По возвращению со сборов началась учёба на пятом, последнем курсе. Задумываться о работе после института Ивану не приходилось: в те времена, выпускник дневного отделения ВУЗа должен был отработать три года по распределению, там, куда его пошлют. А всю группу Ивана уже зарезервировала за собой фирма Королёва – того самого конструктора ракет. С Иваном, правда, были некоторые проблемы, так как он считался семейным человеком, но вроде бы обещали комнату. Кстати о семье. У Ивана так и не хватило духу окончательно расстаться с женой: как-то привык, что где-то есть, а там видно будет. Более того, весной у них родилась дочь, и Иван считал, что в семейной жизни уже определился.
Образование семьи и тогда и сейчас Иван Петрович понимал, как пересечение двух линий жизни: мужчины и женщины. Пересеклись – значит появились общие интересы, но затем одна из линий жизни или обе должны изогнуться, чтобы пойти параллельно, иначе то общее, что связывает этих людей, будет отдаляться и отдаляться со временем и в итоге может оказаться совместная жизнь двух совершенно разных людей с общими детьми, но без общих интересов, взглядов, поступков и так далее. Но дети вырастают, и тогда у этих людей не остаётся ничего общего, и нет смысла в такой общей жизни. Это теория, но в итоге жизнь подтвердила, по крайне мере для Ивана лично, правоту таких взглядов.
А тогда, за год до окончания института, ему казалось, что он сможет пройти с женой по жизни вместе, но как говорится: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Ему объявили о призыве в армию после института: это выбило его из колеи, и Иван совершил свои очередные нелепые поступки, круто изменившие всю его дальнейшую жизнь, но это уже другая история, не связанная с его воспоминаниями на месте руин дома его юности.
К окончанию института, связь Ивана с малой родиной ослабла, и он приезжал сюда – перед защитой диплома и сразу, после защиты: уже не как домой к себе, а как гость в своё прошлое. Впереди была самостоятельная работа и самостоятельная жизнь авиационного специалиста и неизвестно как сложится его судьба: удачно или нет.
Но удача повернулась к Ивану спиной, и ему пришлось осваивать не работу по специальности, а основы армейской офицерской службы.
Иван Петрович посмотрел на часы: они показывали полдень – наверное, ему уже пора заканчивать переживания своей памяти на месте дома его юности. Здесь для него всё закончилось более сорока лет назад.
XXXVIII
Постояв ещё в воспоминаниях о своей юности у зарослей камыша, выросших на месте его былого дома, Иван Петрович не спеша двинулся дальше, по улочке, изгибающейся вдоль берега озера. Кроме пустыря, образовавшегося на месте его дома, здесь ничего не изменилось – за истекшие 50 лет. Те же дома, чуть покосившиеся за полвека, та же разбитая грунтовая дорога по – средине улицы, со столбами пыли от каждой проезжающей машины.
Пыль и грязь – это постоянные спутники жизни жителей городка. Почва здесь глинистая, поэтому в дождь земля размокает и превращается в грязь и чем больше идут дожди – тем глубже грязь, так как глина не даёт воде просочиться вглубь. Высыхая, глина твердеет и, под солнцем и ветром, превращается в мелкую пыль, которая поднимается от малейшего движения или ветерка, висит в воздухе и, оседая, покрывает дома и деревья серым налетом, смываемым очередным дождем.
Сквозь просветы между домами виднелась гладь озера, на ней чернели точками дикие утки, собирающиеся в стаи для перелета в теплые края. Хотя погода и стояла не по-осеннему теплой, но в любой момент могло похолодать: середина сентября в этих местах являлась переломом к осени с её дождями и холодами.
Метров через сто Иван Петрович поравнялся со старинным деревянным купеческим домом, где в те прошлые времена располагался районный народный суд. Здесь и Ивану, однажды, влепили штраф за хулиганство в виде уличной драки – хорошо ещё не 15 суток ареста. Самого события драки Иван Петрович уже не помнил, а вот суд и штраф запомнил навсегда.
