Из Лондона в Австралию

– Может быть, но для вербовки с этой стороны не может быть ни малейшей помехи. Дисциплина на военном корабле есть лучшее лекарство против легкомыслия молодых людей.

Антон робко протянул руку. – Благодарю, ваше сиятельство, – сказал он. – Может быть, до сих пор я иногда ошибался. Но судьба моего отца сокрушала меня до такой степени…

Лорд дружески пожал ему руку. – Я давно это понял и давно простил, – отвечал он. – При всех своих бедствиях, ваш отец богатый, счастливый человек! Но оставим это. Вам надо заснуть и успокоиться. Не уходите отсюда, пока не получите от меня извещения…. тогда ничто не помешает нашему плану.

Он еще раз дружески поклонился на прощание и вышел в сопровождении хозяина.

Антон сжал горевшую голову руками, у него путалось в мыслях от всего, что он узнал так неожиданно; однако, при воспоминании о голландце и Маркусе, он почувствовал облегчение. Ни один из этих негодяев уже не может никак вмешаться в его судьбу.

Нашему другу казалось, что уже прошел целый год с тех пор, как он стоял с отцом у дверей харчевни, обещая не выходить на улицу до его возвращения. Каких событий не случилось с тех пор!

Но теперь время испытаний кончилось. Перед ним открывается новая жизнь, в которой он займет свое место, он может действовать, проявлять душевные силы, может достичь самостоятельности, которая принесет ему счастье и удовлетворение.

Нечто подобное он ощущал уже и теперь. На улице шел снег, на окнах рисовались причудливые снежные узоры, в трубах соседних домов завывал ветер, – а здесь, в его комнате, было тепло и уютно. Усталое, изнуренное тело мальчика покоилось на мягкой теплой постели, яркое пламя горело в камине, и грудь Антона дышала легко и свободно от сознания безопасности. Ранние сумерки навели нашего друга на воспоминания о последних двух днях. Пусть Темза катит свои черные волны, хоть до самой улицы на окраинах города, хоть до самой лодки, где расположились на ночлег такие неприятные фигуры, – его это теперь не касается.

Он натянул одеяло до самой головы. Как тепло!

О, какая это волшебница, воскресшая надежда! Она умеет самое унылое ненастье превратить в сияющий солнечным светом день!

Хозяин принес обед и большой стакан хорошего старого портвейна. – Ну, вот и полегче, – сказал он, – Ты должен радоваться, юноша, что именно лорд Кроуфорд нашел тебя в снегу.

Он сел у кровати и кормил мальчика, стараясь развлекать его, как маленького ребенка. – У его сиятельства тоже есть сын твоих лет, – повествовал он.

Антон поднял глава. – беспутный? господин Романн?

– С чего это ты взял?

– Г-м, мне показалось, что у лорда есть какое-то тайное горе. Видно, что ему нелегко.

– Его сын бездельник, – сказал хозяин. – Конечно, я знаю это через слуг. Он бьет всякого, кто имеет несчастье ему не понравиться; изводит своих учителей, делает долги и приводит в отчаяние отца. Его выключили из лучших школ Лондона, и теперь он в пансионе у одного пастора, в одной из рыбачьих деревень, далеко отсюда, – там его надеются исправить. Ты видишь, что и богатые люди имеют свои огорчения. А кстати, – прибавил он, – ведь оба фальшивые монетчика уже сидят в тюрьме.

– Почему вы знаете? – вскричал Антон.

– Читал в газетах. Твой Маркус оказался убийцей, которого давно искали. Их обоих тоже отправляют за море.

– Приятная компания, нечего сказать! Сколько же всех судов отправляется отсюда?

– Шесть. На каждом по триста арестантов.

– Так это еще большой вопрос, удастся-ли мне во время переезда увидаться с отцом.

– Конечно. Но, по-моему, даже лучше, чтоб этого не случилось. Сношения между арестантами и матросами строго запрещены.

