– Вставай.
Нела не знала, сколько еще прошло времени, пока она наконец смогла открыть глаза. Над ней нависло лицо Максимиллиана, оно казалось темным в далеком свете от вертолета. Все плыло, и зрение отказывалось фокусироваться. Чьи-то руки подняли Нелу за плечи и поставили на ноги. Сзади раздался щелчок – наручники соскользнули с ее запястий. Понемногу приходя в себя, Нела пыталась унять дрожь.
– Ты в порядке? – Максимиллиан быстро окинул ее взглядом, – Тогда идем.
Его голос звучал нейтрально-отстраненно, будто Нела была лишь случайным свидетелем всего произошедшего. Не дожидаясь ответа, офицер подхватил ее за плечо и потащил к вертолету, с другой стороны ее подхватил другой военный – голова у Нелы все еще кружилась от затихающего звона в ушах, а земля не ощущалась под ногами.
Как в замедленной съемке промелькнули разбитые фары двух автомобилей, лежащие на засфальте тела – Нокса и других, простреленные, выпавшее из рук оружие, осколки стекла… Нелу вновь толкнули в спину, сажая уже в вертолет, который моментально взмыл в воздух.
Все еще будто в отдалении, и в то же время над самым ухом, Нела услышала голос Максимиллиана, говорящего по телефону:
– Сэр, все в порядке. Она с нами, мы возвращаемся. Да, есть немного. Я пришлю людей, чтобы все здесь убрали.
Вертолет поднимался все выше и выше, и загородная дорога посреди редких деревьев становилась все меньше, пока темные фигурки на земле не превратились в далекие точки.
Вдалеке, на границе с небом, начинался рассвет, и оранжевые лучи едва проникали в затемненное стекло вертолета. Уже на подлете к городу Нела увидела еще один вертолет, летящий навстречу мимо них, прямо к месту происшествия. Тоже с эмблемой Корпорации. Скоро на пустынной дороге не останется и следа от того, что случилось этой ночью.
– Машина на месте? – услышала Нела голос Максимиллиана с переднего сиденья, – Тогда снижаемся. Я отвезу ее домой. Вертушку отгоните по-тихому.
Нелу пересадили в служебный автомобиль на заднее сиденье, и Максимиллиан сам захлопнул за ней дверь. Он сел за руль, и у Нелы впервые за эту ночь сжалось сердце от тяжелого молчания, которое повисло в машине. Оставшись наедине с Максимиллианом, она впервые хотела провалиться сквозь землю. Максимиллиан завел мотор, и машина медленно тронулась с места, а Нела подняла глаза и посмотрела в зеркало над передним сиденьем – и тут же встретилась в нем взглядом с Максимиллианом. Она тотчас же отвернулась к окну, чувствуя, как жар заливает щеки и жалея только о том, что ее темные волосы слишком короткие, чтобы скрыть ее лицо.
В гнетущей тишине они ехали по почти пустым еще дорогам, когда робкий рассвет уже окрасил улицы сиреневой дымкой, и сияющие оранжевые лучи, пробивающиеся между серых высоток, казались насмешкой над событиями этой ночи.
«Влюбленный жираф» – так называла этот цвет ее мать – Нела вспомнила это совсем не кстати. В той самой квартире на двадцать четвертом этаже окна выходили на солнечную сторону, и каждое утро мама выходила поливать орхидеи, залитые тем самым оранжевым светом. Она говорила, что их поцеловал влюбленный жираф, и потому они цветут так пышно. Незадолго до ее смерти орхидеи завяли – мать по утрам мучилась от головных болей и лишь изредка насмешливо выливала в горшок с цветами недопитый бокал вина или виски. «Мои цветы будут пить то же, что и я», – говорила она, прижав ладони к окну и глядя с высоты на суету города.
Тишина в машине заполняла все пространство, хуже инфразвуковых волн, выворачивающих внутренности. Неле казалось, что вот сейчас Максимиллиан начнет говорить ей что-то – не важно, что – даже если снова начнет обвинять ее и ругать, как раньше, это будет легче вынести, чем ехать с ним наедине в молчании.
Когда до дома оставался всего один поворот и они остановились на светофоре, Максимиллиан только спросил:
– Они вытащили твой чип?
