Приручить Сатану

Глава 19. МРТ с контрастом

МРТ – магнитно-резонансная томография.

– Перелом плечевой кости со смещением, перелом двух рёбер с левой стороны, внутреннее кровотечение в районе лёгких, многочисленные ушибы, потеря зрения… Считайте, хорошо отделались, – врач захлопнул медицинскую карту и перевёл взгляд на пациентку: та неподвижно лежала на узкой больничной койке, перевязанная белыми бинтами по шею, словно мумия. Приоткрытые глаза ничего не выражали: они были пусты, и только какое-то странно смиренное понимание собственной слабости слишком выразительно читалось в них. Они смотрели в никуда – конечно, ведь они ничего не видели, – и в то же время в этом «никуда» они будто внимательно наблюдали за чем-то, что неподвластно обычному человеческому зрению, как будто девушка смотрела не глазами, а сердцем. Врач глубоко и тихо вздохнул.

– Ева Викторовна Саровская… – пробормотал про себя он, наскоро пробежался глазами по истории болезней, как вдруг наткнулся на что-то интересное, после чего тихо и неподвижно стоял где-то минут десять, сосредоточенно вчитываясь в длинные замысловатые и непонятные для простого человека исключительно медицинские термины.

– Доктор?.. – окликнул его тонкий, глухой и слегка надтреснутый после долгого пребывания в бессознательном состоянии голос.

– Да-да, я здесь. Простите, задумался.

– Так что там… Со зрением?..

– Со зрением? – переспросил врач, будто не сразу понял, о чём идёт речь. – Да ничего пока. Сделаем Вам МРТ с контрастом, а там видно будет.

– А когда МРТ?

– Когда Вы получше себя станете чувствовать, тогда и сделаем. Делали когда-нибудь МРТ?

– Делала.

– Ну да, я вижу, – врач снова полистал медицинскую карту, остановился на какой-то странице, к которой был прикреплён в прозрачном кармашке диск, и внимательно прочитал заключение. – Как переносите? Спокойно?

– Не очень, – честно ответила Ева, прикрыв глаза. – Страшно.

– Проблемы с сохранением одной позы в течение продолжительного времени есть?

– Нет.

– Клаустрофобия?

– Нет.

– Ну, это самое главное, – доктор сунул объёмную папку с документами себе под мышку, забрал медкарту и успокаивающе добавил: – А насчёт всего остального не волнуйтесь, мы будем рядом.

Он хотел было весело подмигнуть ей, но вовремя вспомнил, что перед глазами девушки сейчас полный мрак, и только неловко попрощался, закрыв за собой дверь как можно громче, чтобы пациентка знала, что она осталась одна.

***

По неширокому уютному бульвару, расположенному где-то в пределах большого города между горными хребтами многоэтажек в спальных районах и слишком помпезным центром, ни на минуту не устающим быть жизнерадостным и весёлым со всеми, кто случайно ступит в его поле зрения, шло трое мужчин. Все они были довольно высокие, с гордой прямой осанкой, волевым подбородком, чересчур умным даже для людей их возраста взглядом, не знающим поражения ни в одном споре, не лишённым, однако, нескрываемого плутовства, никогда не ускоряющим свой ритм сердцем, вынесшей многое душой и вечной весной в ней. Впрочем, последнее относилось только к двум близнецам, идущим по обе стороны от более полного, чем они, мужчины, который одним своим видом показывал, что ни о какой «весне в душе» и речи быть не может. Несмотря на то что чисто внешне все трое были чем-то похожи, они всё-таки были разными: когда-то у всех троих были ярко-зелёные, цвета мха, освещённого лучами солнца, глаза, но сейчас у одного из них глаза потемнели, превратившись в два угля: такие же холодные, можно было бы сказать бездушные, когда костёр погас, и горячие, обжигающие, когда пламя ещё пляшет за тяжёлой чугунной решёткой камина. Волосы тоже будто отражали внутреннее состояние души: у близнецов пряди на солнце переливались жидким золотом, а когда светило скрывалось за облаками, как, например, сейчас, напоминали колосья пшеницы, раскачивающиеся на ветру в поле, словно маятник, в то время как у мужчины посередине волосы были почти чёрные, под стать глазам, и напоминали сажу ночи, среди которой иногда мелькали, точно серебристые кометы на тёмном небосводе, тонкие седые прожилки.