– Сколько времени продолжается путешествие? – спросил, вздыхая мальчик.

– От пяти до шести месяцев…. а затем ты празднуешь свое свидание с отцом! Подумай, в каком он будет восторге!

Антон вздохнул. – Да, да, но как далеко до этого!

Хозяин встал и спустил шторы, потом зажег лампу, накрыв ее абажуром, и комната погрузилась в приятный полумрак. – Доктор еще раз зайдет, – сказал он, – так ты не должен слишком возбуждаться…. мне кажется, у тебя маленькая лихорадка.

Потом он поставил на стол свежей воды и ушел прислуживать своим посетителям. В первый раз за все время Антон заснул, наконец, так крепко, что доктор Дэвис осмотрел его и сосчитал пульс, не разбудив его. Он с улыбкой объявил, что, благодаря крепкому сложению, приключение обошлось без всяких последствий.

На следующий день лорд прислал с лакеем связку немецких книг и краткий самоучитель английского языка. По этим книгам Антон должен был познакомиться с необходимыми выражениями, чтобы на корабле понимать, по крайней мере, слова команды.

Затем пришло толстое письмо, написанное по-немецки рукой лейтенанта Фитцгеральда, и из него выпало несколько маленьких бумажек. Хозяин просмотрел их; это были квитанции, подписанные разными лицами, каждая на сумму в десять фунтов.

– Бог знает! – сказал Романн, – не понимаю, на что это так нужно.

Между тем Антон прочел письмо офицера и, от волнения, почти не мог говорить. «Я не хочу, чтоб, вступая в новую жизнь, вы унесли с собой неприятные воспоминания, – писал лорд Кроуфорд, – потому я достал через полицию список всех лиц, обманутых этими двумя мошенниками, и покрыл все убытки. Для меня это не составило большой жертвы, я исполнил только приятную обязанность. Взгляните и вы на это таким же образом».

Антон и хозяин переглянулись. – Какой человек! – вскричали оба в один голос. – А ты считал его за злейшего врага! – прибавил немец.

– Разве я мог иначе? К счастью, он уже простил меня.

– И за это ты должен благодарить Бога, юноша. Пишет он что-нибудь еще?

– Лейтенант Фитцгеральд приписал от себя несколько слов, – отвечал Антон и прочел следующее: «Я очень хорошо знаю лично коменданта новых колоний, потому что это дядя моей невесты. Он очень доступный и обходительный человек, и я ему вполне доверяю. Не трудно будет достать для вас в новом отечестве какое-нибудь место: мы там неограниченные хозяева на сотни миль и можем делать все, что угодно. Не правда-ли, что подобное сознание может наполнять гордостью. Ваш Мармадюк Фитцгеральд».

– Поздравляю! Поздравляю! Ты наверное родился в сорочке, юноша. Знаешь поговорку?

– Еще бы! Ах, только бы скорее настал день отъезда!

– А пока, учись прилежнее по-английски. Смотри, вон какие хлопья опять повалили; для отъезда погода неважная.

И Антон учился насколько хватало сил.

……………

В это время шесть самых больших военных кораблей снаряжались для отправки в колонию и для перевозки арестантов.

На палубе отгородили большое четырехугольное пространство, окруженное железной решеткой, и в нем устроены были, одна над другой, койки. По углам этой загородки стояли две пушки, обращенные жерлом внутрь, к помещению арестантов, которые должны были находиться под строгим надзором, чтоб не могли сноситься с корабельной прислугой, устраивать заговоры и бунтовать. Нужно было только иметь достаточное количество морских солдат и матросов. Но их-то как раз и не доставало. Капитан Армстронг находил, что помочь этому всего легче вербовкой. Для этого он каждый вечер посылал на берег опытного вербовщика, Тома Мульграва, конечно, не в форменном мундире, а с карманами, набитыми деньгами, и головой, набитой всякой ложью, которую он в трактирах выдавал за свои собственные приключения. Том Мульграв собирал вокруг себя молодежь, напаивал вином и рассказывал Бог весть какие небылицы о заморской жизни.