Нела ответила, глядя себе под ноги:
– Если б знала, сама бы вытащила.
Подняв глаза, она увидела, что Максимиллиан обернулся и смотрит на нее в упор – серьезно и задумчиво, так, что под этим взглядом ей снова захотелось провалиться сквозь землю – сквозь пол машины, сквозь асфальт, сквозь земную кору… Но уже через секунду светофор вспыхнул зеленым светом, Максимиллиан повернулся обратно и машина направилась к ее кварталу.
– С тебя лучше вообще не снимать наручники, – бросил Максимиллиан.
Нела прислонилась головой к окну. Максимиллиан больше ничего не сказал. Нела смотрела на залитые солнцем коттеджи, чувствуя ноющую боль в шее. Перед глазами мелькали то лежащие на земле под дождем темные фигуры людей, у которых она еще недавно была заложницей, то лицо Максимиллиана, склонившееся над ней, то ее собственные слова – «Я хочу вам помочь» – сказанные Мире и Ноксу, которых теперь уже нет в живых – они остались лежать теми самыми фигурами под дождем. Слова, которые теперь казались насмешкой над здравым смыслом.
А по улице, высыхающей после дождя, насмешливо шествовали влюбленные жирафы, и ярко-оранжевые лучи покрывали золотом блестящие окна таунхаусов, будто и не было этой ночи.
***
Шоу начинается рекламой, которая идеально вписывается в контекст – нет такого человека, который в последние полгода не видел бы на экране этого симпатичного мальчонку, с аппетитом поедающего йогурты самых разных вкусов. Еще – одежду и, кажется, велосипеды, но йогурты – это его фишка.
– Малыш Джерри, Боже! Самый очаровательный ребенок Америки снова с нами! – ведущий треплет макушку мальчика с задорными кудряшками, – Как мы рады видеть тебя здоровым и веселым. Кто еще расскажет нам о лучших йогуртах, если не ты?
Пухлощекий малыш лет восьми привычно улыбается ведущему и смело машет рукой в камеру – ему не привыкать ко всеобщему вниманию.
– Миссис Грант, от всей души я рад за вас – у меня самого есть дети. Не могу представить, что вы пережили. Но, к счастью, теперь это позади, – ведущий жмет руку матери ребенка, которая только благодарно кивает, неуверенно блуждая глазами по студии.
Это ее сын научен вести себя перед камерами, а ей самой, похоже, никогда это было не нужно.
– Расскажите нам, сложно ли было решиться на экспериментальное лечение? Для многих ваш опыт будет очень ценным.
– У нас других вариантов и не было, чтобы сомневаться, – женщина пожимает плечами, и тут же, спохватившись, добавляет, – Конечно, у меня с самого начала не было сомнений. Есть все основания доверять этой методике. Как видите, ожидания оправдались, и малыш Джерри теперь здоров!
– Расскажите, как вы узнали о болезни? Как понимаю, у вас все было отлично – столько контрактов, так быстро пришла популярность, Джерри признали самым очаровательным ребенком Америки. И тут такое…
– Да, нас позвали сниматься в рекламе в тяжелый для нас период. Мы тогда только узнали о диагнозе и не только о рекламе думать не могли, а вообще ни о чем…, – женщина опускает взгляд под тяжестью воспоминаний.
– Простите, а разве малыша Джерри позвали в рекламу не до того, как он узнал о болезни? Он заболел позднее, верно? – ведущий настойчиво смотрит ей в глаза, подняв брови.
– Простите… Да, точно. У меня уже в голове все перемешалось, – она со смущенной улыбкой качает головой.
Восьмилетний мальчик хлопает глазами и вопросительно смотрит на мать, открывая рот и пытаясь что-то сказать.
– Конечно, – с глубоким пониманием кивает ведущий, – Не дай Боже такое пережить. Пусть все дети мира будут здоровы.
Он убедительно смотрит в камеру, прижимая руку к груди, и затем наклоняется к мальчику с микрофоном:
– Малыш Джерри, скажи, теперь ты себя хорошо чувствуешь?
