое тело требовало пищи, и он мигом управился с едой, вспоминая, какими щами потчевала его Арина и как хорошо ему было с ней на диване. Сытый желудок располагал к воспоминаниям об ублажении плоти с молодой женщиной: как-никак, а с отъезда Ивана из села прошло уже два месяца и молодое тело кроме еды требовало и удовлетворения, но об этом надо пока забыть.
Заплатив еврею за обед и пообещав ещё зайти завтра, если хозяин скинет до пятака, Иван решил прогуляться по городу, в котором ему предстояло жить долгих четыре года.
Город был большой, но грязный, с каменными и кирпичными домами лишь в центре, где мостовая была покрыта брусчаткой ещё со средних веков – здесь была столица великих князей литовских – Гедиминасов, а остальная часть города – это деревянные дома, где вперемешку жили евреи, поляки, русские и другие неведомые Ивану народы.
Среди жилых домов тут и там торчали маковки синагог, купола церквей и шпили костелов: как узнал Иван позже, в Вильне жило около двухсот тысяч горожан, из которых почти половину составляли евреи, четверть поляки, осьмушку – русские, а все остальные – это ливы, немцы и прочие народы, вплоть до цыган и арабов. Русский язык понимали почти все жители, но между собой говорила на своем языке, неохотно и по обязанности, отвечая на русскую речь тоже по-русски.
Вильна жила преимущественно торговлей: через нее шли поезда в Европу с лесом, зерном, металлом, пенькой, а назад везли машины, ткани и всякую европейскую ерунду: так американцы меняли у индейцев за бусы и виски меха, землю и золото. Россия через торговлю с Европой превращалась постепенно в рынок сбыта лежалых товаров и устаревшего оборудования для фабрик и мануфактур.
Перекусив на ужин в каком-то трактире, Иван возвратился в пансион и лёг спать – заняться вечером ему было нечем. Кровать была армейского образца с жесткой сеткой и ватным матрасом, к которому белье не полагалось: о смене белья студенты должны были заботиться сами. Фрося предусмотрительно положила в мешок с одеждой пару простыней, наволочки для подушки и полотенца, справедливо полагая, что белье постельное всегда пригодится и не ошиблась, иначе спать бы Ивану на голом матрасе в несвежем подматраснике.
В следующие два дня Иван обошел все окрестности института, прошелся по улицам и закоулкам в центре города, посетил ближайшую церковь, в которой, видимо, придется иногда посещать службы воскресные: ведь институт-то – христианский, православный и посещение церкви несомненно будет отслеживаться ментором группы, в которой Ивану предстояло обучаться.
Впечатление о городе у Ивана сложилось неважное: одно название, что губернский город, а по образу жизни ничем не отличается от уездного городка: та же грязь на улицах, те же домишки хилые, стоит отойти от центра на сотню шагов, та же бедность и убогость жизни простых людей, что была ему ведома в Чауссах у тётки Марии, потом в Орше, да пожалуй и в селе Осоком, жизнь крестьян мало чем отличалась от жизни горожан Вильны.
Как и везде, горожане делились на богатых и прочих. Богатых приходилось едва-ли 2-3 человека на сотню жителей. Для них были открыты двери шикарных магазинов одежды, рестораны, где за обед тратилась месячная зарплата учителя, устраивались балы и приемы в городской управе и эти, никчемные, на взгляд Ивана, людишки пользовались всеми благами жизни, не обременяя себя никаким трудом и живя на проценты с капитала. Эти проценты им добывали еврейские ростовщики, открывшие банковские дома, где давались деньги в долг под процент, часть которого шла в карман банкира, а остальная часть владельцу капитала, помещенного в этот банковский дом.
Остальные жители, у которых капиталов не имелось, добывали средства насущные повседневным трудом: в мастерских, в услужении у богатых и кустарных ремеслах. Учителей Иван тоже относил к работникам по найму: учить – это, конечно, не баржу в лямке бурлакам тянуть по Днепру, но тоже труд, требующий и знаний, и терпения, и умения.
