Совет воевод, жрецов и других достойных людей длится немалое время. Всех волнует вопрос: какая вера верна? Религий на свете много. Нужна одна. Основой близкая душе славянского народа. Терпимая к другим народам, к их богам.
В великокняжеском тереме ответ на этот и многие другие вопросы уже висел как будто в воздухе. Но вновь появлялись сомнения. Наступил момент – они стали преобладать. В душной атмосфере собранья застойно завис вопрос: а есть ли вообще истинная вера в мире поднебесном?
И тогда раздался твёрдый голос Владимира:
– Есть такая вера! Вера в Христа! Бога православного! Бога великого множества правых в выборе веры славян!
Князь замолчал средь молчания совета. И в этой тиши вновь зазвучали его вещие слова. Размеренно, как время бытия. Уверенно, как неизбежность прихода рассвета:
– Это не вы выбираете веру, это Бог избрал Русь!
Решение принято. Крестить Русь. Но как? Это сложный вопрос. Чтобы реформировать – надо верно предвидеть. Предвидеть – значит мудро управлять. Это князь понимает. Приподнять бы завесу времени… На три года, на пять, лучше – лет на сто или на тысячу. И прошлую жизнь забывать негоже. Да и в сегодняшней разобраться надобно. Страна славянская полна противоречий. Как их разрешить, чтобы новую веру принять душою? Так, чтобы это понятно было всем?
Советники идут чередою. Князь призывает их по одному, дабы получить искренний и разумный совет. Но искренность и разумность не всякий раз в тех советах находит. Ибо каждый желает своё нашептать, выгоды свои в крещении видя. Одни толкают князя к указу жестокому: крестить всех поголовно, согласия не спросив, и в краткие сроки. А кто воспротивится – казнить или в яму бросить для поумнения. Остальные покорнее станут и бога нового примут скоро. А о душе своей пусть каждый сам печётся. Другие советники подождать с крещением увещевают. Говорят, осмотреться ещё нужно. Некоторые указывают на разногласия старой и новой религий, на возможность из этого бунтам происходить.
Новая жена Анна по ночам своё нашёптывает. Мол, слушай во всём императоров Византии, братьев моих родимых, помогай им в делах ратных. И императоры пришлют тебе митрополита и священников сколь надо. Они и пусть крещением народа занимаются. Это их дело святое. А тебе, муж-князь, государством править надо да воевать в союзе с православными.
Очередной советник был сед и мудр. К несчастью, слеп на один глаз. Но вторым видел далеко и ясно. Слова его были тихими, но твёрдыми:
– Хочешь, князь, менять старое на новое в жизни избранной Богом Руси – будь решителен, осмотрителен и осторожен. Не ломай прежнее. Бери из него лучшее, отторгая ненужное. Будь твёрд и нетороплив. Вращивай желанное новое в мудрое старое, как семя мужское младое в нутро матери зрелой. И жди положенное время. Не понукай силою. Новое обязательно появится, и все тому рады будут. А поспешишь – выйдет наоборот. Иль выкидыш произойдёт мертворождённый, иль что-то иное объявится, с чем ни ты, князь, ни потомки твои не справятся. А если и справятся большою силою и жертвами немалыми, то всё поправлять его будут, усовершенствовать да перестраивать. На то, может, и тысячи лет не хватит. Так что не ломай прежнее, а зарождай новое. Веру старую не брани, идолов языческих не истребляй. Они верно послужили славянам древним и нынешним. И теперь послужат. Внедряй с их помощью, вернее, с помощью старой веры в них веру новую, истинную. Народ такому порядку податливым будет. Не ожесточится, не бросится в бега, не обидится, не воспротивится…
Князь слушает старца внимательно, но думает о своём. Время не терпит, надо действовать. И быстрее…
Оценив особо значимые обстоятельства бытия славян и, конечно, свои личные чаяния, на 988 году со дня рождения Христа, на восьмом году своего правления князь принимает обдуманное в традициях времени решение: где и каким образом крестить народ. В водах славного Днепра. В городах и поселениях. В лесу, в степи. Повсюду на Руси.