Врать этот старик умел на славу. Глаза его при этом блестели, руки были в непрерывном движении, вся шаровидная фигура его была само добродушие. Он заседал каждый вечер в одном трактире близ гавани, угощая своих слушателей невероятными историями.

– Клянусь вам, – говорил, старик, – на островах Южного моря люди живут по-царски. Самый последний бездельник может разыгрывать лорда, – стоит поднять руку, и сотни рабов повинуются по первому знаку. Туземцы каждого белого считают за бога.

– Но они стараются убить его, – сказал кто-то.

– Бредни! Больше ничего, что бредни! Самые знатные вожди ползают перед вами на четвереньках и повторяют: «Вутчи-Кабутчи», что значит вроде того, что «я твой раб».

– А что же едят у этих добрых людей? – спросил один из слушателей.

Том Мульграв пожал плечами. – Конечно, не ростбиф и шерри, – сказал он, – но других деликатесов сколько угодно. Яйца, например, величиной с детскую голову; их собирают прямо печёными.

Все ахнули. – Печеные? – спросил один. – Как же это возможно?

– Страшной силой солнечного жара, мой милый. Вот тоже земляника, или малина. Там она с нашу репу. Одного яйца и одной ягоды довольно для самого хорошего аппетита.

– Мистер Мульграв! – спросил молодой человек, – какой же величины птица, которая несет такие яйца?

– С корову, мой милый. Туземцы на ней ездят верхом.

– Ах! А вы сами пользовались такой птицей, вместо лошади, сэр?

– Сотни раз. Вот при подъеме на горы эти великолепные белые и золотистые птицы иногда обнаруживают нетерпение, отказывают, так сказать, в повиновении своему седоку и начинают подниматься на воздух.

– О, Боже! в то время, когда на них едут?

– Конечно! Я таким образом попал на одну высочайшую, недосягаемую вершину, – удобнейший способ восхождения на горы, на мой взгляд. Только вот одного надо беречься.

– Чего же именно? – вскричали десять голосов.

– Не надо слезать с неё, иначе эта предательская птица улетит, и пропадешь в вечных льдах.

– Ах, так там есть и лед?

– Еще бы! Внизу тропические фрукты на каждой ветке, плодородие неслыханное, а вверху великолепная санная дорога, – так, приблизительно, на половине горы. А на самой вершине лежат ледяные глыбы, вышиной с башню.

– Туда поднимаются, чтобы отдохнуть немного от зноя долин… перемена чрезвычайно приятная.

– Можно представить! Но, – знаете, мистер Мульграв, – мне бы очень хотелось знать…

– Еще стакан грога для этого господина и мне, – вскричал унтер-офицер, потом развязно махнул рукой и прибавил: – Спрашивайте дружище! Спрашивайте! Это показывает любознательный ум, который я очень ценю в молодых людях.

Польщенный малый делается совсем красным от удовольствия.

– Мне бы хотелось знать, как собственно запрягают такую верховую птицу, – говорит он сконфуженно.

– И только-то? Ты бы и сам мог догадаться, любезный. У этого зверя есть своя собственная упряжь, как у лошади или осла. Так же дают шпоры и подгоняют кнутом.

– Желал бы я увидать собственными глазами, – вскричал молодой человек.

Том Мульграв протянул ему с достоинством руку.

– Ничего не может быть легче, – сказал он, – стоит только, отправиться вместе со мною на эти счастливые острова. Там ты сразу разбогатеешь, потому что там пока сколько угодно еще незанятых земель, – пока, говорю я, но скоро уже будет иначе. Сотни людей едут туда нищими, а возвращаются миллионерами. Свои владения я, конечно, поручил надежному управляющему.

– Ах, так вы сами еще туда поедете?

– Само собой. Если бы мне не нужно было в Лондоне привести в порядок кой-какие дела, я нарочно не вернулся бы сюда. По ту сторону моря живут так, как у нас только первейшие богачи, – это заманчиво.

В одном углу трактира давно уже сидел человек довольно захудалого вида и, попивая грог, прислушивался к россказням Мульграва. Тут он с нерешительной улыбкой обратился к своему соседу. – Извините, сэр. Верите вы этим историям?

Тот пожал плечами. – Ни одному слову, – ответил он. – Новые острова открыты, это известно всему миру, а остальное все вздор. Кому есть охота драться с дикарями и жить в нездоровом климате, тот, пожалуй, может переселяться; только уж тогда надо проститься со всеми благами цивилизации.

Первый собеседник вздохнул. – Это-бы еще куда ни шло! – сказал он, – да вот башмак мне давит правую ногу.

Сосед пытливо посмотрел на него. – Так, так! В бумагах что-нибудь не ладно, хэ?

– Может быть! Не знаете ли вы, как помочь горю?

– Надо раздобыть другие, вот и все.

Оборванец подавил вздох. – Если б это было возможно! – проворчал он.

– Это даже очень легко, – только стоит малой толики денег…

– Может быть, вы согласились бы уступить мне свои собственные документы, сэр? Они с вами?

– Разве уж так к спеху? Вас так рьяно розыскивают, дружище? Следят по пятам?

Оборванец огляделся вокруг робким взглядом. – Ничего подобного! – прошептал он. – С чего вы это взяли? Была драка, а больше ровно ничего. На беду, тот, кому я закатил затрещину, сынок важного барина; потому, если они меня поймают, так, того гляди, угодишь в петлю.

Собеседник посмотрел на него с насмешкой. – Понимаю, – сказал он. – За бесчинство вы боитесь наказания и потому хотите уехать… вполне понимаю.

– Бумаги с вами, сэр?

– Нет, право же, нет. А впрочем, сколько бы вы дали, мой милый?

– Так вы согласны продать документы? Настоящие, конечно.

– Это еще неизвестно. Говорите вашу цену.

Оборванец вынул из кармана что-то, завернутое в тряпки, и осторожно стал развертывать, пряча под столом.

– Взгляните-ка сюда, сэр. Это еще память моей матери.

Собеседник запустил любопытный взгляд под стол и увидел кольцо и булавку с драгоценными камнями большой стоимости. – Ах ты! – сказал он. – Видно, ваша матушка была любительница настоящих бриллиантов. Есть у вас еще такие же?

– Нет, но я думаю, и этого довольно.

– А я не думаю. Надо еще прибавить сюда часы с бриллиантами, потом колье и…

– Шш! Что вы там такое мелете? Моя мать была…

– Оставьте добрую женщину, пусть покойно спит в своей могиле, а давайте-ка лучше, без скандала, остальное. Украдены у Плюмгет и Джек, в Регентстрите, с выставки. Видите, я все знаю.

Оборванец был ошеломлен; он открывал и закрывал рот, как рыба, вынутая из воды. – Чепуха! сказал через силу.

– Так хотите, чтобы я поднял скандал? рассказать историю во всеуслышание?

– Да вы взбеленились? Взбесились? Из-за чего вы хотите меня погубить?

– Так не надувайте, не врите. Товарищей по делу обманывать не следует; это подло и показывает бесчестные намерения.

– Какие мы товарищи по делу? – прошептал оборванец, сердито сверкая на него глазами. – С каких это пор, сэр?

– С тех пор, как вы хотели купить у меня подложные документы и в уплату предлагали краденую булавку.

Оборванец задрожал. – Меня преследует важная особа, – сказал он. – За мной шпионят и гонятся, – два раза мне удалось спастись только чудом.

– Так выбирайтесь отсюда. Точно жить можно только в Лондоне!

Оборванец раскрыл перед ним свои пустые руки. – Нет денег, – с досадой сказал он. – Полиция приняла меры, и никто не решается купить у меня вещи.

Собеседник постарался скрыть свою радость. – Приходите завтра вечером опять сюда, – прошептал он. – Я посмотрю нельзя-ли чего сделать.

Затем он встал и отошел с коротким поклоном в одну сторону, а оборванец направился в другую. Некоторое время они оба еще побыли в трактире, где унтер-офицер продолжал громким голосом свои рассказы, направо и налево пожимая руки молодым парням. – Даю вам слово, сударь, я буду иметь вас в виду, непременно, непременно.

Так продолжалось до ночи. Хозяин делал хорошие дела, но начинал побаиваться. Если тут начнется вербовка, то за его заведением навсегда установится дурная слава.

На следующий вечер хозяин озаботился, чтоб и в задних комнатах, которые всегда стояли запертыми, были зажжены лампы, и, кроме того прибил новую доску со словом «выход». Когда все обычные посетители собрались, он открыл туда дверь, и тогда всякий мог видеть, что, в случае нужды, можно спастись через выход, ведущий на другую улицу.

На этот раз в числе прочих посетителей находился молодой человек, занявший место в самом темном углу комнаты.

Это был Антон. За обедом он получил от лейтенанта Фитцгеральда письмо, по которому явился как раз к назначенному сроку, чтоб дать себя завербовать. Сердце его билось от невольного страха й беспокойства. Каждую минуту он ждал, что к нему подойдет полисмен арестовать его; необычный шум оглушил его, присутствие такого множества людей возбуждало его нервы. С реки доносился скрип якорных цепей, и Антон с ужасом представлял себе палубу и пушки, направленные на стены, обнесенные железной решеткой; он думал о том моменте, когда его, со связанными руками, как животное на бойню, поведут на один из этих кораблей, и ждал с минуты на минуту увидать лейтенанта с отрядом морских солдат. Но время шло, а никто не являлся. Антон держал в руках газету, хотя так мало понимал по-английски, что читать её не мог. Сердце его билось неровными толчками, он чувствовал себя бесконечно одиноким и несчастным, таким несчастным, как еще никогда.

Вскоре появился унтер-офицер и тотчас начал рассказывать собравшейся кучке молодых людей чудеса о земном рае, перед которым все сказочные царства, со всеми их прелестями, казались скучной пустыней.

Были тут и два вчерашние собеседника, которые с жаром о чем-то шептались. Оборванец принес много драгоценных вещей, а его товарищ разные документы, и несколько наличных денег. Они долго втихомолку торговались, потом обменялись своим товаром, а через пять минут тот, который принес бумаги, исчез в толпе.

Антон беспрестанно посматривал на дверь. Неужели еще нет? Когда стрелка больших часов над столом подошла к половине десятого, на улице раздался шум от многих тяжелых шагов. Дверь распахнулась, и на пороге показался лейтенант Фитцгеральд, в сопровождении двадцати-тридцати морских солдат, к которым тотчас же присоединился унтер-офицер Том Мульграв.

У каждого солдата на кушаке висел нож, а в руках была толстая палка; у иных вокруг талии были намотаны длинные веревки.

В первый момент все словно остолбенели, но затем поднялась делая буря, шум и гром со всех сторон, как будто отчаяние искало последнягб выхода.

– Вербовщики, вербовщики!

– Бейте этих собак! Мы свободные англичане!

– На улицу! – вскричал хозяин. – Сюда на улицу!

Толпа выломала дверь во дворе, но первые же выскочившие тотчас бежали назад с криками ужаса. Солдаты наполняли двор и заняли узкий проход, который вел в переулок.

– Измена, измена! Нас оцепили!

– Это подстроил тот проклятый негодяй! Каждый вечер сидел тут и мутил народ, чтобы опутать и погубить!

