Все он понимал!
Верена:
Когда я была еще девочкой, мечтающей получить Филиппа, мне очень нравилась его мать. И я старалась ей нравиться. Когда Джесс стала его женой, она уцепилась за ту же тактику. И Лизель, которая не любила Джессику, но любила власть, решила дать ей совет.
Джессика к тому времени уже сама догадалась, что если бы она с самого начала слушала Лизель, а не орала на моего отца, они бы до сих пор были вместе. Поэтому Джесс слушала внимательно, и я, сидя рядом, всегда мотала на ус.
Лизель говорила, что нравиться матери своего мужчины, это последнее, что должна делать молодая жена. Не нужно с ней враждовать, но и дружить, тоже. Дружба, как и любовь, плавит личности. Превращает двоих в одно. В мире, – говорила она, – не так уж много настоящих Эдипов. Может, они и женятся на своих мамашах, но трахаться потом начинают на стороне.
– Его мамаша настолько леди, что даже член ко рту подносит на вилке! – тоном приличной школьницы отчиталась Джесс и мы покатились со смеху. – Я так не смогу: ты меня иначе воспитывала…
Ее голос сорвался вдруг на фальцет, Джессика умолкла и сгорбилась, изменившись в лице.
– Папочка, – чуть слышно выдохнула она.
– Звездочка, – вырвалось у Лизель. – Деточка, ну не надо…
Но Джесс внезапно вскочила и вылетела из комнаты, зажав рукой рот. Я удивленно посмотрела ей вслед и подошла к Лизель, распахнувшей объятия. Я никогда не слышала, чтоб она называла Джесс Звездочкой и внезапно, впервые вдруг поняла: было время – все было по-другому. До моего рождения Джесс была другой. И Лизель, возможно, ее любила.
– Не дай бог кому-то такой судьбы, – прошептала она, уткнувшись в мое плечо.
Весь этот разговор почему-то вспомнился мне у графского дома, когда я ждала, нажав на дверной звонок. Именно Лизель решила устроить мою судьбу, «как лучше», но я все чаще видела пересечения с судьбой Джесс. И все чаще, – теперь, когда она умерла, я вспоминала хорошие эпизоды и грусть с каждым разом становилась сильней.
Что же ты наделала, Звездочка? Почему ты не позвала его, если уж забыть не сумела? Почему ты не позвала?..
Дверь открыла Виктория и сразу же повела меня в кабинет.
Не в маленький розовый рай с атласными стенами и мебелью в духе Барби, а в лаконичную комнату с камином в стене и большим дубовым столом, перед которым не было кресел для посетителей.
Марита уже устроилась в большом рабочем кресле Себастьяна, в котором была похожей на Златовласку, залезшую на стульчик Папы Медведя. Самого графа не было, и я позволила себе вольность – присела на край стола. Вызвала меня, словно Мефистофеля, пусть теперь попробует подчинить.
– Ты знаешь, что это? – спросила Марита, протянув мне уже знакомую фотографию.
– Это – жопа! – сказала я, присмотревшись.
Но внутри все равно было неуютно. То, что Марита ничего не сказала по поводу моего сидения на столе, показалось мне подозрительным.
– Ты вызвала меня только из-за этого? – удивилась я. – По телефону нельзя было спросить?
– Я хотела видеть твое лицо.
– Что ж, будь уверена: я его сохранила, – я развернула газету пальцем и отодвинула к ней.
Марита глубоко вздохнула и как бы переступила на ягодицах.
– Этот негодяй нашел Иден и рассказал ей всякое. Про Филиппа и про тебя. Что он, якобы, открыл новую звезду, а Филипп увел ее, чтоб сделать своей подстилкой. Это все неправда, знаю, но так он сказал. Бедняжка Иден поверила, – она выдержала паузу, но я притворилась, будто не понимаю.
– Пожалуйста, встреться с Иден. Объясни ей, что этот фотограф сказал неправду.
– Правда, боюсь, еще хуже. А я не собираюсь всем на свете рассказывать, что эта жопа – моя.
Марита взяла карандаш с подставки и повертела его в руках.
– Что ты имела в виду? Что значит «Правда – еще хуже?».
– Не притворяйся, будто не знала!
– Не знала – что?