И тотчас вдогонку – ещё одна мысль: «Кто не придёт к реке креститься, богатый ли, или бедный, тот будет мне противен».
Посланец Истории продолжает повествование. Участники Веча с нарастающим интересом внимают…
…Бог Отец к первому тысячелетию Бога Сына обратил свой взор на народ, зарождавшийся в то великое время в суровых земных владениях Бога Духа Святого. Признав своим, Бог в трёх лицах нарёк сей народ русским, призвал к святой вере, одарил светлыми надеждами и новыми гранями любви. Предоставил народу в целом и каждому человеку в отдельности право выбора и свободу творений…
Священники, старцы, люди монашествующие степенно пошли дорогами и тропами по городам и поселениям Руси. Шагают по открытым всем ветрам степям и лесным буреломам. Под палящим солнцем и в леденящий мороз. В дождь, в грозу, в метель. По снегу, льду, топи болот. Идут туда, где живёт народ. Ведут Божьи люди проповеди, для жизни полезные. Несут народу милосердие и сострадание. Поясняют тем, кто слышит и не слышит пока, что́ есть грех, как творить добро, поправляют нравы. Строят церкви, везут азбуку и книги, переводят письмена нужные иноземные, ведут летописи народной жизни. Воспитывают, образовывают, творят, исцеляют, защищают, отвращают от неверного. Каждый день, с каждым новым рассветом терпеливо и неторопливо наносят новые мазки на новую картину мира славян.
А князь торопится. Дела государственные подталкивают. Некоторые священнослужители тоже. И пуще того – их приспешники. Объявили некрещёных соплеменников своими противниками. Принуждают креститься силою, страхом воцерковляют. Громят безмолвных языческих богов, жестоко обращают народ в веру милосердную. По принципу, закреплённому в народном предании: «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнём».
История обратила внимание своего Посла и, конечно, участников Юбилейного Веча на некоторые знаменательные эпизоды обыкновенной жизни тех далёких времён…
***
…Большой караван медленно движется по дорогам, за многие века проторённым и с запада на восток, и с востока на запад. Подходит конец длинному и трудному пути. Конному и пешему. Впереди ещё немалый, по воде. Река манит свежестью и гладкой дорогой. Молодой боярин Мирослав, сын славою отмеченного воеводы Димитрия Смелого, первым подскакал к пристани, что разместилась в излучине великой торговой реки. Десять больших весельных ладей, две из них с мачтами для треугольных парусов, важно покачиваются на тихой волне. На берегу чинно расположились шатры дружины Добрыни, князя новгородского, родного дяди и воспитателя великого князя Владимира. Рядом, почти по-свойски, разместились гребцы-рабы. От их костров тянет приятным теплом и крепким запахом сытного ужина.
Мирослав торопится. Считал каждый месяц, а теперь считает и каждый день. Успехи путешествия немалые. Надо неотложно внедрять их в делах оружейных, в плавлении и ковке твёрдых металлов, неподвластных стрелам, копьям и мечам вражеским. Добрыня подивился необычной спешке, но противиться не стал. Помнит наказ строгий великого князя – воспомогать всесильно учёной дружине. Потому отменил веселье загульное, дал отдых путникам и приказал перегрузить воинские товары и руды железные с лошадей вьючных в весельные ладьи.
К утру всё было готово к отплытию. Князь новгородский тепло и с толковыми подробностями напутствует боярина Мирослава и его людей, дополнил их охранной дружиной. Впереди, к югу, вражья́ поболе. И разбойников лесных вдоль реки, как всегда, немало, и, главное, людей неприятельских, восточных, прибавилось. Хоть и мир с их вождями силой Руси заключён, но народец этот живёт законами своих степей. Кочует шайками и приворовывает у ближних соседей.