– Убейте его! Не выпускайте!

Вне себя, некоторые, колотили кулаками по столу, а иные сами себя по голове.

– Значит, он все врал, этот несчастный? Значит, все неправда!

– О, какое ужасное предательство!

– Дурачье! Нечего выть теперь о сказочных сокровищах, когда дело идет о жизни и смерти! Пробивай дорогу кулаками!

И началось побоище. Солдаты били палками и клинками, осажденные защищались кто чем мог и разбивали стаканы и бутылки о головы своих противников! Особенно ожесточенно дрались там, где осаду вел Том Мульграв. В него бросали всевозможными предметами, осыпали его самой невероятной бранью и угрозами, а он только посмеивался. Даже тут страсть к вранью не оставила его.

– Эй, ты! длинный повеса! – кричал он, – подойди-ка поближе, дай посмотреть на тебя хорошенько. В странах, где водяеся дикия лошади, их ловят арканом, – понимаешь? Так и я ловлю своих четырех жеребцов. Вот таким образом, сэр. Понял?

И при этом он накинул на шею несчастного длинную веревку и свалил его на пол; несколько солдат скрутили ему руки и потащили вон, а унтер-офицер набросился на другого, сам оставаясь здравым и невредимым среди общей свалки.

Всех упорнее, с криками и ругательствами, отбивался оборванец, в боковом кармане которого были спрятаны только-что добытые документы. – Чего вам от меня надо, – кричал он. – Пустите. Провалитесь вы к дьяволу!

Падая на пол, он свалил вместе с собою двух солдат, и все трое барахтались, катаясь кубарем и работая кулаками до остервенения. Оборванец надергал у матросов целые пригоршни волос, а они в клочья рвали его одежду и старались покрепче затянуть веревку на шее.

– Сколько у канальи силищи! – вскричал один: – Расшатал мне все зубы.

– А мне перебил два ребра.

– За это попадет ему на палубе. Уж, конечно, его в самые тяжкие работы.

Оборванец разразился громким, злым хохотом. – Сначала одолейте меня! – кричал он. – Сначала одолейте! Это он прокричал по-немецки, и Антон невольно обернулся. С каким ожесточением кидался этот человек на своих противников, как напрягал все силы своего мускулистого тела, стараясь освободиться!

Горящими глазами смотрел он на дверь, и мучительные стоны вырывались у него из груди. Неужели он не пробьется к двери!

Он еще раз напряг все силы и рванулся, но тут его одолели, и он лежал связанный, рыча от ярости. – Не хочу! – кричал он, не переставая. – Не хочу!

Всех остальных солдаты тоже перевязали.

Пряди волос, лохмотья, мундирные пуговицы и осколки стекла покрывали весь пол, повсюду виднелись брызги крови.

Наконец, один из унтер-офицеров с шумом открыл дверь, и завербованных начали выводит на улицу. Лейтенант Фитцгеральд сделал нашему другу знак, и Антон, пошатываясь, последовал за выходившими. Один он не принимал участия в общем побоище.

Вокруг словно все вымерло. Все двери и окна были заперты, все огни погашены, людей ни души, и это на улице, где с утра до ночи стоял шум, толкотня и оживление. По крику «вербовщики!» все разбежались и попрятались в безопасные, недоступные для солдат дома.

Весть о событии быстро разнеслась по улицам и площадям, и каждый встречный предупреждал другого: «вербовщики, вербовщики!»

В гавани стояла удручающая тишина, и только волны с шумом бились о военные суда, черневшие в густой темноте. Из других улиц, освещая дорогу фонарями, двигались такие же процессии, с проклятиями и рыданиями, надрывавшими душу.

Лейтенант Фитцгеральд положил руку на плечо Антона. – Мужайтесь, мой бедный юноша, – сказал он дружески, – все это не так ужасно, как кажется сейчас!