– Не могу поверить! – воскликнул один из близнецов с завязанными сзади в низкий хвост волосами. – Акелла промахнулся!

– Ничего подобного! – довольно возразил Саваоф Теодорович (а это был именно он) и, остановившись на пару секунд напротив одной из зеркальных витрин магазина, задумчиво поправил волосы. – Я не собирался её убивать.

– Зачем же тогда всё так усложнять? – спросил второй брат-близнец с распущенными прядями. – Какую цель Вы преследуете, о Темнейший? – весело спросил Михаил и слегка склонился в шуточном поклоне.

– Всё ту же, поверь, всё ту же.

– Ясно, как день: у пары медовый месяц, – поддержал брата по-плутовски улыбающийся Гавриил и еле успел увернуться от замахнувшегося на него Саваофа Теодоровича.

– И всё-таки я не могу понять, – начал снова через некоторое время Михаил, когда они свернули с центральной дорожки на боковую, посыпанную гравием, где было гораздо меньше людей и любопытных ушей. – Почему ты решил сменить локацию? В этом есть какой-то тайный смысл, или тебе просто надоело чахнуть в бетонных джунглях?

Саваоф Теодорович громко рассмеялся, искренне насмешённый словами Михаила, а затем, немного успокоившись, сказал:

– «Чахнуть в бетонных джунглях»! Ты говоришь это тому, кто каждый день видит пейзажи ещё более унылые, чем безродный пустырь на окраине города. О нет, нет. Я хочу, чтобы она всё вспомнила. Не знаю, почему, но я очень этого хочу. И не смотри так на меня, Гавриил. Это вы, там, – он многозначительно поднял указательный палец к небу, – любите всё просчитывать до мелочей. А мы вольные птицы: куда хотим, туда и летим, следуем зову своего сердца.

– Ну хорошо, она всё вспомнит. А дальше что ты будешь делать?

– А дальше… – глаза Саваофа Теодоровича потемнели, хотя это казалось невозможным, настолько они были чёрными. – А дальше будет весело… И тогда я изрядно посмеюсь над всеми вами.

– Ну, это мы ещё посмотрим, будешь ты смеяться над нами или нет, – Гавриил осторожно стянул с волос резинку и перевязал хвост. – Мы же, в свою очередь, ни над кем смеяться не будем, потому что это не в наших правилах.

– Кто бы сомневался… – не особо слушая, пробормотал Саваоф Теодорович, с большим интересом стряхивая со своего нового пиджака мелкие пылинки, которые уже успели налететь за те несколько минут, что он находился в этом душном и грязном городе. Хотя, как он сам выражался, «человеки молодцы: понастроили с его последнего посещения кучу всего, не узнать, даже дороги сделали».

– Ты же понимаешь, что, уезжая из одного места в другое, ты не избавляешься от нас? – спросил Гавриил, ласково потрепав за ухом подбежавшую к нему бездомную, но при этом довольно милую собаку: та весело вильнула ему хвостом в ответ, тихо гавкнула и побежала дальше по своим собачьим делам.

– У меня и нет цели избавиться от вас. К тому же, вы мне никак не мешаете, – расплылся в улыбке Саваоф Теодорович, как чеширский кот, которого почесали за ушком. – Могу вам купить билеты на поезд, на котором поедет Ева, если хотите.

– Благодарю, мы как-нибудь сами.

