И они начали бегать, насколько это удавалось, прыгать, толкаться боками. И было им тепло. И не только потому, что в степи тепло было – минус двадцать четыре всего. А от удовлетворенности трудом своим тоже.
Так вот радостно и сохраняли они себя мощным движением после успешного дела. Так вот гордо глядели они на все свои конструкции, стоявшие прочно, надежно и выполняли исправно свои обязанности снегозадержателей. Было всего три часа дня. Скоро и трактор придет, и дома печка уже ждёт, с утра растопленная на всю катушку. И самогон с огурцом солёным и салом тоже ждут не дождутся покорителей целины.
Но вдруг что-то, сначала непонятое, остановило обоих. Они застыли на месте и одновременно глянули вверх. Неба видно не было. Но снег летел в другую сторону. Вместе с ветром, ясное дело. Буран поменял направление почти на девяносто градусов. Раньше снег летел в рот если Игорёк стоял лицом к щиту.
А теперь ураган дул точно в левый бок и вздымал край полушубка чуть ли не до левого плеча. Да и валить обоих стало на правую сторону.
– Да мать же твою перемать, да дышло же тебе в нюх! – воскликнул потрясённый Валечка Савостьянов, обращаясь, видимо, к высшей природной силе. – Ты чего же творишь, растудыт твою через коромысло!
Артемьев Игорёк сел на корточки, закрыл лицо варежками и громко застонал, будто у него заболели сразу все зубы.
Так они и зависли в негаданном оцепенении и очнулись только тогда, когда услышали шум, исходящий от приближающегося трактора.
– И на хрен он теперь тут нужен, трактор? – спросил у природы Валечка.
– Надо, мля, переставлять всё! – удивлённым и свирепым голосом заорал Артемьев Игорёк. – Фасадом на ветер надо щиты переставлять. Вот же паскудство-то, а!
Подъехал трактор. В прицепе сидели восемь мужиков с других клеток.
– Мужики! – крикнул тракторист из кабины. – Сейчас ребята вам помогут. Переставим. Потом поедем на их клетки и тоже переставим. Так что, не писайте в штаны. Всё будет абгемахт!
Выскочили из прицепа ребята и битва с природой возобновилась с ещё большим остервенением. В кинофильме каком-нибудь очень патриотичном обречённость работяг на необходимость выдержать всё и довести дело до нужного результата – сошло бы за неиссякаемый трудовой энтузиазм отчаянных и умелых покорителей непокорной целины.
Восемь мужиков – не двое. Шестнадцать рук и натренированных капризами целинными голов дело поправили почти моментально. За час всего. Щиты развернули на новое направление ветра, подпорки вбили основательно и трое из них порадовались за Игорька да Валентина.
-Вон у вас с первого ветра какие стены намело!– крикнул один.
– Не развалятся уже. Толстые! Сейчас и под новым углом защиту завалит.– Похлопал Валентина по плечу второй.
– Сами не ждали, а получили двойной результат, – третий обошел огромный сугроб, начинавшийся метров за семь до того места, откуда только что переставили щиты. – Навалом теперь будет влаги. Даже с одного этого бурана!
Трактор фарил прямо на всю площадь, где разместились щиты и высокие валки. Хорошие отражатели были у фар. Пробивали четырьмя лучами буранную круговерть как хороший плотник доску острым гвоздём.
Забрались в прицеп и двинули на те клетки, с которых по очереди тракторист забирал работяг. Игорёк Артемьев пытался в темноте разглядеть мужиков, которые помогали. Но все были укутаны и обернуты тряпьём разным плотно, шапки завязаны и козырьки спущены до глаз. А глаза смотрелись сплошным белым пятном. От дыхания и шарфы, закрывавшие рты, обледенели, а с бровей и ресниц свисали стылые снежно-ледяные лохматые полоски.
– Димка Нечаев есть тут? – крикнул Артемьев Игорёк.
– Я это, – отозвался белый с чёрными проблесками силуэт из угла прицепа.
