В селе остались всё ещё живые люди. Прокормиться до весны теперь, наверное, смогут.
Безымянные, безмолвные существа ждут своей участи. Тлеет в пепелищах, сгибается в страхе, безумствует в ужасе, утопает в крови первый век ордынского ига…
…Ухоженное поле золотится вызревшими колосьями пшеницы. От дальнего края красивой зигзагообразной шеренгой движутся косари. Ясное солнце и нежный ветерок ласкают разгорячённые тела селян. Покрытые золотистой пыльцой лица сосредоточенны. Усталые глаза сияют в радостной страде.
Когда солнце стало спускаться к закату, от группы косарей отделилась женщина. Она что-то прокричала подругам, укладывающим снопы в копну, приветливо махнула рукой мужикам и побежала к селу. На поле сейчас дело главное, но у женщины в селе дело главнее. Люди, улыбаясь, с пониманием глядя ей вслед, выкрикивают что-то шутливое.
Мария спешит. На ходу обтёрла вспотевшее лицо; не останавливаясь, собрала букетик цветов. По пути забежала к роднику, набрала воды в кувшин – и прямиком к своему дому.
В избе сонная тишина, приятная прохлада. Первым делом впорхнула за завеску, отгораживающую часть избы, и, сияя улыбкой, метнулась к деревянному корыту. На ходу сбросила пыльную косынку, скрутила на затылке ворох каштановых волос. Вымыла руки. Расстегнула кофту. На свет явились белые груди. Запахло молоком, засверкало красой. Тщательно обмывшись, вернулась за завеску. В широкой деревянной люльке, беззвучно позёвывая, отходят от сладкого дневного сна двойняшки, Дмитрий и Александр. Мать споро перепеленала детей и, усаживаясь на скамью, нежно прижала к груди. Губы, ещё сонные, но уже жадные, впились в соски – источник жизни. Мария охнула и счастливо рассмеялась.
Ненасытные парни долго не отпускали мать, прерывая все её игривые попытки прекратить кормление могучим рёвом беззубых ротиков. Наконец, насытившись, сыновья заснули, так и не выпустив грудь из своих полуоткрытых губ. В это время с покоса явился Иван. Низко нагнувшись в высоком дверном проёме, тихо вошёл в хату и в восхищении замер. Краса семьи неповторима. Изваянные славянской природой белоснежные груди жены, розовенькие тельца сыновей и склонённая к ним голова матери божественно прекрасны. Солнышко, заглянув в оконце, ласково скользнуло по личикам спящих мальчишек. Их щёчки смешно закривлялись, протестуя против такого насилия. Иван рассмеялся…
Звуки отцовского смеха ещё не смолкли, когда за околицей села появились новые звуки. Они множились и вскоре заполонили всё жизненное пространство. Вместе со смертоносными звуками и смерть несущим пламенем поджигаемых изб, в воздухе запахло смертью смердящего чёрного дыма. Иван, схватив косу, выскочил во двор. Мария, прижав детей к груди, ринулась следом.
Всё произошло мгновенно. Иван, возвышаясь над толпой монгольских сабель, отбивался отчаянно, закрывая собой проход к избе. Когда чёртова дюжина сабель рассекла его на части, Мария, успевшая упрятать детей за поваленным плетнём, подхватила падающую из рук мужа косу и, развернувшись кругом, снесла ряд вражеских голов.
Солнце разорвалось множеством осколков. Каждый из них мириадами звёздочек заискрился в глазах Марии. И тут же свет погас. Через миг всё стихло. Темь и тишь опустились на землю. Вместе с ними на останки мужа опустилось тело Марии…
В предутренней серой прохладе сознание медленно возвращается. Глаза наглухо закрыты, слух невосприимчив к миру. Руки зашевелились, застёгивая кофту. Запах молока проник в затенённую контузией память. Из далёкого далёка донёсся детский голосок. Открылись мигом глаза, слух напрягся всей мощью, тело устремилось в сторону родных звуков, сознание окрепло. И тотчас забилось надеждой.
Десяток шагов до плетня Мария ползла больше часа. Это двигалась мать, никому другому в мире такое пространство не одолеть. Под плетнём ребёнок. Один. Второго нет. На его месте – монгольская плеть…
…В одно из множества лихих лет, под ещё робкими лучами восходящего солнца, на поле у двух рек, большой и малой, наперерез ордынским всадникам встали русские пешие дружины. Отвыкшие от организованного сопротивления монгольские воины не решаются вступить в рискованное сражение. Осмысленно начавшие сопротивление русичи понимают – они не вполне готовы к победной битве. Противники напряжённо всматриваются друг в друга. Обидными словами не обмениваются. Не раздражают понапрасну друг друга, не возбуждают себя не ко времени.
Первыми с предложением переговоров выступили ордынцы. Предложение было обычным по тем временам, но монголы им давненько не пользовались: «Давайте выставим по воину с каждой стороны, и пусть они в поединке сразятся».
Воеводы посовещались и в полном согласии решили предложение ордынцев принять. Богатырь и батыр в доспехах съехались на мощных конях у места будущего единоборства, погрозили друг другу копьями и разъехались.
Поединку отвели три дня. Если ранее победитель не определится. В первый день биться порешили на мечах. Во второй – копьями и топорами. В третий день, если в первые два соперники живыми останутся, борьба пойдёт кулачная, до опрокидывания наземь.
Первые два дня поединка результата не дали. Богатырь и батыр были одинаково могучи и равно умелы. Лопались шлемы, рвались кольчуги, тупились мечи, ломались копья, рассыпались в осколки топоры. А соперники оставались целы, полны сил и надежд на победу. Почтение к ним в войсках росло с каждым днём. И противники с уважением отзывались друг о друге.
Третий день поединка начинался тихим и солнечным. Только вдали, у самого горизонта, созревали грозовые тучи. Борцы сошлись без воинских доспехов. В портках лёгких и рубахах холщовых. Длинные волосы православного богатыря повязаны у лба лентою. На лоб коротко стриженной головы батыра низко надвинута шапочка правоверного. Соперники закружили друг перед другом. Всматриваются в доспехами не прикрытые тела. Уже не только уважение в их пристальных взглядах, рождается неизъяснимое. Неясные чувства овладели ими, и это толкнуло их в объятия. Стальными обручами могучих рук обжали они плечи друг друга. Груди взорвались. В надрывы вырвались алые сердца. И в тот же миг неистовый женский стон прорвался со стороны дружины новых ополченцев, прибывших за миг пред этим на поле брани. Борцы ещё стояли, сжав друг друга в объятиях, а Мария, отбрасывая меч и срывая кольчугу, уже летела к ним с ничему не подобной мольбой: «Сыны, остановитесь, вы братья родимые!..»
Не разжимая смертельных объятий, оберегая друг друга в кончине, братья опускались на истоптанную ими твердь поединка. Ветерок вздыбил их волосы, оголил лбы. На обоих – родимые пятна. Розовые, округлые. В младенчестве исцелованные матерью, обласканные отцовскими руками. Сквозь клочья рубах проступили мышцы единой природой изваянных тел. Разнились лишь цветом загара…
Мария подлетела к сыновьям, когда они заботливо уложили друг друга на зелёную травушку-муравушку родимой земли. Крика из уст матери уже не было. Все шумы окрест исчезли. Появился невиданный свет. Ярче солнца светилась материнская любовь. Сердце вырвалось из груди матери и устремилось ввысь, догоняя сердца сыновей. Это видели все…
…Через время, пока ни с каким не сопоставимое, на поле, там, где Непрядва впадает в Дон, встретились могучие, с одной стороны, святой жертвенностью, с другой – корыстью и властолюбием, воины. Русские – с великим князем владимирским и московским Дмитрием Ивановичем во главе. Монголы – под водительством дерзкого Мамая. Настала суровая осень судьбоносного 1380 года. Перед тем великий князь получил благословение преподобного Сергия Радонежского: «Господь Бог да будет твой помощник и заступник: Он победит и низложит супостатов твоих и прославит тебя!»
Сражение было беспримерно жестоким. Поражение ордынцев – сокрушительным. Победа Руси – безоговорочной. Великий князь Дмитрий удостоился прозвания Донской; его ближайший соратник и двоюродный брат, князь Владимир Андреевич Серпуховской, получил два прозвания: Донской и Храбрый. В битве участвовало множество славных воинов, посланцев почти всех русских земель, и двадцать три великолепных князя, в том числе литовские Андрей и Дмитрий Ольгердовичи со своими полками.
Начался рост юной Москвы. Через её сожжение. Через её воскресение. Началось крушение замшелой Орды. К сожалению, ещё очень и очень долгое. Впереди были десятилетия гнёта, взаимной ненависти, вражды, взаимопомощи, братания, ассимиляции. Но народ после куликовской победы стал сопротивляться игу активнее и организованнее. Князья тоже. Однако не все. Многим из них, в ущерб интересам русских земель, было весьма уютно в ордынской неволе. Орду, разлагаемую к тому времени внутренними раздорами, поведение демонических русских князей вполне устраивало. Возможно, это стало одной из причин посткуликовского столетья ордынского ига. Над народом-тружеником, над народом-воином, над светлыми князьями.
В год падения Орды произошло воинское событие, не менее значимое, чем Куликовская битва. И в чём-то, пожалуй, результативнее победы над войском Мамая. Этим событием стало «стояние на Угре» русских дружин под командованием князя Даниила Холмского против войска хана Ахмата. Стояние столь долгое и внешне бесперспективное, что Иван Третий отозвал войска к Москве. Но мудрый князь Холмский, рискуя головой, проигнорировал приказ грозного властителя. И победил. Ему способствовал Ростовский архиепископ Вассиан, напутствовавший колеблющегося Ивана Васильевича: «И мы прощаем, разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата не как на царя, а как на разбойника, хищника, богоборца…»
Войско Орды, смертельно ослабленное, уползло к своей столице. Орда становилась обречённой. Свержение ига свершилось. Багрянцем осветилась знаменательная осень 1480 года от Рождества Христова.
Возвращаясь на Юбилейное Вече, Посол цитирует несравненного Николая Михайловича Карамзина:
«…Сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, когда… изобретение компаса распространило мореплавание и торговлю; ремесленники, художники, учёные ободрялись правительством; возникали университеты для вышних наук… Дворянство уже стыдилось разбоев… Европа нас не узнавала: но для того, что она в сии 250 лет изменилась, а мы остались, как были».
История тотчас откликнулась на мысль своего великого служителя. В донских степях и близ Придонья, во всех краях русских земель русичи всем своим миром взнуздали полчища тогда с востока пришедшей Орды, сильнейших в том мире бойцов. Обрекая себя на века смертельной борьбы и застоя. Теряя в них миллионы жизней, волю, возможности прогресса, богатства, нажитые тяжёлым трудом. С утра до утра, веками выживая в войне, уповая на Бога и православную нравственность. Объединяясь, ополчаясь и сокрушая врага. Сохраняя самобытность, язык, надежды. Одарив тем своих потомков правом зваться русскими, оставляя им в наследство русские земли, их православное единство. Защитив содрогнувшиеся народы недалёкого Запада, их свободу, развитой феодализм, их благосостояние. Предотвратив демографический катаклизм западноевропейских этносов. Сохранив их цивилизации, создав условия для прогресса…
Посол не сдержался, усмехнулся: «Как бы поступили тогда гордые ныне народы европейского Запада, окажись они в положении русских древнего европейского Востока? И как бы сложилась их жизнь сегодня, если б не встали тогда русские на пути Орды?..»
***
«Что далее?» – продолжает мыслить Посол Истории, вернувшись в юбилейное время на Большое Вече отечества. Но в сей миг ход его мыслей прервал неугомонный князь Рюрик. Предваряя мнения неких властелинов страны и мира, поделился наипервейший князь своим наболевшим:
– Мы ценим отдельного человека и народ в целом по поступкам свершённым. И верно это. Но надо ценить и по намерениям, по надеждам, коими человек и народ жили и живут. Намерения, надежды народа, даже не воплощённые в жизнь, говорят порой больше и точнее, чем то, что уже свершено. Свершённые дела – те, что было возможно свершить. А несвершённым были помехи неодолимые, от народа мало или даже никак не зависящие. Так что давайте судить о своём народе по его надеждам. Это будет справедливее, чем пенять ему на его просчёты. Которые, в общем, и не его, а наши просчёты, наши ошибки, други-сотоварищи, правители Руси – России. Ибо народ призвал иль избрал нас править мудро и прозорливо. И мы так служить ему должны.
Легендарный князь, вдохновлённый князем-крестителем, вгляделся в толщу более тысячи от его времени лет и поставил перед Юбилейным Вечем ещё один, уточняющий повестку дня, вопрос:
– Как вы, князи-цари-генсеки-президенты, заботились о правах человека на жизнь, на свободу слова, на неприкосновенность частной жизни, на справедливую оплату труда, на нормальное жильё, на труд в нормальных условиях, на свободу совести – в общем, на всё, что провозглашает Хартия свобод ООН?
Вече притихло. Князья непонятливо пожали плечами в кольчугах, кто-то из царей сплюнул с издёвкой, некоторые генсеки усмехнулись, ошибочно сославшись на Маркса. Президенты реагировали по-разному. Один, напрягши лоб меченый, напомнил, как он доращивал путь к Хартии ООН, в определяющей мере проторенный идеологией советской страны. Другой, громко и лихо поощряя сие, утверждая права и свободы известным миру образом, отошёл от Веча по своим также известным планете делам…
Властно место пусто не бывает. Его тотчас приватизировали традиционными чеками отборные члены незабвенной партии «Де-Мон». У других то ли чеков, то ли чего-то иного не хватило.
Тишина была недолгой. Не тот люд здесь собрался, что привык молчать.
– ООН не знаю, – провозгласил пролетарский вождь, подчёркивая, что он и не князь, и не царь, и не президент, и даже не генсек. – К тому же и Лигу Наций знать не желаю. Миру всемирный Интернационал полезен. А страна со свободами ещё подождёт, их оставим для революционных будней и партийных лозунгов. Главное сейчас – диктатура пролетариата и ей соответствующая власть. – Учитывая, что он не только вождь, но и председатель Совнаркома, товарищ Ленин добавил, как всегда, убеждённо: – Плюс электрификация всей страны.
Князь Рюрик спокойно поправил вспылившего вождя:
– Вы, цари-генсеки и предсовнаркомы, не царственно о царствовании своём молвите, а взыскательно к себе, как положено при ответе за свои дела.
В наступившей тишине отчётливо прозвучали слова:
– Ви… товарищ Рюрик… не забывайте: тысяча с небольшим лет не помеха… для чистых рук, холодных голов и горячих сердец чека и энкавэдэ… Так что прошу выбирать слова полюбезнее при диалоге с основателем нашей партии.
Над русским полем, где собралось Вече, густым туманом нависли клубы дыма сталинской «трубки мира», а сам Иосиф Виссарионович с прищуром жёлтых глаз стал присматривать место в истории для пращура российской государственности.
В это время, и, надо сказать, вовремя, как в ранней юности, в прения вступил первый российский царь Иван Васильевич.
– Ты, почти тёзка, – обратился он к Иосифу Виссарионовичу, – не нацеливайся в первейшего князя! Я б сам на него гонения учинил, да не по силам он даже нам с тобой. Его, как никого другого, История охраняет. Не подвластен Рюрик ни времени, ни моим опричникам, ни энкавэдэшникам твоим. Он первый из всех первых, и этим всё сказано.
– Да-да, первых надо законней охранять от «демократических законов» и «дорогих соотечественников», чем вторых-пятых-десятых, понимаешь, – выждав удобный момент, подали глас какие-то демонократы из конца второго тысячелетия.
– Это по какому такому праву? – едко поинтересовались прокуроры всех истинно демократических стран.
Секретари судов всех реально либеральных народов тотчас провозгласили своё традиционное, протокольное:
– … ....!
– Довольно разваливать Вече, пора к консенсусу прийти! – попытался примирить грозных, жёстких и лихих правителей последний генсек, первый и последний президент Советского Союза. – Не для того я гласность дал и оттепель устроил, чтобы перестройку страны в свару за личную власть и самосохранение превращали.
Иван Грозный стукнул об пол царским посохом, товарищ Сталин прищурил партийное око, и оба одновременно подумали об одном и том же: «Эх! Проглядели наши органы такого-сякого генсека-президента. Надо ускоренно их менять, чтобы в будущем не только бездумных гласностей и разрушительных оттепелей, но и мыслей антигосударственных не допускать». Помолчав исторический миг, Иван Васильевич и Иосиф Виссарионович добавили по поводу демонократов такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать…
Тотчас обоим И. В. их шептальщики нашёптывать привычное стали:
– Может, из постперестроечных рядов псевдолибералов ряды опричнины-энкавэдэ пополните? Ротацию кадров, ваших помыслов достойную, провести изволите? Не пора ли сменить устаревших Вертухаевых, Басмановых, Скуратовых, Грязновых и иже с ними на свежих квазиреформаторов? А непопулярные ныне расстрельные стенки, гулаговские камеры, собачьи головы и смертоносные плети не актуально ли заменить на им подобные ваучеры, залоговые аукционы и прочие современные клещи, крючья, топоры шоковых пыток и приватизационных казней?..
Иосиф Виссарионович усмехнулся известным образом и при полном одобрении большинства участников Веча отрёкся от таких-разэтаких и отреагировал как обычно. В словах – скупо, недомолвками, в делах – категорично, раз и навсегда. И по поводу рекомендуемых, и, конечно, шептальщиков…
Иван Васильевич с пониманием выслушал Иосифа Виссарионовича, согласился с шептунами, порадовался свежей кровушке их «протеже». И в нужный момент своего госстроительства собственноручно, не привлекая медведей и опричнину… сначала первых, затем вторых. В сей раз без спешки и обдуманно…
Посол Истории содрогнулся, вспоминая процессы госстроительства иваногрозненского отечества…
…Орда своим ранним госстроительством стимулировала позднюю централизацию Руси. Надежды русских людей, от плугаря в поле пахотном до великого князя в палатах царственных, сплотились воедино – в неотразимой мощи кулак, разбивший власть размякшей в безответственности, дробящейся внутренними раздорами Орды.
Скончалась Орда, но иго на Руси продолжилось, успешно используя мрачный опыт демонова правления предшествующих ордынских и в немалом подобных им предордынских веков. Суммарное пятивековое иго княжеских раздоров и ордынского гнёта на генном уровне сформировало черты власти и характеры миллионов людей.
Кто, как, зачем и почему человеконенавистников в государи делегирует? Тем паче типа Ивана, не Грозного, а демона в человечьем обличье, от макушки до пят русской кровью напитанного. Тешил нелюдь себя жесточайшими муками народными, развязал в утеху своим дьявольским позывам войну кровавую гражданскую, в веках будущих не прекращающуюся. Уничтожил этот демон зачатки постордынских светлых народных надежд, ростки национального возрождения отчизны. Всадил в русскую жизнь ядовитые корни смертоносных смут и бунтов, кровавых династических переворотов, несравненно рабских черт значительной части народа, всего самого гнусного, подлого и жестокого из того, что изобрёл мир земной за тысячелетия своего существования.
Великий историк Николай Иванович Костомаров в девятнадцатом веке писал: «Иван… создал в своём воображении небывалые преступления и, смотря по расположению духа, то мучил и казнил одних, то странным образом оставлял целыми других после обвинения. Мучительные казни стали доставлять ему удовольствие: у Ивана они часто имели значение театральных зрелищ; кровь разлакомила самовластителя: он долго лил её с наслаждением, не встречая противодействия, и лил до тех пор, пока ему не приелось этого рода развлечение…»
На светлых надеждах единения вползли в Русь чёрные надежды нового ига. Трудовой народ, заслуженные и иные роды князей и бояр едино опущены в отхожую яму, из которой один выход – в яму могильную. По краям той ямы установили виселицы, костры, колы, плахи. Вокруг и над всем этим создали самодержавно управляемый железный занавес. И построили тем долговременный евразийский концлагерь.
Ещё до начала опричнины митрополит Макарий, тяжело умирая, предрёк будущее страны, имея в виду времена и деяния Ивана Грозного, но его пророчество актуально и для других веков: «Грядёт нечестие, и кровопролитие, и разделение земли».
На многократные кощунственные требования царя благословить его на продолжение своих кровавых «подвигов» мужественнейший народный заступник митрополит Филипп ответил категорическим отказом: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь твоих верных людей и христиан… Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет… Подумай о том, что Бог поднял тебя в мире, но всё же ты смертный человек, и он взыщет с тебя за невинную кровь, пролитую твоими руками».
Мудрейшему митрополиту Филиппу вторит мудрейший историк Василий Осипович Ключевский: «Царствование Ивана – одно из прекраснейших поначалу; по конечным его результатам – наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени…»
…При этом, – весьма встревожилась обычно беспристрастная История, – ради справедливости нам, следует сопоставить деяния Ивана Четвёртого с деяниями его иноземных современников, таких же и ещё более мерзопакостных в своих жестокостях. Подобных испанским королям Карлу Пятому и Филиппу Второму, королю Англии Генриху Восьмому или французскому королю Карлу Девятому. Но ради той же справедливости нам прежде всего целесообразнее в собственном отечестве со злодеяниями властолюбцев разбираться. Конечно, беспристрастно и с учётом конкретных обстоятельств их времён… – На этом фоне, – спустя мгновение ещё более затревожилась История, – чем-либо полезным в Ивановых деяниях восторгаться едва ли следует, учитывая при необходимости, что оно, несомненно, было. Более того, такой восторг преступен. Перед памятью людей иваногрозненских кровавых лет, перед всеми ушедшими и грядущими поколениями россиян. Ибо этакая восторженность поощряет Ивановых наследников свои собственные преступления оправдывать и отбеливать. Что приметно было вчера, видно сегодня и, не дай Бог, повторится завтра…
Вече заштормило различными мнениями… Высказывались многие. Спорили. Но не очень. Заканчивая с кем-то очередную наставительную беседу, Владимир Ильич втолковывал:
– «Иной мерзавец тем и полезен, что он мерзавец».
Революционно-опричнинскую грозу обуздал князь Рюрик. Напрягшись, дал всем понять:
– Кто не вернётся к повестке дня, мечом древней ковки покараю, – до конца третьего тысячелетия не оклемаетесь!
Осмелев от угрозы этакой, заурчал тихой речью юный Михаил Фёдорович, первый царь из Романовых:
– Об ООН наслышан немало. Но мне духом и телом ближе наследник древнего веча, прообраз нынешней Думы – Земский Собор, что порешил меня на престол призвать, полагая, что я «умом недалёк» и им «буду поваден», с коим я, по моему царскому мнению, много полезного сделал, дабы последствия смуты упразднить. Потому Хартию свобод ООН не одобряю, как вредную для жизни царей, и ответ по ней давать остерегусь. Пусть отец мой, Филарет в иночестве, ответ держит: он умело всем, даже, порой, самозванцам, служил и умно, даже издали, из польского плена меня в цари прочил.
Филарет отмолчался, по известным причинам. Весьма достойным. Потому слово передал внуку Алёше, второму малолетнему царю российскому. Алексей Михайлович подрос, разогнал дядек-воспитателей, что вертелись вокруг него, дивиденды от власти собирая, и стал давать ответы на вопросы князя Рюрика и требования Хартии свобод ООН.
– Первым делом, – сообщил Алексей Михайлович, – я создал «Соборное уложение», коим законодательно и духовно закрепил холопов за их владельцами. Потом это крепостным правом назвали. Этим, подобно «приватизации» и «кредитно-залоговым аукционам», пред вторым миллениумом свершённым, я одарил крепостников-олигархов правом на жизнь крепостного холопа, на соответствующие крепостному праву оплату труда, на жильё и труд. Веру подарил Руси ещё князь Владимир. Так что с этим мне делать было нечего. Я только расколу православной церкви поспособствовал. А со свободой слова на Руси и до, и после меня всегда было просто: мели что хочешь, ежели жить надоело.
– Оттого, – в сильном волнении воскликнул Василий Осипович Ключевский, – ваше правление, Алексей Михайлович, стало «эпохой народных мятежей», недовольство народа достигло огромной силы. «…Мятежи в Москве, Устюге, Козлове, Сольвычегодске, Томске и других городах… бунты в Пскове и в Новгороде… новый мятеж в Москве из-за медных денег… огромный мятеж Разина… возмущение Соловецкого монастыря…» – Увидев, как недовольно морщатся цари, мудрый Ключевский продолжил несколько спокойней: – В этих мятежах резко вскрылось отношение простого народа к вашей, Алексей Михайлович, власти: нет «…и тени не то что благоговения, а и простой вежливости, и не только к правительству, но и к самому носителю церковной власти».
Посол Истории содрогнулся, вспоминая подобные народные настроения в лихие годы смуты и общенациональных трагедий конца первого российского календарного тысячелетия…
Заметив хмурый взгляд Рюрика и взыскательно всматриваясь в виновников трагедий конца двадцатого века, Алексей Михайлович, один из самых долгоцарствующих правителей России, стал оправдываться:
– Страну принял я бедственную, истощённую, чему смута прежняя, раздробленность родовая да немощь военная основные причины. Оттого, по совету Земского Собора, начал я уничтожать местничество, как «Богу ненавистное дело». Следом упразднил разряды служилых людей, особо именитых родов, и укрепил дворянство – сословие с едиными для всех правами и нравами. И военное устройство прежнее отменил, учредил постоянное войско с обученными людьми. Засим издал «Закон о кабаках», первый на Руси в борьбе с пьянством… – Вздохнув, царь добавил: – …излишествующим. И главное, самое главное, я славян объединил, к тому же малой кровью.
Уважительно всматриваясь в царя, своё веское слово вставил историк Сергей Михайлович Соловьёв:
– «В царствование Алексея Михайловича главная цель была достигнута: с присоединением Украины и Малороссии к Московскому государству обе коренные разновидности русского народа были спаяны вместе… Единое сплочённое государство было создано».
– Это был замечательный, хотя и запоздалый шаг славянских народов друг к другу, – молвил Посол Истории, но тотчас огорчился, отметив, что свободы от тирании властей, хоть врозь, хоть вместе, у славянских народов не прибавляется и мятежи против притеснений не сокращаются.
– Я не дал воли Земскому Собору, Думе по-теперешнему, – ответил на «народные мятежи» Алексей Михайлович, – и свернул к своему единодержавию. Создал Приказ тайных дел и стал вершить свои дела в обход всяких соборов-дум. Издавал именные указы и творил ими свой «суд и правду» и преобразования, мне полезные.
Посол Истории ужаснулся несомненному сходству спорных действий правителей страны в середине и в конце текущего тысячелетия. Особо отметил царско-президентские обходы соборов-дум и их заботу о себе любимых. Полистав страницы «Уложения» русского царя из семнадцатого века, посланец Истории сопоставил самые губительные процессы унижения боярского Земского Собора средневековой России с расстрелом избранного народом парламента Российской Федерации и главу «О государевой чести и как государево здоровье оберегать» с Указом о неприкосновенности российского президента двадцатого столетия.
Многие из присутствующих на Вече подняли руки, испрашивая слова. Выше всех вознеслась рука с кепкой. Но провозгласить что-либо пролетарский вождь не успел. В этот миг земля под русским полем загудела раздробленным гулом, а небо над головами участников Веча затмилось тучами чёрной пыли средневекового чернозёма. На часовню и русское поле наезжала бесформенная куча удельных князей предордынских и ордынских времён.
Первые великие князья, включая Ярослава Мудрого со своими детьми-триумвиратом, другие князья, о единении Руси истово пекущиеся, и почти все московские правители России, от Иоанна Калиты до первого президента СССР, потянулись к своим атрибутам власти, дабы покарать окаянных развальщиков-князей. Одних – за то, что в борьбе за личную власть и собственные демоновы упованья Русь великокняжескую дробили, позволив тем Орде русскую землю топтать, её народ в чужеземное иго вогнать. Других – за то, что, подмятые Ордой, духом пали и покорностью к ворогу да чрезмерным холопствованием пред ним разложили нравы отечества на многие века вперёд.
Князь Рюрик понял настрой Веча и, одобряя его, бомбой бросил в кучу тех удельных князей свой суровый указ:
– Большое Вече не для подобных вам. Потому отправляйтесь назад, в свои греховные схроны, и продолжайте там меж собой свои привычные развальные дела!
Посол Истории обеспокоился: неужели Рюрик всех князей той эпохи от Веча отстранит? Среди них люди были разные. Да и специфику ордынской власти следует учесть…
В ответ на мысли Посла над русским полем вновь взвился голос легендарного князя. Зазвучали для немалого числа князей, их воевод и дружинников слова прощения, для некоторых из них весьма и весьма благодарственные.
Куча непрошеных князей-демонов рассеялась прахом. И когда пыль-муть от них исчезла в далёкой дали, на поле стали отчётливо видны стройные дружины Александра Невского и Дмитрия Донского. Головы великих князей, воинов-дипломатов, покрыты надёжными шлемами, груди закованы в доспехи, оберегающие верные Руси сердца, в руках – мечи-обереги. Невдали на своих престолах – Владимир Мономах, настойчивый централизатор раскалывающейся предордынской Руси, рекомендующий российским потомкам своё извечно актуальное и весьма полезное «Поучение», Андрей Боголюбский, обозначивший иконой Владимирской Богоматери центр русских земель, вокруг которого всего уместней централизовать русское государство, и Иоанн Калита – первый старательный собиратель земель российских под власть юной прелестницы Москвы.
Всё Вече, за редчайшими исключениями, в почтении к вновь прибывшим приподнялось со своих престолов, тронов и кабинетных кресел. Одновременно с этим раздался критичный голос Владимира Ильича:
– Как сказал Карл Маркс, иго ордынское «не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа». Это актуально и теперь, на границе третьего тысячелетия.
– Согласен с Марксом, зело одобряю намёк пролетарского вождя! – взволнованно воскликнул Пётр Алексеевич Романов.
Немного остыв, император напомнил участникам Веча не столь уж давнее:
– Наша страна, не выходя из летаргического сна российского средневековья, забилась в судорогах истеричных мероприятий моей перестройки, позже названной исторической. Необходимость окон, а лучше, дверей в мир окружающий в России понимали многие и всегда, от великого князя Владимира и его современников до современников двадцатого века. Но случилось так, что прорубать проёмы оконные иль дверные по стандартам того мира, в который Россия могла бы глядеть или, лучше, входить, всё как-то откладывалось, а чаще и вовсе жёстко запрещалось. То мешали разборки междоусобные внучатых наследников первых великих князей. То Орда не то что окна, но и глаза Руси прозорливо для себя затмевала. То мои близкие предшественники занавес кровавый на границах навешивали. То леность и безразличие, взращённые игом своих и чужих властелинов, мешали глядеть в окна. То ещё что-либо подобное случалось на землях русских. Так и шла жизнь страны без окон и дверей. Правда, щели в границах время от времени появлялись, но не как результат новых строек, а как следствие дряхлости старых стен. И пролезть сквозь те щели мог только таракан иноземный.