Флотилия движется стремительно уже вторую неделю. Река становится всё шире, так что если посередине плыть, то и берегов порой не видно. Держатся ближе к правому, более обжитому. Река трудится. И к северу, и к югу плывут ладьи купеческие. Не часто, но и не редко. Выглядят как боевые. Из-за высоких бортов грозно торчат стрелы с наконечниками, гнусно звучат выстрелы кнутов, понукающих гребцов. Купцам вреда никто не чинит. Кроме разбойных шаек местных да восточных, пришлых. В остальном князья великие порядок для купеческих дел держат, считают их труд важным в политике внешней и внутренней. Пошлиной купцов не душат, а с Византией ещё князь Святослав мечом добился для русичей свободной торговли.
К югу берега всё больше меняются. Пленяют, как и прежде, зеленью лесов и степей. Но всё чаще появляются новые краски. Золотом отливают поля ржи и пшеницы. Медью колосится просо. Нежно-зелёным шёлком трепещут широкие полосы льна. На берега к вечернему водопою спускаются стада багряных коров и белоснежных коз.
Мирослав с интересом отмечает уклад земледелия русичей. Молодой учёный мастеровой понимает, сколь много старания приложили люди для освоения этих полей. Старания, конечно, общинного. Без совместного труда работу сельскую никогда и никому не осуществить. Тем паче в условиях суровых и несомненно рискованных нашей природы.
– Уж это точно, – поддержал Мирослава Иван Хлебник, средних лет воевода охранной дружины, приданной к флотилии новгородским князем.
Толк в деле сельском воевода Иван знает отменно. Хотя и воюет всю жизнь, но хозяйству в своей вотчине посвящает потребное время. Вотчина большая. Пожалована предкам Ивановым ещё первыми князьями Руси. За заслуги ратные примерные, за то, что живота своего не жалели для приумножения и защиты земель русских. Иван и сам старается в ратном деле. За что и вотчина ширится соответственно – князь Владимир ревностно следит за наградами достойным…
– Так вот, – продолжил воевода Хлебник. – Общинный труд летом в поле и зимой даже, при переработке плодов урожайных, не подменить ничем. Работать совместно – это оправданно всегда. И этот обычай наш весьма полезен. Другим народам примером служит. Худо другое, я это и в вотчине своей наблюдаю. Пользуем порой земельку нашу, будто враги пришлые. Ты, боярин Мирослав, видел, конечно, в странах иноземных, как прилежно у них клочки земельные ухожены. И удобрениями разных животных и растений напитаны. А у нас что? Земельку не кормим, не поим годами, пока не истощится вовсе. А потом бросаем на годы долгие или насовсем от неё отворачиваемся…
Воевода Иван поглядел на внимательно слушающего Мирослава, возвысил голос:
– Не по-хозяйски это. А бороться бесполезно. Потому как много земли на Руси. Бескрайняя она. Оттого и пользуемся ею как чужой. А она ведь, родимая, кровью славянской полита. Думаю, – помолчав, снова заговорил Иван Хлебник, – землю купить иль продать нельзя. Землю можно или завоевать доблестно, или заработать честно. Тогда и ухаживать будешь за нею, как за дитём. Земля ответит взаимностью. Со временем. Ибо память земли – великая память. И долгая. На тысячу лет и боле.
Воевода улыбнулся своим мечтам и потянулся к большой фляге с мёдом крепким, что под рукой всегда находится. И для снятия горести, и для подъёма радостных надежд.
Мирослав не упустил из сказанного ни единого слова. В его работах по железу и производству оружейному тоже немало трудностей разных. Не всё удаётся сделать, как у мастеровых из других стран, но и достижения свои, доморощенные, имеются, иноземцам на зависть. И в деле проверенные, и, главное, в уме заготовленные. Мирослав уже близок к осуществлению своих кузнечных задумок. Если Бог даст, Русь получит отменное оружие наступательное и броню для защиты непробиваемую.
Мысль о таинственном Боге устремила думы Мирослава в новом направлении. Он знает, Русь крещена. И горд этим. Сказывается кровь предков далёких и близких да воспитанье отца и матери: быть и оставаться всегда и всем существом своим в поисках истины и справедливости. Но сам ещё не крещённый. Как и все, кто был с ним в работном путешествии. Мирослав ждёт приезда домой и не изведанного им действа – крещения. Волнуется и готовит душу к принятию веры желанной.
Ближе к столице всё чаще являются избы с крестами. Они притягивают взор, нацеливают ввысь, меняют пространство вокруг. Деревья и дома рядом с крестами выглядят стройнее, человек поднимается в свой рост. За годы после крещения народ стал несколько иным. Будто подобрели люди. Хотя за словом гневным и бранным за пазуху, как и прежде, не лезут. Всегда наготове словечки такие. Да и рукопашный ответ на обиду, даже пустяковую, наступает без промедления.
Но всё же преобразился народ. После многих лет разлуки с родной землёй Мирослав это заметил. Заметил и другое. То, что его возмущением переполнило. По берегам нередко встречались сожжённые деревни. Молодой путешественник возроптал в душе, узнав, что в деревнях тех жили язычники, не пожелавшие принять новую веру. По их запущенным хлебным полям ныне раскиданы останки твёрдых приверженцев старой веры.
Рулевые и гребцы отгребали от такого берега. Уходили на стремнину, к середине реки, подальше от тех страшных полей. Тягостное настроение сейчас усугубилось атакой с восточного берега. Стрелы хоть и на излёте, но шумно забарабанили по бортам ладей. Одна из них, особо искусно печенегом пущенная, крутой дугой долетела до ладьи Мирослава и вонзилась в плечо гребцу. Тот, не дрогнув, в единении с другими гребцами, изо всех сил исполнил манёвр рулевого. Ладьи, развернувшись к врагам высокой кормой, уходили к правому берегу: у него всё же спокойней.
Воевода Хлебник не дал команды отстреливаться. Не тот враг, стрел жаль на него. Мощные ладьи, словно не замечая вражину, спокойно, с уверенностью сильного, стремительно идут домой. За один суточный переход до столицы причалили к берегу. Мирослав торопился, уже часы считал, но воевода Хлебник был непреклонен. По уставу воинскому следовало должным образом подготовить дружину к встрече с великим князем. Кольчуги должны быть латаными, мечи острыми, шлемы и щиты блестящими, яко солнце в чистом небе.
Ладьи завели с осторожностью в широкий речной залив. Вокруг него, в буйной зелени фруктовых садов, разместилось большое село. Был воскресный день. Время шло к вечеру. Солнце тёплыми лучами ласкало ухоженную землю и соломенные крыши домов, отражалось в бычьих пузырях оконцев и в мутных лужах вокруг коровников. Дома опустели в мгновенье. Люди оставили ужин и двинулись, торопясь, к реке. Творилось там сейчас нечто для селян интересное. Стар и млад, мужики и бабы стекались по узким тропкам и улочкам на широкую дорогу, ведущую к общинному водопою. Там причалила грозная дружина.
На лицах селян нет страха, удивления тоже. Не такое видывали на своей реке. Но любопытство и ожидание нового заметны в их поведении. Толпа красочна. Пестрят воскресные одежды. Платья, рубахи белого, красного, синего цветов трепещут под лёгким ветром, выделяясь на фоне зелени дерев и травы. Лица людей загорелые, волосы и прямые, и вьющиеся, девичьи косы ниже пояса, тела стройные, руки, что у мужиков, что у баб, мускулистые. А глаза!.. Голубые, карие, серые – искрятся любопытством, надеждой на сказочное. Красота несравненная, но привычная здесь, потому незаметная…
Через день, когда солнце стояло в зените, столица торжественно встретила долгожданных путешественников. Великий князь был доволен увиденным и услышанным. Молодой боярин Мирослав показывал образцы иноземного вооружения. Однако предпочтение отдавал рудам железным и медным, найденным им в местах глухих, труднодоступных. Рассказывал о пользе их для производства отечественного. Поведал о надеждах использовать те руды для изготовления оружия неотразимого.