– А чего ж ты, подлец, без баяна тут делаешь? – Игорёк заржал как конь, которого только что покормили. – Мы бы станцевали сейчас гопачка или цыганочку! Погрелись бы. Да и вообще, поставили бы тебя с баяном на самой середине между всеми клетками, так под музычку твою мы бы голыми руками такие сугробы накидали – никаких щитов не надо.
– Ураган такой! Как услышали бы?– наивный Димка принял хохму за искреннее пожелание.
– Да ты любой ураган переголосишь! В столовой вон на прошлый Первомай так тягал меха – чуть стены не порушил. И оглохли все. Я сам три дня ни с кем после Первомая не разговаривал. Оглох. Не слышал никого, – раздухарился Игорёк Артемьев.
Пока все восемь мужиков да Валюха Савостьянов хохотали безостановочно трактор допилил до нужного места и встал, залив светом площадку, где надо было щиты развернуть. Выскочили шустро. Как вроде и не вкалывали весь день.Да и работу побыстрее сделали. Потом объехали ещё три клетки, сделали всё как надо и трактор с санным прицепом фарами своими пробивал уже не столько буран, сколько рухнувшую на поле темень небесную. Валентин попытался разглядеть на часах время, но не смог.
– Половина шестого сейчас. Без часов знаю, – крикнул из середины скученных в однородную массу, покрытых испаряющимся инеем тел, сиплый мужик. Наверное, Ващенко из Харькова. У него одного такой был голос. – Сейчас в это время резко темнеет.
Переговаривались вот так, ни о чём, около часа. Тракторист срезал угол и прямо по заметенной до верха гусениц степи как раз за это время дотянул прицеп до начала первой клетки. Там уже стояли три таких же тракторных поезда с включенными фарами. Напротив них метрах в двадцати выстроились восемь грузовиков кузовами к совхозу. Они освещали утоптанную рабочими площадь так ярко, что создавали в черно-белом пространстве, занятом шевелящимся, подскакивающим и бегающим туда-сюда подмороженным трудовым коллективом ощущение яркого праздника. Меж них суетливо ходил в тулупе и подшитых валенках директор Данилкин. Встречал рабочий состав, который на данную минуту съехался с полей ещё не целиком. Двух тракторов с прицепами не хватало. Ветер не слабел, снег летел из тьмы во тьму со скоростью ружейных пуль. Но людям больно не делал. Потому, что боли они уже чувствовать и не могли. Устали и заледенели. Все органы чувств отупели вкрай.
– А!– Серёга Чалый со своего трактора раньше всех увидел сквозь рыхлую снежную стену свет фар. – Оба едут! Минут десять-пятнадцать им осталось.
– Давайте все в одно место сдвиньтесь! – крикнул Мостовой Кирюха. – Сейчас ребята подъедут и по домам на грузовичках! Прямо до крылечка всех!
В толпе дружно засмеялись. Правда, это были не единственные звуки. Тот, кто смеялся, он же и кашлял. Кто-то чихал и сморкался вдобавок. Но настроение у всех было прекрасное. Иначе – хоть стреляй, а смеяться не заставишь.
Подъехали трактора и от прицепов на свет пошел народ. Он выплывал из темноты под фары как сплоченное сборище привидений. Казалось со стороны, что все они светятся мертвенным желтым мерцанием. Так фары выделяли на одежде и лицах пластинки льдинок и бугорки снега вокруг шарфов, шалей и застывших как недавно изготовленное и отвердевшее стекло. Они тоже кашляли, сморкались и чихали, но не смеялись. Шутки не слышали. Моторы у тракторов больно громкие.
– Теперь все по одному проходите мимо меня к грузовикам. Кто на северную часть поселка – левые две машины, – Кирюха Мостовой для пущей доходчивости информации сложил ладони рупором: – Кто на западную, посерёдке два «газона» стоят, у кого на юге дома – третья машина справа. А две правых крайних – по центральному району развезут. Давай! Пошли по одному! Толпа вытянулась змеёй и граждане рабочие, пингвиньим шагом мелькали мимо Мостового, не забывая шлёпнуть его по плечу или ткнуть в бок. Кирилл на это внимания не обращал. Занят был. После каждого прошедшего мимо он делал отмашку рукой почти так же, как выпускающий гонщиков на шоссейных треках.