– Что Фил и я были вместе до моего отъезда. Я никогда не встречалась с Ферди, он гей. Он просто прикрывал нас с Филиппом.
Карандаш с громким стуком упал обратно в стакан. Марита медленно подняла глаза.
– Граф знает об этом?
– Речь не о Себастьяне.
Я тоже взяла карандаш, повертела его в руках и попробовала грифель кончиком пальца.
– Не притворяйся, Марита. К чему нам друг другу врать? У нас с Филом был роман, и я всерьез рассчитывала, что предложение он сделает мне, а не какой-то там сраной Иден.
Мы обменялись взглядами. Меня так и подмывало спросить, знает ли она, что мы с Себастьяном уже переспали, и если да, то как к этому отнеслась. Марита молча взвешивала что-то в уме. Так и не сказав ничего, она опять откинулась на спинку кресла.
– Я, конечно, подозревала, но я надеялась, что это не так. Ты меня сейчас удивила, Верена. Филипп-то ладно, но ты! Ведь Джессика была твоя мама!
Ага! Мы с ней друг друга любили, как голуби. Надышаться прям не могли, – подумала я, но вслух сказала:
– О, Господи, ты сама родила первого Рене не от Себастьяна! К чему эти маски, к чему это белое пальто? Да, я спала с Филиппом. Я и с Ральфом спала, – я хотела прибавить еще и Антона, но поняла, что лучше не надо. – Зашей меня в простыню и сбрось в замковый сортир, ибо я грешила! Сама-то ты без греха!
– Рене был сыном графа, – очень ровным голосом, сказала Марита. – Я отдала прядь его волос на анализы, чтобы подтвердить ДНК. Я изменила графу лишь раз, когда узнала, что он изменяет мне. И заплатила за все сполна, когда мой Рене решил, будто он —незаконнорожденный. И его грех, то, что он убил себя… Его кровь на моих руках. Я заплатила достаточно!
– Я не сужу тебя. Мне просто не нравится, что ты меня осуждаешь. Ты не имеешь на это никаких прав.
– Я знаю, ты и граф уже… – она покраснела. – Были близки.
– Да, мы были. Но это не означает, что я побегу объясняться с этой козой. Филипп – изменяет. Такая уж у него природа. И Иден лучше смириться с этим заранее. Но я ей в этом не помогу.
– Тебе граф, думаешь, изменять не будет? – спросила Марита.
С улыбкой, но ядовито.
Я пожала плечами: как я могла гарантировать себе верность графа, если даже в постель затащила скандалом и шантажом? К тому же, она была законной женой и имела права на него, которых я не имела. И даже Мартин не мог их мне дать.
– Филипп не изменял.
Марита перестала скалиться и раздула ноздри.
– Какое бесстыдство, Ви! Я так полагаю, теперь я должна спросить, кто из них лучше в постели? Мой сын или все же мой муж?
– Не спрашивай, а то ведь на самом деле отвечу. Ты позвала меня из-за Иден или из-за себя?
– Я так не ожидала, что ты придешь, – теперь она звучала в самом деле сердито, – что до конца просто не продумала.
– О, ради бога, не начинай. Я не пришла всего дважды. Никто не обратил бы внимания, но ты начала беситься и обратили все. А я бы пришла, если б ты не вела себя так по-свински, когда пыталась затащить меня на вечер в честь Иден!
– Да я понятия не имела, что ты с Филиппом спала!
– А что я замуж за него собиралась, тоже?! И все же я тебе теперь благодарна: я никогда бы не согласилась на все условия Себастьяна, будь ты как прежде ко мне добра.
– Понятно: переспала с моим мужем и заявилась! Сказать мне, что виновата – я.
– Я пытаюсь сказать, что никогда бы не согласилась на роль второй жены, если бы ты не привела Иден. Ну, разве на конюшне, тайком от всех… Так что спасибо! Мне больше не нужно прятаться.
– Не за что! Ты никогда в жизни не убедишь меня, будто он хорош. Я прожила с ним тридцать два года.
Себастьян упоминал, что она фригидна, но я решила проверить все еще раз. Сама.
– Ты хоть раз в своей жизни испытывала… нет, даже не оргазм, хоть бы возбуждение? Хотя бы с тем твоим «всего один раз»?
Ее лицо ответило мне на все вопросы. Буквально рявкнуло: «Нет!»