– Не думаю, что Ева будет рада нашей компании: хватит с неё всевозможных совпадений и внезапных визитов, – добавил Михаил, недовольно отряхивая брюки: мимо него только что на полной скорости проехал мальчик на велосипеде, причём ему нужно было обязательно проехать по самой глубокой луже, какой только можно, чтобы вся одежда мужчины превратилась из бежевых оттенков в цвет какао. Саваоф Теодорович незаметно для близнецов ехидно усмехнулся.

– Что ж, господа, как бы ни приятна была мне ваша компания, мне пора идти, – учтиво склонил голову он, когда они дошли до конца бульвара. Здесь аллея упиралась в перекрёсток, и мужчинам пришлось попрощаться: кому-то нужно было поворачивать направо, в сторону сверкающей белым кафелем больницы, а кому-то бежать на остановку, от которой вот-вот хотел отойти трамвай. – До встречи у Золотых ворот.

Глянув пару раз в обе стороны, Саваоф Теодорович, нисколько не церемонясь, вышел на дорогу, по которой с громким звоном неслись друг другу навстречу два трамвая; каким-то чудом Саваоф Теодорович умудрился проскользнуть между ними, скрывшись за одним из вагонов, а когда трамваи разъехались, его уже не было. Гавриил, как и Михаил, ещё некоторое время смотрел сквозь толпу, а затем медленно повернул голову к своему брату.

– Боюсь я за Еву. Не слишком ли робкий цветок – её душа?

Михаил только скосил глаза на брата, но даже не шевельнулся.

– У робких цветов есть свойство подниматься даже после того, как по ним прошло стадо слонов.

***

– Будут громкие звуки, поэтому мы наденем на Вас наушники, – голос врача прозвучал где-то с правой стороны и мгновенно отразился в голове Евы многотысячным эхом. Чьи-то сильные руки осторожно подняли её с носилок и аккуратно положили на что-то, напоминающее кушетку – впрочем, это она и была. Некоторое время Ева безвольно лежала жёстком прорезиненном матрасе, неприятно холодившем спину, а затем кто-то подошёл к ней слева, бережно отодвинул в сторону волосы и надел большие наушники, так что всё вокруг мгновенно погрузилось в абсолютную тишину, хотя Ева знала, что это ненадолго. Ещё через некоторое время на девушку со всего маху – по крайней мере, ей так показалось, – опустилось что-то тяжёлое, отчего сразу стало трудно дышать: это что-то давило своим весом, и Ева чувствовала, как сердце, неизбежно ускоряя свой ритм, ударяется об этот предмет и лёгкая вибрация возвращается в её грудную клетку. В голову Евы не вовремя пришло сравнение, будто это нога слона замерла сейчас в паре миллиметров от её тела и готова в любой момент опуститься… Еву передёрнуло. «Начинается», – подумала она, с силой сжимая кулаки и стискивая зубы, стараясь таким образом отогнать от себя плохие мысли. Пока Ева, как её кто-то учил ещё очень давно, представляла сад, море и белый парус, к ней снова подошёл врач, осторожно, но при этом настойчиво развернул её кулачок и вложил в него маленький резиновый шарик.

– Если что-то пойдёт не так, например, Вам станет плохо, страшно – что угодно, – крепко сжимаете кулак, и мы останавливаем процедуру. Всё ясно?

Ева коротко кивнула, и врач, удостоверившись, что всё в относительном порядке, оставил девушку наедине со своим разумом.

