пола вниз шла узкая металлическая лестница и коридор. Лестница упиралась в воду,
коридор был затоплен. Я померил кочергой – сантиметров пятьдесят. Мочить ноги в этой
застойной воде сильно не хотелось – и мы решили вернуться сюда на следующий день с
болотниками. Изотопометр уверенно показывал 1,8.
(Далее см. Карту к Ночи 4 – прим. авт.)
Вероятно, вернулись мы на следующий день, но сон об этом продолжался у меня той
же ночью. Итак, мы спускаемся по железной лестнице в болотниках и плюхаемся по
колено в воду. Продвигаемся аккуратно, опасаясь затопленных провалов в полу. Коридор
длиной метров двадцать пять, в конце его такая же металлическая лестница наверх.
Поднимаемся и оказываемся в большой комнате. Запах здесь ужасный.
Комната очень похожа на ту, что при входе, только без всяких столов. Просто
бетонные стены с кое-где сохранившейся краской. Немного мусора на полу, совсем
немного, куда уж без него. Это пока мы светим обычными фонарями.
39
40
Вот если бы мы ими не светили – мы сразу бы заметили, что тут есть почти
естественный свет. А с фонарями заметили только на вторую минуту. В комнате слева
что-то приглушённо горело. Эта комната была продолжением ряда тех маленьких
комнаток, расположенных вдоль коридора, зачем-то перегороженного Гермо 2. По центру
комнатки стояла небольшая печь, неплотно прикрытая дверцей. Внутри горели дрова или
уголь – не разобрать. Вокруг в комнате ни дров, ни угля не наблюдалось. Такие печки
часто ставят в сельских банях. Железная раскалённая труба уходила куда-то в потолок. В
помещении было душновато.
– Зачем топить Подземелье? – это был полувопрос Алисы. – Тут ведь всегда
плюсовая температура и без печки.
– Кому-то температуры плюс восемь недостаточно. Например, мне. Потому и топят.
– А кто топит?
Мы исследовали оставшиеся три комнатки. В средней из них располагалась причина
жуткого зловония – в углу были свалены полуразложившиеся собачьи трупы. Какие-то
шерстяные мешки, набитые костями. Штук десять, наверное. На шкурах и на стенах
сидели соответствующие подобному случаю мошки с белыми крыльями. Меня чуть не
рвало, Алиса же беспристрастно тыкала в собак своим прибором.
– Показывает 2,0. Пограничное состояние. Лучше не поворачиваться к псинам
спиной – могут и тяпнуть.
Непонятно, всерьёз она, или шутила. Я вышел задом и, конечно, мне показалось, что
куча слегка пошевелилась. Я думал о собаке наверху – не из этих ли она будет. Не она ли
топит печь, подкладывая менее удачливых собратьев, чтобы было теплее на душе. Но чем
же ей помочь? Как мы можем ей помочь, если, возможно, сами будем нуждаться в
помощи? Если этот прибор будет показывать больше двойки.
Мы вернулись в большую комнату. С противоположного от комнаты с печкой торца
была ещё одна гермодверь (Гермо 3). Но гермодверь была не герметична. Большая
круглая ручка и щеколды присутствовали, но после изучения двери мы выяснили, что все
щеколды открыты, и она была заперта на массивный внутридверной замок. Без ключа
здесь не обойтись. А ключа у нас не было.
Между тем, дверь была ещё и с дырками. Как будто пробоины от пуль. Вряд ли
существуют пули, способные взять такую толщину, но было несколько отверстий
сантиметрового диаметра. Как мы ни изощрялись, наподобие «светить в одну дырку –
смотреть в другую» толком там мы ничего не разобрали. Я между тем постоянно озирался
назад – мне казалось, что собаки вот-вот должны проснуться и выйти сюда на своих
гнилых ногах.
Мы изучили открытое за сегодняшний день пространство УФ-фонарями, это заняло
минут десять. Ничего, кроме надписи ультрафиолетовым маркером на Гермо-3: «Please
UF only». Вероятно, имеется ввиду о просьбе пользоваться за этой дверью только УФ-
фонарём. Значит, туда можно пройти. Значит, нас там ждут.
Когда мы решили двигаться на выход через затопленный подвал, я не смог не
отметить, что печка потухала. Кто разжёг её перед нашим приходом, создав уют?