Парнишка привычно улыбается:
– Да, хорошо…, – он вопросительно смотрит на ведущего, который ждет продолжение, – Теперь у меня голова не болит. Вообще никогда. И даже на съемках не надо таблетки пить.
По зрительскому залу прокатывается недовольный ропот. Ведущий не ведет и бровью – публика здесь только для массовки.
– Джерри хочет сказать, что когда появились симптомы, мы заканчивали съемку, – оправдывается мать, глядя в зал, – Всего один день на съемках он пил таблетки…
Джерри непонимающе хмурится, но успокаивается, когда мать строго похлопывает его по плечу. Маме лучше знать, сколько это продолжалось.
– Просто малыш Джерри очень ответственный…, – улыбается женщина, – Мы предлагали ему закончить. Но он сам говорил – «Мам, контракт есть контракт!»
Ведущий смеется вместе с ней, глядя на мальчика с умилением. «Контракт есть контракт» – эти слова Джерри понимает. Только не он говорил их матери, а постоянно слышал от нее. Но маме лучше знать.
Вдруг из зала раздается громкий вопрос:
– А вы уверены, что эти клетки взяты из мертвого мозга? И даже если так, вас это не смущает?
Ведущий только улыбается в камеру, а затем смотрит в свои вопросы.
– Простите, мы должны что-то ответить? – шепотом обращается к нему миссис Грант.
Ведущий все с той же улыбкой шепчет ей на ухо:
– Здесь будет звук аплодисментов.
Из интервью семейного шоу «Счастливый час»
Глава 8
15-летний Джозеф Патерсон уже второй день прятался в подвале расселенного дома, предназначенного под снос на южной окраине Вашингтона. Он нашел помещение с дверью, которая запиралась изнутри, что было удачей – остальные входы в подвал не запирались, поэтому он не мог рисковать, оставаясь там. Первую ночь после побега из дома он провел, прячась в кустах парка. Это было относительно безопасно, учитывая, что смотрители парка, полуметровые роботы-Стрижи, не выходили подстригать растения раньше четырех часов утра.
В ту ночь Джозеф дождался раннего утра, почти не смыкая глаз, и, держась вдоль забора, осторожно выбрался из парка, когда уже открылись двери для посетителей – ночью никто не мог ни войти в парк, ни покинуть его.
Странно, насколько другим кажется город, когда ты осознаешь, что тебе некуда пойти. Стеклянные веранды ресторанов сияли в лучах восходящего солнца, и Джозеф под урчание живота уже в десятый раз с отчаянием обшарил свои карманы штанов – конечно, наличные давно почти нигде не использовались, но мало ли… Он проводил хмурым взглядом робота, развозящего заказы и остановился в тени дерева, наблюдая за скучающей молодой парой, сидящей за угловым столиком. Они даже не смотрели на свои тарелки, а вот Джозеф не мог отвести взгляд от их стола. Грибной жульен и паста с омарами – Джозеф прекрасно помнил сливочно-нежный вкус фирменного соуса своих любимых блюд, ведь он сам еще недавно частенько обедал в этом ресторане, а его отец регулярно брал здесь еду на вынос. Сжав зубы, Джозеф заставил себя отвернуться и пойти по направлению к дому своего друга и одноклассника Питера, родители которого еще недавно были рады видеть Джозефа в своем доме. Оставалось надеяться, что теперь, после того, как отца Джозефа арестовали за крупную растрату, родители Питера все еще будут согласны впустить его.
«Слышал, у твоего отца проблемы, – сказал Питер в последнюю их встречу месяц назад, – Мои родители волнуются из-за этого». Джозеф тогда беспечно улыбнулся: «Забей, мой папаня выкрутится из любого дерьма. У него такие адвокаты, что любого в порошок сотрут»
Теперь Джозеф понял, что на любого крутого адвоката найдется прокурор покруче.