Ева прекрасно помнила свои ощущения после первого МРТ, которое, к тому же, не получилось с одного раза из-за начавшейся у неё панической атаки. Тогда ей было семнадцать лет, но для Евы этих почти десяти лет будто и не было: что тогда, что сейчас она лежала, сжав ладони в кулаки (а точнее только левый кулак, потому что в правом она держала маленький резиновый мячик) с такой силой, что ногти оставляли на коже красноватые полумесяцы. Нет, у неё не было боязни замкнутого пространства – наоборот, она всегда любила маленькие комнатки, закуточки, в которые может залезть только она одна, и никто никогда её оттуда не вытащит, – но все эти резкие звуки и движения туда-сюда в совокупности с её богатым воображением, обладающим исключительной силой убеждения, в первую очередь, самой хозяйки этого воображения, оказывали губительный эффект ужасающей разрушительной силы. Дуэт сердца и разума имел для Евы особый смысл, и, к сожалению, она понимала под ним совсем не то, что под ним принято подразумевать.

Кушетка, на которой лежала девушка, дёрнулась и поехала куда-то вперёд. Инстинктивно Еве захотелось оглянуться назад, посмотреть, куда её везут, но чернота перед глазами продолжала быть всё такой же пустой и холодной, как и сразу после аварии. Говорят, пространство космоса по ощущениям немного похоже на эти описания: там так же пусто и холодно, так что не почувствовать своё одиночество в целой вселенной просто невозможно. И всё-таки Ева сомневалась, что в космосе действительно так, потому что недаром в честь бесконечного чёрного пространства написано столько произведений, и не зря испокон веков его воспевают мастера искусства; в космосе, по крайней мере, есть звёзды, а перед глазами Евы сейчас могла быть только картинка, созданная её же мозгом.

Движение резко прекратилось, кушетка во что-то врезалась и задрожала, отчего Ева, чтобы не упасть, со всей силы вцепилась в края матраса; пульс участился до такой степени, что девушка слышала его биение в собственных ушах, словно кто-то включил в наушниках ритм сильной вибрации. Пару секунд было тихо, а затем, после сказавшего что-то женского голоса (Ева прослушала, что именно он сказал), последовали резкие и громкие гудки; Ева дёрнулась от неожиданности, но вовремя вспомнила, что ей нельзя шевелиться, и постаралась успокоиться. Снова на помощь пришёл старый приём: она представила, что лежит в кровати у себя дома, за окном идёт большими пушистыми хлопьями ливневый снег, а всё вокруг – все дома, все машины, все улицы – сиренево-голубоватого цвета, потому что ночь уже отступила, а день ещё не полностью вошёл в свои законные права. Да, Ева любила зиму, любила, наверное, даже больше осени, хотя и ту она всегда ждала с нетерпением. На несколько мгновений это действительно помогло, но гудки то и дело сбивали с нужной мысли, превращая картинку из красивого пейзажа в разорванное непонятное полотно. Надо было найти что-то, что ассоциировалось бы с гудками… И вот уже Ева стоит на длинных-предлинных рельсах: они теряются где-то в тумане за холмом, по обе стороны возвышается тёмный лес, едва слышно шепчется у неё за спиной… Громкий гудок; Ева падает на рельсы, крепко прижимает к себе руки и чувствует ту огромную силу, что проносится прямо над ней. Грохот колёс оглушает, Ева слышит его уже не в своей голове, а наяву. Нельзя шевелиться: одно неосторожное движение, и у неё не будет кисти или ступни. Гудки, гудки, гудки… Что-то стягивает горло, воздуха катастрофически не хватает, лёгкие то и дело порываются вздохнуть полной грудью, но шевелиться нельзя, и Ева тщетно пытается успокоить бешеное сердце. Ева чувствует воздух от машины, что проходит прямо над ней, напряжение в мышцах доходит до предела, их почти сводит, но девушка не может расслабиться, потому что тогда точно произойдёт что-то непоправимое. Надо перестать думать о поезде, надо вспомнить о том, что она в больнице… Бесполезно: поезд уже набрал ход, его не остановить, разве только изменить траекторию движения.

