– Ну, это нелогично: лететь во Францию за багетами, если у нее есть Фил.
– Спасибо, помог! Черт! Если я узнаю, я просто ее прибью!..
– А сына своего не убьешь?! Только мою Верену? – хмуро оборвал епископ. – Ты понимаешь, мать твою, весь расклад? Ты спишь с моей дочерью! Ты меня сделал дедом! А я тебя на два года младше! И ты еще хочешь, чтобы я тебя утешал! На том самом месте, где твой Филипп развлекался с Джессикой?!
Себастьян потер лоб.
– Прости, – сказал он. – Может, ты мне и не поверишь, но я люблю твою дочь. Серьезно! И обожаю твоего внука… Не знаю, с чего она решила, что я и Марита влюблены в друг друга. Маритамне просто друг.
– С каких пор?
– Не знаю. С недавних… Я думал, будто она мой друг, но сейчас все как-то погано выглядит. Не знаю…
– Ну, хорошо, я знаю: Верена никогда не изменит тебе, как Джесс – чтобы насолить. Она вся пошла в Лизель. Если и изменит, то лишь за деньги, ничего личного.
– Ты помнишь, что Лизель – твоя мать?
– Нет, не всегда… Как ты додумался уступить ей Рича?
– Если Марита выдавила из дома мою любовницу, то хрен ей, а не игрушки с младенцем. Пусть посидит в пустой детской, совсем одна. Подумает над своим плохим поведением.
Они спустились с пригорка, ведя за собой своих домашних любимцев.
Рене и Лизель сидели на стеклянной террасе, и мальчик, радостно вскрикнув, выбежал им навстречу, натягивая куртку. Себастьян позволил обнять себя, затем подхватил сына под ногу и подсадил его на коня.
– Лизель велела сказать, чтобы ты оставался у нас… ой, у них обедать, – задыхаясь от бега, проговорил Рене, подбирая поводья. – Можно я проскачу галопом на задний двор?
– Нет, – сказал Себастьян взволновано. Ноги сына не доставали до стремян. – Если мы остаемся обедать, то Цезарю придется стоять на холоде, пока за ним приедет машина. Не надо его гонять.
– А распряги его ненадолго, пока мы ждем, – предложил Фред. – Мне до смерти интересно, станут ли эти двое бегать, как Ланс и ваш Агроном…
– Я сам хотел посмотреть! – подхватил Себастьян.
Они свернули на задний двор и Лизель, наблюдавшая за ними через окно, позволила себе улыбнуться. Они помирились…
Давно пора
Верена:
В Париже мне не понравилось.
Это в Инстаграме – круассаны, кофе и фотографии парочек на фоне Эйфелевой Башни. В жизни еще и нищие в палатках у бутиков, и грязь вокруг. Очень много грязи. Мы переглянулись и вернулись в отель, устраивать фотосессию с круассанами.
Все остальное тоже было не айс. Никто не мог сравниться с Себастьяном, и я по большей части мучилась ревностью, не обращая внимания на парней, которым нас представляли подруги Лизель.
Да, судя по фотографиям, мы очень здорово проводили время. Батоны, беретики шейные платки, шоппинг и прогулки на открытом автомобиле с молодыми французами.
У-ля-ля!
Но внутри мне хотелось сброситься в Сену, словно Жоан Маду. И встретить романтически настроенного хирурга, который бы спас меня…
Так с батонами, улыбками и прощальными воплями:
– Салю, мон амис! – мы загрузились в джет, когда-то принадлежавший Мартину и вернулись домой.
Это был мой первый визит за границу. Некому было мне его запретить… И я заплакала, вспомнив свою красивую, непутевую и мертвую мать. Девочки сочувственно хлопали меня по плечу и отпаивали шампанским, но ясно было: им на меня плевать. Слишком много лет прошло, чтобы помнить дружбу. Да и позорное изгнание забыть было нелегко.
Они поехали бы со мною и в Рим, – я видела это по их глазам, жирно подведенным подводками от Диора, – Лизель каждой из нас выдала по карточке, чтобы мы развлекались и девочки развлеклись… Но я поняла, что никуда больше не поеду.
Они так и остались девчонками, а я стала взрослой и хотела домой, к Нему.
– Ви! – завопил Рене, бросаясь ко мне.
Он был чертовски хорошенький мальчик и явно это осознавал. Да, в его возрасте я уже успела трижды влюбиться и оказаться брошенной, но Рене казался мне малышом.
Он подарил мне букет и поцеловал руку, но тут же сбросил наносной лоск и спросил:
– Ты что-нибудь привезла?..
– Конечно!
Я в самом деле привезла обратно свою депрессию, берет, ящик кальвадоса, кучу шмоток и недоеденный французский батон, но Рене собирал сувениры из разных мест, и я подарила ему берет, магнитик и полосатый шарфик. И еще – большую коробку разноцветных макарунов. Последнее, наверное, понравилось ему больше всего. Но он тактично угостил нас с Лизель, Марию и Михаэля-младшего.
Раздав подарки, я приняла душ и прилегла отдохнуть с дороги. И лишь тогда, совершенно случайно, вспомнила:
– Господи! У меня же есть сын!
В детской сидела няня и умиленно рассматривала мужчину, стоявшего у окна с младенцем.
– Регардэ, кто пришел! – сказал он Ричу. – Это же твоя маман!
– Привет! – под взглядом няни, пришлось поцеловать его в щеку и, вообще, притвориться, будто все хорошо. – Как он поживает?
– Отлично, много про тебя спрашивал… А нет, вру. Это были другие трое, – Себастьян осторожно передал мне младенца, и я с наслаждением прильнула носом к головке Рихарда.
– Мой сладкий маленький пирожочек, как я могла про тебя забыть? – прошептала я про себя.
Мысль, что я назвала своего сыночка «выродком», разрывала меня на части весь французский вояж, но едва оказавшись дома, я начисто забыла о нем. Еще один повод потом угрызаться совестью.
– Привезла мне что-то французское? – спросил Себастьян.
– Гонорею, – сказала я.
– Я хотел круассан.
Няня вежливо рассмеялась, рассматривая пакет. И я, опомнившись, тут же его вручила.
Лизель с детства приучила меня к тому, что, возвращаясь откуда-то, нужно всем привезти подарок. Даже мелочь, но привезти. И я отнеслась к этому ответственно. Купила что-то всем домочадцам, включая Мариту и отца.
Себастьяну я привезла галстук.
– Честно говоря, я не ожидала, застать тебя. Рене мне ничего не сказал.
– Я всю неделю молчал, как рыба! – съязвил он. – На всякий случай, не говорил вообще ни с кем, чтобы ты не обиделась.
Не желая ругаться при няне, я просто улыбнулась в ответ. Няня тем временем достала из пакета коробку, и сияла от удовольствия.
– Ой, как приятно! Вот уж не ожидала!
Няня была любительницей шейных платков и выбрать подарок ей было легче легкого.
– Какая прелесть! Спасибо вам!
Задав пару-тройку вопросов, – предполагалось, что Лизель держит меня в курсе, – я отдала ребенка и вышла. Себастьян вышел за мной.
– Давай-ка, зайдем к тебе и поговорим. То, что все кончено, я уже догадался. Но мне хотелось бы понять почему.
– Потому что я поняла, почему никто не хочет быть любовницами, – сказала я. – Я знаю, что я сама на все согласилась, но все оказалось совсем не так увлекательно… Когда я увидела, как ты счастлив с ней, я окончательно поняла, что у вас все наладилось и меня это добило. Согласна, я слишком резко отреагировала, но… меня слишком резко выбросило из моего розового мира. Мне было так плохо, что я не соображала, что делаю и куда иду.
– Другими словами, ты поняла, что тебя ломает, когда не только ты счастлива, но и все вокруг.
– Будь я так счастлива, меня бы не поломало, – сказала я. – Я не счастлива, видя тебя с другой. Абсолютно не счастлива.
– Ты раньше не знала, что я женат?
– Я просто не знала, что ты в нее влюбишься! – взвизгнула я и мой голос отозвался под крышей, спугнув голубей и Маркуса, который был в мастерской.
– Верена, – граф попытался ухватить меня за руку, я вывернулась.
– У тебя куча денег, чтобы купить батальон других баб для секса! А я у себя…
Одна и другой не будет
– Ведешь себя, как книжная героиня, – Лизель со вздохом сбросила с кровати использованные салфетки и села, поставив между нами поднос на котором стояли две кофейные чашки.
– А я и хочу, чтобы он от меня отстал! Ты сама говорила, я надоем ему. Так с чего мне надоедать ему больше. Пусть катится к этой кошелке и говорит с ней дни напролет. Не собираюсь обеспечивать им комфорт и легкое взаимопонимание!
– Я и не заставляю. Рихард принес тебе больше денег, чем когда-либо сможет дать муж. Выпей кофе, расслабься и мы поедем в сексшоп. Купим тебе вибратор. Какой захочешь!
– Спасибо, бабушка!
Она улыбнулась.
– Как поездка прошла?
– Ужасно, меня ломало и плющило. Я скучала по нему… Я не могла смотреть на других парней. И я хотела бы иметь мужа, с которым можно выходить на люди!
– Тебя бы мог сопровождать Фред.
– Он не мой муж! Ты этого не поймешь. Ты всю жизнь была за кем-нибудь замужем.
– Да только не для выходов в свет! – она улыбнулась. – Фред ничуть не хуже Себастьяна. Может, я и предвзята, но твой отец красивее.
– Себастьян тоже красив.
– Да, но не так как Фредди… Не спорь с бабушкой! – она ударила себя по колену и рассмеялась. – Епископ Гамбургский… Ты представь только, как это все будет выглядеть. Молодая красавица и католический епископ! Надо пнуть Маркуса, чтоб он еще разок вас нарисовал. С Герцогом.
– Ммм… Представляю! Те, кто пока что слова дурного о Штрассенбергах не слышали, заговорят сами.
– И пусть говорят! Чем больше женщин говорит о тебе, тем больше мужчин их слышит. Потом уже никто не поверит, будто он твой отец.
– Я и сама не верю.
– Как это понимать?
– Мы с ним не ладим, – сказала я, устав юлить. – Мне кажется, между нами слегка искрит и это не те искры, что нам положены. Ты понимаешь, о чем я? У меня есть Себастьян, а у него – никого. Для него я и есть суррогат, понимаешь? Суррогат Джесс. В Гремице… Можешь плюнуть в меня, но мне все время хотелось, чтобы он меня трахнул. Я понимала, что он мой биологический отец, но мне было наплевать.
– Это даже для Штрассенбергов было бы чересчур, – она улыбнулась.
– Это передалось от Ландлайенов, – сказала я прямо и хмуро. – Ты сама знаешь те сплетни о Джессике и ее отце.
– Между ними ничего не было.
– Между нами – тоже. Как это замечательно! Только держи его в другом мире.
– На самом деле, ничего такого развратного в этом нет. Он – красивый мужчина, ты – вылитая Джесс. Ты его не помнишь, а он тебя нынешнюю не знает. Вы не прошли момент сепарации, и чисто ментально – он тебе не отец, а ты ему белесая Джессика.
– И, правда! – сказала я. – Как замечательно. Пойду, объясню ему, как все замечательно и спрошу, что он делает этой ночью. Такое чувство, если его подпоить, то ВСЕ!
– Не горячись. Дай подумать… Может, вам попробовать через силу снова обняться и так чуть-чуть постоять?
Я чуть не обожгла губы.
– Знаешь, бабушка, ты случаем, не из Борджиа?
– Нет, любимая, я происхожу из Ландлайенов.
– Какое облегчение, еще одна линия в пользу инцеста, – буркнула я.
– Ты с ума сошла? За неделю без секса?
– За неделю и четыре дня: у меня были месячные!
– Попрошу Хади прописать тебе бром. Знаешь, как природа защитила нас от инцеста? Она подарила нам запах. Когда Фред вернулся, ничего подобного между вами не было. Вы постоянно сидели в обнимку и терлись носами, и ты к нему прижималась и все было хорошо. Когда ты решила, что между вами искрит?
Я сморщила лоб.
– Не знаю… В Гремице? Да, пожалуй, в Гремице.
– Так я и подозревала. Видишь ли, пока вы сидели в обнимку, вы были отец и дочь. А пока он болел и видел тебя только издали, между вами началась эта нездоровая псевдоинцестуальная хрень. Отсюда все ваши ссоры. Стыд и желание. Доктор Фрейд, наверняка объяснил бы это красивыми словами. Он, вообще изучал влечение к отцам… Очень был продвинутый кокаинщик, не то, что бедная Джесс. Но я так хорошо не смогу. Я думаю, дело в том, что стоило вам разочек что-то вообразить, как вы никогда уже не приближались друг к другу.
– Естественно! – возопила я. – Мы все-таки, не животные!
– Понимаю. Попробуй просто обнять его. Почувствовать его запах.
Я рассмеялась. Представила, как вхожу в ту самую комнату, куда ходила как в церковь – преклонить колена перед портретом, ложусь в кровать к оригиналу и говорю: че уставился? Нюхай! И он такой: «Ты куришь?!»
Потом спросила:
– Джесс в самом деле спала со своим отцом?
– Да, нет конечно! – грустно прошептала Лизель. – Но они в самом деле влюбились друг в друга и… Альфред застрелился, боясь, что не устоит, а Миркалла сошла с ума, решив, что все уже было. Мужчины и есть мужчины, а дочери напоминают им матерей. Просто большинство из них живут вместе, и эта беззаветная детская любовь кончается с пубертатом. Папочка просто превращается в противного старого брюзгу, который не позволяет встречаться с мальчиками и требует тысячу дурацких вещей, вроде чистой комнаты и уроков. Будь Фредди здесь, он был бы для тебя кем-то вроде Маркуса. Я думаю, все это мракобесие можно переиграть.
– Но если выйдет, что нам захочется еще больше? Как мне потом со всем этим жить?
– Я доверяю Хади, как терапевту и доверяю ему, как парню, который знает толк в подобных делах. Он практик, в отличие от старика Фрейда… Если вам вдруг захочется еще больше, придется отобрать у него диплом.
Я вышла из комнаты, повинуясь ее руке. Пересекла площадку и постучалась.
– Кто там?
– Верена, – он говорил, что мой голос напоминает ему о Джесс и я решила назваться. Как бы от «я» его второй инфаркт не хватил.
Он подошел, держа в руках какие-то бумаги. Маркус, сидевший у него за спиной, недовольно поднял глаза. И ничего не объясняя, я обняла отца. Стремительно, как прыгают в холодную воду. Просто шагнула вперед и обняла. Он не оттолкнул. Сперва, опешив, затем уже осознав, он медленно положил мне руки на плечи. Прижал к себе, опустил лицо, зарываясь носом мне в волосы, как сама я все время утыкалась в макушку Рича.
И все!
Больное наваждение кончилось. Ничего не свернулось, не потекло по ногам, ничего не сжалось. И животом я ощущала, что и у него нет. Он был не Аид с портрета, не новый муж Джесс, которого следовало немедленно увести и уложить в койку. Он был мой отец и пах, как отец и он был отцом. А все остальное, то мерзкое, со стыдом… схлынуло.
Я встала на цыпочки и потершись носом о его нос, коснулась закрытыми губами его сухих губ.
– Люблю тебя, папочка! – прошептала я и снова, всем телом прильнув к нему, обвила его руками за шею.
Вновь ничего. Ничего порочного и больного. Только теплое, ничем не омрачаемое чувство любви к отцу. Ничего больше. Только папочкин запах. Такой привычный, такой родной.
– Я тоже люблю тебя, – ответил он сдавленным голосом. Отец еле слышно втянул в себя воздух носом и выдохнул. – Моя маленькая девочка…
Моя Цукерпу
Себастьян:
Граф захлопнул дверь, не дослушав речи жены.
Ничего нового. Как с цепи сорвалась. Неужели, не ясно: у него нет больше поводов ее радовать, выходя с ней в люди. И да, она виновата в том, что ее мужу требуется дополнительная женщина, чтобы быть счастливым. И да, это она виновата, что Ви ушла, потому что… Вот потому! Благодаря дяде Мартину, он мог теперь, вообще, посадить жену в бочку и сбросить в Эльбу, как дядя всегда мечтал.
Он так и не узнал, в чем причина. Измена в ответ на его собственные измены, вряд ли тянула на подобную неприязнь, но дядя твердил, что дело в измене. И Себастьян, которого мало что в этой жизни волновало, отстал.
Сперва они с Маритой старались вести себя, как было при Ви, но обоюдное раздражение нарастало. И уже очень непросто было пропускать мимо ушей ее хлесткие намеки по поводу молодых французов и хорошеньких кузиночек Ви. Жена бесила его уже тем, что существовала. И как Себастьян не пытался найти в груди то теплое чувство, что испытал в тот последний вечер, он не нашел.
Теперь, когда жизнь вернулась в накатанное русло, то стала невыносимой. Он без того уже разрешил Рене гостить у Лизель так часто, что у них с Маргарет появились собственные комнаты. Но сам он переехать не мог.
Филипп познакомил его по крайней мере с десятью девушками, – теперь он уже не видел ничего унизительного в том, чтобы им платить. Они были много честнее его любовниц и называли всю сумму сразу. Но ни с одной из них ему не понравилось. Точнее, понравилось, но не так, как с Ви. Окрыляющего чувства не появилось: Себастьяну всегда больше нравилось доставлять удовольствие, а не получать.
Проститутки получали удовольствие только уходя, и он был достаточно проницателен, чтобы понимать это.
– Такое чувство, я однолюб, – сказал он сыновьям, когда они сидели в парной на вилле и отдыхали, выпроводив всех девушек.
Сыновья рассмеялись в голос и лишь потом, обнаружив, что отец не смеется, озадаченно переглянулись и стихли.
– Сперва мне Агата нравилась, и я искал таких, как она. Теперь мне нравится Верена, и я пытаюсь найти такую же. Но таких других нет. В общем, я так подумал и решил, что я однолюб.
– Или, просто тебя заводит то, что они послали тебя, – сказал Филипп. – Может, попросить кого-то из девушек сделать то же самое?
– Ты такой у меня смекалистый, – оборвал отец. – Может, мне тебя к ней послать? С кольцом в носу, как тельца? Принести тебя, типа, в жертву? В знак моей доброй воли?
Филипп подавился смехом и ощутимо напрягся. Когда Верена с девочками была в Париже, они обсуждали, что ей реально необходим мужик. И что она пойдет за любым, чтоб от них избавиться, а брак – единственный способ удержать ее в клане. Вот только кто согласится служить прикрытием?
Филиппу очень не нравилась мысль стать Маркусом. Прикрытием для интрижки собственного отца.
– Па, ты граф, все-таки, – вмешался Ральф. Измени ты уже законы. Развод и добровольное служение.
– Ага, давай все изменим. Ты не врубаешься в принципы диктатуры. Служение я еще готов изменить и изменю, как только придумаю, как это подать. Но развод – это как-то гнусно. Марита всю жизнь положила на этот титул.
– Дизраэли выходил в свет с женой и любовницей, – подал Филипп.
– Я бы женился, – задумчиво потер подбородок Ральф, – но по законам семьи, я не имею права оставить сан.
– Жополиз, – сказал Филипп.
– Да, – сказал Ральф. – Мне нравится быть Штрассенбергом и я это не скрываю!
Они помолчали и чувствуя, как над ним опять сгущаются тучи, Филипп заговорил:
– Это нечестно, папа! У нас когда-то с ней что-то было и брать ее в жены теперь, когда все закончилось, как-то глупо.
– Я не прошу тебя, – Себастьян осекся.
Он собирался сказать «не прошу тебя спать с ней, я прошу тебя вывести ее в люди», но понял, что предлагает ему конфетные фантики. Филипп любил выходы еще меньше, чем сам он. А Ральфа Верена так до конца и не простила. И Ральф в глубине души ужасно страдал. Он как-то не привык, что женщины могут иметь силу воли.
– Мать видела их в театре с Фредом, – вспомнил Филипп. – Верена была на взводе и чуть ли не нахлестала мать по щекам… И даже Рен заметил, что она очень напряженная и все время плачет, когда считает, будто она одна… Может тебе просто поехать к Ви, чуть-чуть поругаться и завалить на кровать?
– Ты спятил? Я не больной!
– Тогда пусть Ральф ее изнасилует: он больной. А как только ее характер улучшится, придешь ты. С цветами.
Ральф рассмеялся. С тех пор, как Ви родила, они общались конечно, но только если рядом был кто-то третий. Даже если третьим был Рене. Стоило им остаться наедине, Верена либо утыкалась в свой телефон, либо надевала наушники.
– Ты не настолько интересный, как думаешь, – это было самым мягким, что он от нее слышал. – Тебя все слушают в надежде когда-нибудь с тобой переспать. И женщины, и мужчины. Но так как ты благородно избавил меня от глупых надежд, избавь уже и от своей тупости.
Лизель была мягче с ним, но и она отдалилась. Ральф даже удивился, когда она попросила его стать опекуном Рихарда, на случай если что-то пойдет не так. А когда он заговорил с нею о Верене, налила ему чаю и мягко так объяснила суть:
– Ральф, она уважает твою позицию. Ты не хочешь ее, она это уяснила. Так почему ты не уважаешь ее позицию? Она ведь ясно сказала: «Твоя дружба мне не нужна!» Она ведь не заставляет тебя делать то, что тебе не нравится…
– Ты тоже думаешь, я настолько тупой, что со мной не может быть интересно просто общаться?
– Какая разница, что об этом думаю я, если общаться с тобой не интересно Верене?
Последнее время, Ральф замечал за собой, что докатился до низости – втираться в доверие к Рене. Только потому, что рядом была Верена. Может, он правда был настолько тупым, что его рассказы могли заинтересовать лишь маленького ребенка. Все остальные, рано или поздно, начинали закидывать удочку на момент «переспать». И его сан священника казался им надуманной глупостью.
Его это всегда бесило. Когда он был беден, никто не хотел с ним спать. Он это помнил. И то, как Джессика унижала его на каждом шагу, тыча носом в каждый просчет… И то, каким удовольствием было ее сломить и заставить ползать. Другого удовольствия он от секса не получал.
И быть секс-игрушкой не собирался. Даже для самой Джессики.
– Ты слишком много думаешь, – сказал Себастьян, словно прочитал его мысли. – Что плохого в том, что тебя хотят из-за красоты?
– То, что я всегда был красив, но бедного меня не хотели.
– Красоте нужен уход и хорошее оформление, – возразил Себастьян. – Если я когда-то наберусь смелость отменить эту вековую повинность, ты будешь первым кого я заставлю снять сан и завести мне парочку внуков. Пора уже немного разбавить кровь.
– Спасибо, пап! Это именно то последнее, чего мне хочется в жизни, – ответил Ральф и вздохнул.
– Расслабься, человеческий Цезарь, – хмыкнул Филипп. – Тебя не спрашивают, тебя информируют.
– Да я не хочу детей!
– Ты просто так думаешь, – возразил Себастьян. – А ты, по сути, любишь детей и у тебя хорошо с ними получается. Ты был бы хорошим отцом, если бы захотел. Рене тебя обожает, как и те дети в приютах, которые ты патронируешь… И эти твои мальчишки в Баварии… Верена рассказывала мне.
– А как она меня ненавидит, она тебе не рассказывала? Мой первый ребенок, если так называть.
– Она не твой ребенок, – ответил граф. – И она с самого детства слегка… рано развитая. Чем дольше ты за ней ходишь, тем сильнее начнешь ее раздражать. Чего ты, вообще от нее хочешь? Чтоб она надела платье принцессы, забинтовала сиськи и облилась той сладкой херней?.. Забыл, чем она душилась… Не хочешь женщину, так не трогай женщину. Я бы тоже взбесился, если бы кто-то хотел держать меня, как последнего дурака, во френдзоне.
– Он и есть последний дурак, – ответил Филипп. – Но твое счастье, что он не хочет…
– Это почему еще? – сразу вскинулся отец.
– Потому что он всегда был и останется номер Раз. И никого другого…