Весь последний месяц отец не позволял Джозефу выходить из дома, не объясняя причин, что крайне раздражало Джозефа. Однако, отец уверял, что у него все под контролем, а аресты со счетов и имущества вот-вот будут сняты. Джозеф не сомневался, что так и будет, и еще больше бесился от невозможности встречаться с друзьями и посещать привычную школу вместо домашнего обучения. Но в последнюю неделю все переменилось: сначала отец объявил, что Джозеф едет учиться в частную школу в Лондоне, потом – что отправляет его пожить у дальних родственников в Австралии, а в последние дни вручил ему карту какого-то иностранного банка и велел не делать с нее крупных покупок, еще раз напомнив, что совсем скоро все наладится. «Зачем мне эта карта, если ты все равно никуда меня не выпускаешь?» – спросил тогда Джозеф.
Но когда в очередной вечер в их квартиру внезапно стала ломиться полиция, отец в панике крикнул Джозефу спрятаться в нише для белья за диваном и не высовываться. Джозеф просидел там еще час после ухода полиции, с бешено стучащим сердцем. Когда он наконец решился вылезти, то на негнущихся ногах обошел пустую квартиру, из которой все ценное имущество уже было вывезено несколькими днями ранее.
Как ни хотелось Джозефу остаться дома, даже в этой полупустой квартире и с абсолютно неясными перспективами насчет возвращения отца, он заставил себя быстро покинуть дом, захватив только ту самую банковскую карточку, которой он еще ни разу не пользовался.
Потому что за день до своего ареста отец сказал Джозефу: «Если вдруг за мной придут – не оставайся дома, слышишь? Не бери с собой телефон, он выдаст твое местоположение. Прячься, как можно лучше, доберись до бабушки в Денвере, денег на карте тебе хватит. Но я обещаю, что в любом случае выберусь. А до тех пор… Не давай властям знать, что ты один».
В первый же вечер Джозефа при попытке купить сэндвичи в супермаркете ждала новая проблема – карта оказалась заблокирована.
И вот теперь Джозеф, пройдя пешком порядка девяти километров, наконец стоял перед домом, где жил Питер со своими родителями.
Джозеф неуверенно поднялся по каменным ступеням и нажал на кнопку вызова возле дверей. Сканер распознавания лица зафиксировал изображение и на экране загорелась команда – «Пожалуйста, ожидайте приглашения». Джозеф привычно потоптался на крыльце, мимоходом бросив взгляд на свое отражение в зеркальном окне: его осветленные и окрашенные в зеленый дреды, покрытые пылью, растрепались и торчали во все стороны после сна на полу в подвале, хоть он и пытался их пригладить, а на желтой клетчатой рубашке красовались пятна – возможно, от жвачки или голубиного помета. По курносому веснушчатому носу и щеке протянулась длинная царапина от ветки колючего куста в парке, Джозеф с неприязнью отвел взгляд от отражения – ему хотелось верить, что пятна на рубашке все-таки от жвачки.
Экран мигнул: «Доступ воспрещен». Джозеф выругался и нажал на кнопку вызова повторно. Следующие две попытки также не увенчались успехом. «Доступ воспрещен» – упрямо показывал экран.
Борясь с желанием пнуть дверь, Джастин неуверенно развернулся и медленно направился обратно по тротуару, стараясь не смотреть на прохожих. В этом приглаженном благополучном райончике он впервые чувствовал себя лишним. Голодный желудок снова дал о себе знать, и Джозеф хмуро остановился перед раскидистой лиственницей у поворота. «Ты в курсе, что лиственницу можно есть?» – говорил Питер, когда они в детстве прыгали под этим деревом, пытаясь дотянуться до ветки. «Мы что, коровы, чтобы жрать иголки с деревьев?» – фыркнул тогда Джозеф. «Мне кажется, коровы их не едят, – задумался Питер, – И это листья, а не иголки. Да я же шучу. Мама вроде пиццу сегодня готовит, пойдем есть».
Сейчас Джозеф без проблем мог дотянуться до веток дерева. Он отщипнул пучок мягких листьев-иголок и засунул в рот. Кисловатый вкус даже показался приятным. Сжевав еще несколько небольших пучков, Джозеф задумчиво покосился на робота-стрижа на соседнем газоне, мерно двигавшегося по траве, на выглядывающую из окна соседку, на ее мужа, который, встав рядом с ней, подозрительно уставился на Джозефа, жующего листья.
С досадой сплюнув зелень на тротуар, Джозеф развернулся и решительно направился обратно к дому родителей Питера.
– Питер! Открой, мне нужна помощь! – заколотил он в дверь кулаками, снова услышав в окошке ненавистное «Доступ воспрещен», – Миссис Рэй! Пожалуйста, откройте! Мистер Рэй! Это же я, Джозеф Патерсон, вы же меня знаете!
Не переставая нажимать на кнопку вызова и слыша раз за разом один и тот же ответ, Джозеф со злостью стал пинать ногами в дверь:
– Откройте! Пожалуйста, мне же некуда пойти! Вам что, трудно? Миссис Рэй!
Джозефу казалось, что он готов от злости разнести эту дверь, когда на втором этаже открылось окно и из него высунулась недовольное усатое лицо мистера Рэя:
– Долго еще будешь ломиться? Мне полицию вызвать?
Джозеф замер:
– Извините, мистер Рэй… Но я ночую на улице уже три дня! Пожалуйста, пустите меня! Вы же знаете, что случилось с моим отцом!
– Уходи, Джозеф, – голос мистера Рэя смягчился, но в нем слышалось сожаление, – Я не хочу вызывать полицию, просто уйди.
– Я же друг вашего сына! – сорвался на крик Джозеф, – Вы же можете хотя бы дать мне еды и немного денег? Почему я не могу поговорить с Питером?
– Жалко твоего отца, – мистер Рэй поджал губы, – Но я тебя не могу впустить, уж извини. Могу вызвать органы опеки и они определят тебя, куда надо. Так будет правильно.
– Не надо…
Джозеф еще пару секунд постоял, глядя, как мистер Рэй, все так же поджав губы, кивает, опустив глаза, и поспешно закрывает окно, а потом снова выжидающе-недовольно смотрит на Джозефа из-за стекла – мол, иди давай, чего стоишь.
Джозеф развернулся и пошел, все еще не веря, что теперь ему здесь нет места. В этом доме, где он бывал с детского сада – с тех пор, как стал дружить с Питером! «Мои родители опасаются, – снова пришли на ум слова Питера, – Не знаю, почему. Может, их дела никак и не связаны с твоим папой, но кто их знает…»
Кто их знает. Теперь Джозеф понял, что никто никого не знает наверняка.
***
Джозеф шел, куда глаза глядят, обратно в центр, пока ноги не начали уставать. Хорошо хоть на ногах были дорогие кроссовки прямо с недели моды в Париже, купленные незадолго до всего этого – удобные и мягкие. Но даже в них пройденные километры дали о себе знать, и Джастин остановился у какой-то автобусной остановки, устало оглядываясь по сторонам. Хоть бы здесь росла какая-нибудь дикая яблоня – но в культурном центре города таким растениям не место. А листья пальмы не пожуешь… Хотя, может, попробовать? Джозеф выругался, проводя голодным взглядом серебристый дрон-доставщик еды из ресторана мексиканской кухни. Жаль, что он летит слишком высоко и быстро, чтобы его поймать. Джозеф вспомнил, что еще совсем недавно вместо дронов еду развозили небольшие машинки на автопилоте, но они были слишком медленными и часто давали сбои, а то и попадали в ДТП. А до этого, в раннем детстве Джозефа, кажется, еду возили обычные люди – это казалось странным. Зачем платить людям за то, что могут сделать автоматизированные устройства? Хотя, живого доставщика, наверное, ему сейчас было бы проще ограбить…
Эти размышления вылетели у Джозефа из головы, когда живот вновь скрутил спазм, и он, зарычав от злости, пнул столб автобусной остановки.
Пройдя еще несколько метров, Джозеф снова остановился, и его взгляд упал на слоган на стене: «Жертвуя малым, защитим обездоленных» – и стрелка вправо. Джозеф хмуро уставился на надпись.
Справа, под сенью деревьев, на с торца здания какого-то безымянного здания, над закрытой белой дверью светилась голубая надпись: «Храм Божьих Агнцев», и ниже: «Заблудшие души находят здесь свой путь».
Джозеф не знал, заблудшая ли он душа, и нужен ли ему путь, но он определенно признавал себя обездоленным в этой ситуации – как ни прискорбно это было. Он, Джозеф Патерсон, сын именитого ученого, еще недавно работавшего на Корпорацию! Джозеф тяжело вздохнул, с трудом отбрасывая такой приятный ореол былого величия отца, и сделал шаг вперед.
На миг Джозефа охватила паника, что и эта дверь будет заперта. Но, к его великому счастью, дверь со скрипом открылась, и Джозеф осторожно ступил внутрь длинного бетонного коридора, слабо освещенного редкими круглыми светильниками вдоль стен. В сумраке под низким потолком вились вокруг ламп ночные мотыльки. Над дверью звякнул колокольчик, Джозеф вздрогнул и остановился. В глубине коридора послышались суетливые шаги по бетонному полу.
– Добрый вечер!
Из полумрака коридора показалась пожилая женщина, закутанная в потрепанную одежду, и с длинной багровой шалью на голове. Она слегка улыбнулась, ее взгляд казался то ли заспанным, то ли просто уставшим, и одновременно внимательным.
– Добрый… вечер, – Джозеф тоже постарался улыбнуться в ответ, переминаясь с ноги на ногу на уставших конечностях.
– Вы здесь впервые, или уже состоите в нашем приходе? – сгорбленная женщина заглянула ему в лицо, под набрякшими веками ее бледные глаза казались рыбьими.
Джозеф слегка смущенно кивнул, не зная, что такое «приход»:
– Впервые. Я… просто увидел ваш… Храм. Сейчас мне некуда пойти… Мой отец… был арестован, – Джозеф замялся, слова застревали в горле, – Можно мне…
– Конечно, – женщина понимающе кивнула, – Мир у нас такой. Несправедливый и опасный. Пойдемте, я приготовлю вам чай, и вы сможете исповедаться перед Пастором.
Джозеф не был уверен, что ему есть, в чем исповедаться, но радостно дернул головой:
– Спасибо! Еще… Я три дня ничего не ел и ночевал в подвале. Вы же даете кров… ну, бездомным?
– Бедняжка, – женщина покачала головой в платке, – Дети всегда расплачиваются за грехи родителей. Не знаю, кто твои родители, но… У нас есть щи и лепешки из шпината. И место для тебя найдется.
Джозеф почувствовал, как усталая, счастливая и странная улыбка расплывается на его лице. Его согласились приютить как бездомного. А ведь он все еще является наследником всех домов, квартир и счетов своего отца, которых хватило бы для безбедного существования на всю жизнь… и которые сейчас арестованы за долги.
– Как тебя зовут, дитя? – женщина направилась вперед.
– Джозеф. Джозеф Патерсон.
Женщина кивнула:
– Мы будем молиться и за тебя, Джозеф. Зови меня сестрой Мэриетт. Мы молимся за всех, кто платит за грехи этого мира.
– Спасибо, – Джозеф смущенно кивнул.
Он был бы рад чашке супа гораздо больше, чем молитвам, но молча, хотя и торопливо, шел рядом. Дойдя до конца коридора, женщина повернула влево, и Джозеф повернул за ней. На серой бетонной стене посередине висел большой деревянный крест – местами потрескавшийся и шероховатый. Они прошли мимо широкого входа в просторный зал, двери которого были распахнуты, хоть в глубине и было темно, доносился тягучий запах ладана и горели свечи. Сестра Мэриетт прошла мимо, и, заметив интерес Джозефа кивнула:
– Ты познакомишься с пастором завтра. Сейчас он совершает вечернюю молитву за души всех наших прихожан. Он всегда делает это в одиночестве.
Женщина провела Джозефа на второй этаж в полумраке по узкой скрипучей лестнице, и здесь Джозеф увидел обширное помещение с двумя арочными окнами, в центре которого стоял длинный обеденный стол с деревянными стульями, а по стенам висели портреты незнакомых ему людей – портретов было несколько десятков, если не больше.
– Это самые уважаемые братья и сестры нашего прихода. Сохрани Всевышний их души, они сделали для всех нас много больше, чем ты можешь себе представить.