41
ОФФТОП 3. ДВЕРЬ: ТРЕТЬЯ ИЗ ЧЕТЫРЕХ
Ленты, замки. И тяжёлые мраморной крошкой поющие нотами тени.
Тени любви. Новых дней непродуманных полноценность сильнее метелей
Нас разбудит в четвёртом часу, в окна камни из глины бросая. Сомнения
Нас забудут в том доме, что в кадастры не занесён архитектурных излишеств.
Возвращение к старой мысли, нарушение прежних лучей формализации
…как газовым баллоном над морем,
…как плесенью зелёной в ямах,
Мы будем улыбаться бриллиантами, стоматологов пиаря безвозмездно.
Мы будем двадцать слёз ронять насквозь иллюзий исключительности.
Какой сегодня день? В календарях для пуль отверстия. Нас нет уже за
пасмурным закатом. Гордость.
Взмахи крыльев не успели восхититься тёмной пеной с белыми медузами.
Мы сегодня половину жизни, мы сегодня красный якорь на дорогу выложим.
Мы войдём сегодня чистыми в третью четверть сроков непродуманных.
Мы – творить добро, любить себя, комфортность сказок создавать
своею сопричастностью.
(Д. Астрадамский, 2005)
42
ИСТОРИЯ ТОНИ. ЭПИЗОД 2. СТ. М. ВОЛЖСКАЯ, 22 ЭТАЖ
Тогда всё было не так. Не совсем так. Я позвонила и сказала, что я на Волжской, как
если бы я там была, а вообще я сидела в лаборатории и управляла массовым психозом. Ну,
может и не управляла, но вклад свой вносила. Сидела и строчила в интернет всякую хрень
– пауков придумала, перетекающих из вагона в вагон людей. Вот что-нибудь полезное по
делу напишешь – никакой реакции. А какую-нибудь необычную «утку» всунешь в разгар
массовой истерии – подхватят, растиражируют, да увеличат масштабы и переврут так, что
даже я бы уже посчитала перебором. Хотя я всегда была и есть за перебор, чем недобор. У
пауков уже двенадцать лап стало, у меня было восемь. Я написала о метровых размерах,
теперь уже пять метров. Пишут те, кто не видел, а увидеть их невозможно, потому что их
нет, – но истории пошли. На Октябрьское Поле послали даже какие-то волонтёрские
спецподразделения. И среди них даже уже якобы есть жертвы. Я никогда не считала
умными те две трети населения планеты, кто смотрит или читает новости, и это я ещё по
природе оптимистична в оценках. Ну, если только не их самих показывают в этих
новостях – тогда это уже про тщеславие, а не про глупость и безделье.
А я сижу себе в истинном эпицентре – в подвале завода бытовой химии в Чагино, и
строчу в интернет. Подвал полузатоплен, так что я в сапогах-болотниках, мы тут все по
подвалу так ходим. В среднем воды сантиметров двадцать, но иногда ямы глубокие, так
что чай на подносах мы уже тут давно не носим, равно как и компьютеры в
негерметичном мусорном пакете. У нас есть специальные лодочки, куда мы кладём то, что
нужно переместить по подвалу. Вот бы и для нас лодочки были, а то все ноги в синяках и
кровоподтёках. Но кто последний раз видел мои ноги, кроме любовника из Твери,
который всегда пьян? При этом он один из самых успешных людей Тверской области. Он
относительно трезв несколько часов с утра, и всё в это время успевает. Но пьяным он мне
нравится больше. Я не собираюсь связывать с ним свою жизнь, но мне нравится то, что он
есть, и есть не далеко и не близко. Три – четыре часа дороги на любом транспорте –
идеальное расстояние для отношений. Лишний раз не поедешь, а если уж собралась –
значит, настроилась на всё прекрасное.
Вообще, я себя всю жизнь ловлю на мысли, что я делаю совсем не то, что
планировала. Не то, чтобы кардинально противоположное, но постоянно у меня какие-то
частные случаи первоначальной задачи. Я вообще-то люблю людей и себя. И цели
изначально благие. А потом все идёт по другому сценарию.
В то утро я позвонила в Подколокольный переулок и снова наврала с три короба.