Тишина. Гудки прекратились так же резко, как и начались, оставив после себя только звон в ушах. Ева медленно выдохнула, и поезд постепенно начал рассеиваться, неспешно уезжая до следующей поездки на метро туда, откуда он приехал, то есть в глубины подсознания. Кушетка снова затряслась и задвигалась; через некоторое время она остановилась, и Ева услышала голоса врачей, тихо переговаривающихся между собой слева от неё. Кто-то осторожно закатал рукав её кофты и протёр влажной салфеткой место укола. «Точно, сейчас будут вводить контраст», – и не успела Ева это подумать, как что-то очень больно вонзилось ей в локтевой сгиб, отчего девушке, конечно, захотелось выдернуть руку, но она сдержала себя. Вообще-то, Ева никогда не боялась уколов и всегда переносила их вполне спокойно, но этот был сравним с укусом крупных размеров змеи.

Процедура продолжилась, и кушетка поехала обратно. На этот раз вместо гудков до слуха Евы дошли только тихие периодические щелчки, сработавшие в возбуждённом сознании, как активатор бомбы. Здание. Кабинет МРТ. Аппарат. Образы мелькают быстро-быстро, как в калейдоскопе. Аппарат похож на тёмную пещеру, в которую Ева входит, словно в трансе, и вот она уже где-то под землёй. Она одна, а до поверхности – тысячи километров. Её ещё один худший кошмар. Ева осторожно идёт по тёмному коридору пещеры, освещая себе путь фонариком: голый шероховатый пол морозит ноги без обуви, редкие камушки царапают ступни, но это ерунда, девушка не чувствует подобных мелочей, потому что ей страшно. Коридоры пещеры почти идеальной формы, одни и те же повороты в правильном порядке, словно кто-то специально строил этот лабиринт; с потолка свисают цепи. Ветра нет, но почему-то одна из цепей качается из стороны в сторону; может быть, это подземные толчки, вибрация которых заставляет цепи раскачиваться, но почему тогда только одну? Еве страшно. Она медленно отходит назад, не выпуская из виду злосчастную цепь, и случайно задевает спиной ещё одну, холодное прикосновение которой вызывает очередной всплеск адреналина: та с громким звоном начинает раскачиваться, задевает следующую, та ещё одну, и так по цепочке. Через пару мгновений от голых стен пещеры отражается мертвецкое эхо, а Ева не знает, куда бежать от него, потому что цепи не хотят останавливаться, они всё качаются и качаются, порождая сотни новых звонких голосов. Сердце бьётся уже где-то в горле. Среди ржавых раскачивающихся цепей Еве мерещится белёсый силуэт, он даже попадает на мгновение в луч фонаря, но через пару секунд исчезает и превращается в очередной обман зрения. Ева делает шаг назад, одна из цепей со всей силы ударяет её по спине, и снова всплеск страха, от которого сердце, кажется, готово разорваться в руке, как граната. Девушка осторожно петляет между цепями под их призрачный непрекращающийся звон, находит место на перекрёстке коридоров, где их меньше всего, и неуверенно останавливается, но так ещё страшнее, потому что приходится смотреть в четыре разные стороны, в четыре пустые чёрные коридора в ожидании предполагаемого монстра. Ева подходит к одной из стен, прислоняется к ней спиной и медленно сползает вниз, стараясь унять бешено бьющееся сердце, заранее зная, что это невозможно. Белый ареал фонарика мечется от одного места к другому, быстро перескакивает со стены на стену, и каждый раз Ева в страхе ждёт, что в нём вдруг кто-нибудь появится. Кто? Неизвестно. В томительном ожидании проходит некоторое время, душа немного успокаивается, только сердце ёкает каждый раз, когда какая-то цепь ударяется о холодную стену пещеры. Но вот где-то в глубине коридора Еве мерещатся тихие приближающиеся шаги; белый круг прыгает всё быстрее и хаотичнее в поиске загадочного силуэта, но никого нет. Шаги приближаются, Ева слышит их уже где-то в паре метров от себя, и вот в ареал света попадает чьё-то мертвенно-белое лицо. От страха Ева глотает ртом воздух, не смеет пошевелиться. Это Бесовцев. Что он здесь делает? Почему смотрит на неё, не моргая, и не произносит ни слова?