– Семьдесят шесть! – крикнул он громко, погромче воя ветра. – Все, стало быть! Ура!
– Ну и ладушки тогда, – успокоился Данилкин Григорий Ильич, директор. Тихо сказал. Один Кирюха-то и услышал.
Задержка образовалась на посадке в кузова. Никто самостоятельно не мог встать ногой на колесо, уцепиться за борт и забраться в кузов. У кого-то уже и сил не было, конечно. Но им, да и другим, кого снегозадержание не до дна вычерпало, влезть в кузов не давала одежда. Отвердевшая от застывшего пота и растаявшего под исподним снега. Они делали попытки, соскальзывали, валились на снег и веселились при этом как дети, съезжающие с ледяной горки в недавно купленных мамой штанишках.
Воле каждого грузовика шофер с помощником прихватывали каждого с двух сторон выше колен, поднимали и как мешок переваливали через борт. Чуть больше, чем за полчаса машины были готовы к отправке.
– Завтра! – крикнул Данилкин, стоя в центре колонны. Освещенный со всех сторон фарами он имел такой светлый образ, что его запросто можно было спутать с ангелом. Если бы, конечно, кто-то в них верил. – Завтра в десять утра всем сбор в ленинской комнате. Разберем подробнее сегодняшнее дело. Всё слышали?
Народ кашлял, чихал, сморкался и кричал вразнобой примерно такой текст, хотя в различных вариациях: – «Поехали, блин!»
– Да все поняли, – сказал директору Чалый Серёга. – Вас подвезти? Вон мой трактор.
– Да ну! – хмыкнул Данилкин.– Мне тут идти три минуты. Или десять. Как пойду смотря.
Машины уехали, трактора тоже и пошел директор Данилкин потихоньку домой. Газетки почитать, поужинать, да лечь пораньше. Устал за день от переживаний.
***
А утром в десять в ленинской комнате собрались все снегозадержатели, включая трактористов.
– Поздравляю с добротной работой! Похоже, будем с хорошим хлебом в этом году.– Данилкин поднял вверх руку.– За снегозадержание объявляю всем благодарность и выделяю каждому премию в размере пятидесяти рублей. Можете получить после собрания в кассе.
– А мне будет премия? Мне никогда не давали ещё. Просто тянет попробовать получить. Вдруг и я в коммунизм поверю! – с ехидной рожей спросил Игорёк Артемьев.
– И на тебя выписана! – Данилкин улыбнулся. – Аж полсотни рубликов. За неделю хрен пропьешь!
– Он их за час профукает, – захохотал Кравчук Анатолий.
И всё солидное собрание залилось смехом сквозь кашель и чихание.
– На всех клетках поменяли угол щитов строго в лоб новому ветру? – задал главный вопрос директор.
– Так точно! – от имени всех гаркнул Мостовой Кирилл, который вместе с Чалым на приличной скорости объехал все рабочие площадки.
Это у нас двойная удача! Столько прихватим снега, что хорошему урожаю просто деться некуда! – Данилкин, директор, похлопал в ладоши и весь зал раскошелился на полноценные бурные аплодисменты.
– Оп-па! – воскликнул Олежка Николаев, который сидел на подоконнике. – На улицу гляньте.
Все повернули головы, а сам Данилкин подошел к окну.
– Ё-ё-о! – в тишине внезапной прошептал он. – Ветер опять повернул. Снег теперь гонит с востока. Аж деревья гнёт возле конторы. Вот это прибыток неожиданный, а!
Все смотрели в окно, не отрываясь. Даже не кашлянул никто.
Мимо окна пыталась против ветра проскочить собака. Она в столовой жила. Из города щенком привезли. Так вот собака всё время была напротив окна, хотя усердно перебирала ногами и хвост её пушистый развевался на ветру как вымпел над крышей конторы.
Народ, не сговариваясь, оторвал взгляды от третьего ветра с прекрасным благодатным бураном и уставился на директора.
И такая поселилась тишина в комнате ленинской, будто помер вождь не чёрт знает сколько лет назад, а только что. Вот прямо тут, при всём обалдевшем честном народе, живущем свою замечательную, полезную, хоть, конечно, и не очень-то радостную жизнь
Глава шестая
Фамилии героев и названия населенных пунктов кроме города Кустаная – изменены автором.