Женщины и дети, которые не работали, сидели по домам и избам, копались в огородах, обслуживали своих кормильцев и благодарственно молились своим богам, если день прошел ровно без ущерба и увечий в надежде, что и следующий день будет не хуже. Так день за днем проходила никчёмная жизнь простого человека, пока родственники не относили его на погост, а сами продолжали своё никчемное существование.
Иван и учиться-то задумал, лишь бы вырваться из этого замкнутого круга борьбы за деньги, чтобы не считать копейки, уплаченные за обед в еврейской столовой и иметь свободное от работы время, которое посвятить изучению истории для понимания смысла своей жизни сегодня на опыте ранее живущих поколений.
Ивана с детства мучил вопрос: для чего человек живет? Неужели для того, чтобы сладко поесть, вкусно попить, совокупиться с женщиной, вырастить детей и умереть без следа и памяти о себе даже в своих внуках, не говоря о следующих поколениях? Церковники твердят о спасении души на том свете, которую можно спасти лишь праведной жизнью, но богатые губят свои души здесь на этом свете и что-то не видно среди них напуганных будущими страданиями своей души на том свете.
– Нет, негодно устроен этот мир, коль одни живут за счет других, – частенько размышлял Иван в часы досуга еще в бытность свою учителем на селе. Все люди должны быть равны перед жизнью, также как они равны перед смертью. Каждый должен своим трудом добывать себе на жизнь, но не за счет других. Ростовщик дал человеку рубль в долг на полгода, но потребовал вернуть за эту услугу уже два рубля. Человек заработал эти два рубля, например, ученичеством детей и вернул долг ростовщику. Получается, что ростовщик, пользуясь моментом, вернул свой рубль и отобрал второй у человека заработавшего его честным трудом. Значит, ростовщик есть вор и грабитель, отбирающий деньги у других, но в государстве нынешнем он считается уважаемым и порядочным человеком-банкиром. Это прямое нарушение божьих заповедей,– если бог, конечно, есть, в чём Иван сильно сомневался.
– Если бог создал людей по своему образу и подобию, равными перед ним, то почему он не наказывает убийцу, стяжателей и подлецов здесь, в этом мире, в назидание и поучение остальным: так родители учат ребёнка совершившего, по недомыслию, плохой поступок. Нет! Бог относит возмездие на потом: в ином, загробном мире – это всё равно, как родители бы переносили наказание ребёнка на потом, когда он будет уже взрослым.
Значит, бог либо не хочет или не может воспитывать людей любовью и наказанием, как родители воспитывают своих детей, либо бог выдуман для обмана простодушных и оправдания всего нынешнего обустройства общества неравенства людей перед капиталом или по сословному признаку, – так думал Иван, прогуливаясь по городу и наблюдая, как горожане спешат на молитвы в синагоги, костелы и церкви, выходят оттуда с просветленными сердцами, и с утроенной энергией продолжают стяжать, притеснять и обманывать людей, даже единоверцев своих, с которыми только что молились рядом, но не вместе, ибо у убийцы и его жертвы помыслы и дела всегда разные.
Горожане здесь делились здесь не только по достатку, но и по вероисповеданию. Больше всего в городе было иудеев, затем католики и православные. Они селились в разных частях города, ходили в свои храмы, дети учились также раздельно по религиям и лишь в стяжательстве все объединялись, стараясь урвать друг у друга деньги, имущество и результаты труда, невзирая на религии. Видимо, все боги: будь то Христос, Аллах или Иегова, весьма благосклонно относились к алчности своих подопечных прихожан: христиан, мусульман и иудеев.
За три дня прогулок по городу, Иван основательно изучил все достопримечательности, до которых, прямо сказать, он был равнодушен. Да, замок древних литовских князей примечателен как творение людских рук, но не более того.
Бесцельные прогулки Ивану наскучили, до начала занятий было около трех недель, и он не знал, чем себя занять на это время. Съездить домой к отцу было накладно для его кошелька, валяться в пансионе на кровати без дела – претило его душе, а на развлечения, которые его также не манили, денег не было. И тут Иван вспомнил про публичную библиотеку, которая должна быть в губернском городе – вот куда следует пойти и покопаться в книгах, пока есть время. Библиотека оказалась совсем неподалеку и он даже неоднократно проходил мимо, но не обратил внимания на неказистое приземистое здание красного кирпича.