– Что ж, я тебе сочувствую, потому что он реально хорош.
– Наслаждайся!
– И вновь, спасибо! Послушай, Марита, графиней навсегда останешься ты, – сказала я, уважительно. По крайней мере, стараясь, чтобы так оно прозвучало. – И я не собираюсь ругаться с тобой из-за того, в чем ты ни черта не понимаешь… Я пришла потому, что нам предстоит жить вместе, делить одного мужчину и быть матерями его детей. И я не хочу быть твоим врагом. Чего я хочу, тебе и даром не надо. К чему нам ссориться? И тем более, затевать войну? Я очень любила тебя, когда была маленькой. И я надеялась, что ты станешь моей свекровью, а не старшей женой. Но вышло так, как все вышло! И если ты хочешь со мной сражаться, помни: однажды, я избила собственную мать. За то, что она мешала мне трахаться со своим мужем, который ей даром не нужен был!
Ее губы вдруг задрожали, лицо подергивалось, словно она с трудом сдерживала слезы.
– Я так мечтала, – сказала она с рыданием, – что ты выйдешь замуж за моего Рене! Я так любила тебя, любила твои ужимки и твои туфельки, и твои чайные вечера. Я так надеялась назвать тебя своей дочерью, а вместо этого…
– Ох, Марита, прекрати!.. – я замерла, не желая ни прикасаться к ней, ни обнимать в утешение. – Я никогда не любила Рене, я всегда любила Фила и Ральфа. Он был бы глубоко несчастен со мной, я изменяла бы, а ты меня ненавидела бы… как сейчас ненавидишь. Рене не вернуть, так хотя бы он не страдает.
Она зарыдала громче; готовая ее придушить за этот шантаж, я нехотя протянула руку и коснулась ее плеча.
– Это несправедливо! – прошептала она. – Это несправедливо! Всю жизнь я старалась, жертвовала всем, а что в итоге? Шестеро мальчиков и ни один не годится.
– С Младшим, пока что еще ничего не ясно, – сказала я. – Себастьян любит его и может статься, что наследником станет он.
– Это не мой Рене!
Марита уже всерьез решила начать истерику. Я отвернулась, встала и отошла к окну. Из кабинета были видны Развалины и за ними, слева, наш дом. Дом, ради которого все это затевалось.
Сперва Элизабет, пятнадцатилетняя, ранняя, влюбилась в сорокалетнего светского льва. Спикера семьи, второго человека из Штрассенбергов. Перевернула мир с ног на голову, попрала все правила приличия, порвала с семьей, но вышла за него замуж. Они были вместе долгих и очень горьких семь лет.
Затем пришла Джессика, дальняя родственница Лизель. Почти сирота и очень, очень богатая. Родственники стервятниками парили над ней, в надежде прибрать к рукам ее и наследство. Элизабет оказалась быстрее всех. В шестнадцать Джессика полюбила Маркуса, но тот был с самого детства Маркус. Она добилась бы большего с одной из парковых статуй!.. К счастью, вернулся Фред.
Священник, ему было тридцать три. Ни то, ни другое, Джесси не волновало. Они были счастливы много меньше. Около года. Мое рождение отдалило их и отдаляло все дальше, пока Джесс не спятила и не прыгнула с балюстрады, разбившись насмерть. Раз и конец.
Теперь была моя очередь.
И я понятия не имела, что меня ждет. Графиня никогда не казалась счастливой женщиной.
– Я была хорошей женой. Я вела дом и рожала детей, пока мне позволяло здоровье. А он изменял мне всю мою жизнь!.. – не унималась Марита за моей спиной. – И, если ты думаешь, твоя молодость что-либо изменит, не обольщайся. Как только ты забеременеешь, он сразу же ляжет в постель к другой! Не веришь, отметь в календарике дни рождения Филиппа и Ральфа!..
Я просто молчала. Она не врала. Я и без календариков знала, когда у них дни рождения. Мои кумиры, мои «бойфьенды». Они разбили меня на части. Совсем как Доминик разбил Лизель; точно так же, как Фред разбил Джесс. Когда я рожу наследника, Себастьян вернется к толстозадым брюнеткам, а я останусь ни с чем. Одна в холодном пустом крыле. И мне не нужно ругаться с хозяйкой дома.