***
Морозы мало кого пугали из степных жителей большой кустанайской области. В тридцать градусов почти никогда и занятий в школах не отменяли. Если, конечно, ветра не было. Он даже слабенький по местным меркам двадцатипятиградусный мороз превращал в испытание. Народ всякие свои уличные дела сворачивал. Потому как ел аппетитно мороз человека и обгрызал его до костей. Радовался мороз помощнику-ветру, продираясь ледяными зубами своими через семь нацепленных одёжек и глухих застёжек.
А временами наваливались на степь холода жуткие для всего живого. Не каждый год, конечно. Но случалось, что не поладят в чём-то, нам неведомом, силы земные с небесными, и начинается такая неволя для народа и всего прочего, что мычит, лает, кукарекает или из земли растёт, что даже ураганы с буранами или песчаными бурями кажутся шалостью сил природных, всемогущих.
Вот в ночь на семнадцатое января 1968 года почти всю округу степную кустанайскую придавил не просто мороз, а монстр-убийца всего живого и разрушитель всего самого прочного. Серёга Чалый пару часов назад пришел с МТС. Отвалковал снегопахом последние четыреста гектаров и, поужинав, читал журнал «Юный техник», где много чего полезного находили для дела и очень взрослые. Ирина, жена, вернулась со своей нефтебазы пораньше, всё успела сделать для сытного вечера и решала с дочерью какую-то замороченную задачку. Было тихо и Серёга услышал вдруг потрескивание дерева на чердаке и стекол во всех четырёх окнах. Да и собаки соседские на улице стали вдруг усиленно лаять непривычными звенящими голосами.
– Опа! – подошел к окну на кухне Чалый Сергей и стал изучать спиртовой градусник, прибитый к наличнику. Красная полоска спирта прямо на глазах опускалась в самый низ градусника и приближалась к цифре тридцать семь. – Кажись, кранты всем делам нашим. Утром рано будет уже за сорок. Надо подтопить.
Он накинул фуфайку, шапку, влез в валенки и побежал к сараю с пустым ведром под уголь. Пока добежал, пальцы приклеились к ручке ведра. Забыл рукавицы. Ну, выкрутился, конечно. Левой рукой накидал доверху угольные куски и бегом в хату. Снег скрипел под валенками так, будто бежал Серёга по рассыпанной толстым слоем соли. Это ломались и лопались кристаллы снежинок.
– Чего ты? – оторвалась Ирина, жена, от изучения с дочерью математических причуд. – Топить будешь? Так жарко же, Серёжа. Не уснём. Баня получится.
Чалый Серёга, суровый и деловой, жене пока не стал отвечать, а закинул всё ведро в топку, надел рукавицы и побежал с пустым ведерком по-новой. Чтоб ближе к утру, когда самый колотун грянет, подкормить свою хорошую печь.
– Подожди малость, приду расскажу, – он побежал на улицу к будке собачей. Барбос у него был серьёзный. Алабай. Почти телёнок. Серёга его купил двухмесячным пацаном три года назад на выставке собак в Кустанае. Назвал его красиво – Валет. За три года Валет стал гигантом и когда хотел чувства выразить, вставал на задние лапы, а передние клал хозяину на плечи и снизу вверх проводил языком по Серёгиной щеке. Чалый – здоровый мужик. Под метр девяносто ростом. И весил сто килограммов с копейками. Так Валет даже его чуток к земле пригибал, а когда облизывал, то Чалый Серёга шею напрягал основательно, чтобы друг его любимый её не своротил нечаянно. Будку ему Чалый сколотил из толстых досок и снаружи всю её обложил слоем стекловаты и поверху прибил к доскам длинными гвоздями фанеру. Но ниже сорока градусов будка эта Валета уже не согревала. Год назад такой мороз три дня гулял по совхозу и пёс простыл. Болел потом месяц. Отстегнул Чалый карабин от цепи и притащил Валета на кухню.
– Здрассти! – удивилась Ирина, жена Серёгина. – Чего это вдруг? Есть будет за столом, с нами? Стул ему поставить, тарелку отдельную, ложку с вилкой?