В библиотеке под залог своего паспорта Иван стал брать исторические книги и читать их здесь же в прохладной тишине читального зала, где всегда находилось два-три читателя, – таких же молодых людей, как и Иван. Видимо, чтение книг не было в почете у местных обитателей, а может время было неподходящее: конец лета обычно загружает людей домашними работами и подготовкой к длинной осенней непогоде, дождливой и ненастной в этих краях.
Иван прочитал историю здешнего края и был немного удивлен, узнав, что Великое княжество Литовское издревле считалось частью Руси и говорили здесь по-русски до тех пор, пока князья литовские не заключили унию с Польшей, образовав государство Речь Посполитую, а после принятия католичества и вовсе эти места стали частью Польши и лишь после раздела Польши вошли в состав Российской империи.
Иван с жадностью читал исторические книги: история человечества его увлекала событиями и людьми и он намеревался в институте выучиться на историка, чтобы не только преподавать её ученикам, но и самому исследовать исторические свершения и стать ученым в этой области знаний.
Время в тишине библиотеки текло незаметно и вскоре пансион начал заполняться студентами, прибывшими с каникул для продолжения учебы.
У Ивана объявился сосед: такой же начинающий студент из учительской семьи на Поповщине Смоленской губернии. Соседа звали Фёдором, и он, как и Иван, был весьма стеснен в средствах, к тому же приходилось платить за обучение, но Фёдор был моложе на три года и окончил реальное училище, а не мотался подобно Ивану по земским и городским училищам и не терял зря годы на бесполезное обучение в них.
Наконец, наступил первый день занятий. Директор собрал всех студентов, оказавшихся числом 75 в актовом зале, устроил общую перекличку, определил новичков в первую группу и объяснил суть учебы в учительском институте.
Цель обучения здесь – это подготовка учителей для городских училищ, гимназий и реальных училищ по всем предметам со специализацией по избранному курсу, например, математике, истории, географии с тем, чтобы выпускник института мог вести класс в городском училище по всем предметам, кроме Закона Божьего или вести курс своего предмета во всех классах. Обучение длится четыре курса. На каждом курсе обучается одна группа – итого в институте четыре группы. Посещение занятий является обязательным – за пропуски, возможно, отчисление, особенно для тех, кто обучается бесплатно. На этом директор закончил свою речь, и студенты разошлись по классам, приступая к занятиям.
XV
Обучение в институте мало чем отличалось от прошлого обучения Ивана на учительских курсах при городском училище, разве что дисциплин побольше, да изучение их поглубже. За первый месяц Иван вполне втянулся в учебный процесс, как и его сосед Фёдор, а освоившись они стали пытаться наладить и личную жизнь: нельзя же всё время учиться, есть и спать: молодость требовала разнообразия в жизни и начинающие студенты принялись за поиски хоть каких-нибудь развлечений.
У Ивана уже было одно развлечение – это посещение библиотеки, куда он записался на абонемент как постоянный читатель и студент института. Свободными вечерами он уходил в библиотеку и тщательно штудировал книги по истории: всё, что ему удавалось разыскать. Некоторые книги ему разрешали брать на дом на день-два и он, заведя конспект, систематизировал историю по странам и векам, уделяя особое внимание подробностям быта и искусства разных народов, что очень пригодилось ему впоследствии.
Фёдор тоже сходил несколько раз в библиотеку, но не нашел там себе интересного занятия: его тянуло в общество, к девушкам, а не к книгам на полках.
Оказалось, что совсем неподалеку находилась женская учительская семинария, где учились девушки на учительниц земских школ и по традиции, на большие праздники там устраивали балы с приглашением студентов учительского института. Взаимные знакомства часто перерастали в дружбу, даже в любовь и к окончанию учебы образовывались пары молодых учителей, которые венчались и отправлялись в уездные города по всему краю, чтобы сеять разумные и добрые знания среди малограмотного, в большинстве своем, населения.
Ближайший бал был назначен в семинарии на день тезоименитства царя Николая Второго и Иван с Фёдором решились принять в нем участие, которое обернулось полным разочарованием.
По соседству находилось офицерское собрание местного гарнизона, и офицеры успели пригласить почти всех девушек к себе. Там играл духовой оркестр, а не баянист как в семинарии, офицеры были щеголеваты, угощали девушек сладостями из буфета, а наиболее смелых угощали и бокалом шампанского, поэтому друзья по несчастью: Иван и Фёдор оказались в пустом почти зале семинарии в окружении нескольких девиц неказистой внешности и таких же неопытных студентов, как и они сами, в присутствии учителей.
Все хором спели «Боже царя храни» под баян, постояли, послушали баяниста, весьма неопытного, и Иван с Федором потихоньку ушли, чтобы не разводить скуку дальше. Из семинарии они прошлись до офицерского собрания, где гремела музыка, слышался смех девушке, но входная дверь была закрыта, чтобы случайные простолюдины не могли заглянуть на огонек и не испортить праздник. Так ни с чем друзья возвратились домой в пустой пансион с хромым вахтером на входе.
В пансионе жили лишь студенты, стесненные в средствах: более зажиточные снимали комнату на двоих с домашним питанием у хозяев, а кто побогаче и вовсе снимали квартиру с прислугой и жили в свое удовольствие, приводя на квартиру или девиц легкого поведения, или соблазненную семинаристку, которой большой город закружил голову, и богатый повеса, воспользовавшись этим, соблазнил сельскую простушку и сделав её содержанкой, водил по кабакам и присутственным местам, даже в местный театр, хвастаясь перед друзьями девушкой, как своей сожительницей.
Ивану такая жизнь была недоступна и он углубился в учебу, чтобы похотливые мысли не лезли в голову. Ему часто снилась Арина или Татьяна, а иногда и обе вместе и он, просыпаясь в сладких мечтах об этих женщинах, с еще большей энергией занимался учебой, отгоняя похотливые мысли взрослого мужчины.
На Рождество Иван съездил к отцу в гости, провел там неделю, разжился деньгами, прихватил кое-какие вещи, необходимые ему в городской жизни, и возвратился в институт продолжать обучение с намерением заняться репетиторством учеников, натаскивая нерадивых отпрысков из богатых семей к весенним испытаниям для перехода в следующий класс или на выпуск из гимназии.
В городе были две мужские гимназии и одна женская для христиан, но у евреев были свои школы и даже учительский институт и учительская школа. На еврейских школьников Иван не рассчитывал, зная, что иудеи не позволяют иноверцам учить своих детей, даже по русскому языку.
Иван расклеил объявления в округе: что учитель с опытом преподавания и репетиторства готовит школьников к испытаниями или экзаменам с гарантией и за умеренную плату и оставил на объявлениях адрес пансиона.
Недели через две пришло письмо с предложением собеседования, потом ещё и ещё. Иван сходил по указанным адресам, поговорил с родителями и учениками и, выбрав двоих, стал готовить их вечерами, через день, для выпуска из реального училища по математике и истории: так у него оказались заняты все вечера, и проблема поиска развлечений отпала сама собой.
Пусть богатые веселятся, а обычным людям надо трудиться постоянно, чтобы жить или учиться, как Иван. С деньгами стало полегче, и Иван, спокойно закончив курс и выпустив своих учеников, поехал отдыхать на лето к отцу, заручившись рекомендательными письмами от родителей обоих школьников, что он действительно умелый учитель. Такие письма очень важны на будущее и позволяют поднять оплату труда репетитора до уровня жалования учителя гимназии, которое весьма и весьма неплохое и является мечтою выпускника учительского института.
Лето у отца Иван провел в обычном своем распорядке: спал много и охотно; с удовольствием, но умеренно поглощал блюда, что готовила Фрося для своих мужчин; гулял по берегу речки и поутру частенько сидел на берегу с удочкой, бездумно наблюдая за течением воды, плесканьем рыбок на отмелях и купанием детишек в заводи, где когда-то плескался и он с друзьями из села, и однажды поймал здоровенную щуку на удочку.
Прошли годы, а эту свою удачу Иван помнил в подробностях, как важное событие в своей мальчишеской жизни. Иногда Иван бродил по лесу, слушая пение птиц и жужжание насекомых или присев рядом с муравейником долго наблюдал хлопоты муравьев, без устали снующих взад и вперед и затаскивая внутрь всяких личинок, жучков, гусениц и прочую мелкую живность, что удавалось добыть муравьям поблизости и в дальних походах до соседних деревьев.
Его взгляду, жизнь муравейника казалась хаотичным поиском пропитания для муравьев и их потомства и, подобно человеческому обществу, совершенно бессмысленной для каждого муравья-человека, как члена этого сообщества-муравейника. Вот муравьишка добыл где-то гусеницу и тащит её из всех сил в муравейник, где гусеница станет общим достоянием всех муравьев. Встречные муравьи, подбежав оказать помощь и убедившись, что муравьишка справится и сам, убегают дальше по своим неотложным делам в заботах обо всём муравьином сообществе.
Почему же люди стараются лишь для себя и любую добычу присваивают только себе и своему потомству, даже если это идет в ущерб всему обществу и за счет других людей. Когда и почему люди утратили общность интересов, и алчность победила разум, провозгласив, что каждый сам за себя, а не один за всех и все за одного, как устроено в этом муравейнике? – заканчивал Иван свои размышления у муравейника и шёл вглубь леса, вдыхая ароматы трав под убаюкивающий шелест листвы деревьев.
В исторических книгах, что прочитал Иван, он пока не нашел ответа на свои вопросы о смысле жизни человека и справедливом устройстве человеческого общества.
К своим, почти двадцати четырем годам, что считается возрастом зрелого мужчины, Иван всё ещё не стал самостоятельным человеком, ибо студент – это ученичество, но не самостоятельность. Обучаясь уже много лет и проживая среди чужих и зачастую чуждых ему людей, Иван, будучи от природы сдержанным, постепенно превратился в замкнутого человека, предпочитающего одинокие размышления сообществу окружающих его людей. Друзьями за все годы жизни Иван так и не обзавелся, любимой женщины не обрел и не имел никакого положения в обществе.
Даже в институте он был на несколько лет старше своих однокашников, пользовался среди них уважением за знания и опыт, но общих интересов не имел и в студенческих забавах и развлечениях участвовал крайне редко, считая их несерьезными для его возраста. Потому и в гостях у отца, Иван общался лишь с домочадцами, в село ходил изредка в лавку по просьбе Фроси, знакомств не искал даже с девушками, которые с интересом разглядывали его при каждом появлении на селе.
Однажды Иван, зайдя в церковь и поставив свечку матери, на выходе столкнулся с местным священником, который упрекнул его словами:
– Что же вы, Иван Петрович, избегаете нашего общества и живете бирюком у своего батюшки Петра Фроловича? Аль брезгуете нами, сермяжными сельчанами, коль учитесь в институте?
– Помилуй бог, – смутился Иван, – гордыня есть тяжкий грех, я же по натуре домосед и отдыхаю от учебы и трудов – ибо в поте лица дается мне образование и приходится искать приработки, чтобы учиться дальше и закончить институт. Потому у отца своего сплю, ем и читаю книги, что перечитываю с самого детства из отцовой библиотеки.
– Зайдите ко мне: у меня тоже есть библиотечка – книги всё больше духовные, но есть и светские, приличного содержания, да и в духовных книгах много поучительного не только для веры православной, но и для познания сего мира. Ведь недаром, Господь послал своего сына на грешную эту землю, чтобы искупить людские грехи, открыть людям истинную веру и наставить их на путь истины.
Можем прямо сейчас, и зайти ко мне: матушка моя как раз самовар ставит для чаепития. За чайком и поговорим о делах духовных и мирских: вижу, что неспокойно у вас на душе, недовольны вы своею жизнью и оттого в вас, Иван Петрович, поселилось уныние и неверие в божий промысел, что Господь насылает на нас, грешных, чтобы любили мы свою жизнь – как она есть, а через жизнь свою возлюбили бы и отца нашего – Господа Иисуса Христа.