ТЕРМИНАЛ
Я задремал.
И видел во сне,
С низкими нотами в голосе
Прямо ко мне,
Как ветер приносит волосы.
Я задрожал.
Дым сигареты взлетел высоко
И потерялся в траве.
Облака где-то там, далеко,
А ты в моей голове.
Я зарыдал.
Слёзы катились к тебе на ладонь,
Соль разъедало дождём.
Под ветром играла гармонь,
Вдвоём подождём.
Я за скандал.
Ты стояла молчала, пока я кричал.
Дыхание билось о грудь…
Загорелось табло «Терминал».
Мне бы уснуть.
Ⅱ
Февраль 1920 года. Город утонул во мраке и холоде. Ровный слой снега укрыл улицы. Свет фонарей отражался в снежинках, заставляя их искриться и превращаться в свечи на праздничном торте. Ветры, вдохнувшие стойкие морозы, медленно прогуливались по улицам, подкидывая остатки опавших осенних листьев.
Люди плавно растекались по улице после окончания рабочего дня, струясь внутрь своих тёплых домов. Дамы величественно несли на себя пушистые шарфы, накинув капюшоны на голову, скрывая лица от взгляда ветра. Господа крепко вцепились в свои шляпы-котелки, придерживая двери, уступая проход, протягивая руку помощи на лестнице. На улицах стояли многочисленные киоски с горячей выпечкой и ароматным чаем. Над горизонтом кружил чёрный дым, заводские трубы извергали шары в серое небо. В это холодное, морозное время джаз звучал особенно проникновенно, откровенно. Иффа стояла посреди своей квартиры. В руках письмо-приглашение. Николас Роу исчез. С другой стороны красовался адрес и дата отправления. За пять лет до.
Вы когда-нибудь читали об искусстве? Может быть однажды посещали выставку? Составляли компанию где-то в поле на пленэре? Николас Роу был везде. Был там всегда. Не имело значения на сколько рано ты придёшь или не придёшь. Сэр Роу уже был там. В его руке вечно лежала кисть. Иногда он перекатывал её по пальцам, раскидывая незначительные брызги краски вокруг. Порой клал её за ухо словно заядлый курильщик, забывал о ней и брал следующую. Николас мог рисовать сразу двумя руками. Амбидекстр. Невероятно талантлив и параллельно безумен. Он рисовал всё, от заката над рухнувшим горизонтом до обнажённого тела, лежащего на столе кухни.
За несколько дней до получения Иффой письма, Сэр Роу отправился во Францию. Поиск вдохновения, свежеизготовленных масляных красок. Посещение выставок и борделей. Его картины ценились по всей Европе, разжигали огонёк в Новом свете. Николас исправно, раз в два дня, писал письмо домой, жене, не забывая добавить, что вернётся с шедевром в руках и с полными карманами денег. Прошла неделя с момента последнего. Связь с Сэром Роу остановилась.
Широкие лучи солнца заглядывали внутрь вокзала, создавая световые лестницы в небо. Часы пробили одиннадцать утра. Прекрасная Иффа стояла на перроне. В руках держала большой чёрный кожаный чемодан. Ручное шитье переплеталось с потёртыми гравировками, металлическими застёжками и ремнями. Деревянная ручка удобно лежала в ладони, а на левой половине красовались инициалы – И. Р. Позади неё работник меланхолично открывал кафе, по вечерам превращавшееся в бар. В меню омлет, бобы, картофельные блинчики, для особо обеспеченных граждан – морепродукты, к ним кофе, какао, сок, чай, что душе угодно с добавлением ягодного сиропа. Свисток машиниста набрал полную грудь воздуха и выдохнул. Поезд готов к посадке пассажиров.
Купе под номером девять. Его любимое число. По бокам установлены деревянные скамейки с обивкой из высококачественной терракотовой ткани. Между ними стол из красного дерева с шикарно вырезанным рисунком дельфиниума на столешнице. Иффа запихнула чемодан на полку, предварительно вытащив из него письмо и подробную карту округа города Дижон. Она снова сверила адрес и отмеченную точку на карте. Точно до миллиметра. Учитывая, что вокруг всё было залито лесом, ошибиться было трудно.
Мимо пролетали деревни, равнины, луга, горы. Солнце садилось, отбрасывая розовую дымку на лицо Иффы. Ветерок нежно запрыгивал в приоткрытое окно купе. Она ехала одна. Никто не захотел, не решил быть ей соседом. Казалось, что за стенами кипела жизнь. Доносился смех, хруст печенья, слабые шлепки ладоней с картами по столу. Случайные попутчики знакомились, делились кусочками своей жизни с радостью разделяя эти часы с неожиданными спутниками. Иффа представляла, как мужчины заигрывали со своими соседками. Влюблялись после совместного ужина. Делили порцию обеда на двоих как в книгах о любви. Она думала о том как галантно мужчины целовали протянутую им руку, искренне улыбались, рассказывали последние новости, пытаясь казаться слегка умнее, чем есть на самом деле. Мысли Иффы не покидала картина того как парочки идут в вагон-ресторан разделить бутылку винтажного выдержанного вина. А ночью они клялись друг другу в вечной любви, перебивая бесконечными поцелуями.
Она ехала во Францию. Она ехала искать его одна. Друзья Николаса, узнав о письме, лишь задорно смеялись, называя это его очередной забавной странностью, которая вскоре надоест и он вернётся как всегда улыбчивый с упакованной в плотную бумагу картиной. Иффа им не верила. Она чувствовала, что что-то не так. Ей бы и хотелось довериться им, остаться дома, наслаждаться белым снегом с чашкой зелёного чая в руке. Иффу беспокоил подчерк.
Скрежет поезда разбудил её. Они медленно приближались к станции. Вещи собраны. Чай допит, а несколько кусочков печенья завёрнуты в серый платок и сложены в маленький наружный карман чемодана. Иффа встала, разгладила юбку, ещё раз окинула взглядом своё место и вышла из купе. Солнечная погода согревала лицо, не позволяя морозу щипать щёки. На перроне толпились люди, ожидая поезд. Часы пробили восемь утра ровно. В стороне Иффа увидела повозку, запряжённую дуэтом лошадей. Чёрная и белая.
– Шесть франков, – устало сказал возничий.
– Четыре, – хитро улыбалась Иффа.
Кепка закрывала его глаза. Капля седых волос торчала на месте бакенбард. Морщины покрывали его лицо, а редкая борода качалась на ветру. Мужчина тяжело вздохнул, приподнял козырёк так, что кусочек солнечного света упал на его ресницы. Взглянул на девушку перед собой. Взглянул в сторону станции.
– Пять. И ни франком меньше. – отчеканил он.
– Согласна. Поможете чемодан загрузить в повозку?
Перед ней возвышался заброшенная церковь из серого камня. Выцветшая блекло красная крыша. Неаккуратные, словно выдранные клочья шерсти, пучки мха сыпью были разбросаны по стенам. Оборваная веревка одиноко висела внутри башни, еле покачиваясь на ветру. Высеченный, в камне над входом, крест. Пустые тёмные оконные проёмы, скрывающие за собой бесконечное пространство, когда-то заполненное светом свечей. Иффа с трудом сняла чемодан с повозки.
Сквозь башню падал луч солнечного света, открывая её взгляду пустой неф. Остатки деревянных скамеек были разбросаны по бокам, у стен. Густые слои пыли, песка и раздробленного серого камня устилали деревянный пол. Ростки папоротника уютно устроились по углам, формируя ярко зелёную оранжерею. Остались лишь два витража у алтаря. Другие ушли без следа, без единого оставленного осколка. На престоле горели три свечи. Воск меланхолично стекал на красную бархатную пелену. Чуть сбоку, на жертвеннике, Иффа увидела свою фотографию.
– Вы уже здесь, любовь моя, – воодушевлённо произнёс Николас, – ведь я так ждал… так ждал.
Иффа обернулась. На её лице засияла широкая улыбка. Он стоял перед ней в своём любимом бежевом костюме тройке. На кремовой жилетке поблёскивала цепочка принадлежавшая карманным часам. Стрелки на брюках острее ножа. Туфли отражают свет лучше любого драгоценного камня. Руки раскинуты по сторонам, в одной шляпа, в другой красная роза, приглашая в объятия. Она без раздумий отбросила кожаный чемодан и бросилась к нему на встречу. Николас сжимал её как никогда крепко, нежно поглаживая по спине.
– Я так тебя ждал… боже, – тихий шёпот щекотал её ухо.
– Почему ты пропал, дорогой? Твои друзья переживают. Не находят себе места, я ведь… безумно волновалась! – счастливая слеза скатилась по её щеке.
– Ты же знаешь, душа моя, мучался. Зело мучался, страдал и не мог найти успокоения. Холсты оставались нетронутыми. Таусинная краска бесконечно засыхала, а ты всё водой её оживляла. Франция манила меня. Обещала вдохновение. Сердечно клялась подарить новые вкусы, иные виды. Начал с Парижа. Побродил по узким улицам Монмартра, видел музеи, стоял у великих картин. Наслаждался Сен-Мишелем и Пантеоном, но всё было не то. Искал другое. Отправился на юг. Прованс… ох, Прованс, бесконечные поля красочной лаванды, скрытые от чужих глаз деревни, тонущие в бессмертном солнце. Я пытался писать, но кисти и краски не слушались моих команд, предлагая своё мнение как то, что лучше моего. Да ни за что! Но я чувствовал, дорогая моя Иффа, я уже ощущал, что близко, что уже почти ухватил магию момента. И тогда я поехал ещё глубже в провинцию. Старинные замки, непостижимо густые леса. Там я вновь вдохнул полной грудью. Писал картины, одну за другой, превосходя всё, что я создал до этого. И тут, любимая Иффа, я нашёл изумруд… неогранённый алмаз, самый алый рубин на всём континенте. Церковь Теней.
Иффа с трепетом смотрела на мужа. В его глазах блестели искры, поток вдохновения был настолько насыщенным, что ощущался на кончиках пальцев. Она знала, что он превзойдет великих, что сядет на трон вершины живописи. Николас был до ужаса исключительным. У него не было рамок, никаких границ, только расстояния от искры вдохновения до шедевра, который останется в истории.
– Церковь Теней, – медленно смаковала Иффа на своих губах, – как интересно, как необычно.
– Погоди, родная, это ещё не окончание! – нетерпеливо воскликнул Николас.