– Пошли, покажу что-то, – Серёга поманил её пальцем к окну. – Гляди на градусник.
– Сорок? – не поверила градуснику жена. – Так в пять часов вечера тридцать два всего было. И что теперь, Серёжа?
– Хреново будет теперь, – Чалый Сергей постелил Валету старую телогрейку свою возле умывальника, подвел его и сказал «лежать». – Очень быстро падает температура. Это может означать только одно: будет очень холодно и долго. Не неделю даже. А сколько – никто не скажет пока. По радио, конечно, объявляли. Но Данилкин уже восемь лет пишет везде, чтобы и нам радиолинию протянули. Не могут. Далеко мы. Не от чего провода тянуть. А тридцать километров от «Альбатроса» – это разве далеко? Я с директором ихним, Дутовым, разговаривал. Он сказал, что разрешение в Облсвязи мы сами должны выхлопотать. Без разрешения он к нам ветку кинуть не может. А им в совхоз линию провели ещё в конце пятидесятых. Восемьдесят километров. Сто шестьдесят столбов воткнули от райцентра! И ничего, государство не развалилось и по миру не пошло. А мы сидим тут в отрыве от жизни, бляха. Газеты и то через три дня привозят.
– А что будет, если мороз за сорок больше двух недель простоит? – Ирина села на табуретку и испуганно прикрыла рот ладонью.
– Хреново будет, – Чалый оделся потеплее. На обычные брюки надел ватные, на свитер трикотажный напялил шерстяной из собачьей шерсти, который связала ему директорская жена на день рождения. У них две больших лохматых собаки. Сибирские пушистые лайки. Данилкину друг привез из Якутии. Учились вместе в Высшей партийной школе в Москве. Так что только Надежда, жена директорская не вязала из их мягкой, теплой белой шерсти! Серёга погладил свитер на животе и улыбнулся. Потом тулуп накинул, ушанку и варежки двойной вязки нацепил. – Пойду к директору. Надо подумать, что делать будем. Таких морозов за десять наших целинных лет не было ещё. Много бед может быть. Никто ж сроду к таким холодам тут не готовился. Приду часа через два.
Он шел по поселку мимо домов, из которых вылетали мужики с вёдрами для угля и те, кто уже набрал и нёсся в хату. Почти во всех дворах копошились силуэты возле будок с собаками. Тоже отцепляли и уводили в квартиры. У Кравчука собаки не было. Зато он кур развёл десятка полтора и сейчас делал, наверное не первую ходку в курятник. Перетаскивал их по две-три в дом. Бежал он быстро, резко, нес большую курицу и цветастого своего петуха, которого, видно, прижал крепче, чем надо. Потому петух орал во все горло и сильный мороз добавлял в истошный крик звона и громкости.
– Толян! – позвал Кравчука Чалый. – Соляру надо слить с тракторов. Потом не заведемся. Так загустеет – никаким факелом не отогреешь. Обойди всех трактористов, скажи. А то поздно будет. И с моего слей тоже. А то мне к Данилкину срочно надо. Порешать, как крутиться будем. Похоже, много загубит холодрыга, если за сорок пять упадет.
– Ладно! – отозвался Кравчук Толян. – Я уже и сам думал! Сейчас я. Пять куриц осталось. Ночью замёрзнут нахрен. А я яйца люблю почти как самогон!
И его звенящий в колючем воздухе смех полетел черт знает куда над посёлком.
Данилкина Серёга поймал на выходе из дома. Одет директор был непонятно во сколько слоёв тряпья, но выглядел толще обычного вдвое.
– Молодец, Серёга! – подал он руку в варежке. – А я уже думал, кого за тобой послать. Давай в контору бегом пока телефон работает. А то лопнут провода на морозе и ку-ку! Будем в автономном плавании. Без мудрых указаний сверху.
Навстречу им бежал Олежка Николаев, Валентин Савостьянов и кузнец Иванов Алёша. На МТС торопились. С другой стороны совхоза туда же бежали ещё с десяток трактористов и шоферов. Трактористы – солярку сливать, а шоферы – свинчивать аккумуляторы, антифриз спускать. Он до тридцати пяти держит, а после каменеет и разрывает радиаторы.
– Это самое, Григорий Ильич! – кузнец остановился. – Я в кузне сейчас мехами жар раздую. Угля полно у меня. Потом из конюшни всех семерых коней с лошадками переведу. Конюшня с дырьями в стенах, ворота тонкие, а в кузне им и места навалом, и жить будут пока как в раю.
– Соломы не забудь натаскать от крайней клетки. Там стог нетронутый. – подсказал Чалый Серёга.
– Ага! – успокоил его кузнец. – Коня запрягу и полные сани накидаю. Потом добавим по ходу жизни.
И все разбежались. Над совхозом висел, переливаясь под светом очень ярких звёзд и полной луны, светлый дым от очень сильно натопленных печей. Это просто здорово, что в совхозе никто не проспал налёта сумасшедшего холода. Снег скрипел под валенками, будто Чалый с Данилкиным давили на бегу тончайшие хрустальные бокалы для шампанского, которых в посёлке ни у кого не было. Шампанское здесь не пили даже интеллигенты. Врач Ипатов, учителя и библиотекарша. Даже далеко отодвинутые от интеллигентности продавщицы сельмага пили в худшем случае портвейн №12. Когда не успевали завезти по графику новую партию «московской». А шампанское держали только для гостей утончённых из обкома и ЦК Компартии Казахстана.
Минут двадцать районная телефонистка не могла соединить Данилкина с дежурным обкома. Линия была занята. Наконец она сумела вклиниться и Григорий Ильич долго говорил с обкомом. Получал инструкции и строгие предупреждения.
– Ты, Данилкин, гляди, людей не погуби там. Никто пусть не работает. Все сидят по домам. Ждут особых указаний, а сами не рыпаются. У нас кадры всё решают! Понял? Людей береги! А мороз по прогнозу будет близко к пятидесяти. И продержится дней десять. Терпите! А ты звони три раза в день. Докладывай обстановку.
Дежурный, инструктор обкома Каиржанов Булат так громко излагал указания, что Данилкин отвёл трубку от уха подальше и Чалый разговор слышал полностью.
– Вас понял! – сказал Данилкин. – В экстренных ситуациях могу обратиться за помощью? Ну, там, скорую помощь чтобы быстрее прислали, если что. Или пожарников. Мало ли.
– Не сомневайся даже! – сказал Каиржанов. – Звони. Всё, отбой!
– Вот так…– директор Данилкин сел за свой стол. – Отметился я. Теперь давай думать как спасаться. Это можно только своими головами дотумкать. Кустанай далеко. Да и помощь от них одна: поорут в трубку, считай и помогли, мля!
– Первое, что надо сделать – это просолидолить всё технику. Солидола много. Две бочки. – Чалый Серёга снял шапку. Тепло было в кабинете. Кочегарка возле конторы пахала исправно и жарко грела воду в батареях, поскольку Кочегар Величко пил самогон только по пятницам, и то стакан, не больше. Странный был мужик, но работал хорошо. – Потом всё, что замерзает из механизмов удалить. Все стёкла на тракторах, машинах и в домах крест накрест от краёв заклеить полосками газетной бумаги. Вместо клея – вода обычная. Приложишь к стеклу – сразу примерзнет. Некрасиво. Но зато стёкла не треснут.
– Трассу закроют. Точно закроют. К нам никто не приедет, – сказал Данилкин грустно.– Школу-то мы закроем. Каникулы будут у пацанов нежданные. Радость большая. А вот больницу нельзя останавливать. И обмороженные будут, да и вообще… Завтра надо вызвать Ипатова. Пусть скажет, что у него есть из лекарств. Ну, ещё бинты там, зелёнки всякие, от простуды препараты и так далее. Завтра могут ещё не закрыть дорогу большую. На ГаЗ-69 залить в антифриз спирта побольше. В больнице взять. Бензин получше выбрать. Есть две бочки девяносто третьего. С утра езжайте после нашего разговора с Ипатовым в город. Наличные сейчас дам. И в лучшей аптеке всё, что он скажет, берите. И мухой обратно. Понял?