Князь рассматривал руды неведомые, с трудом представляя, какой в них прок. Но верил Мирославу, с ранних лет любознательному и в мастерстве оружейном проверенному. Оттого и посылал князь за опытом и недра изведывать посольство учёное под властью молодого боярина. В общем, доволен остался великий князь. Потому благодарностью ценной учёных мастеровых наградил. Особой милостью отметил Мирослава-умницу. Обнял троекратно да прибавил к вотчине отца его немалый кус урожайной земли, той, что отвоевала недавно дружина князева с воеводой Димитрием Смелым во главе. Всех облагодетельствовал великий князь, кто старания в путешествии важном проявил. И тут же наказ дал строгий. Внедрять немедля и с Божьей помощью опыт полезный в воинскую жизнь. Одной отвагой ратной да силой телесной врага нынешнего не победить. Нужно оружие победоносное и броня кольчужная непробиваемая.
От великокняжеского подворья домой Мирослав возвращался вместе с отцом. Кони их неслись, нетерпеливо подгоняемые всадниками. Отец участвовал в торжественной встрече учёного посольства. Горд сыном был бескрайне. Глаз не спускал с родного лица, много мудростью и мужеством повзрослевшего за долгие годы разлуки. Впитывал сердцем воевода все похвалы в адрес сына, но сам не высказал ни одной. Не в обычаях семьи славу петь близким людям. Сейчас, нарочно отстав на полконя, отец всматривается в профиль сыновьего лица. Не по возрасту глубокие морщины пролегли поперёк высокого лба и от носа к губам. Следы, видно, труда поискового, учёных раздумий глубоких и жестоких воинских битв. Вгляделся отец в каштановые под солнцем локоны. О Боже! Висок, ветром открытый, сплошь седой. В неполных двадцать три года!
Отец поравнялся с Мирославом:
– Сынок, давай ещё пришпорим. Дома мать ждёт. Уж все глаза, верно, проглядела. Тебя любила она всегда особо. А теперь… ты… ты нашим старшим сыном стал. Два года как Олег погиб, схватившись с двумя десятками печенегов…
Мирослав вздрогнул, посерел лицом, пригнул голову к шее коня. Пришпорил – и стрелой вперёд.
Дома встретили мать и сёстры. Младшие братья – на войне. Мать бросилась к сыну, не дав ему сойти с коня. Прижалась к сыновьей ноге грудью, щекой. Губы немые, разжаться не могут. В глазах мольба. Спасибо, Господи, за сына живого! На второй ноге – цветник сестёр. Губы целуют, но из горла ни звука. Отец поспешно отдал коня взволнованной домашней челяди, стоит, согнув обычно несгибаемую спину. Руки, ни разу не дрогнувшие в битвах, сейчас дрожат. В зубах крепко зажат седой ус. Глаза напряглись, сощурились, как от ветра иль мороза, слезу вышибающего… Наконец тряхнул головой шибко, хряпнул громко, с усилием стирая с лица приметы грусти и нежности.
Мать молчит по-прежнему. Дыхание затаив. Чтобы продлить долгожданное свидание с сыном. Мирослав осторожно высвободил ногу из ладошек сестёр, перекинул через коня и, стараясь не потревожить матушку, стал скатываться к ней. Вот грудь сына у головы матери. Губы прижались к сердцу родимому. Сын остановил движенье. Чуть погодя медленно встал на ноги. Склонился. Щека к щеке. Не отрываясь. Как в годы синяков иль глотошной, других младенческих недугов.
– Сынок… Родимый… – И самый нежный в мире звук, звук материнских поцелуев…
В один из вечеров, после баньки с парком, сидели отец и сын за обильным столом. Женщины накрыли его заботливо, посидели, удалились. Дали возможность мужчинам побеседовать о мужском. Их двое осталось в большой семье. И скоро снова разлука. Война вновь за порогом.