– Бесовцев? – а в ответ тишина. – Скажи что-нибудь. Умоляю, скажи что-нибудь, не молчи! – Ева срывается на крик, и эхо зеркалит её высокий истеричный голос.

Бесовцев всё так же неподвижен и молчалив; взгляд мутный, а фарфоровая кожа почти прозрачна, даже видно пару красных сосудов на острых скулах. Кажется, он силится что-то сказать, потому что видно, как бесцветные губы едва шевелятся, будто шепчут себе что-то под нос, но из его рта не идёт пар, несмотря на то что воздух здесь очень холодный. Он ослабел так же, как и Ева: силы покидают его, и челюсть падает, демонстрируя чёрный рот с кривыми желтоватыми зубами. Еве страшно, сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Процедура завершена. Пожалуйста, не вставайте до тех пор, пока аппарат полностью не прекратит движение.

Для неё эта фраза была как крик петуха после бесовской ночи. Записанный женский голос мгновенно рассеял все иллюзии, оставив Еве на прощание металлический привкус во рту после того, как она случайно прикусила язык. Кушетка снова поехала вперёд, и через некоторое время справа от девушки послышались торопливые шаги врача. По всей видимости, он сразу заметил, что с Евой что-то не так, потому что после того, как он снял с девушки наушники и то самое что-то тяжёлое, надел на ей палец какой-то прибор.

– Сто пятьдесят на сто… – почти прошептал про себя доктор, однако Ева услышала. – В следующий раз, когда Вам будут делать МРТ, напомните, чтобы сделали наркоз. Результаты будут готовы только через час, так что сейчас мы отвезём Вас в палату. Сегодня на обед очень вкусный супчик, думаю, он немного успокоит Вас и поднимает настроение, а ещё мы можем…

Доктор всё говорил и говорил, причём говорил много и монотонно, желая привести в чувство слегка пришибленную Еву, что, по правде сказать, хорошо ему удавалось, потому что уже через пару минут девушка окончательно расслабилась и совершенно забыла про всяких монстров из тёмных пещер. Кресло-каталка куда-то поехало, и Ева, укрытая по нос тёплым уютным пледом, довольно откинулась назад, сожалея только о том, что не может сейчас смотреть по сторонам, а потому её единственным развлечением осталась собственная фантазия.

– Прости, Ева. Я не хотел, чтобы всё так получилось, – девушка вздрогнула, очнувшись от лёгкой дремоты, в которую уже успела провалиться.

– Саваоф Теодорович?

– Да, это я, – в голосе послышалась робкая усмешка, смешанная с грустью. Коляска на секунду остановилась, а затем снова продолжила путь.

– Что Вы здесь делаете?

– Навещаю тебя, конечно, – голос Саваофа Теодоровича звучал где-то позади Евы, как будто из колонки, настолько низким и глубоким в тот момент он ей показался. – Кто я, по-твоему, такой, чтобы не оставить тебя без своей компании? Ты как-то плохо обо мне думаешь.

– О, нет-нет, я просто не предполагала, что Вы придёте так… быстро, – Ева на секунду запнулась, подбирая более подходящее слово. – А как Вы узнали, что я здесь?

– Мне сказал врач из твоей палаты, что тебе делали МРТ, а кабинетов МРТ в этом корпусе не так уж и много. Как ощущения? – Ева слышала по голосу, что Саваоф Теодорович расплылся в улыбке, и сама тоже слегка улыбнулась.

– Тревожит призраков прошлого и спящие кошмары. Надеюсь, врачи смогут определить, в чём проблема, и скоро ко мне вернётся зрение, потому что без него я чувствую себя как без рук. М… Плохое сравнение. Как там Ада?

– Поверь, с Адой всё в полном порядке, чего не скажешь про тебя. Кстати, мне тут пророки нашептали, что ты собралась увольняться. Это правда?

Ева почувствовала себя максимально неловко. Вообще-то, она не собиралась говорить об этом Саваофу Теодоровичу до окончательного вердикта психиатра, но Бесовцев, как истинный друг, не смог удержать в себе эту новость и разболтал её, не успело пройти и двух дней. С другой стороны, винить Бесовцева Ева тоже не могла, потому что никаким образом не дала понять, что это секрет.

– Да, последнее время меня мучат… В общем, есть проблемы с восприятием мира. Сегодня я должна была пойти к психиатру, и если бы он обнаружил какие-то отклонения от нормы, я бы уволилась, потому что нельзя доверять ребёнка психически нездоровому человеку.

– Давай договоримся с тобой раз и навсегда, – в голосе Саваофа Теодоровича совершенно явственно зазвенела сталь, которая полоснула по душе Евы не хуже настоящего лезвия, – кого нанимать к себе на работу и увольнять, я решаю сам, и, если я считаю, что ты компетентный работник, поверь, у меня нет причин обманывать тебя. Ты поняла меня?

Ева только коротко кивнула.

– Ну вот и отлично.

Некоторое время они ехали в молчании. В голову Евы случайно забрела мысль, что они едут как-то подозрительно долго, и, по-хорошему, они уже должны были прийти на место, но, не желая снова накручивать себя и поднимать пульс до ста пятидесяти, решила не акцентировать на этом внимание.

– Как ты себя чувствуешь?

– Голова немного кружится, и участились панические атаки, а в остальном вроде неплохо. Не считая, конечно, переломов и потери зрения.

– Прости, я не хотел.

– Почему Вы извиняетесь? Разве это Вы меня сбили?

– Нет, но авария произошла с моим участием. Я… Как бы это объяснить… Ты выкатилась на дорогу прямо перед моей машиной, но я успел свернуть влево. В отличие от автомобиля, который ехал за мной.

– Я сама виновата в своей неосторожности, так что давай не будем о грустном. Простите! Я хотела сказать «давайте»! Извините, извините…

– А я всё жду, когда ты начнёшь обращаться ко мне на «ты»… Мы на верном пути. Надеюсь, тебя продержат в больнице как можно дольше, чтобы я успел тебе надоесть, – Ева смущённо улыбнулась, но не нашлась, что ответить. – Что я вижу? Неужели это румянец на твоих щеках? Клянусь водами Стикса, ещё пара таких аварий, и ты влюбишь меня в себя.

– Если мне это удастся, я сочту это самой большой победой в моей жизни.

– Надеюсь, это прозвучит не очень кощунственно, но, ты знаешь, мне всегда было интересно, что видят слепые люди, – переключился на другую тему Саваоф Теодорович, чтобы не вгонять в краску ни Еву, ни себя. – Можешь рассказать свои ощущения?

Ева на секунду задумалась.

– Представь, будто ты находишься в абсолютно тёмной комнате – там нет ни дверей, ни окон, ни предметов, вообще ничего, что могло бы хоть как-то передавать свет, – и в этой комнате ты пытаешься поймать чёрную кошку. А её там нет.

– Что ж, это сравнение имеет определённый смысл, – заключил про себя Саваоф Теодорович. – Ещё говорят, будто ты пытаешься открыть глаза, и у тебя не получается. Это правда?

– Да, можно и так сказать. Хочется проморгаться, протереть глаза, кажется, что сейчас ты всё увидишь, а в итоге не видишь ничего. Ещё и голова кружится.

– Одним словом, отвратительное состояние, – сделал вместо неё вывод Саваоф Теодорович. Кресло на мгновение остановилось, зазвенели ключи, вытащенные из кармана брюк Саваофа Теодоровича, послышался скрежет открываемого замка, и вскоре дверь в палату Евы отворилась, впуская внутрь саму девушку и её сопровождающего. Ева слышала, как Саваоф Теодорович положил ключи на стол, а затем вернулся к ней.

– Где-то через час будут готовы результаты МРТ, и, надеюсь, врач скажет дальнейший план лечения. Без зрения я совершенно беспомощна.

– А ты в нём нуждаешься?

– В каком смысле? – Ева непонимающе повернула голову в ту сторону, где, предположительно, стоял Саваоф Теодорович. Послышался лёгкий смешок и его шаги.

– Дай-ка, – мужчина подошёл к Еве сзади и осторожно положил свои большие широкие тёплые ладони ей на глаза. От неожиданности девушка дёрнулась, но Саваоф Теодорович держал её достаточно крепко, не давая отстраниться. – Ну вот и всё, и никакое МРТ больше не нужно.

Ева протёрла глаза и медленно открыла их. Больничная палата ослепила её своей белизной, так что девушка даже зажмурилась от неожиданности. Она не знала, что за магию сотворил Саваоф Теодорович, но зрение вернулось к ней, и мир снова радовал её своей резкостью и яркостью. По щекам потекли слёзы.

– Ну-ну, что ты, – Саваоф Теодорович ласково погладил Еву по голове, осторожно вытер мокрые горячие дорожки тыльной стороной ладони и обнял так бережно, как обнимал когда-то очень давно лишь единственную на свете душу. – Тебе не нравится? Если хочешь, могу вернуть всё, как было.

– Я… Я…

Ева осторожно подняла взгляд на Саваофа Теодоровича, заглянула ему в глаза и в очередной раз поразилась их красоте. Много с чем можно было сравнить его глаза: с маслинами и чёрным чаем, когда его душа была спокойна и сердце билось, как самый надёжный механизм в мире, с гречишным мёдом или тёмным муранским стеклом, когда косые лучи солнца проникали сквозь полупрозрачные занавески и зажигали в его радужках яркие янтарные искорки, графитом или недавно остывшим углём, когда злость клокотала в груди и угрожала выплеснуться наружу вязкой лавой, с янтарём или гранатом, когда в них плясал огонь ярости и неумолимо сжигал всё на своём пути. Они никогда не бывали «просто карими», и Ева не знала среди своих знакомых другого человека, у которого глаза передавали бы такой же широкий спектр эмоций, как у Саваофа Теодоровича.

– Ева Викторовна, мы проанализировали результаты МРТ и, к сожалению, не выявили у Вас никакой патологии, вызвавшую потерю зрения… – начал прямо с порога резко вошедший врач и растерянно остановился, увидев в палате, кроме пациентки, постороннего посетителя. Саваоф Теодорович вежливо поздоровался с доктором, уступая ему место рядом с Евой.

– Доктор, Вы не поверите, но ко мне уже вернулось зрение.

Врач действительно в это не поверил, он сделал это лишь после того, как окулист принёс ему заключение о стопроцентном зрении Евы. Саваоф Теодорович был крайне доволен собой, отчего постоянно улыбался себе в усы, как кот, объевшийся сметаны, а Ева не могла не улыбнуться, глядя на него. Саваоф Теодорович просидел рядом с Евой почти весь день и ушёл только поздно вечером, когда заботливая нянечка проходила по всем палатам и выгоняла особо настойчивых посетителей. Всё это время они общались на «ты», причём Ева этого даже не заметила, но, конечно, это не ускользнуло от внимания Саваофа Теодоровича. Он долго ещё бродил по ночным улицам города, впитывая в себя его яркие разноцветные огни, его жизнь и энергию, и ему даже казалось, будто они придавали ему сил, словно он становился всё могущественнее и могущественнее… Сейчас он, как говорится, мог свернуть горы. Для кого? Об этом он не думал, и, наверное, даже хорошо, что он об этом не подумал, потому что, кто знает, какая реакция была бы у его мятежной и не привыкшей к поражениям души.