– Да ясно всё, – Чалый поднялся, шапку надел.
– А ты где вот этих хитростей нахватался? Там слить, тут заклеить, тут солидолом промазать? – директор потрепал Серёгу за воротник..
– Да книжки разные почитываю, журналы по технике. Образование наверстываю. Десять классов закончил и всё. Потом сразу слесарить пошел. Отец-то помер рано. Нас трое пацанов. Я старший. Жить-то надо было. За мной и младшие потянулись. Зарабатывали на семью нормально. А потом я сюда поехал. Думал, буду большие деньги домой маме посылать. Посылаю, конечно. Но зарабатываем-то не шибко. Да ничего, хватает…
Данилкин, директор, покачал головой, открыл сейф и дал Серёге двести рублей.
– На всё хватит, – сказал он убежденно. – Останутся деньги – купи мне штук десять батареек «крона» для «спидолы» моей. А то лежит рухлядью. Сам забываю купить, когда в город езжу. Заморочат голову в управлении – забудешь как и зовут тебя.
И они разошлись. Данилкин домой пошел, побежал почти. А Чалый Серёга на МТС. Посмотреть, всё ли сделали как надо. И ГаЗик заправить девяносто третьим, освободив бак от семьдесят второго, на котором в нормальную погоду ещё можно было кататься, а в такой мороз глохнуть будет. Ещё не заведешь потом в середине степи, когда и без ветра сорок семь градусов – погибель чистая.
Часам к одиннадцати, к ночи ближе, он вернулся домой. Дочь спала, а Ирина, жена, гладила Валета. Ждала. Серёга разделся, подкинул в печку и пошел к градуснику. Он показывал уже минус сорок два.
– Проживём? – спросила Ирина и пошла к печи. Разогревать поздний ужин.
– Попробуем,– ответил Чалый Серёга и уже возле стола взял жену за руку, подтянул к себе и крепко обнял.
– Я же с вами?
– С нами, – засмеялась жена Ирина, добрая душа.
– А это что значит? – Чалый поцеловал её в пахнущий душистым городским мылом волос.
– Значит, проживём железно! – улыбнулась Ирина. – Ешь давай.
И Чалый начал ужинать. Набирать калорий побольше. Без которых на больших совхозных делах при зверском морозе не сдюжить и ему. А без него, это он точно знал, ребятам совхозным тяжелее будет.
И даже он не чувствовал тогда, что морозы эти страшные предстоит не просто перетерпеть. В них надо будет каждый день пытаться выжить.
***
Вечером мороз, Великий и Ужасный, идущий тяжкой поступью с севера далёкого, наступил на целинную землю только одной своей ледяной ногой, а вторая перемещалась неспешно в воздухе и опустилась прямо на поля вокруг корчагинского совхоза только рано утром, часов в пять. Серёга Чалый проснулся как раз в это время от прохлады в комнате. Подкинул побольше угля и пошел к окну кухни. Температуру глянуть хотел. Но стекло снизу доверху расписал холод такими вензелями, что градусник никак не просматривался. Тогда он нагрел в кружке воду прямо на углях в топке, взял тряпку, которой стол протирали, надел варежку и подбежал к окну. Опустил тряпку в горячую воду и раз десять прикладывал её к стеклу, Образовалась прозрачная прореха. Серёга включил фонарик и рассмотрел на градуснике цифру, на которой закрепилась красная полоска.
– Ёе – о! – поразился Чалый цифре.
Градусник утверждал, что за окном сорок четыре градуса ниже нейтрального нуля. И значило это только одно: жизнь замёрзла, заледенела, замерла и впала в холодящий суть жизни летаргический сон. Если в сорокоградусную жару народ ещё трепыхался и исполнял труд свой, худея и выпивая декалитры воды, перегреваясь и падая в обморок, из которого с помощью той же воды возвращался в жизни и к работе. То вот в мороз, близкий к минус пятидесяти, работать он мог только головой не в полную силу, а конечностями имел возможность только бессмысленно и почти безрезультатно двигать, чтобы не окоченеть.
В первый день гигантского мороза население совхоза имени Корчагина толком и не могло прочувствовать глубины беды. Во-первых, никто не думал, что беда затянется. Ну, день поморочит головы с телами, ну, три. А там и забыть про аномалию будет не шибко долго. Но кроме Чалого и Данилкина, директора, голос из трубки, всегда знающий правду обкомовский голос, никому послушать не довелось. Потому и перепуга явного в первый день с утра Серёга Чалый не зарегистрировал.
Он долго и многослойно одевался, и в таком виде мог бы гулять даже по Минусинской впадине, где вообще холоднее всего на свете – часто за пятьдесят. Но жена Ирина всё равно добавила к его страшноватому облику ещё один толстый шарф и намазала лицо, уши да руки до локтя каким- то жиром, в меру вонючим, но при адских холодах спасительном. В половине девятого он вывалился на улицу в виде огромного, раздутого во все стороны кожано-шерстяного предмета в валенках на толстой подошве. По валенкам можно было догадаться, что вообще-то на мороз вышел человек сам по себе крупный. Вразвалку добрался он по твердому снегу до середины посёлка, имевшего всего две улицы, зато по два километра из края в край. Он остановился и стал разглядывать правую часть села. Штакетники заборов были невысокие и все дворы человек с хорошим зрением видел отчетливо.
Валя Савостьянов рубил дрова. Игорёк Артемьев, который всегда и везде работал, всем помогал во всём, но нигде конкретно не числился, отчего и кликуху имел в совхозе «привидение», заклеивал окна свои полосками бумаги. И это у него получалось коряво. Пока от тазика доносил Игорёк полоску до стекла – бумага уже напоминала деревянную рейку. Артемьев громко матерился, проклиная бумагу, родственников бумаги и родственников всех, кто бумагу сделал.
И вот, что Чалый Серёга заметил перед тем как дать Игорьку совет. Всё при таком диком морозе было почти прозрачным. Наверное от того, что более тёплая вчерашняя температура, мгновенно остывая, обращала тепло своё в кружевной тончайший иней. Именно он и давал глазу почувствовать прозрачность всего вокруг и ломкую его хрупкость. Дома почти просвечивались, деревья немногочисленные, люди, грузовики и трактора, не поместившиеся на МТС, сараи, колодцы, столбы, а ещё похожие на вырезанные из жести флаги над некоторыми домами и конторой – всё это светилось мерцающим белым светом. А призрачное, разбуженное явно потусторонним миром свечение, выдавливалось изнутри предмета, отделялось от него и дрожало в ледяном голубоватом воздухе. И, мерцая странным желто-розовым цветом под лучами не греющего солнца, осыпалось мельчайшими фрагментами разорванных холодом снежинок вниз, на твердеющий с каждой минутой снег. Птицы, обжившие крыши, вороны, сороки, снегири и воробьи летать и не пытались. Они скомкались в одинаково серые от инея куски и кусочки, сидели, вжавшись в коньки деревянные на верхних стыках шифера и сделавшись не похожими ни на птиц, ни вообще на живые существа. Поразительно голубое небо было похоже на бескрайнюю вширь и вглубь глыбу льда. Такой сказочный лёд в некоторых местах, близких к родникам, каждую зиму появляется на озере за посёлком. Льдина небесная выглядела как хрустальный колпак, тяжелый, висящий на ледяной веревке, которую кто-то всемогущий пока держит, не отпускает. Жалеет всё, что под небом. Только вот тянет от этой льдины таким мертвецким морозом, что дышать получается только крохотными глоточками. Иначе перехватывает горло тисками застывшими и жить мешает как привык.
– Ого-го! Игорёк! – крикнул Чалый Сергей. – Советы принимаешь?
– Не от всех, – Артемьев помахал мокрой тряпкой, которая после трёх взмахов стала похожа на верёвку фокусника. Факир дергал её за конец и подбрасывал всё остальное вверх. И верёвка превращалась в палку. Вот у Игорька фокус получился идеально, но Чалый на аплодисменты поскупился. Варежки опасно было стягивать.– Ты воду нагрей. Пока горячую ленточку донесешь – она не застынет.
– Кандидат наук Чалый Сергей Борисович! – восхитился Игорёк и убежал с тазиком в дом.