Впереди на углу улицы стоял ещё один старинный дом по больше: в нём тогда была районная поликлиника, где Иван лечил свои ушибы от драк и производственные травмы, а еще раньше, как оказалось, здесь в 40 –е годы работал врачом его отец.
Ещё немного пути и показалось здание сельхозтехникума, где Иван проучился два года, а через дорогу и ближе к озеру располагался прибрежный парк, отгородивший от проезжей дороги берег озера и место купания горожан, хотя уже лет 20 здесь, даже в жаркий летний день, купались только небольшие группки мальчишек.
Озеро обмельчало и заросло тиной, вода летом цвела от водорослей и, чтобы искупаться взрослому, надо было заходить далеко от берега и в тину, что неприятно. Впрочем, с развалом страны горожанам стало не до купания в озере воскресным летним днём: всё время и все силы людей стали уходить на поиски средств существования.
У входа в парк стоял обелиск с надписью: «Место казни борцов за Советскую власть. Ноябрь 1919г.» Иван Петрович прочитал знакомую надпись и остановился. Что-то не так. Вчитавшись, он понял, что из прежней надписи убрали слово «белогвардейцами» и стало неизвестно, кто и за что казнил этих самых борцов. Теперь можно думать, что они были кровожадными преступниками, губили ни в чём неповинных людей, вот за это их и казнили. Вот так, с малого, с одного слова, начинается искажение истории: от затерянного в Сибири городка – до всей страны. Да, « были хуже времена, но не было подлей», сказал когда-то поэт Некрасов.
На самом деле, в те, далёкие уже времена, летом 1918 года власть в Сибири захватил адмирал Колчак, который с помощью иностранных интервентов хотел уничтожить власть Советов и поэтому развязал гражданскую войну. Крестьян силой загоняли в колчаковскую армию, а кто сопротивлялся, тех безжалостно уничтожали, сжигая целиком деревни и сёла, расстреливая и пытая их жителей.
Колчаковский мятеж обошелся Сибири в полмиллиона убитых жителей. Вот и здесь, на этом самом месте, озверевшие колчаковцы, перед своим бегством от наступающей Красной армии, расстреляли десятки неповинных людей, которых арестовали за сочувствие Советской власти и содержали в местной тюрьме, располагавшейся в нынешнем здании техникума. Потом, из тюрем и особняков богачей, Советская власть сделала школы и больницы для всех – потому-то она и победила в гражданской войне с белогвардейцами. Сейчас власть переменилась и стала прославлять таких палачей как Колчак или Столыпин, причитая о несчастной судьбе этих кровожадных монстров. История осуществляется в виде трагедии, а потом повторяется в виде фарса. Наступило время фарса, крысы и шакалы перегрызают горло истории и это продолжается уже более двадцати лет.
Сплюнув на прихвостней режима, которые угодливо изменили надпись на обелиске, Иван Петрович пошел дальше вдоль берега озера к дому своей матери, жившей в нём до самого своего отъезда из городка 15 лет назад.
Рядом со зданием техникума, которое и сейчас ещё оставалось техникумом, располагалась территория автосервиса, а в те времена здесь находились цеха авторемонтной мастерской, где и начинал свою рабочую биографию Иван Петрович, уйдя из техникума, но продолжив учебу в вечерней школе. И когда его спрашивали, где он работает, отвечал: в АРМ – авторемонтная мастерская, а где учится, отвечал: в ШРМ – школа рабочей молодежи.
В мастерской тогда работало человек 100, которые за день делали полный ремонт одного – двух автомобилей. Грузовик разбирали, восстанавливали или заменяли негодные детали, потом снова собирали, испытывали и отправляли владельцам: колхозу или совхозу. Это было почти поточное производство, потому что грузовик выходил из ремонта через 20 -30 дней от разборки. Вот эти 20 штук автомобилей, в разной степени готовности и стояли постоянно в сборочном цеху – начиная от голой рамы и заканчивая полностью готовым авто.