Когда-то в молодости я писала диссертацию на тему «Коммуникации как
трансформационная основа мира». Тогда это называлось совсем по-другому, что-то
связанное с партагитацией, но сути это не меняет. В общем-то, и так очевидные сейчас
всем вещи.
Когда я звонила в Подколокольный – я ещё не знала, что буду говорить. В каких
масштабах. Должны ли быть у мутантов хвосты? Должны ли они делиться пополам?
Красят ли они волосы и есть ли у них волосы в принципе, и где эти волосы есть, если
есть? Пытаются ли сохранить молодость, и чем они её сохраняют? И нужно ли мне
подрядиться на кампанию противовозрастных средств, чтобы достроить баню?
Я сперва слушаю, кто мне ответит с той стороны. Может, мне вообще не захочется с
ним разговаривать. Я могу посчитать, что там слишком рациональный человек.
Возможно, надо мной просто будут смеяться. Спросят, сколько мне лет, и почему я до сих
пор занимаюсь фигнёй, вместо того, чтобы заняться своей жизнью. Фигня – это и есть моя
жизнь. Но это я скажу уже сама себе после того, как повешу трубку. Но в то утро всё
сложилось по-другому. Мне поверили. Я знала, кому звонить.
43
ПРОДОЛЖЕНИЕ СНОВ КИРИЛЛА
НОЧЬ 9
Несколько ночей мне ничего не снилось. Ничего, заслуживающего внимание.
Ничего, связанного с подземельем. А потом Алиса нашла ключ. Он находился внутри
Синего Куба из дерева, неглубоко зарытом в парке Кусково. Огромный складной ключ –
сантиметров двадцать длиной, а рукоятка ключа в виде розы. Мы сегодня договорились
идти в подземелье в праздничном наряде и с шампанским. Такое вот было настроение. У
Алисы праздничное – это значит всё чёрное и побольше чёрных бантов. Болотники у неё
тоже были чёрные. У меня праздничное – это значит побольше всего яркого и
разноцветного. Болотники у меня были оранжевые. В большой комнате, которая после
затопленного коридора, воняло так же ужасно. Гермо-3 открылась без труда. Мы оставили
болотники за дверью, обули туфли, включили УФ и поскорее закрыли Гермо-3 с обратной
стороны. Запах здесь был бы затхлый, если бы кто-то не побрызгал освежителем для
туалетов. Теперь здесь был запах затхлой лаванды. Но хотя бы не собачьих трупов.
Если можно так выразиться, здесь было весьма уютно. Достаточно тепло и кое-где
ещё сохранились выцветшие обои. Старая мебель была представлена деревянным
письменным столом, четырьмя облезлыми креслами, журнальным столиком, вместо одной
ножки стоящем на кирпичах. В углу висела бельевая верёвка с сушащейся на ней детской
одеждой. Я достал из серебристого рюкзака брют и бокалы, мы выпили. Изотопометр
показывал 2,2.
– Мы здесь уже совсем не одни, – сказала Алиса буднично. Поверх кое-где
сохранившихся обоев было написано:
«Весна. Я долго смотрела вдаль.
Весна сказала, что ты уйдёшь.
Цветы расставлю вокруг сейчас.
Весна будет здесь со мной всегда…»
Или
«Весенние цветы распускались на нашем закате.
То были последние дни, акварелью по сердцу раскрашенные,
То были мои первые дни, когда я создала свой новый мир»
И подобное…
В комнате был полный штиль, как будто бы перед бурей.
– Для бури маловато, – как будто бы прочитала мои мысли Алиса. – Но воздух
начинает двигаться, ощущаешь?
Раздался звук чиркающей спички, на журнальном столике загорелась свеча в
старинном канделябре. В одном из кресел сидела полуметровая кукла. Она была во всём
бежевом – вероятно, сильно застиранном белом.
– Привет, я Маша. Нечасто ко мне заходят новые гости.
Когда Маша говорила, она не говорила. Она продолжала сидеть статично, рот не
двигался – но мы знали, что это говорит она. Мы представились. Алиса продолжала:
– Мы получили задание нарисовать карту территории. Нам это место представили
как Царство мёртвых кукол. А вы мёртвые?