Мимо прошли двое мужчин в графитно-серых рясах, и сестра Мэриетт уважительно кивнула им, Джозеф также наклонил голову. В своей яркой одежде и с зелеными волосами он почувствовал себя неуютно в этом месте, и одернул рукав рубашки, пытаясь спрятать массивные золотые часы. Он уходил из дома в том, что попалось под руку. Может быть, здесь ему выдадут более подходящую для этого места одежду? На несколько дней, а потом он придумает, как добраться до бабушки. Если повезет, то, может быть, ему даже дадут немного денег на дорогу.
– Присаживайся, брат Джозеф, – ласково улыбнулась сестра Мэриетт, и на удивленный взгляд Джозефа качнула головой в бардовой шали, – Все мы здесь братья и сестры, и для каждого из нас здесь найдется свое место.
Джозеф сдержанно кивнул, зажимая урчащий живот, а спустя минут десять, которые показались вечностью, счастливо просиял, когда сестра Мэриетт поставила перед ним тарелку теплого супа с лепешками. Джозеф набросился на еду, и смел подчистую все, поставленное перед ним, за несколько минут.
– Спасибо! Я… не знаю, как вас благодарить! – он облизал губы, все еще наслаждаясь незамысловатым пресно-травянистым вкусом лепешек, – Я даже не задумывался, что в храмах не только молятся, но и… помогают…
Джозеф замялся – ему все еще было сложно осознать свое положение.
– Затем и нужно служить Всевышнему, чтобы иметь силы служить людям, – сестра Мэриетт скорбно склонила голову, – Только лишившись всего, человек постигает свою истинную сущность в этом жестоком мире. Этот храм существует на пожертвования тех, кто неравнодушен к судьбам тех, кого настигла несправедливость.
– Как только моего отца освободят, он отблагодарит вас, – Джозеф радостно улыбнулся, – Я имею в виду… он тоже сделает пожертвования. Для вашего доброго дела.
Сестра Мэриетт успокаивающе коснулась его руки:
– Главное, чтобы мы спасли еще одного агнца. Похоже, твоего отца также постигла несправедливость. Ты можешь облегчить душу – расскажи о своем отце?
***
Тете Роузи было тридцать пять – тот самый возраст, когда ты либо делаешь вывод, что жизнь вроде бы удается, либо – что она не задалась капитально. О тете Роузи нельзя было сказать ни того, ни другого, если хорошо ее знать. Будучи сестрой Корнелия, причем, не только по крови, она просто не могла быть неудачницей. Не позволит честолюбие, ум, вложенные средства и силы. Не позволит брат, которым она по праву гордилась, не позволит окружение. Наконец, не позволит привычка – Роуз Холлард никогда не позволяла себе довольствоваться малым.
Роуз занимала высокий пост в одной из дочерних компаний Корпорации, причем, получила она его еще до того, как Корнелий стал главой Корпорации. Со смерти матери Нелы прошло два года, и за это время Нела виделась с тетей всего несколько раз. Как-то уж так получилось, что родственные узы у них были не слишком крепкими. Нела знала, что тетя живет одна, редко бывает дома, любит классическую музыку и фастфуд, держит собаку, за которой ухаживает домашний робот. А еще она была против использования человеческого материала, за что Нела совсем недавно уважала ее – до тех пор, пока год назад тетя внезапно не опровергла свое же мнение, причем публично – на саммите о разработках в сфере искусственного интеллекта. На вопросы Нелы она отвечала односложно, никак не объясняя своего решения. Долгое время Нела чувствовала затаенную обиду, но еще сильнее было непонимание. И только в последнее время Нела постепенно начинала задумываться, что, возможно, заявление тети не выражало ее истинных взглядов. Но поговорить об этом не было возможности, да и желания: не смотря ни на что, у тети был выбор, даже если что-то заставило ее убедить себя в обратном.
Прошло два дня с той кошмарной ночи, которую Неле было стыдно вспоминать. В первый день она вообще почти не выходила из своей комнаты, и лишь глубже зарывалась лицом в подушку, слыша стук в дверь и голос отца, который все пытался поговорить с дочерью. Только поздно вечером, когда отца не было дома, Нела вышла на кухню, чтобы выпить кефира и снова погрузиться в сон.
