Чернильный джаз. Сборник стихотворений

Вопрос

 
Я две тысячи с лишним здесь –
и две тысячи лет без сна.
Я знаю, как в темноте сменяет февраль весна.
Я знаю, как в чёрном небе к рассвету ложится мост.
 
 
Две тысячи лет я не знаю ответа
ни на один вопрос.
 
 
Чем оправдан пылающий самолёт?
Почему на войне превращается в скот народ?
Почему – кроме главного – всё очевидно, как дважды два?
Почему он стреляет в чайку, если лопается струна?
Где граница дождя в Петербурге? Где в среду я снял носки?
Как соседская дрель, впиваясь в кирпич, проникает в мои виски?
Кто в парадной порвал проводку?
Кто в пучину отправил «Курск»?
Кто поднял носы ракетам?
О чём я сейчас смеюсь?
Кто здесь?
Какая дата?
Куда – первый шаг?
Откуда – последний штрих?
Ради них я висел там, Отче?
Ради них?
Ради них?
 
 
Ради них?
 

2016

Тошнота

 
К декабрю я наелся мира до сартровской тошноты.
Я не мог наблюдать квартиру.
Обои.
Порог.
Цветы.
Угол тумбы.
Окружность чая.
Раму окон.
Пейзаж в окне.
 
 
Мир наполнил меня до нёба
и не может сидеть во мне.
 
 
Я не мог выносить дорогу,
где в трёх формах стоит вода.
Ноль от люка.
Укол флагштока.
Крест над улицей.
Провода.
Всё –
знакомо до скрипа в скулах.
Всё –
«откуда-то» и «куда»
я таскал силуэт сутулый,
пока город не встал у рта.
 
 
Я с трудом находился в теле.
Слышал пульса синкопу.
Вздох.
Я терпел, как в своём вольере
не находит покоя кровь.
Кость запястья.
Шрам цвета мела.
Месяц ногтя и плеч квадрат.
 
 
Я жил в теле своём умело –
пока быт не пошёл назад.
 
 
Я пугался угла бумаги,
нот колючих
и джаза рифм.
Был так сыт, что его созвучья
за бесценок вручил другим.
Точек россыпь.
Следы от ручки.
В буквы впаянный децибел.
 
 
В общем, доктор,
типичный случай.
 
 
Только
где же ему
предел.
 

2016

***

 
Я запер себя в квартире на семь бесконечных суток.
«Не выходи из комнаты» – правда из правд.
Аминь.
Никому не звонил.
Я умер.
Был вызван на Марс как будто.
Гипнотизировал стену.
Пол.
Потолок.
Графин.
Мерил шагами кухню,
кружками мерил время,
пепельница растила
серых окурков лес.
Что-то опять сломалось,
закоротило в схеме.
Думал, что воскресаю.
Кажется, не воскрес.
Я – кадр плохого фильма.
Мой облик теряет форму.
Рубашка смердит от пота,
обои – от табака.
Меня собирали где-то
бездарные бутафоры.
Собрали,
проматерились
и начали разбирать.
Я попросту развалился.
Попросту разучился.
Быть лёгким.
Пылеобразным.
Белым, как школьный мел.
Зачем выходить оттуда,
куда ты вернёшься
пазлом.
Я пазлы и прочий мусор
с рождения
не умел.
Не тот, кто тебе положен.
Я – Кай.
Ледяное нечто.
Смотри, сколько в мире счастья.
Хватай.
Уноси с собой.
 
 
Под домом гремит метро.
Ты дремлешь в нём до конечной.
Не зная,
кто замерзает
в ста метрах
над головой.
 

2017

3.04.17 (Метро)

 
Я проснулся –
а небо яснее,
чем взгляд любимой.
Слушал Элвиса,
брился,
решил,
что пойду в плаще.
Полчаса танцевал,
полчаса простоял в гостиной.
Ничего не хотел.
Никуда не хотел
вообще.
 
 
Я спускался в подземку,
пальцы касались кнопок:
 
 
«Украду тебя в восемь?
В Питер ползёт весна».
 
 
А потом был хлопок.
Едкий запах.
Многоголосье.
Чьё-то звонкое «мама».
 
 
Влево
ушла
стена.
 
 
Поезд выплюнул двери,
что-то упало оземь,
я подумал о ней,
боже,
только бы не война.
 
 
Чьи-то красные руки,
чёрные с пеплом косы,
я подумал о ней,
боже,
только бы не она.
 
 
А потом стало тихо,
холодно
и бескровно.
 
 
Опустилась тугая
влажная простыня.
 
 
Поезд прибыл,
как должен.
Сенная.
Два сорок
ровно.
Без вагона.
Без окон.
 
 
И без меня.
 

2017

Монохром

 

1.

Если метафорично – мой поезд покинул рельсы.
Говорят, я сорвался.
Взорвался на лоскуты.
Вышел с утра на Невский.
И чувствую – как-то тесно.
Всё, от чего зарекался, в руках:
сума
и тюрьма,
и ты.
 
 
Потом все столбы накренились вправо.
Стало горько во рту,
стало в пальцах совсем легко.
Эффект падения без удара,
перелёта без крыльев,
полного антиграва.
Чьи-то рты распахнулись,
кому-то звонили –
куда-то везли потом –
 
 
что-то пели троллейбусы,
лаяли где-то чайки,
в прочем,
неважно,
в прочем,
давай про суть.
Они отобрали деньги, часы, рубашку,
я только краски, родная,
сберег
чуть-чуть.
 
 

2.

У меня, дорогая, сегодня совсем не праздник.
Страж моей комнаты ночью забрал гуашь.
У него керамические глаза,
отвратительно-белый галстук,
принеси мне ещё,
в коридоре налево,
палата без окон,
седьмой этаж.
 
 

3.

Я страшно устал от дурацкого стробоскопа.
Они что-то там жмут и включают его во мне.
Решено.
С понедельника точно займусь подкопом.
К пятнице жди меня,
сделай нам вкусный ужин,
что-то простое
устроит меня вполне.
 
 

4.

Милая. Ту акварель, что ты мне послала,
тоже забрали.
Скрутили меня узлом.
Я терпел и терплю,
только сил остаётся мало,
и всё выносимо,
но только не монохром.
 
 
Помнишь,
я раньше резал холсты на ленты,
вешал их на антенны,
разбрасывал во дворах.
Ты так не любила чёрный,
ты так не любила серый,
что каждое утро
наш дом утопал в цветах.
 
 
Я вишни давил подошвами у парадных,
красил кошкам хвосты,
прятал фантики от конфет.
Пусть они забирают всё –
бессовестно, мерзко, жадно –
но только оставят
цвет,
моя милая,
только оставят
цвет.
 
 

5.

Говорят, там апрель.
Говорят, что уже теплеет.
Говорят, что деревья тронул зелёный дым.
Я привязан к постели,
я –
как сигарета –
тлею,
ты молчишь
и когда мы поговорим.
 
 
Говорят, что собаки видят всё так.
Двуцветно.
Я попробовал этот кошмар набросать вчерне.
Не город –
а допотопная кинолента.
Серые люди теряются
в серой своей весне.
 
 

6.

Миаля. Я наёшл подподушкой полсендий кусоечк мела. И свосем не хочу тебе эитм пером писать. Он – какивсё в эотм метсе – приянто белый. Они гворят, что нльезя покидть корвать.
 
 
Я оечнь пслушный. Они мнея очнь хвлят. Я болше ни жолтго, ни пурпуроного не прошу. Я тперь всё бсецвентое нодеваю, пирнимаю лекасртва, сьедаю зазавртаком всю лапшу.