– Куклы моего года выпуска все мёртвые. Но это не означает, что с нами не о чем
поговорить.
– А сколько вас тут? – Алиса продолжала.
44
– Штук пять будет. Но, думаю, больше. Тут весьма интересный с непривычки способ
передвижения – порталы. Поэтому я сама много где не была.
– А как вы оказываетесь в этом месте? Это какая-то ссылка?
– Ну как сказать. Это успокоение. В основном мы тут брошенки – кто в доме под
снос остался, кто на свалке сгорел. Но мы тут в своём роде избранные – это как в Вашем
мире инвалиды, участвующие в паралимпийских играх. Мы просто не захотели сдаваться.
Мы почувствовали, что ещё не самореализовались. И я с уверенностью скажу Тебе, что я
счастливее большинства людей.
Я налил шампанского кукле, а Алиса продолжала свой спич:
– A я тоже раньше считала себя счастливее многих, а теперь я думаю, что многие
считают себя счастливее многих. Счастье оно же индивидуально. Если у меня здоровая
крепкая семья – счастливее ли я человека, у которого нет семьи? У которого было три
семьи? Я думаю, что я счастливее, а они думают, что они. Счастлив тот, кто живёт так, как
он хочет. И кто способен становиться тем, кем он хочет. А таких большинство.
Мы, кроме куклы, выпили. Алиса продолжала:
– А кем Ты хотела быть?
– Ну как, – кукла прокашлялась, – сперва я хотела быть любимой. Мы все через это
проходим. Я жила в Подмосковье. У человека с шизофренией. У очень интересного
прекрасного человека. Я как-то пыталась даже быть похожей на свою хозяйку – и, думаю,
часть черт у меня от неё. А потом я стала понимать – что мне хочется большего. И ещё
большего. И вообще я могу быть автономной. И стала.
Я чувствовал, что мой двадцати – тридцатиминутный сон подходит к концу, хочется
перевернуться – поэтому взял инициативу:
– Мы ещё вернёмся поболтать.
Маша отреагировала:
– Да. Я не люблю людей, которые приходят надолго. Я люблю быстрых гостей. И я
искренне рада быстрым гостям. На столе вы найдёте пояса с кнопкой – черный и
салатовый – сами разберётесь, какой кому – одеваете как ремень – нажимаете кнопку
«Весна» – и вы здесь. Кнопка «Д» – это дом – можете уже одевать и нажимать.
Мы так и сделали, решив, что болотники нам больше ни к чему.
НОЧЬ 10
Следующей ночью в 01:14 мы прибыли к Маше нажатием кнопки. Красоваться нам
теперь было ни к чему, и каждый нажал кнопку “Весна”, будучи в домашних пижамах. Я в
пижаме жёлтого кролика, Алиса в пижаме чёрного старого монаха-гота. Маша
материализовалась быстро. Снова пахло туалетным освежителем, создатели представляли,
что так должна пахнуть “сирень после грозы”, что было отображено на этикетке.
– Сегодня вы приглашены в гости, – сказала Маша. – Это тут, рядом. Может, пара
десятков километров, может, за соседней стеной. Никто точно не знает. Что показывает
прибор? – спрашивает она Алису.
– 2,2, всё стабильно.
– Когда выше двух – выданные вам пояса становятся инновационнее. Если из
другого портала мне приходит для вас приглашение, на ваших поясах появляется новая
кнопка. Это, вообще-то, военные разработки. Целый десятитысячный НИИ трудился над
созданием каких-то сложных вещей, осваивая выделенный на инновации бюджет. С
большим количеством нулей. После пяти лет работы результатом стали эти пояса. И всё.
Никаких прорывов. Ничего такого, чего нельзя было бы купить у китайцев за небольшие
или большие деньги. Лавочку прикрыли, Пояса работают только при высоком излучении.
Их посчитали опасными. Ни танки, ни марсоходы они не перебрасывают. К тому же не
45
сильно надёжны – кнопки иногда заедают. Поэтому у меня тут вагон этих поясов.
Отправляйтесь дальше, и меня на некоторое время забудьте.
“Кораллы” – написано на третьей кнопке, мы с Алисой становимся рядом и
нажимаем её, каждый на своём поясе.
Куда мы делись, я точно не знаю, но примерно через несколько секунд мы
материализовались в приличных размеров комнате, по центру которой имелась сцена, от
которой отходил покрытый потёртым зелёным линолеумом подиум. В комнате был
бардак. По сцене и подиуму валялись какие-то листовки, рассыпанный растворимый кофе,
пролитое вино или что-то подобное, давленные пластиковые стаканы. Освещалось всё это
тускло и по–старинке – костром, разложенным прямо на сцене, зал же утопал в темноте.
Изотопометр показывал 2,5.
Через некоторое время воздух начал вибрировать, костёр исчез, вместо него на сцене
образовалась старая настольная лампа с бьющим в глаза светом. На сцену откуда-то из
неосвещённого угла взгромоздился весьма габаритный господин с остатками второй
молодости на лице, с опалёнными пламенем бакенбардами и в чёрной шляпе-котелке.
– Здравствуйте! – он по театральному расшаркался. – Вы меня, наверное, ещё не
помните, я костюмер Колпачников. Мы с вами позже познакомимся. Сейчас что-то вроде
генеральной репетиции.
– Когда Ты мне позвонишь, я не буду сомневаться, правильно? – риторически
спросила Алиса.
– А Вы кукла? – спросил я из вежливости, хотя, в общем, имею привычку молчать,
когда вокруг есть люди поумнее.
– Больше да, чем нет, – последовал его ответ. – За это благодарим мою профессию. А
после той истории со взрывом в Чагино я в общем-то не уверен. Мне тогда позвонили из
эпицентра. А потом я уже сам стал звонить, это же такой перформанс наклёвывался! Это
вам не костюмы на пластиковых дур натягивать. А вот и они, все в сборе.
В зале стало светлее, и теперь можно было видеть зрителей – сидящих справа и
слева от подиума пластмассовых манекенов. Несмотря на то, что некоторые из них были
не полностью укомплектованы – кто без ноги, кто без руки, а кто и вовсе без головы,
казалось, они внимательно слушали своего предводителя. Их было около сотни.
Колпачников, кажется, уже вошёл в роль, громко и театрально произнося в облупленный
потолок:
– Это моя армия!!!
Потом добавил:
– Ребятки, вы тут только ненароком не курите, эти куколки-то с сюрпризом. Сносить
они, значит, собираются этот дом. Не представляет исторической ценности. Устроим им
небольшой ба-бах на полрайона!
НОЧЬ 14 (ПОСЛЕДНЯЯ)
(Далее см. Карту к Ночи 14 – прим. авт.)
Несколько ночей снова ничего не снилось. Алиса улетела в Антарктиду с
родителями, мне тем временем позвонили. Голос был низкий и глубокий, как будто
прокуренный. Голос не представился. “Если хочешь составить точную карту подземелья,
поторопись. Мы в Радиоцентре, и мы не куклы. Пока ещё. Нас скоро закрывают на
консервацию. Обратись к тем, кого знаешь”.
Сразу после звонка я уснул. Или не засыпал – уже не помню. Знал я Машу – к ней и
направился, нажав на поясе кнопку “Весна”. Кнопкой пользовался уже второй раз – и она
немного похрустела, прежде чем переправить меня – дешёвая пластмасса. С собой я
набрал рюкзак вещей, взял и оставленный Алисой изотопометр.
46
47
Весна встретила меня не по-весеннему. Никакими освежителями не пахло. Снова
пахло собаками, и это потому, что Гермо-3 была сорвана с петель. Я заглянул в ту
комнату, которой мы давно не пользовались – уровень воды за эти дни поднялся и залил
пол. Вероятно, ни о какой физической эвакуации через коридор, находящийся уровнем
ниже, уже не может быть и речи – пару десятков метров через мутную неприятную жижу
и торчащую отовсюду арматуру я не осилю. Я снял пояс и сложил его в рюкзак – его
теперь надо особенно беречь.
В портале “Весна”, которая теперь напоминала разваленную комнату, всё было
перевёрнуто вверх дном. Жалкая, но с претензией на уют мебель была разломана. В стене
напротив Гермо-3 виднелся пролом.
Направившись туда, я с удивлением оказался в студии “Кораллы”. Даже на кнопку
нажимать не пришлось. Вдоль подиума по-прежнему сидели манекены, правда теперь их
было раза в два меньше, и часть была повалена на пол. Предводителя не было.
Изотопометр показывал 2,3.
Моё внимание привлёк один из манекенов. Казалось, что внутри его пластмассовой
головы горит свеча. Свет внутри как будто подёргивался. Манекен начал слегка
раскачивать головой. Видимо, он таким образом хотел привлечь моё внимание – на
большее здесь энергии не хватало. На манекене был пояс с одной кнопкой, на которой
написано “Небо”. Билет в один конец. Я аккуратно снял с товарища пояс, и, вспомнив
предостережение Колпачникова про некурение в этом помещении при взгляде на
горящую в манекене свечу, поспешил поскорее отправиться на “Небо” по собственной
воле нажатием кнопки. Резко потемнело, и я провалился в какой-то треск. Как будто я
сидел в жёсткой вагонетке без амортизации и на всей скорости летел мимо попеременно
сменяющихся белых и чёрных полосок. А дальше мне уже снится про другого человека.
Или не про другого?
– Добро пожаловать на Небеса, – под эти слова, произнесённые знакомым
смеющимся голосом, Тимур открыл глаза.
Перед ним стояла кукла, которая раньше жила в их доме неподалёку. Он лежал на
бетонном полу, и февральский ветер сухой мелкой крупой осыпал присутствующих из
оконных проёмов недостроенной многоэтажки.
– Успел? – сказал второй, поправляя чёрный котелок. В одной руке он держал
пластиковый стакан с вином, в другой какое-то тряпьё. – На вот, утеплись. Там должно
было рвануть с минуты на минуту.
– Мы сегодня играем в добрых, – сказала Маша. – Пойдём, у нас тут камин есть.
Путь до каминного зала на вершине строящейся высотки занял не меньше минуты.
Они минули плиту с надписью “Добро пожаловать в Эмбрионологию!” Вокруг здание
окружал волшебный город со светящимися призмами на крышах. Была ночь, и призмы
светились разными оттенками: голубым, зелёным, жёлтым, и это был огромный город
счастливых людей.
В каминном зале играла приятная музыка. Приятная – не то слово, это был целый
симфонический оркестр, только играл он тихо, не раздражая экспрессией. Как будто
музыканты где-то на крыше, и их слышно через каминную трубу.
– Давайте танцевать! – воскликнул Колпачников, обнимая и кружа по залу двух
манекенов с нарисованными лицами, из-за чего они стали похожи на лысых
трансвеститов. Раздался шум какого-то пропеллера, и в окно влетели трое в смешных
куриных нарядах. Около окна располагалась закусочная, полузаметённая снегом, там эта
компания и собралась за обледенелыми бутербродами и горячим кофе из термоса.
Колпачников покинул манекенов, которые продолжили танцевать самостоятельно,
несколько неуклюже, правда, и направился в сторону прибывших. Они начали о чём-то
48
активно дискутировать, развернули какие-то карты, расклеили их скотчем на стенах, стали
в них тыкать и что-то обводить маркером. Жизнь в том углу бурлила.
– Это кто? – спросил Тимур у куклы.
– Сумасшедшие. По ним что, не видно? – ответила Маша, не открывая рта.
– Все остальные в этом помещении, конечно, здоровы. Интересно, а нас с Тобой и
манекенов этих они тоже считают сумасшедшими?
– Конечно. Потому что мы не заняты их важным делом, и оттого какие-то странные,
проживающие жизнь напрасно. – Маша поёрзала на стуле. – Они так думают. Точнее они
так думали раньше и говорили об этом, а теперь они стали мудрее, прочитали множество
философских книжек, изобрели каждый свою философию, и уже в этих философиях
наверняка нет места осуждениям. Осуждать сейчас не модно. Сейчас модно брать
ответственность за свою жизнь на себя. Сейчас модно быть счастливым и
самодостаточным. Они думают, что это наше дело, что с нами всё в порядке, даже если
мы не с ними. Раз мы не клеим карты на стены, то мы, наверное, заняты каким-то другим
важным делом. Или не заняты ничем, но сознательно незаняты. Им абсолютно искренне
кажется, что они не осуждают нас. И ещё мы им глубоко фиолетовы.
– Потому что в данный момент они счастливы?
– Именно поэтому. Человек в состоянии абсолютного счастья и абсолютного уныния
настолько автономен, что ему вообще никто не нужен. Опять же, он может считать, что
своим счастьем делает счастливее мир, но это ровно до тех пор, пока он не лезет со своим
счастьем к окружающим. Счастьем нельзя поделиться, увы. Его можно сделать для
других, спросив, а что они хотят, и сделать именно то, что хотят окружающие, но не
предлагать свой вариант. Иначе Ты не будешь ничем отличаться от сумасшедшей
бабушки-сектантки, сующей тебе книгу “Благая весть от объединённых апостолов
седьмого созыва”.
– Но эта бабка-то вполне счастлива, надо думать? Они обычно с такими
просветлёнными выражениями лица стоят. И она искренне считает, что всяк, хватающий
её макулатуру, просветлится и спасётся.
– А мы то, как на неё смотрим? Оставь уже в покое бабку. Вероятно, ей в своём
счастье до нас уже и дела нет. Она эгоистка, которая создала своё счастье, проповедуя
свой взгляд на устройство мира, свой массовый или не сильно массовый вид религии, и на
этом закончила. Свою разновидность MLM-маркетинга. И если она хотела бы сделать
счастливее нас, она могла бы спросить, а что хотим мы? Но не спросит, потому что мы не
захотим того, что она нам готова предложить. Ей проще оставаться в своём эгоистическом
счастье одной. Ну, или со своей сектой, так же как вот этим. – Она ткнула лазерной
указкой в куриную группу, обсуждающую диспозицию. За неимением стаканов они пили
напиток со вкусом вина уже прямо из пакета.
– Ну, что, пора прощаться? – произнесла Маша. – Во второй и последний раз. Меня
дальше пока не пускают, а Ты отличился. Теперь никакого пояса, поедешь на
непостроенном ещё лифте – он есть в проекте здания, но пока его не видно всем. Нужно
подняться на крышу.
По винтовой лестнице они поднялись наверх. С каждым шагом оркестр становился
громче. Наверху было всё – и сильная, но тёплая февральская пурга, и восхитительные
цветные призмы, словно парящие над соседними домами, и огромный оркестр из десятков
участников. Играли что-то из Вивальди, но Тимур был ещё тот знаток. Половина
участников оркестра, кто с подветренной стороны, были одеты в костюмы белых зайцев
со свисающими ушами. Видимо, так теплее – всю ночь тут играть. Или всю вечность.
Вторая часть была в строгих чёрных смокингах, и женщины тоже по-строгому.
Хромающий старый официант в шапке-ушанке принёс на подносе два бокала
шампанского. Один он вылил на стоящую рядом куклу, второй Тимур взял и сделал
несколько глотков. Было прохладно, красиво и величественно.
49
Тимур обернулся и увидел лифт. А ещё, идя к лифту, он подметил, что ноги у него
полупрозрачные. Когда он нажимал кнопку вызова лифта, шахта которого одиноко
высилась на крыше, сквозь руку он отчётливо видел и бетонный периметр шахты, и
кнопку. Контроль над ситуацией потерян? Или наоборот, теперь будет всё по-
настоящему?
Тимур зашел в деревянный лифт с неустойчивым освещением. Лифт, скрипя, поехал
куда-то вниз.
50
ИСТОРИЯ ТОНИ. ЭПИЗОД 3. МНОГОЗВУЧИЕ В ГОЛОВЕ
У меня среднее музыкальное образование, если что. Дело даже не в нём, а в том, что
музыка всегда играет в моей голове. И играет она не фоном. Вот сейчас там 66-я фантазия
Шопена, и я бы сказала – это жизнь моя идёт фоном. Для поддержания формы я играю в
камерном зале московской консерватории. Я играю там ночью, ну, не то чтобы в прямом
смысле играю, но как будто бы играю. Слушателей я туда особо не зову, поэтому в зале
иногда никого, иногда человека три. Как правило, незнакомые люди. Кроме одного,
который ходит за мной тенью. Всю жизнь ходит тенью. Богат, но не знаменит. Иногда он
говорит со мной – и тогда мне нравится в нём всё, кроме зубов. Он решил не вставлять
себе новые зубы. Он сказал, что новые белые зубы – это моветон, это как лимузин на
свадьбу. Только ещё попсовее. Уже давно неактуально. И уже давно говорит не о красоте
и о достатке, а о безвкусице. С этим не спорю, да, но целоваться в жёлтые зубы я никогда
не буду. А он и не просит. Может он меня преследует только в моём воображении? Но
важна ли мне правда?
Что есть правда? Какую роль играет она в моей жизни? Возьмём пирамиду Маслоу,
или пирамиду логических уровней Дилтса. Ну там пожрать, жить во дворце и иметь три
вертолёта – это просто. Но кто я, когда у меня три вертолёта и что возможным
становится? Как я ем, и почему мне важно есть именно те продукты, которые я ем?
Музыку с моим камерным залом консерватории можно списать на низший уровень, а еду
и отдых в Анапе поднять на верхний. Это всё очень зависит от человека. Моё
многозвучие, мой Шопен – это всё со мной внизу, как данность, как для кого-то хлеб. А
мой Дворец в Старой Купавне – это про то, кто я и что тогда становится возможным.
Ещё я часто думала про комфорт. Комфортно ли мне жить в несчастливой стране? То
есть в стране, где кого ни спроси, по отдельности счастливы, но спросить нужно в
определённый момент, во всё остальное время очень печально, особенно если ехать на
машине по среднестатистической дороге в 300 – 9000 км от Москвы и смотреть по
сторонам. И даже красота природы в точке 9000 км не компенсирует, если Ты не турист.
Или смотреть не по сторонам, а на дорогу – оптимизма не прибавится. Вся эта новая
псевдопатриотическая пурга, конечно же, не про меня. Но я-то здесь, и никуда не
собираюсь. И вот что я надумала: меня держит здесь возможность сделать жизнь людей
лучше. Держит – неправильное слово. В этом, возможно, весь смысл моей жизни. И даже
то, что я ничего в этом плане не делаю (а это примерно так), никак не аннулирует этот
смысл. Является ли возможность делать, но не сам факт действия, смыслом моей жизни,
или смыслом являются действия? Именно возможность, иначе бы я уже всё сделала – что
же в этом сложного – делать, если есть желание и уверенность? А вот возможность быть
полезной, но житие сугубо для себя – это, пожалуй, более тонкая категория. Я живу в
своих балансах, в которых качество дороги в мою Купавну и рожи вокруг дороги
поддерживают мой баланс осознанием возможностей – сколько всего тут можно сделать и
жизнь скольких людей улучшить. И продолжать скрываться за своим забором и ничего не
делать.
51
НОЧЬ 14 (продолжение)
Лифт крался бесконечно долго. За это время ранее Тимур успевал подняться пешком
на свой факультет и отсидеть пару. Потом свет совсем погас, и лифт как будто резко во
что-то уперся и повалился на бок. Тимур ударился о металл головой. Было тяжело
дышать. Он словно оказался в каком-то полиэтиленовом мешке, частично разодранном.
Когда движение остановилось, он предпринял попытку выбраться. Находился он
практически вниз головой, так что все тело неестественно затекло. Сквозь щели в мешке
воняло чем-то тухлым. Тимур расцарапал мешок, перевернулся и, преодолевая пустые
ящики и коробки, выбрался в сероватую мглу.
Он оказался на свалке. Свалка была затянута туманом. Его металлический контейнер
одиноко стоял по центру. Метрах в ста скрипела техника, но её было видно неотчётливо.
Какая-то живность периодически пробегала мимо, но она была заметна только боковым
зрением, стоило сфокусировать взгляд – как там уже никого не было. Отчётливо были
видны только крысы.
Тимур выбрался из контейнера и сперва думал пойти в сторону работающей
техники. Сделал несколько шагов, как вдруг слева возникло несколько силуэтов.
Небольших таких силуэтов на четырёх ногах. При фокусировке взгляда силуэты не
исчезли. Семь бродячих собак, по виду родственники. Они застыли и просто смотрели.
Как и Тимур.
Неожиданно одна из собак, самая образованная, подняла правую переднюю лапу, а в
лапе деревянная палка, а на палке бумажный плакатик, а на плакатике написано “Help
Me!” Как будто собаки собрались на демонстрацию. Они дружно развернулись и