Мирослав рассказал о жизни в работном путешествии, о мыслях своих, сомнениях и чаяниях и, конечно, о своём отношении к крещению. Воевода Димитрий Смелый слушал внимательно, молчал, раздумывая. Потом молвил:
– Я с первого дня твоего приезда, сынок, ждал, когда ты о крещении своём заговоришь. Сам заговоришь, без моего веления. Ты начал первым. Я рад за тебя. Рад и сомнениям твоим, согласен с твоими надеждами. Ты тревожишься, что душа и ум твои полны чувствами и мыслями, не согласными меж собою. Думаю, не тревожиться этому надобно, а подлежит оно обсуждению здравому. Рассуждать, видя и светлое и чёрное, – это честно с твоей стороны. Сомневаться в том, что творится вокруг, похвально. При этом верить можно во многое. Но главная вера должна быть одна. Изменять вере предков позорно и коварно. Изменять свою веру, слушая голос духа и разума, опыта жизни человеческой, – это путь вперёд и ввысь, дорога к истине.
Ещё помолчал отец. И поведал сыну свои размышления, никому дотоле столь подробно не высказанные:
– Вера христианская далась народу непросто. Много страданий Русь вынесла, прежде чем Бог признал нас своим народом. Князь Владимир в том потрудился премного. И потому великим станет в памяти народной не только по должности своей. Но вот разбоя, что учинили его сподвижники над богами прежними и людьми, в них верующими, по мне, быть не должно.
Сын насупился. Отец резче обычного проговорил:
– Людей много изничтожили. За то, что не готовы были в одночасье веру новую принять. А среди них было ох как много полезных стране! И сильных в ратном деле, и разумом наделённых вдумчивым. Дай им время, они без насилия испытали бы на себе благость Божью. По жизни собственной, по изменениям вокруг. И приняли бы Бога искренне и навсегда. А их сгубили раньше такого срока. И других уничтожили. Тех, какие, может, и не приняли бы веру новую, но службу несли б исправно. Потому как они сыны земли своей, пусть даже и иноверцы. Всем место достойное в стране большой можно и должно найти. Тогда и страна из большой станет великой.
Сын не встревал в речь отца со своими «почему»: не обучен перебивать старших. Хотя разумом и опытом своим был весьма подготовлен задать множество вопросов. Но сейчас вспыхнул. Вспомнил поля по берегам святой для славян реки, засеянные останками убиенных язычников, да рассказы о подобном близких друзей – воеводы Хлебника, целителя Милована, кузнеца Грома, конюшего Соловья, дружинника Удала и многих других людей, по землям русским странствующих.
Ропот сына был вровень отцовскому:
– Так поступать неправедно! Бойню меж людей разожгли. Брата на брата натравливают, сына – на отца. А ведь Бог иному учит…
Мирослав вгляделся в небольшую икону в серебряном окладе, из Царьграда отцом привезённую, и продолжил:
– Батя, затеял я дело. Непростое, но не в этом трудность. Дело это новое для Руси. Ещё никто у нас не лил из сплавов металлических колокола церковные. А я надеюсь их отлить. Много колоколов хочу отлить, звонницу, полную святыми созвучиями. Чтобы красотой звона небесного души людей излечивались, наполнялись надеждами светлыми и пути достижения их праведные отыскивались.
Мирослав говорил тихо, но отец слышал каждое слово и душою и разумом ликовал…
– Отлить колокола, – завершая свою мысль, волнуясь, проговорил Мирослав, – это обет мой, мой взнос посильный для принятия веры христианской.
Димитрий чутко уловил момент, когда надо вступить в разговор. И пришёл сыну на помощь:
– Прав ты, сынок. Человек для принятия веры, готовясь к этому святому действу, должен начинать со своего улучшения, должен творить дела благие. Себе ты выбрал дело труднее, чем у многих. Но для того дал тебе Бог ума и умения поболе других, а великий князь позволил в разных землях искусств полезных накопить. Не сомневайся, делай, что задумал, и Бог тебе поможет. И люди добрые помогут. Но прежде креститься тебе надобно. Крещёным и станешь лить колокола. С Божьей помощью. С ней всё можно осилить. Вера тебе и товарищам твоим даст неведомые прежде силы творения.
Крестили Мирослава торжественно и скромно. В первой деревянной церкви Руси. Крестил греческий священник, уже ставший русским на северной славянской земле.
