Чернильный джаз. Сборник стихотворений

 
 
 
Посмотри, что за скука сегодня застыла в окнах.
Пасторальное небо. И город –
какой?
Такой.
Я иссякнувший
что-то,
я – лист,
молчаливый,
блёклый.
Ничего не рифмуется.
Господи.
Чёрт с тобой.
 
 
Я не требую ни Везувия, ни Титаника. Я не выдержу ни сирену, ни полигон. Я – смирение камня, сон горца, надежда странника. Перспективный газетчик. Художественный планктон.
 
 
Я тогда был зубастей. Нет, мир тогда был зубастей. Всё равно всё ровней, только лучшее впереди. Вот Эдем в шалаше. Ну, конечно, родная, здравствуй. Хочешь рифм о себе?
 
 
Собирайся и уходи.
 
 
Просто сжалься, родная. Ударь меня. Хлопни дверью. Объяви апокалипсис в пятницу, где-то в пять. Дай мне повод стать больше, чем подмастерье. Дай повод хоть
что-нибудь
написать.
 
 
Вечер может быть чуден. Сказочно безысходен.
Ты не рыдаешь.
Я провожаю тебя кивком.
Ты ищешь повод.
Ты ищешь туфли.
Ты не находишь.
Берёшь пальто,
во двор срываешься босиком.
 
 
Поэт страдает. Поэт растерзан. Какая драма. Прекрасно болен. Я не скандалю. Тревожить вас? Конечно, помните. Кто говорит? Это мама? Мама.
 
 
И рваным слогом
 
 
в пустую комнату
 
 
входит
 
 
джаз.
 

2017

Джон

 
Ровно в девять Джон входит в бар.
За спиной у него футляр.
В баре –
гомон, народ, кумар.
Джон извлекает сакс,
выдувает неровно фа.
 
 
В баре всем не хватает нот,
только Джона никто не ждёт.
 
 
Джона терпит хозяин – преданный давний друг.
Он пускает его играть. Сам протягивает мундштук.
Джона жалко: линялый галстук, коммунальную конуру…
 
 
Джон безбожно фальшивит.
 
 
Хозяин шепчет, что склеит ласты,
вгробуяслышалтвоюигру.
 
 
В беднягу Джона летят огрызки,
Джон одевается и бежит.
На остановке Джон курит «Уинстон»,
унижен, выжжен, но всё же – жив.
Джон смотрит – в небо стремятся клёны, тупые чайки и этажи.
Джон давно бы хотел за ними.
Джон заплакать готов навзрыд.
 
 
Джон ещё постоит немного. Город жаркий сжирает май.
Дома старый терьер бессонный –
Джона встретит знакомый лай.
И никто не подскажет Джону:
– Брось, не надо, послушай старших,
Джон, пожалуйста,
не играй.
 
 
Джону музыка режет пальцы.
 
 
К Джону едет пустой трамвай.
 

2016

Джону

 
Это самый печальный из всех моих текстов, Джон. Кто просил наступать на грабли, лезть на рожон, идти к той горе, откуда бегут стремглав. Я идиот, Джон. Ты был чертовски прав. Я же воин, трижды убитый и воскресающий самурай. Корабельный оркестр. Мы тонем, а ты играй. Сам себе скорая. В трубке короткий пульс. Волчьей ягоды гроздь. Никому не подвластный груз. Я думал – проехали, верил – доспехи мои крепки. Не искал ни её руки, ни вообще никакой руки. Я же стреляный зверь. Я предвидел такой исход. Только всё это – блажь, меч раскрошен, я донкихот. Я менял номера, имена, адреса, на дверях замки. Только, Джон, это снова шаги. Это снова её шаги.
 
 
Каждый год в тот же час она входит в мой тихий дом, что забыт поездами, где ветер и пыль кругом. И спокойно снимает плащ, и на тумбу кладёт ключи. И садится напротив. Молчу. И она молчит.
 
 
И вот снова я, Джон. Любуйся. Запечатлей. Онемел в коридоре, а верил, что стал ничей. Безымянное тело. Призрак ночных такси. Город плавит неон. Город стягивает тиски. Я бегу от неё куда-то, но, Джон, это – колесо. Всё приходит в начало рассказа, я снова попал в лассо. Я в пике, Джон. Здесь белое солнце, тяжёлые мятые облака. Я бежал от неё, но рука, это снова её рука. Я бежал от неё на ощупь, бежал от неё на край, только край оказался стартом, она говорит – взлетай.
 
 
Я идиот, Джон. Ты был чертовски прав. Я вернулся в ту гору, откуда бегут стремглав. Кто просил наступать на грабли, лезть на рожон.
Это самый
печальный
из всех моих
текстов,
Джон.
 

2017

Наоборот

 
Ни зловещих надписей,
ни огня,
ни харкающих кровью убийц.
Никто не просит прощения,
не танцует в сковородах.
Я спокойно иду
мимо очень спокойных лиц,
и лицам неведом страх.
 
 
И никаких девяти кругов,
иголок, виселиц и штыков,
блудниц, мошенников и воров,
чертей, костей, ледяного трона.
В Аду всё точно наоборот.
Там тихо, солнечно и светло.
 
 
Там только поезд,
что круглый год
увозит тебя с перрона.
 

2014