Я понимала это, потому и пришла.
– Я всегда была внимательна к тебе, – продолжала Марита. – Даже когда моего Рене не стало, ты продолжала получать приглашения и сидеть у всех на виду за моим столом. Ты говоришь, что предлагаешь мне свое уважение, но вместо этого, игнорируешь мои вечера. Напоказ! Жестоко и откровенно! Ты, может быть, думаешь, что наказываешь графа, но на самом деле, ты меня унижаешь! Все шепчутся за моей спиной!
– Никто не шепчется за твоей спиной! Твои художники говорят только о себе, а гости просто стараются не заснуть. Это не шепот, это они зевают!..
Марита резко прекратила рыдать и стала еле слышно сморкаться.
– Они талантливы! – сказала она. – Но слишком недооценены.
– Им это кажется, потому что они постоянно переоценивают себя!
– Ты просто повторяешь гадости вслед за графом. Ты лишь натурщица, не искусствовед!
– Ты всегда зовешь его графом? Даже наедине?
– Мы не бываем наедине с тех пор, как мне удалили… по-женски.
– Я имела в виду не секс. Вы же живете вместе, вы же разговариваете. Хотя бы приемы планируете, ну или там, будущее детей!
Графиня гомерически рассмеялась. Я даже не думала, что в этом крошечном теле, может рождаться такой зловещий и грубый смех.
– Разговариваем? Мы?! Я все всегда устраиваю сама. И дом, и детей, и приемы… Всю жизнь!.. Все сама, сама! И если он так любезен, что не хамит весь вечер моим гостям, я считаю это подарком. Разговариваем! Скажешь тоже! Да он же просто ненавидит меня!
Мне стало жаль ее, и я неловко промямлила:
– Мне очень нравятся твои приемы на Рождество, и на Пасху… И все приемы, на которых только семья. Такой бы я ни за что на свете не пропустила, даже если бы ты посадила меня возле туалета.
– Правда? – сразу же заинтересовалась Марита.
– Правда, – сказала я, радуясь, что могу хоть что-то сказать от чистого сердца. – Если мы и чувствуем себя особенными, то только благодаря тебе. И тому, как ты тщательно изучаешь и чтишь традиции. Все это говорят.
– Тогда почему никто не хочет допустить мысль, что я прекрасно разбираюсь в искусстве и хотя бы попробовать приобщиться к таким вещам?! – возмущенно, как девочка, воскликнула она.
Я вновь вздохнула, ощущая знакомую неловкость. Джесс была беспомощной из-за пьянства, вынуждая меня ухаживать за собой. Марита, похоже, нуждалась хоть в ком-нибудь, кто станет объяснять ей, как она хороша и вечно утирать сопли. Она и сама прекрасно все чувствовала. Видела, что ее «интересные люди искусства» чванливы, эгоцентричны и дико скучны, но… она вышла замуж, едва вернувшись из интерната и несмотря на свой титул, была всего лишь домохозяйкой в своих глазах.
Марита без конца читала что-то, учила и развивалась, но… не доверяла своим суждениям или своим чувствам. В семье она имела статус, а ее слово – вес, но снаружи любая наглая баба, вроде Коринны, могла смутить ее и лишить чувства собственного достоинства. И Марита очень сомневалась в себе. И в том, что она действительно что-то из себя представляет, как личность. Не потому ли так держалась за статус?
– Это все потому, что к тебе приходят, чтоб побыть эксклюзивными, – соврала я, не желая обсуждать глубину ее знаний. – И нам не нравится отвлекаться на каких-то других людей. К тебе все ходят, чтоб побыть Штрассенбергами. Нам не нужны другие интересные люди. Мы интересны только сами себе! Не веришь… да просто брось в общий чат сообщение, что предлагаешь спонтанно собраться здесь, на заднем дворе. Пусть все приходят с чаем и бутербродами и будут только свои. У тебя через час соберутся все, кто дома. А через два съедутся остальные.
– Ты преувеличиваешь! – сказала Марита.
Через пару дней, в общей группе вдруг появилось уведомление.
«Кто готов спонтанно собраться и выпить чаю? Опробую новый рецепт сливочного торта :) Торт большой, но все равно маленький :) Поэтому, только для своих».
Чат ожил и загудел…
Это был успех!
Маркус:
Он сидел на террасе, за круглым большим столом и старался не слышать, что происходит в комнате у племянницы.
Маркус был не то, чтобы категорически против наследника. Очень даже был «за», поскольку всерьез боялся, что мать в самом деле отыщет ему жену. Ви его выручила, но… Ему не хотелось присутствовать при зачатии!
Даже Джессика как-то скрывала свою половую жизнь. Даже мать с дядей Мартином пытались дождаться ночи… Верена только что надувной матрас не поставила на виду у всех! То ли сама повредилась рассудком от воздержания, то ли реально думала, что вокруг одни дураки.
Сперва она размахивала градусником, как делала ее мать. Затем завела часы, которые, якобы, измеряли температуру тела и посылали сигнал к зачатию… аккурат на телефон графа!.. И тот, конечно же, поднимался с места и объявлял: «Извините, семейный долг!»
Маркус кипел от ярости, но ничего поделать не мог.
Граф мог заехать в любой момент. Даже просто прогуливаясь верхом, мог спешиться и зайти к Маленькой Жене, оставив на всеобщее обозрение лошадь. Не Цезаря, – для этого Цезарь был слишком ценен, но Себастьян выезжал и других коней. И все они, по очереди, стояли у коновязи, пока он сам, наверху, «объезжал» Верену.
Горничные хихикали и шептались, Мария крестилась, мать безмятежно улыбалась им всем в лицо. Почти так же безмятежно, как ее внученька.
– У меня овуляция! – говорила Ви, когда Маркус пытался положить конец ее безобразию.
– Даже попкорн так быстро не лопается, как твои яйцеклетки! – бесился он. – Думаешь, я такой дурак и понятия не имею об овуляции?!
В конце концов, Верена всерьез обиделась на него и нажаловалась бабке, что дядя мешает ей выполнять «свой долг».
Маркус сморщился, зажмурил глаза и пальцами слегка надавил на веки, пытаясь выдавить из памяти последовавший за этим скандал. Так мать не бушевала с тех пор, как он отказался лечь в постель с Джессикой. Верена и граф все это время были у нее наверху, но даже на минутку не разлепились!..
Эти двое, воистину были созданы друг для друга. Пусть и с задержкой на много лет, они были плоть от плоти и кровь друг друга. Одинаково бесстыжие, одинаково озабоченные, одинаково безразличные к чувствам других людей.
Оставалось только догадываться, чего это стоит Марите.
Семья же, как всегда, молчала и улыбалась; и целовала Верене руки, в надежде, что Маленькой Жене понадобится новая свита. Можно подумать, она способна была хоть о чем-то думать, кроме нового мужика! О чем она когда-то, вообще, думала?
Маркус резко открыл глаза и приподнял голову. Точно: не показалось. Наверху отворилась дверь… До его слуха донесся горячий прощальный шепот и поцелуи… Потом:
– Подожди меня на террасе.
– А твой отец меня не убьет?
– Который из них?..
Хихиканье. Поцелуи. Стук сапог по ступеням и, внезапно, Себастьян встал перед Маркусом, щелкнув кончиком стека по голенищу своего сапога. Маркус дернулся, слишком яростно развернул газету и покраснел.
– Принеси два лимонада, моя хорошая, – велел граф подбежавшей горничной и блаженно крякнув, сел напротив, за стол.
Он был расслаблен и так доволен собой, что Маркуса покоробило. Мало того, что трахает его «дочь», еще и распоряжался в его доме, как в собственном!.. Спасибо, хоть горничных пока что не соблазнял!
Маркус громко сложил газету и сказал девушке, с затаенным удовольствием взиравшей на графа:
– А мне – воды… И хватит на него пялиться!
Себастьян сморщил нос, извиняясь, подмигнул горничной и посмотрел на Маркуса.
– Если бы я не знал тебя, решил бы, ты чем-то недоволен, – осклабился он, когда девушка буквально прыснула в дом.
Стиснув зубы, Маркус внимательно посмотрел на графа.
Себастьян всегда выглядел намного моложе своих пятидесяти двух, но сейчас он просто светился от свежести. Словно по его венам текла не кровь, а персиковый сок с медом. Марита сказала, он временно не пьет, но сам Маркус в жизни своей ничего не пил крепче шерри. И никогда так свежо не выглядел!