В эти чудесные мгновения восхождения в веру рядом с Мирославом истово молится его семья – отец, мать, сёстры. Рядом же крестятся товарищи по работному путешествию. И невдали, в праздничных одеждах, – ещё одна большая семья. Крещённая тогда, в Днепре, со всем народом. А в той семье две девы. Одна из них – Любава. Стоит, ни разу взгляда от священника не отвернув, душу всю Богу посвящая. А сердцем рядом с Мирославом. И тот, глаз не сводя с напутствующих перстов и кровоточащих ран Христа, соединяясь с Богом всей душою, сердцем рядом с Любавою.
На выходе из церкви Мирослав увидел мир другим. Всё окрест, сохраняя прежние черты, стало яснее, глубже, светлее. Всё заискрилось добром, задышало состраданием. Жизнь становилась вывереннее. Дорога по ней – точнее…
Посол внял мыслям Истории и от своего имени напомнил участникам Юбилейного Веча весьма знаковые, с его командировочных позиций, деяния первых на Руси православных десятилетий. Примерил их к будущему…
***
Мрачные сумерки уходили долго. Дымчатая полоса перед глазами, вначале узкая, как лезвие серпа, ширилась и светлела медленно, много недель кряду. Постепенно появились звуки. Спина стала чувствовать твердь ложа. Пришли и другие ощущения, вслед им – мысли. Руки и ноги не шевелились, но глаза сквозь пелену нечёткого сознания стали различать близкие предметы. Над головой – низкий потолок. Брёвна плотно уложены, образуя круглый свод. У стены стол. Большой. Выскобленный так, что лучи солнца, падающие в келью из-за оконца, расположенного за головой раненого, отражаются от столешницы, как от блестящей свежей лужицы. На столе ничего лишнего. У края, ближнего к лежащему на деревянном топчане человеку, – кувшин и кружка. Почти весь стол занят книгами в жёстких переплётах и принадлежностями для писания. Посреди всех этих предметов – большая свеча в простом подсвечнике. Над ней на потолке – ровный круг закопчённого пятна.
У стола – две скамьи. Старательно обтёсаны, чисты. В келье тишина. За стеной различимы звуки жизни. Первым был скрип колодезного журавля. Сердце вздрогнуло. Звук напомнил родную деревню. Семью напомнил. Мать, детей, жену. В каком далёком прошлом всё это было? И исчезло. Враз. Ночью, но не в страшном сне.
Вероломный набег на языческое поселенье был алчным и изуверски жестоким. Во тьме жгли все дома подряд, освещая ими, как факелами, проулки земного ада. Убивали, насиловали, грабили. Но главное – мстили ему, Благомиру, жрецу. Достойно служившему своим богам – богам его племени, его народа.
Благомир резко напряг тело, как тогда, когда отбивался от кучи упырей в обличье новообращённых христиан. Боль пронзила всё тело. Сознание отключилось. Сколько времени был в забытьи, не понял. Очнулся от негромкого стука двери и заботливого прикосновения ко лбу чьей-то тёплой ладони. Открыл глаза. Пелена сошла. Впервые увидел человека, который, как понял жрец, оберёг его от смерти. Конечно, с помощью его, Благомира, богов.
Лицо человека строго. Скулы волевого лица туго обтянуты кожей. Высокий лоб чист. Волосы седы, седее не бывает. Глаза добрые и озабоченные. Голос глухой, тихий, уверенный:
– Сын мой, рад я несказанно, что отошёл ты от тьмы безрассудства. Видно, Господь наш решил отодвинуть смерть твою, дабы к вере истинной мог ты обратиться.
Благомир в гневе поднял голову. Глаза налились кровью. Слов не хватило для возмущения.
– Остынь, сын мой. Успокойся. Тело твоё ещё неподвластно тебе. А дух и разум неспособны пока уверовать в Господне чудо твоего спасения. Мне понятен твой гнев на людей, принёсших тебе горе непоправимое. Но ты забыть их должен. Те люди не Христа, нашего Господа Бога всесильного, защищали, а свои земные делишки греховные вершили. И наказаны будут за то, горя в геенне огненной. Церкви не надобны смерти людские. У неё другой путь прозрения язычников. О том мы ещё поговорим. Но не сейчас. Теперь ты должен хлебца свежего поесть да водички освящённой испить. Сейчас их тебе принесу. Корешков полезных в лесу отыскал, настой тебе сделаю к вечеру. Даст Бог, поднимешься скоро. Тогда и разговор о Боге едином и о твоих богах поведём.
Прошло немало времени. Однажды ясным утром монах и жрец вышли на одну из первых дальних прогулок. Отец Алексий предложил в этот раз подняться на холм, на подветренной стороне которого разместился его крохотный монастырь.
Вокруг тихо и красиво. Лес в утреннем солнце светится серебристыми стволами берёз, слегка золотится цветами ранней осени… С вершины холма открылся мир родной земли. Жрец Благомир и монах Алексий перевели дух, осмотрелись и, не сговариваясь, воскликнули:
– О Боже! Как чудесно!
– О боги! Какое чудо!
У холма, там, где прерывается древняя тропа, веками натоптанная, сливаются водоворотом две реки. Одна поуже в берегах и радует взор простотой прямого русла. Вторая несравнима ни с чем. Чудесно преодолевая все препятствия, течёт она широким потоком средь лесов, холмов и полей, по жизни течёт. Над местом слияния вод клубится туман, осторожно и заботливо рассеиваемый лучами восходящего солнца.
Отец Алексий предложил Благомиру отдохнуть. Присели на природой сотворённые скамьи из стволов давно павших деревьев. Издали донеслись звуки жизни соседней деревни: лай дворовых собак, трели пастушьего рожка. Благомир согнулся в плечах, помрачнел лицом. Отец Алексий видит это, понимает причину. Смолчал. Не мешает мыслям человека, израненного душой и телом.
Наконец Благомир заговорил:
– Отец Алексий, я благодарен тебе за спасение. За излечение, за уход. За то, что приютил. За наши беседы. За хлеб, за соль. За всё… Но я должен покинуть монастырь. Боги мои не позволяют оставаться у тебя, зовут отмстить врагам, кои смерти предали семью мою, мой род, мою общину.
Гнев, горе и незажившие раны заставили жреца замолчать. Отец Алексий дождался, когда бледность сойдёт с впалых щёк больного, утешительно положил свою ладонь на согнутый раной локоть Благомира:
– Не гневи Бога, сын мой. Успокойся. Во гневе мысли неправедные появляются. А тебе в делах твоих будущих ошибаться нельзя. Ты ещё молод и духом крепок. Тело излечишь окончательно, тогда и действовать будешь. Вот важно, как будешь действовать. Мстить не пристало человеку. Судить виновного надобно. Но вначале доказать вину следует, а без суда можно и невинного наказать. К тому же праведная кара от Бога нашего уже настала. Я узнал это от странствующего люда, пока ты в беспамятстве находился. Изверга воеводу Мерзавого и братков его Осину и Ворона, что деревню твою сожгли и людей зверски изничтожили, убили их же разбойные люди, не поделив воровской добычи. Да и остальные будут наказаны. Все они в геенне огненной гореть будут.
Благомир не удивился. Понял – боги языческие покарали врага жреца. Но опечалился. Он обязан сам это исполнить. Так исстари принято в его племени. А что касается суда честного, то прав монах.
– Отец Алексий, ты сказал, что наказание за преступление не полезно без суда. Ты прав совершенно. И мы в мести своей этому обычаю следуем. Сгоряча не мстим, жрецы да старцы того не допускают. Рассмотрением обстоятельств причинённого зла начинается месть наша. Без сознания человека в вине своей, притом без принуждения жестокого, подозреваемый не станет виновным. А сознавшемуся – кара. По мере вины и другим обстоятельствам.
Отец Алексий внимательно слушал. Но сейчас настойчиво вмешался: