Едва только друзья вышли из двери своей хижины, рычание дога превратилось в громкий, сердитый лай. К нему тотчас же присоединились в разных местах другие голоса, там и сям стали появляться темные силуэты индейцев, слышались тревожные оклики, и в несколько минут вся деревня была на ногах.

В это время Тренте с товарищами уже присоединился к белым.

– Проклятая собака, она нас накрыла, и мы не смогли шевельнуться, не рискуя вызвать бешеного лая. Мы притаились в траве и лежали, не шевелясь!

– Смотрите, вон уже сбегаются туземцы, и все вооружены, надо напугать их, прежде чем они успеют предпринять что-либо против нас!

Не успел еще Рамиро договорить своей фразы, как уже несколько отравленных стрел прожужжало в воздухе над самыми головами белых, а одна из них даже вонзилась в высокую тулью соломенной шляпы Бенно.

– Друзья, когда я скажу «три», стреляйте все!

Раздался дружный залп; громкие крики «Ала! Ала!» огласили воздух. В редеющей мгле близкого рассвета проносились, точно тени, стройные рослые индейцы, обезумевшие от ужаса и спасавшиеся бегством в разных направлениях.

– Живо, друзья! Теперь настал момент беспрепятственно и открыто покинуть деревню! – сказал Рамиро, и тесной кучкой, держа ружья наготове, перуанцы смело двинулись мимо хижин туземцев по главной улице деревни, теперь почти опустевшей. Навстречу им раздался только один бешеный крик ярости и выглянуло искаженное злобой лицо вождя, который только сейчас воочию убедился в исчезновении всех ружей, хранившихся у него в особой хижине. Такие удивительные заколдованные палки, такие чудодейственные заряды, и вдруг утратить их безвозвратно все до единого!

Не помня себя от гнева, он схватил свой лук и натянул тетиву, готовясь пустить черную стрелу в ненавистных белых, тогда как его любимец, громадный злющий дог, стоя подле него, яростно лаял, готовый по малейшему знаку своего хозяина наброситься на чужеземцев.

Не сговариваясь, не дожидаясь команды, наши друзья дали одновременно несколько выстрелов по собаке, которая с пеной у рта и злобным рычанием бешено кинулась было вперед, но тут же запрокинулась и испустила дух.

При этом даже последняя горстка смельчаков пришла в неописуемый ужас, произошла страшная толкотня, все теснили друг друга, одни напирали на других, пока, наконец, не увлекли за собою и своего озлобленного вождя. Все они спешили укрыться где попало.

– Победа! Победа! – ликовал Тренте. Обия, Утитти и три остальные проводника тоже присоединились к нему. Вдруг торжественный громкий вой огласил воздух: то Утитти и Обия выражали таким образом свое торжество победителей и тут же принялись исполнять свой дикий танец, танец победы над врагом.

– Заметьте, дорогой друг, – сказал доктор, дотрагиваясь до плеча Рамиро, – эти дикари все бегут в горы, рассчитывая найти там надежное место в скалах, где они могут укрыться от нас, оставляя путь в долину открытым!

– Пусть себе прячутся, мы, наверное, не последуем за ними. Слава Богу, что все обошлось без человеческих жертв!

– Вы забываете, что там, по дороге к озеру, лежат двое наших товарищей.

– Да, и, к сожалению, мы не имеем даже возможности похоронить их! – сказал доктор.

– Засыплем их хоть немного землей и прикроем травой и листвой, – сказал Рамиро, – так ужасно думать, что мы их оставили без погребения валяться на дороге, как негодную вещь.

– Не спорю, что это ужасно, но не забывайте, что дикари могут вернуться каждую минуту.

– Не беспокойтесь, этого не случится! Кроме того у меня появилась мысль: мы можем опустить их тела в озеро – на это потребуется очень немного времени.

– Ну, пусть будет по-вашему! Кстати, наши приятели закончили свой танец, пойдемте же скорее и займемся умершими!

Обоим убитым привязали по тяжелому камню к ногам; доктор с благоговением прочел над ними молитву, каждый из присутствующих мысленно молился об усопших товарищах, а затем их осторожно опустили на длинных веревках на дно спокойного голубого озера в том месте, где неподвижные воды были покрыты густым ковром белых кувшинок и водяных лилий и где, склонясь над водой, задумчиво шелестела листва развесистых старых каштанов, как бы охраняя последний покой схороненных здесь мертвецов.

– Мы ничего, надеюсь, не забыли там, в хижине? – спросил Рамиро, оглядываясь кругом. – Все готовы пуститься в путь, не так ли?

– Да! Да! – послышалось со всех сторон.

– Ну, так с Богом! Не будем терять времени. Ты, Тренте, сумеешь, конечно, указать нам обратный путь?

– Конечно! Мы повсюду оставляли метки!

По пути Тренте рассказал, как ему удалось спастись во время схватки между индейцами-горцами и индейцами племени покойного Тенцилея, как ему удалось изловить тридцать мулов, тогда как остальные были частью перебиты во время схватки, частью разбежались и заблудились в лесу. Кроме того, пропали и мешки с бобами, и сушеные воловьи шкуры, служившие вместо челноков.

– Ну, это еще не велика беда: здесь можно прокормиться плодами и охотой, а в крайнем случае можно прирезать и мулов, – сказал Бенно, – ведь все равно только половина из нас может ехать, остальным же придется идти пешком, пока же можно будет пользоваться долблеными челноками дикарей.

Между тем солнце начинало уже всходить и золотило своими первыми лучами окрестности.

Путь предстоял дальний, но в тени лесов, вдоль ручьев идти было не слишком жарко и не слишком утомительно. Местность была самая живописная, самая приятная. Около полудня сделали привал. Все без исключения поспешили выкупаться и затем расположились отдохнуть в тени развесистых деревьев. Тем временем проводники, остававшиеся на всякий случай на страже, плели гамаки из луба, чтобы непривычные ко всякого рода лишениям европейцы могли провести ночь в гамаках, а не на голой земле. Так прошел первый день пути, затем настал второй, а вместе с ним укрепилась и надежда увидеть к вечеру ожидавших их товарищей.

– Ну, теперь уже недалеко! – объявили наконец проводники. – Скоро мы будем уже на месте!

– Знаешь, Утитти, – сказал Тренте, – ведь ты будешь королем своего племени, вместо Тенцилея!

Тот сначала гордо поднял голову, но тотчас снова уныло опустил ее.

– Но куда же, куда теперь деваться моему бедному народу? – со вздохом сказал он. – Где ему найти приют и спрятаться от рыскающих повсюду врагов?

– Разве они даже там, где теперь раскинули свой лагерь твои соплеменники? – спросил Тренте.

– Да, даже и там. Эти головорезы, люди с плоскими раковинами, продетыми в губы, в уши и в нос, – страшные люди. Они всегда отрубают головы убитым врагам и постоянно носят их с собой. Они высушивают и коптят эти головы над огнем и затем вставляют в них камни вместо глаз, а само лицо закрашивают белой и красной краской, чтобы оно походило на лицо живого белого человека. Кроме того, они едят человеческое мясо.

– Как, даже и теперь?

– Ну да! Они едят его всегда, когда только могут достать. Если у них кто-нибудь заболеет и колдун объявит, что больной не может поправиться, то его тотчас же зарежут и съедят, прежде чем больной успеет исхудать от болезни.

– Ну, а какие же другие милые качества встречаются у этого племени? – осведомился Халлинг.

– Кроме того, они бросают на дороге своих слабых, старых и убогих и зарывают в землю всех новорожденных детей, имеющих какой-нибудь физический порок или недостаток.

– Расскажи нам об этом, Утитти! Как это они бросают на дороге слабых и убогих своего племени?

– Они не живут постоянно на одном месте, а кочуют по всей стране. И вот, когда они перебираются с одного места на другое, то волокут за собою своих старцев, слабых и убогих калек до тех пор, пока те уже не в состоянии более идти. Тогда эти люди строят для них навес из ветвей, кладут подле них на землю немного съестных припасов и оставляют этих несчастных, беззащитных и слабых одних под этим навесом на съедение зверям или на голодную смерть!

Мне и Обии пришлось однажды быть свидетелями такого происшествия. Мужчины в таких случаях никогда даже не оглядываются назад, невзирая на отчаянные крики и вопли несчастных, но женщины не всегда так легко примиряются с такой разлукой со своими близкими. Раз моему племени пришлось повстречаться в лесу с этими людоедами, – продолжал Утитти, – но так как мы выслали вперед разведчиков, то они успели вовремя предупредить об опасности, и мы успели укрыться от них в густых зарослях мимоз. Мы вынуждены были надеть собакам намордники, чтобы они не выдали нас своим лаем, а женщин и детей услать в глубь леса, потому что малейший шум или шорох мог всем нам стоить жизни. К счастью, эти люди были слишком заняты своим делом и мало заботились обо всем остальном.

Они сплели навес из ветвей, положили тут же под навесом горсть маниока и несколько плодов, затем двое мужчин притащили бедную слепую старушку и хотели посадить ее под навес. Но та, очевидно, поняв, что с нею хотят сделать, упиралась изо всех сил, вцепившись в тащивших ее, и раздирающим душу голосом громко звала кого-то, с рыданием повторяя одно и то же имя: «Маруа! Маруа!» То было имя ее дочери. Но грубые мужчины силой посадили слепую старуху под навесик, и затем все должны были продолжать путь, невзирая на стоны и вопли бедной покинутой женщины. На этот раз дело, однако, приняло иной оборот: одна из молодых девушек горько рыдала и отказывалась идти дальше. Бедняжка не могла решиться оставить на дороге свою мать, несмотря на требования окружавших. Наконец вождь отдал строгое приказание, чтобы две наиболее почтенные женщины – из самых сильных и здоровых – схватили девушку и силой поволокли ее за остальными, подталкивая вперед. Девушка оглянулась назад на старуху, которая в этот момент с отчаянным воплем простирала к ней руки и, рванувшись изо всей силы, с криком кинулась к слепой, которая, рыдая, заключила ее в свои объятия. Девушка твердо решила во что бы то ни стало разделить участь матери, и, видя это, все племя двинулось дальше, предоставив обеих женщин их судьбе и нимало не заботясь о них. Когда эти люди с раковинами в губе, в ушах и в носу удалились настолько, что их совсем уже не было видно, мы, то есть мои соплеменники и я, взяли этих двух женщин с собой, и они стали жить среди нас.

– Ну, а прекрасная Маруа, эта примерная дочь, стала твоей женой, Утитти? Не так ли?

– Да, чужеземец! Как только ты мог угадать это? Маруа стала моей женой, но жива ли она еще, живы ли дети, я этого не знаю! – добавил он со вздохом. – Их было четверо, мой старший мальчик умел уже вить пращу и заострять стрелы.

Рамиро дружески потрепал его по плечу.

– Не ты один спрашиваешь себя, живы ли твои дети, жива ли жена, – сказал он, – и я тоже задаю себе этот вопрос и – увы!.. – Рамиро не договорил и грустно покачал головой.

Но вот уже и знакомые места. От костров вьется синий дымок, красивая серая борзая стрелой несется навстречу путникам.

– Плутон! Плутон! – радостно восклицает Бенно, лаская собаку, и вдруг лицо его бледнеет, страдальческая морщинка ложится вокруг рта. Заметив это, Рамиро ласково спросил его:

– Вы, Бенно, вероятно, вспомнили, при каких обстоятельствах впервые встретили Плутона? И я не раз вспоминал это покинутое судно!

– Нет, сеньор, если говорить правду, то при воспоминании об этом судне меня тревожит и мучит более всего письмо, которое мы так и не могли доставить по назначению. Мне почему-то всегда казалось и теперь кажется, что это письмо имело для меня лично громадное значение. Меня мучает мысль, что, может быть, много горьких слез пролито из-за этого письма, много горя и мук пережито из-за него!

– Не будем больше думать об этом! – сказал Рамиро. – Смотрите, вон Утитти встретил своих, вон его обступили дети, а жена, это скромное, робкое существо, тоже глядит на своего господина и повелителя глазами, полными слез. Видите, он милостиво протянул ей руку: другой, более нежной и горячей ласки не допускает местный этикет: это значило бы уронить достоинство воина.

– А вот и наши! – крикнул Халлинг.

В числе других приблизился и Михаил, все такой же бледный, робкий и мечтательный.

– Что же, нашли вы приворотный корень? – таинственным шепотом спросил он у Бенно и на его отрицательный ответ прошептал:

– Это очень печально, очень печально! – затем молодой, человек со вздохом отошел в сторону.

Тем временем краснокожие обступили своего будущего вождя и радостно приветствовали его возвращение. Вперед других протиснулась к Утитти старая тощая колдунья, выкрашенная, как всегда, желтою краской, и, указывая дрожащей рукой на стоявшего поодаль и не решавшегося вступить в лагерь своих соплеменников Обию, воскликнула:

– Ты должен стать нашим вождем, храбрый Утитти! Ты должен указать нам то место, где должны стоять наши хижины, но прежде всего ты должен снести голову этому изменнику. Он любимец Тенцилея, он стоял за него и против своего народа, и вот, где его место – этот кол ждет его голову!

И старуха указала на три кола, воткнутых в землю, из которых один был пустой, тогда как на двух остальных торчали головы, изменившиеся уже до полной неузнаваемости.

– Тенцилей! Непорра, – проскрежетала она, – а этот кол для Обии!

Путешественники вопросительно посмотрели друг на друга. Неужели они должны были допустить подобное зверство? Допустить, чтобы человека прирезали на их глазах, как барана?

– Обия должен умереть, он поверг в несчастье весь свой народ! – кричали индейцы. – Он изменник и не имеет права войти в деревню!

– Беги! Беги отсюда, Обия, – шепнул ему Утитти, – я не могу спасти твою жизнь, беги!

– Друзья, – сказал Рамиро, – обращаясь к индейцам, – мы взяли Обию в проводники для дальнейшего нашего путешествия, и завтра он вместе с нами покинет навсегда вашу деревню, но эту ночь вы должны ему позволить провести у нашего костра!

– Нет! Нет! Он должен умереть! – кричала желтая ведьма.

– Чужеземец прав. Оставьте его в покое, – приказал Утитти, – пусть они уведут его с собой!

Тогда концом копья, вокруг того места, где расположились лагерем белые, начертали на земле линию, и за эту черту не смел переступить изгнанник под страхом смерти, что ему было прекрасно известно.

Весь день до наступления ночи путешественники посвятили сборам: добыли челноки, нагрузили их, насколько было можно, различными съестными припасами и всеми своими пожитками, а ночью выставили вооруженных часовых, которым было поручено следить за неприкосновенностью челнов и безопасностью спящих товарищей. Караульные сменялись каждые два часа. Под утро весь маленький караван должен был тронуться в путь.

Следовало идти на северо-запад. Вот и все, что знали друзья; компас должен был служить им единственным указателем пути. С рассветом стали собираться и индейцы. Они также решили покинуть эту прекрасную страну и искать себе новую родину где-нибудь вдали от своих врагов. В последний раз собрались они у костра и тихо и протяжно пели свою печальную песню.

«Куда нам теперь идти? Друзья наши далеко, а враги всюду, близко. Велик дремучий лес, но в нем живет и коварная птица, и ядовитая змея. Где же нам искать места, чтобы построить вновь славные хижины и развести сады и огороды?»

Грустно и уныло звучала эта песня. От прежней веселой, безобидной, добродушной толпы осталась лишь небольшая горстка мужчин, женщин и детей. Целиком выкрашенные в черный цвет, они смотрели как-то особенно печально. Им предстоял далекий путь; они решили переселиться в ту часть страны, где жило одно родственное им племя, и там основать новое маленькое царство.