Иногда Иван, если не успевал выспаться дома, после затянувшегося свидания с девушкой или поздней встречи с друзьями, забирался в кабину грузовика в сборочном цеху и отсыпался там часок-другой, пока хромой мастер, инвалид войны, не находил его там и укорив, не прогонял на рабочее место у токарного станка.
Взрослые рабочие в мастерской почти все были фронтовиками – после войны прошло всего 15 лет, многие были инвалидами, без руки или ноги, но всем им находилась посильная работа. Иногда, во вторую смену, эти рабочие посылали Ивана сгонять на велосипеде в магазин за водкой и, закончив досрочно свою работу, они устраивали общее застолье, где вспоминали войну и себя на этой войне.
Однако, молодежь они к водке не подпускали и можно было только посидеть вместе за столом, послушать их разговоры, поесть и попить чаю. Иван с друзьями хитрили: он покупал своим вина, которое они тайком распивали в дальнем углу цеха, а потом возвращались к старикам, как они их называли, хотя многим этим старикам не было и сорока лет, и молодежь, с блестящими от вина глазами, слушала их рассказы о войне и довоенной жизни.
Пройдя ещё пару сотен метров, Иван Петрович свернул с основной дороги в переулок и вышел прямо к дому матери. Это, наверное, была самая грязная улица в городке и не потому, что здесь жили неряшливые люди, а из-за отсутствия стоков для воды – здесь не было никаких уклонов, чтобы дождевая вода стекала в озеро, находящееся совсем близко. При дождях, уличная дорога и обочины наполнялись водой, глина размокала, и жители улицы месили грязь почти всё лето и осень.
Он остановился у соседнего – с материнским, дома. На улице никого. Войти в дом было нельзя – там давно жили другие люди, а объяснять им, что когда-то здесь жила его мать Ивану Петровичу не хотелось. Несколько лет назад, будучи здесь проездом, он также подошел к этому дому, постоял немного и сделал несколько снимков на фотокамеру.
В это время к дому подъехала машина, из которой вышли два подвыпивших милиционера в форме и один из них крикнул: «Ты почему фотографируешь мой дом?», а другой – подполковник, подошел к нему и стал угрожать арестом за несанкционированное фотографирование чужой собственности. Иван Петрович попытался объяснить, что раньше здесь жила его мать, но пьяные милиционеры только наливались злобой от его объяснений. Они намеревались отвезти его в отделение, но тут вышел сосед, который узнал Ивана Петровича и объяснил ментам, что этот человек бывший местный житель, теперь живет в Москве, уважаемый и заслуженный ученый. В общем, менты его вязать не стали, но предупредили, чтобы больше не фотографировал на их улице.
Правильно, что милицию переименовали в полицию: после кровавого переворота Ельцина – внука кулака, милиционеры из служителей правопорядка превратились в надсмотрщиков за людьми и действовали по принципу «держать и не пущать», как и в царские времена. Поэтому люди сейчас избегают общения с этой милицией – полицией.
Сосед, который заступился за него в тот раз, давно уже умер, как и многие другие соседи матери, по улице никто не прошел мимо Ивана Петровича: ни знакомый, ни незнакомый – она как бы вымерла вся.
С этим домом у Ивана Петровича не связано никаких особенных воспоминаний. Здесь жила и незаметно старилась его мать, которая переселившись в этот дом, вышла на пенсию и больше уже не работала. Он приезжал сюда ежегодно летом в отпуск – один или с кем-то из сыновей: сначала со старшим, а потом и с младшим. Такой месяц отдыха проходил в размеренном режиме сельской жизни, спокойно и доброжелательно.
По утрам Иван Петрович ходил в лес за околицу по грибы. Лес начинался сразу за крайними домами, утрами обычно бывало свежо, на траве и листьях серебрилась роса, и он медленно бродил по лесу, вглядываясь под деревья и кусты: не виднеется ли где шляпка подосиновика или вздымается бугорок земли, под которым спрятался груздь. В теплую погоду с дневными дождями грибы растут удивительно быстро. Вчера он проходил здесь, и было пусто, а сегодня уже стоит гриб, да и не один, а целым семейством рыжиков или груздей. Сбор грибов иногда называют тихой охотой – без выстрелов и погони. Лукошко постепенно заполнялось разноцветными грибами: тут и сыроежки с розовыми, зеленоватыми или синеватыми шляпками, белые, рыжики, грузди трёх видов – сырые, сухие и подосиновые, а также обабки, подберезовики и подосиновики. Через час – полтора лукошко наполнялось грибами, и он возвращался домой.
Здесь уже был готов ему завтрак, после которого он обычно шёл на озеро: загорать и иногда искупаться – если восточным ветром не нагоняло водорослей, из-за которых желание искупаться пропадало.
На берегу озера, обычно, не было ни души. Иногда забегала стайка ребятишек и, искупавшись, они убегали прочь. Он в детстве со своими сверстниками проводили на озере целый день – даже на обед не ходили: купались, играли на берегу или доставали ракушки со дна озера, которые оставались там ещё с тех времен, когда через озеро протекала река и вода в нём была живая, а не стоячая.
Но начиная с «горбачёвщины», с середины 80-х годов и ребятишки, и взрослые перестали проходить на озеро в свободное время, чтобы отдохнуть, искупаться или посидеть в компании. Поэтому Иван Петрович и пребывал на озере в гордом, безлюдном одиночестве. Рядом паслись телята: пощипывая траву, они подходили вплотную к лежащему на солнце человеку, так что приходилось их отгонять. На озере в прибрежной тине суетились стайки домашних гусей и уток, добывая себе корм, поодаль плавали и дикие утки со своими выводками. Иногда прилетала пара белых лебедей, садилась на середину озера, и немного поплавав и подкормившись, они улетали куда-то вдаль на озеро своего гнездования.
Время на берегу озера проходило незаметно и солнце начинало клониться к западу: значит, полдень давно миновал.
Вернувшись с озера, Иван Петрович обедал и немного помогал матери по дому: привезти на тележке питьевой воды из колодца, сходить в магазин за продуктами и другие мелкие дела. Потом отдых от солнца в прохладной комнате.
Вечером он выходил в центр городка: сходить в кино или встретиться с друзьями детства, которые заканчивали работу и вечерами тоже бывали свободны.
Это были спокойные и благополучные 70-е – 80-е годы, которые пропаганда оборотней называет застойными годами. Но какой же это застой, когда страна бурно развивалась, а жизнь людей: всех, а не только отдельных лиц, становилась лучше – может и не так быстро как хотелось бы, но с твердой уверенностью в будущем, спокойном и вполне обеспеченном.
Надо сказать, что и потребности людей в то время были весьма скромными: верх мечтаний сельского жителя – это иметь свой автомобиль и уже в 80-е годы почти у каждой семьи на селе был автомобиль или мотоцикл с коляской, который вполне заменял авто летом. Зимой на селе некуда и незачем было ездить: в ближнюю деревню или в город всегда можно было добраться автобусом – в каждую деревню, пусть и через день, но обязательно ходил маршрутный автобус до райцентра, а по делам, для поездки в поле или в лес, нужен грузовик.
Как говорится, чем меньше у человека потребности, тем больше у него возможности удовлетворить эти потребности. Вот и советские люди тех лет вполне удовлетворяли свои потребности без маниакальной страсти к деньгам и их добыванию, присущей нынешнему подлому времени.
Тихими летними вечерами, мать выходила из дома на улицу на вечерние посиделки у дома на лавочке. Выходили и соседи и, собравшись вместе, вели спокойные деревенские разговоры ни о чём, а просто ради общения. Ребятишки, которых было много, носились здесь же по улице. Посидев и пообщавшись час – другой, взрослые расходились, а с заходом солнца разбегались по домам и ребятишки и на городок опускалась спокойная и светлая летняя ночь – только в разных концах городка лениво лаяли собаки, да изредка доносился шум проезжающей машины.
Сейчас и среди белого дня улица была пустынна и тиха, но это была не спокойная, а мертвая тишина, как на кладбище. Вдруг у дома, где стоял Иван Петрович, тихо скрипнула калитка и на улицу вышла дряхлая старуха – соседка матери. Он поздоровался с ней, но старуха не расслышав, подошла ближе, подслеповато вглядываясь в незнакомого человека, который почему-то стоял воле её дома.
«Кто такой? Что нужно?» – требовательно спросила старуха. «Иван я, сын вашей соседки Лидии Ивановны» – ответил Иван Петрович. «Я Лидия Ивановна, что нужно?» – опять спросила старуха, вглядываясь в него. Иван Петрович вспомнил, что действительно, эта старуха есть полная тезка его матери, а по возрасту даже и старше его матери года на два, но вот матери уже нет, а соседка жива и даже ещё двигается. « Это я, Иван, соседки вашей, Лидии – сын, из того дома», – опять повторил он, указав на дом матери.
Старуха вгляделась в него, тусклые её глаза просветлели, и было видно, что она признала его. «А, Иван, сын Лиды,– сказала она – Лида ведь уехала отсюда давно, как она живет?» « Умерла мама, уже три года тому» – ответил Иван Петрович. Старуха помолчала, осмысливая новость и сказала: «Померла, значит, Лида, царство ей небесное, а я вот всё живу, я же старше её, уже девяносто три года мне, только вот вижу плохо и слышу плохо, а так ничего – сердце, бывает, забьется неровно, капель выпью и ничего.»– она замолчала. Помолчал и Иван Петрович.
«А ты что приехал сюда? Мать же давно уехала и умерла?»– снова спросила старуха. « Да решил заглянуть сюда, в родные края, – ответил Иван Петрович, – может и не доведется больше побывать здесь: живу далеко». « Это правильно, не забывай свои места, – сказала соседка,– я вот всё живу. Сына схоронила, одна живу, никак не помру. И жить тяжело одной, хорошо соседи помогают, вот и живу». Иван Петрович удивился, что эта соседка матери, дряхлая старуха живет одна, да видно деваться ей некуда – всех родных пережила, вот и приходится коротать век одной и немощной, но живёт и цепляется за жизнь, хотя и говорит, что помирать пора.
От воспоминаний, соседка видимо устала и присела на лавочку у ворот своего дома, погрузившись в свои старушечьи мысли, а Иван Петрович, попрощавшись, зашагал в обратный путь к центру городка. « Сколько таких старушек, переживших своё поколение, маются в одиночестве по деревням, городкам и большим городам,– размышлял он, шагая по заросшей мелкой травой обочине дороги. – Их дети уже умерли, как у этой соседки, не оставив им внуков, или разъехались по дальним городам и весям, не имея возможности навестить матерей из-за дороговизны билетов на поезда и самолеты. А старушки, тихо и покорно ждут конца, отмеренного им, почему-то большого, срока жизни. Нет, лучше не переживать своего поколения», – думал он.
Лет семь назад он, как оказалось в последний раз, привез мать на родину весной на пасху: и соседи ещё были живы все и эта старушка, полная сил встретилась с его матерью на этой же улице. Они поговорили о своём житье – бытье, а другие соседки, уже принявшие в честь праздника Христова воскресения по стаканчику самогонки, сплясали для матери, здесь же на улице, какой-то незамысловатый деревенский танец. И вот, как сказал поэт: иных уж нет, а те далече. Мать умерла, эта соседка стала дряхлой старушкой – подсохла телом, чтобы легче взлететь, отправляясь в мир иной. «Как же стремительно бежит время на исходе жизни!» – снова и снова думал он, обходя засохшие заросли лопухов вдоль узкой тропинки, вьющейся по обочине дороги, ведущей к центру городка.
XXXIX
В центре городка, в полдень буднего дня было по-прежнему безлюдно и тихо. Изредка, в разных направлениях проходили пожилые женщины и старухи, но молодежь и взрослые молодые люди почему-то не появлялись. Дети, конечно, были ещё в школе, а школы, их две, находились на разных окраинах городка, но куда подевалось взрослое население городка, или где они скрывались и чем там занимались, оставалось загадкой для Ивана Петровича. Даже полицейских не было видно, хотя их отделение находилось неподалеку, да и по количеству на душу населения этих ретивых слуг режима было достаточно даже и для большого города.
Иван Петрович присел на скамейку, стоявшую вдоль аллеи, соединяющей две параллельные главные улицы городка. Легкий теплый ветерок вздымал облачка пыли и гнал их вдоль аллеи на кусты акаций и тополя, обрамлявшие тротуары на соседних улицах. На цветнике, протянувшемся посередине аллеи, терпко пахли темно – вишневые бархатистые цветы на коротких ножках. Эти цветы, названия которых он не знал, высаживали здесь ещё во времена его молодости и цвели они до самых заморозков.
В годы юности, эта аллея была единственной в городе асфальтированной дорожкой – конечно уже чем сейчас: всего два метра ширины, но это был асфальт, и молодежь называла аллею Бродвеем, не всегда понимая, что означает это слово: Бродвей звучало загадочно и непривычно – даже без всякого смысла.
Вдоль Бродвея и тогда тянулся цветник, а вдоль него, почти вплотную, росли клены, тополя и акации – единственные виды деревьев, растущие по улицам и переулкам этого городка. За деревьями тогда скрывались заборы: один отгораживал пустырь в центре городка, заросший теми же деревьями, за другим забором скрывался городской сад – любимое место отдыха горожан.
Сад был разбит в 30 –е годы на месте базарной площади, а сам базар был выселен на окраину, которая, впрочем, была не далее полукилометра отсюда. Помнится, мать рассказывала ему, как будучи школьниками, они высаживали деревца в этом саду каждой весной, пока они не прижились и не стали медленно разрастаться. В этой местности все деревья растут очень медленно, по сравнению с Подмосковьем, зато и живу долго – отдельные клены и акации сохранились до сих пор, хотя стволы их искривились, покрылись буграми и трещинами, а сквозь листву виднелись сухие ветки.
Сейчас от городского сада сохранились именно эти, отдельные деревья, а остальные вырубили и на их месте стояли заброшенный кинотеатр и закрытый на замок ледовый дворец спорта, который был никому не нужен и строился по прихоти губернатора.
Раньше, городской сад окружал сплошной забор, который на памяти Ивана Петровича перестраивался раза три: сначала был деревянный, потом решетчатый из арматурного железа и уже потом поставили бетонные столбы, между которых вставили ажурные железные решетки с острыми пиками наверху – чтобы мальчишки не лазили и не ломали деревья и кусты. Со стороны аллеи, где сейчас сидел Иван Петрович, были ворота для входа в горсад – так назывался этот сквер в центре городка. В горсаду были проложены аккуратные аллеи, посыпанные песком, поэтому даже в дожди здесь не было грязи и слякоти.
В глубине горсада, за деревьями скрывалась танцплощадка в виде круглой, приподнятой на метр над землей, дощатой веранды, окруженной высокими перилами, чтобы парням было трудновато перелазить на площадку через этот барьер. К площадке примыкала закрытая театральная сцена с двумя комнатками для переодевания артистов или как место отдыха музыкантов из городского духового оркестра. В этом горсаду и проходили летом все городские праздники, а летними вечерами в субботу, здесь играл духовой оркестр и за 30 копеек можно купить билет и зайти на танцплощадку.
Молодежь теснилась на танцплощадке группками: девушки отдельно от парней, а сформировавшиеся пары стояли сами по себе и тоже особняком. Приходили на танцы и женатые пары и одинокие мужчины и женщины возрастом за тридцать лет, но основной состав – это юноши и девушки 17 – 20 лет: до 16-ти лет на танцы не пускал контролер у входа – даже если у тебя был билет.
Иван с друзьями приходили сюда тоже: когда с девушками, но чаще одни, выпивали в кустах немного портвейна, для куража, заходили на танцплощадку и приглашали своих или просто знакомых девушек на танец, но только на медленные танцы – чтобы почувствовать вплотную упругую выпуклую фигурку девушки.
Можно было пригласить и незнакомую девушку, но в этом случае надо быть готовым после танцев встретиться за пределами танцплощадки с её поклонником и провести короткую и жестокую драку один на один, до первой крови или падения на землю одного из соперников. Драка, впрочем, не мешала уже на следующий день, при встрече драчунов, общаться вполне дружески, а если с девушкой завязалось знакомство, то тебя уже не трогали ни её поклонники, ни её друзья – таковы были правила и обычаи молодежи в те времена.
Надо сказать, что и наряд милиции, дежуривший на танцах, ограничивался выводом подвыпивших парней с танцплощадки и в драки, за пределами этой запретной территории танцев, они никогда не вмешивались – к взаимному удовлетворению сторон.
Здесь же, на танцплощадке, на сцене проходили гастроли заезжих артистов или выступала местная самодеятельность. Тогда, на танцплощадке расставлялись скамейки, публика рассаживалась, и начинался спектакль или концерт, который смотрели и все желающие, взобравшись на окружающие деревья или повиснув на ограждении танцплощадке снаружи.
Летом, вся культурная жизнь молодежи городка проходила в горсаду или рядом, в кинотеатре, располагавшемся в старинном здании бывшего купеческого магазина или в городском доме культуры, который построили во времена детства Ивана Петровича.
Поблизости от этого дома культуры сейчас и сидел Иван Петрович, погруженный в воспоминания о годах своей юности – таких далеких и таких близких. Кстати, в такой вот теплый осенний день вполне мог бы тогда состояться танцевальный субботний вечер на танцплощадке, и живая музыка духового оркестра разносилась бы по притихшим улицам городка.
Но нет уже ни той танцплощадки, ни того горсада, ни тех людей, окружавших Ивана Петровича в дни минувшей юности.
Нынче людям не нужна ни та площадка, ни та музыка, ни то общение людей. Все сидят по своим домам у своих телевизоров и, если повезет, со своей бутылкой водки. Здесь нет ни достойной работы, ни достойной оплаты этой работы – никаких перспектив достойной жизни вообще. Воистину, окаянные нынче времена. А может ему это всё только кажется и просто мучает ностальгия по прошедшим годам, когда был энтузиазм и активность юности и деревья были выше и солнце светило ярче? Нет, пустынные улочки городка, и всеобщая апатия людей подтверждают его мысли. Сейчас активны только торговцы, воры, чиновники, полиция и их обслуга, а тогда были активны все.
Осеннее солнце припекало всё сильнее и в расслабленной голове Ивана Петровича возникали и исчезали обрывки воспоминаний о юношеских встречах, расставаниях и случаях, происходивших с ним на этом месте в полувековой давности дни.
Здесь он встретил свою первую любовь – здесь же и потерял её навсегда. Здесь познакомился случайно с хорошей девушкой, ставшей потом его первой женой. Здесь, встречаясь с друзьями, они строили планы на вечер и на ближайшие выходные дни – на более отдаленную перспективу, как он не пытался вспомнить, почему-то никаких планов ни он, ни его друзья не строили – жили, как бы теперь сказали, одним днем, потому что будущее должно было прийти как бы само собой, а выбрать каким оно будет можно и потом, когда – нибудь. Спокойная уверенность в светлом будущем была тогда у всех, и сомневаться в этом не было причин: враг был побежден в недавней войне. Для других врагов мощь страны Советов была не по зубам, а материально жизнь становилась лучше – как и обещала верховная власть, о предательстве которой в те времена никто и подумать не мог – не то, что представить.
Отсюда он уехал на учебу в Москву, как оказалось, навсегда, встретившись напоследок с друзьями, которые устроили ему проводы в городском ресторанчике, находившемся совсем близко – в здании на соседней улице, видневшемся со скамейки, на которой и сидел сейчас Иван Петрович.
Много позже, приезжая в отпуск, он встречался здесь с друзьями юности, которые вечером, освободившись от семейных деревенских дел и забот, приходили на этот пятачок, чтобы организовать какую – то рыбалку или пикничок на берегу речушки за городом.
Так случилось, что все значимые события юности Ивана Петровича были связаны именно с этим местом в центре городка.
От этих мыслей его отвлек чей – то оклик. Подняв голову, Иван Петрович увидел какого – то старикашку: маленького и сгорбленного, который остановился у скамейки и называл его имя. Приглядевшись, он с трудом узнал в нём соседского мальчишку, с которым они вместе ходили в школу, но в разные классы. Лет десять назад он стал иногда встречать его в свои приезды на родину: эти встречи всегда заканчивались просьбой дать десять рублей на четвертинку самогона и в этой просьбе Иван Петрович ему никогда не отказывал.
Как зовут этого бывшего соседского мальчугана, превратившегося в мелкого старичка, Иван Петрович вспомнить не смог и потому, изобразив на лице радость встречи, ответил нейтральным приветствием без имени. Старичок, оживленный от предстоящего получения денег на самогонку, присел рядом и, по– бабьи взмахивая руками, стал расспрашивать его о цели и сроках приезда сюда.
Иван Петрович отвечал односложно, вглядываясь в обветренное, сморщенное и испитое лицо своего земляка и одногодка, который так и остался жить в этом городке. «Неужели и я выгляжу со стороны таким же стариком?– думал он,– бреясь по утрам перед зеркалом, не замечаешь маленьких перемен в лице. Кажется, что только редеющие волосы и растущая лысина на голове напоминают о возрасте, не говоря, конечно, о постоянной усталости и сбоях в состоянии здоровья, которое, однако, здесь на родине совсем не ощущается. Как говорил его знакомый профессор: когда что – то болит, значит, ты ещё живой. Сейчас у него ничего не болело: он находился, мысленно, в днях своей юности, а за мыслями и тело забыло о возрасте.
Устав от расспросов о своей жизни в Москве, Иван Петрович перевел разговор на местные темы, а именно: об их общих знакомых по детству и юности. На случай такой встречи, Иван Петрович захватил с собой и носил в кармане куртки фото с одноклассниками в пятом классе «Б», а его нынешний собеседник учился в параллельном классе «А».
Достав из кармана это фото, Иван Петрович показал его старичку и стал зачитывать имена и фамилии одноклассников, которые были записаны на обороте фотографии. Земляк узнал всех, кто, как и он, остался жить в этом городке. Оказалось, что все его одноклассники – мальчишки, которые остались на родине, умерли: кто когда, а вот девочки все живы и одна из них живет неподалеку от дома, где и остановился Иван Петрович.
«А почему бы и не зайти в гости к этой, уже пожилой женщине – бывшей однокласснице, со странным в те времена именем – Римма?» – подумал он и встал со скамейки. Суетливый старичок, не ожидая его ухода, тут же попросил двадцать рублей на самогонку: середина месяца, пенсия уже истрачена, а в долг не дают. «Почему двадцать? – удивился Иван Петрович, – еще три года назад было десять за четвертинку, или ты стал больше выпивать?» «Нет, нет, – заверил старичок, – как пил, так и пью, но водка подорожала, вот и самогонка тоже. Можно плохой купить за пятнадцать, но туда добавляют табаку для крепости, а от него потом голова болит». Иван Петрович дал денег, и старичок сразу же заспешил: пустые воспоминания его уже не интересовали.