Старая, почти забытая ревность, проснулась вновь.
– Вы не могли бы делать наследника по ночам?! Ладно еще Верена! У нее воображения кот наплакал, но ты!..
Себастьян лениво повернул голову и еще ленивей сверкнул зубами.
– Вот тут ты глубоко ошибаешься, – сказал он. – Воображение у этой крошки, что надо!.. – и в подчеркнутом блаженстве вздохнул. – Хотя не буду скромничать: я тоже кое-что понимаю в таких делах.
Маркус почувствовал, что краснеет.
– Еще бы ты в этом не понимал!.. Всю жизнь лошадей разводишь.
– Жеребчики у меня выходят, что надо, – смиренно подтвердил граф, почесывая ногу под голенищем. – Не все, конечно, с воображением, но экстерьер потрясающий. Если не считать Фердинанда, – взгляд стал прямым и тяжелым.
Маркуса Фердинанд не интересовал.
– Прекрати это! – процедил он. – Ты прекрасно знаешь, как делаются дети! Верена наверняка беременна с самого первого раза. Заставь ее сделать тест и прекрати этот чертов цирк с градусниками!.. Хватит уже на посмешище себя выставлять!
– Ты что-то имеешь против секса вообще, или только против меня лично? – едко уточнил Себастьян.
Маркус сжал зубы.
Да, он имел очень многое против графа лично! Прошедшие годы мало что изменили.
– Ты женат на самой прекрасной женщине, которую в грош не ставишь, – процедил Маркус. – Ты заставил ее рожать, пока… все там не пришло в негодность. А сам изменял ей со всем, что способно двигаться! Ты сделал ребенка горничной, в то самое время, когда твоя жена носила Филиппа! Ты привел его в дом и признал его своим сыном, на глазах у жены!.. Но то, что ты сейчас делаешь, это просто верх бесстыдства. Даже для тебя, Себастьян! Марита была тебе хорошей женой. И ты не должен был соглашаться на эту мерзость!
Себастьян не дрогнул, не изменился в лице. Лишь стек, которым он постукивал по закинутому на колено сапогу, ударил чуть громче.
– Марита – прекрасная женщина! – начал Маркус в запале, но понял, что повторяется и сорвался на какой-то жалкий фальцет. – Она такого не заслужила.
– Если она такая прекрасная, почему на ней женат я, Маркус? Нет, объясни мне, почему я? Мне было двадцать, когда Седрик прострелил себе голову, я ничего толком не мог тогда возразить. Мой отец умер, в доме распоряжался дядя. А твоя мать имела влияние, в отличие от моей. И если бы ты пошел к ней, если бы ты ее попросил, Лизель нашла бы способ женить меня на ком-то еще. Дядя уже тогда мычал перед ней, как мягкий теленок… Так почему же, в таких условиях, распрекрасная Марита оказалась моей женой?
Взгляд Себастьяна был холодным и острым.
– Я ничего не мог поделать! – прошипел Маркус. – Ты стал новым графом, ее родители…
– Что ты пытался поделать? – перебил граф.
Маркус не сразу разобрался с ответом.
Что он пытался? Он говорил с матерью, но так и не смог озвучить, почему на Марите не должен жениться граф. Маркусу самому тогда было восемнадцать и мысль о свадьбе испугала его. Марита потом еще много лет с ним не разговаривала…
За то, что ничего он толком не попытался.
– Ничего, правда, ведь? – поддел Себастьян. – Зачем тебе было портить жизнь ранним браком, если в брак толкали меня?
Маркус пытался, но так и не смог поднять глаз: Себастьян говорил правду.
– Вы все так любите осуждать меня, – продолжал он глухо, – ты, мой прекрасный сыночек, Марита, Фредерик… Но кто из вас сам хоть что-нибудь сделал? Хоть что-нибудь?.. Тебе она, может и прекрасная, а по мне, так зануднее в целом мире нет! Один только звук ее голоса мне напоминает визг циркулярной пилы. Знаешь, такая маленькая, как у патологоанатомов в фильмах?.. За все эти годы, что я женат на ней, Марита ничего не сделала, чтобы изменить это. Она пыталась лишь изменить меня. Кастрировать. Превратить в тебя!
Себастьян убрал сапог с колена и, поставив ногу на пол, всем телом подался к Маркусу.
– Верена – лучшее, что со мной случалось благодаря этому треклятому титулу! И черт, если вам с Маритой не нравится, почему бы вам не собраться и не свалить?
– Тебе бы этого хотелось, не правда ли?
– А почему нет? Почему бы тебе не взять эту распрекрасную женщину и не сделать ее счастливой?
Маркус заткнулся, слегка вспотев.
– Почему за все у вас отвечаю я?! – продолжал Себастьян. – Ты никогда не думал, что я и сам человек? Что я могу иметь какие-то собственные виды на счастье?
– С девчонкой, которая годится тебе в дочери?!
Себастьян пожал плечами и улыбнулся; в его глазах плясали злобные чертенята.
– В младшие дочери, – невинно уточнил он.
– Извращенец!
Граф снова пожал плечами.
– Знаешь, что самое прекрасное в наши дни? Любой может быть любым. Мужчиной, женщиной, белым эльфом. Можно жениться на людях своего пола и пусть хоть кто-то попробует их извращенцами называть… С тебя просто-напросто сдерут шкуру! Зато меня ты можешь называть извращенцем. За то, что я хочу красивую, молодую девку, которая меня любит, как сумасшедшая. Что ж, если быть с такой – извращение, все правильно: я – больной.
Маркус задохнулся от ярости, но с лестницы раздались спасительные шаги. Верена, сама загорелая и сияющая в белой широкой майке и шортах, выбежала на террасу и обхватила Себастьяна сзади, зарывшись лицом в его волосы.
– Я готова!
– Присядь, – сказал граф и усадил ее к себе на колени. – Я заказал лимонаду.
Верена села.
Ее босые ноги едва касались плит. Обрезанные по самую ширинку джинсовые шорты и… широкая мужская футболка вместо куцых топиков, едва прикрывавших соски! Маркус поднял глаза и тут же отвел их в сторону. Грудь под майкой сильно выступала из чашечек бюстгальтера.
Хитрая маленькая дрянь! Так вот, с чего она вдруг решила одеться. Она была беременна. И знала это! И Себастьян тоже знал! И тем не менее, они продолжали. Бесстыдно и напоказ!
Горничная принесла лимонад и воду. Схватив стакан, взбешенный Маркус сделал большой глоток.
– Вы, что опять поругались? – спросила Ви.
– Твой дядя категорически против секса.
– Да, Джессика мне рассказывала, – ее голос звучал враждебно. – Планировалось, он станет моим отцом.
– И что?
– Он предложил размножаться партеногенезом.
– Это какая-то новая поза? – придурился граф и резко пощекотал ее.
Верена взвизгнула, ударив его по рукам; резко развернулась, смеясь и Себастьян, хохоча еще громче, ухватил ее за руки, чтобы не упала. Казалось, даже воздух вокруг них искрит и плавится. Зацепив себя ступней под коленом, Верена всем телом прижалась к любовнику, обняла его и поцеловала в висок.
– Я тебя обожаю, – сообщила она и граф ответил влажным влюбленным взглядом.
– Даже Джессика питала какое-то уважение к чужим чувствам! – прорычал Маркус. – И ей хватало такта не обжиматься с любовником на глазах у всех!
Верена устало обернулась и взгляд, что Маркус случайно ухватил много лет назад, когда писал Аида и Персефону, снова уперся в него. Взгляд взрослой и зрелой женщины, предъявляющей свои права на мужчину. Она нашла того Папочку, с которым могла бы спать и ничто в мире уже не могло отвлечь ее от любви. Может, Себастьян прав? Какой мужчина откажется от девчонки, которая телом взрослая, а любит всецело и безоглядно, словно дитя?
– Мы и так уже встречаемся только здесь, чтобы пощадить чувства Мариты! – процедила Верена. – Можно, кто-то в этой семье пощадит и мои чувства?! Я не тайно с женатым мужиком путаюсь, я официально, по тяжкой необходимости, собираюсь стать матерью его сына. Можно я тоже немножечко удовольствия получу в процессе?!
– Можно, – сказал Себастьян, когда онемевший Маркус так и не нашел, что сказать. – Только не груби дяде, детка…