Когда дикари тронулись в путь, оказалось, что мужчины не несли на себе ровно ничего, кроме своего оружия, тогда как бедные женщины были навьючены свыше сил, даже и те, у которых за спиной висел в деревянной зыбке грудной ребенок, а на правом бедре еще другой, немного постарше.

Простившись со своими друзьями самым сердечным образом, индейцы затянули свою печальную песню и потянулись длинной вереницей от своей прежней деревни в лес.

– Да, – сказал Обия, глядя им вслед, – лучше, что я пойду с вами, не хочу больше жить в лесу!

Вскоре двинулись и путешественники. В каждом челноке сидело по четыре человека и лежали целые горы припасов и пожитков. Остальные же частью шли пешком по берегу, частью ехали на мулах.

Ласковые лучи раннего утреннего солнца еще более украшали и без того прекрасную местность. Повсюду встречались в изобилии самые роскошные плоды. Обия, которому все они были знакомы, сообщал своим спутникам разные полезные сведения. Он указывал им на съедобные плоды и ягоды, на птичьи гнезда, в которых можно было найти вкусные яйца.

– Вот хорошее дерево, – сказал он, – остановите челноки, я угощу вас настоящим царским напитком, давайте сюда ваши тыквенные сосуды!

Раздался звук рожка – обычный призывный сигнал путешественников, – гребцы убрали весла, а всадники придержали своих мулов, тут же принявшихся щипать свежую, молодую траву.

Указанное дерево украшали весьма странные плоды: на стебле, толщиною в руку человека, висел орех, напоминавший своей формой почки. Орех этот проводники тотчас же принялись поджаривать на камнях, которые они тут же раскаляли на спешно разведенном костре, тогда как Обия показывал белым, как следует обращаться с мягким, как груша, бледно-зеленым мясистым ядром этого ореха, чтобы получить из него сок. Подставив тыквенный сосуд, он выжал ядро, точно губку, так что в его руках осталась одна длинная тонкая оболочка, а все содержимое, светлая белая жидкость, вылилось в сосуд. Вкус сока этого плода напоминал отчасти душистую лесную землянику, отчасти спелую сладкую дыню с сахаром. Все с наслаждением пили напиток и кроме того сделали громадный запас этих орехов. Рамиро и Педрильо взобрались чуть не до самой вершины и рвали драгоценные плоды.

– Скажи, Обия, много ли этих превосходных орехов растет здесь, в лесу? – осведомился Бенно.

– О, сколько угодно!

Попробовали и мякоть этого ореха, оказавшуюся чрезвычайно вкусной.

– Вот это тоже прекрасные плоды, – сказал Обия. – Смотри, как их поедают попугаи!

Палками и камнями отогнали крикливую пеструю стаю и набрали и этих плодов, походивших на большую желтую сливу. В другом месте рос крупный, темный, почти черный, очень вкусный виноград. Гроздья бананов были так велики, что один человек не мог нести их, и эти гроздья приходилось перетаскивать в лодки двоим.

– Смотрите, господа, – сказал Бенно, указывая на довольно крупных птиц, следовавших уже некоторое время за нашими путешественниками, – птицы эти держат себя очень странно: они как бы исполняют тщательно разученный танец!

Тем временем приятели наши продолжали путь и достигли поворота реки, постепенно все расширявшейся. Вдруг откуда-то раздался неприятный пронзительный хриплый рев; затем послышался другой и третий такой же отвратительный звук.

– Это ревуны, – сказал Обия, – мы их сейчас увидим!

– Но ведь это ревет всего только одна обезьяна!

– Да, но сейчас ей отзовутся и другие – это их запевала, их старший.

Действительно, воздух огласился каким-то адским концертом: ничего подобного никто из путешественников никогда не слыхал: в этом реве было нечто злобно насмешливое, нечто угрожающее и свирепое. Звуки эти раздражали не только людей, но даже и кроткого Плутона, который принялся жалобно выть. Рев льва и плач гиены ничто в сравнении с этим адским ревом.

– Смотрите, вот они, – сказал Обия, указывая на большие ветвистые деревья, – вы, конечно, настреляете несколько штук себе на жаркое?

– На жаркое! Обезьян на жаркое?! – воскликнул Бенно.

– Да, у них превкусное и очень нежное мясо! – сказал индеец.

Рев этой стаи обезьян становился до того нестерпимым, что все готовы были бежать без оглядки, но тем не менее многие из путешественников успели заметить, что на нижних толстых сучьях смоковницы сидели, тесно прижавшись друг к другу, чинно в ряд, маленькие рыжевато-желтые обезьяны с длинными закручивающимися цепкими хвостами и густым хохолком на загривке. Сидя на суку, они свешивали хвост и длинные передние лапы вниз, тогда как их запевала и предводитель, медленно и важно расхаживавший взад и вперед на другом суку, держал хвост торчком кверху и разгуливал на четвереньках.

– Стреляйте же! Стреляйте! – уговаривал Обия.

– Эх! Если бы у меня было мое оружие! Этого дуралея так легко подстрелить!

Рамиро прицелился и попал старому ревуну прямо в грудь, но тот не сразу повалился на землю, а продолжал неподвижно сидеть на месте, несмотря на то, что кровь ручьем лилась из его раны. Все обезьяны сразу смолкли и разбежались, ища спасения в верхних ветвях деревьев; ссорясь и толкаясь, торопливо удирали перепуганные животные. Но вот второй выстрел прикончил старика, он грузно повалился на землю.

Вскоре тот же адский концерт возобновился в разных местах леса: очевидно, весь он был населен многочисленными стаями рыжих и черных ревунов. Только около полудня смолкли их голоса. В это время все живущее ищет сна и покоя, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить томительный полуденный жар. Наши друзья также сделали привал, и Обия воспользовался этим, чтобы зажарить обезьяну на вертеле, но никто не решился отведать этого жаркого, и ему пришлось одному лакомиться этим вкусным мясом.

Однако потребность в мясной пище ощущалась всеми.

– Скажи, Обия, нельзя ли нам будет поохотиться здесь на тапиров? – спросил Бенно.

– Нет, молодой господин, здесь не те места: на открытом сухом берегу они не водятся. Погодите немного, если мы дойдем до такого места, где густо растут камыши и где почва болотиста, там мы наверняка встретим их.

– Бывал ты в этих местах раньше, Обия?

– Нет, мы пришли издалека, с противоположной стороны, а Тенцилей не любил бесполезного бродяжничества и не хотел, чтобы люди без нужды отлучались из деревни.

– Какая жара! Как хорошо было бы выкупаться теперь! – сказал Бенно.

– Да, да! – подхватили и остальные.

– Постойте! – остановил их Обия, – надо прежде посмотреть, нет ли здесь пираний! – И с этими словами он навязал на длинную бечевку кусок жареной обезьяны и закинул его в реку. – Смотрите, что будет! – сказал он, обращаясь к окружающим.

Действительно, в одну секунду сотни и тысячи маленьких серебристо-чешуйчатых рыбешек облепили со всех сторон брошенный в воду кусок мяса и почти мгновенно по клочкам растерзали его своими острыми крошечными зубами.

– Нет, здесь купаться нельзя! – заявил индеец, – а то вам бы пришлось расстаться с жизнью. Эти рыбешки, как ни малы, мгновенно истребляют всякое живое существо. Они так впиваются в тело, что нет никакой возможности избавиться от них. Кроме того, водятся они здесь такими стаями, что, как видите, вся вода кишит ими.

– Неужели эти малютки решаются нападать даже на большую рыбу?

– Не только на рыбу, но при случае даже и на крокодила. Счастье, что они водятся только в самых мелких местах: там, где вода глубже, они совершенно не встречаются.

С наступлением вечера челноки вытащили на берег, укрыли в надежном месте и расположились тут же, на берегу, на ночлег.

Проводники стали готовить скромный ужин и развели огромный костер, который засыпали зелеными ветками, чтобы едкий дым от них разгонял москитов.

Между тем солнце медленно опускалось к горизонту, представляя собою громадный пурпурный диск, отражавшийся в тихих водах реки. Вдруг от края горизонта, точно ракеты, взлетело кверху несколько широких сине-голубых лучей, раскинувшихся веером по пурпуру заката. Между тем тени сгущались, и звезды, одна за другой, появлялись на небе. Все невольно залюбовались этим необычайным зрелищем, но Обия не выражал ни малейшего удивления.

– Ты уже раньше видел это? – спросил его Бенно.

– Да, это всегда так бывает: когда подходит дождливое время года, у Галлито появляются голубые перья, а на небе – голубые полосы.

– Смотрите, румяный закат потухает, и вместо него появляется ослепительный белый свет.

– Это зодиакальный свет, господа, – сказал Рамиро, – зрелище великолепное, грандиозное!

С края горизонта поднялась пирамида белого света, достигавшая до самого зенита, посылая во все стороны перистые белые лучи, наподобие громадного веера. Эти лучи были до того светлы и ярки, что заслоняли собою даже синие полосы и сливались наконец в общем море света и лучей, но лучей не резких, не ослепительных, а скорее успокаивающих и приятных.

Кругом царила торжественная тишина. Лесные великаны, выделяясь на ясном фоне лучезарного неба, казались особенно великолепными. Вдруг среди тишины и всеобщего молчания тихо раздалось уже знакомое путешественникам: Dios te de! И вслед за ним десятки таких же приятных голосов подхватили это приветствие.

– Сейчас пробежит по небу огонь, – сказал Обия, обращаясь к своим спутникам, – но на землю этот огонь не может спуститься.

– Ты полагаешь, что будет гроза?

– Нет, ни грома, ни дождя не будет, чужеземец, а только огонь, я не раз видал это!

Все присутствующие не сводили глаз с неба, светившегося ровным белым светом. Вдруг сверкнула, точно зарница, широкая огненная полоса вдоль всей линии горизонта. За первой зарницей почти без перерыва последовала еще другая и третья, пятая, восьмая.

– Восемь! – сосчитал по пальцам Обия и, показывая своим друзьям восемь пальцев, сказал: – Пройдет еще столько дней, и тогда вода совсем загасит солнце и будет литься на землю ручьями.

Ни малейшего грома, ни единой капли дождя не упало на землю, несмотря на то, что зарницы эти были ослепительно ярки и близки.

– Что же вы, ваши женщины и дети, делаете в дождливое время? – спросил Бенно.

– Мы застилаем наши хижины снаружи звериными шкурами в несколько рядов, так что вода не может проникнуть внутрь, а некоторые племена уходят в горы.

– Ну, только того и недоставало, чтобы начались ливни!

– Не унывайте, дорогой, ведь остается всего каких-нибудь четыре недели, и мы будем уже на перуанской земле. Пусть эта мысль служит вам утешением в тяжелые минуты, все худшее уже осталось позади!

– Да! Четыре недели это уже немного в сравнении с тем, что пройдено и пережито, но какой-то внутренний голос не дает мне покоя и смущает меня. Как только в душу мою закрадывается хотя бы самая робкая надежда, он неизменно шепчет мне: «Остерегайся! Не доверяй!»

– Это не что иное, как неуверенность в успехе, что вполне естественно: разумный человек не может смело верить в удачу: он обсуждает, размышляет и, конечно, предвидит возможность неудачи! – сказал Бенно.

Но Рамиро почти не слушал его.

– Сколько раз мы обсуждали этот вопрос с моей бедной женой. У нас не было иного выхода, даже продажа всех моих лучших лошадей едва ли покрыла дорожные расходы, а дети мои должны были бы умереть там с голоду. Ах, если бы мне достались сокровища моих предков, если бы через четыре недели я стоял лицом к лицу с братом Альфредо! Все эти миллионы! Ах, это какая-то несбыточная мечта! Бенно, Бенно, я и для вашей пользы думаю о них!

Но опять в глубине души измученного человека раздавался все тот же навязчивый голос: «Не доверяй! Берегись»!