Утром на третий день, отоспавшись, кажется, на неделю вперед, едва открыв дверь своей комнаты, Нела услышала знакомый голос. Она замерла, недоуменно покосившись на дверь зала, откуда доносились голоса, затем осторожно подошла и остановилась в проеме.
Роуз и Корнелий сидели на диване, напротив которого находился большой монитор в стене, а рядом – панорамное окно. На экране телевизора мелькали очередные новости, которые были лишь звуковым фоном для разговора, помогающим избежать неловкой тишины во время пауз. А, может, Корнелий включил их, все еще боясь, что произошедшее похищение может просочиться в СМИ.
По разговору Корнелия и Роуз нельзя было сказать, что это брат и сестра. Светски-холодная, неживая беседа – хотя Нела уже и не помнила, когда было по-другому.
– Ты же останешься? – спросил Корнелий, – Нела по тебе соскучилась.
– О, обязательно, – с готовностью кивнула Роуз. – Давно не видела племянницу. Понимаю, у вас с ней сейчас не все в порядке…
Корнелий предупредительно кашлянул, словно нехотя прерывая разговор:
– Мы со всем разберемся.
– Не сомневаюсь. Конечно.
Роуз снова кивнула, как-то слишком поспешно, и Нела впервые за несколько дней тихо усмехнулась. Тетя всегда умела скрыть сарказм. Услышав ее усмешку, Корнелий обернулся.
– Ты вовремя. Проходи, у нас гости.
Помедлив, Нела вошла в комнату, сразу отметив, как отец произнес эти слова. В его голосе чувствовалась тошнотворно-официозная нотка. Вот даже это – «у нас гости» – разве так говорят о родной сестре, которая живет в двух кварталах от тебя и которая когда-то раньше приходила едва ли не каждую неделю? Тем не менее, Нела была почти рада видеть тетю. Та нисколько не изменилась со времени их последней встречи, разве что каштановое каре стало короче, а карие глаза казались уставшими. Тетя улыбнулась и встала с дивана:
– Время летит. Ты повзрослела, Нела.
Корнелий хмыкнул, не отворачиваясь от экрана с новостями. Нела чуть смущенно попыталась улыбнуться тете:
– Так и должно быть. Ты давно не заходила…
– Да, давно, – Роуз подняла брови и добавила, чуть помедлив, – Случая не было.
– Видимо, сейчас появился, – хмыкнула Нела.
Тетя обняла ее рукой за плечо:
– Мы давно не разговаривали. Как у тебя сейчас дела? Поболтаем у тебя в комнате, не возражаешь?
Нела кивнула, обернувшись на отца. Тот сидел, демонстративно глядя в экран телевизора.
Вернувшись в комнату, Нела вопросительно посмотрела на тетю, хотя и догадываясь, зачем та пришла. Нела по привычке заперла дверь и слегка поджала уголки губ, изобразив улыбку.
– Думаю, ты знаешь, как у меня сейчас дела, – сказала она, подергав дверь для проверки. – В новостях недавно показывали. А про… самые последние новости тебе, наверное, папа рассказал.
– Еще бы, – вздохнула тетя, обойдя комнату по кругу и остановившись у окна. – Вообще-то, это он попросил меня поговорить с тобой.
Последние слова она добавила как будто нехотя, затем обернулась, выжидающе глядя на Нелу.
– Догадываюсь, – пробормотала Нела. – Не знаю, что еще он может придумать. После того, как поставил мне чип без моего ведома.
– Твоего отца можно понять, – пожала плечами тетя. – Не обижайся, но ты сама дала ему повод не доверять тебе.
Нела отвернулась и уселась на кровать.
– …И ты должна понимать, что только благодаря этому чипу ты все еще жива, – осторожно продолжила тетя.
– Знаешь… Они ведь не хотели, – Нела посмотрела в пол, чувствуя, как на глазах появляется влага. – Не хотели меня убивать… Меня бы отпустили, если бы отец выполнил их условия.
Тетя Роуз промолчала, и Нела, несколько раз моргнув, подняла глаза на тетю и встретила ее напряженный внимательный взгляд. Если тетя что-то и хотела спросить, то передумала. Она моргнула, и ее лицо снова стало понимающе-спокойным. Сев в кресло, Роуз медленно, подбирая слова, проговорила: