Но с вопросом, который Киану хотел задать, помочь мог только Теодор.
Если он решит от меня отказаться, то лучше я узнаю об этом сейчас, решил он и вышел на кухню.
Теодор с таким умиротворенным видом стоял около плиты, что он не смог на него смотреть. Смотрел в пол, на каменные плитки, уложенные со смещением.
– Я решил поступать в медицинский, – сказал он. – Можешь, пожалуйста, помочь мне подготовиться?
Теодор молчал, и сердце его упало куда-то к ногам. И там билось сорванным, неровным ритмом. Он осторожно поднял глаза.
– Я так рад, – сказал Теодор. Глаза его сияли, он улыбался. – Я так рад, что ты решился. Конечно, я помогу! Конечно, в чем вопрос.
Он улыбнулся, пряча глаза.
– Спасибо.
Теодор принес ему книги и свои старые конспекты. "Что сохранилось", – пояснил он с виноватой улыбкой. У него был красивый, ровный, неразборчивый почерк. Половину букв он писал по-другому, остальные писал одинаково. Разобравшись, привыкнув к его вензелям, он стал читать его записи без проблем. Он набрался храбрости и поговорил с Оску, их воспитателем, и упросил отпускать его в госпиталь после школы, к Тео. Оску разрешил, и теперь вместо того чтобы сесть в автобус и вернуться в интернат, он приходил в госпиталь, надевал медицинский халат, и следом за Тео ходил по отделению.
Теодор рассказывал ему все, что могло пригодиться при поступлении. Ему было интересно все, и он шел куда угодно, отчего коллеги даже стали шутить, что у Теодора появился хвостик. Его это смущало, но не обижало. Ему было сложно встречаться с людьми, которые ухаживали за ним несколько месяцев назад, и смотреть им в глаза. Он ждал, что они отчитают его, отвергнут, потребуют, чтобы он ушел, чтобы не лез не в свое дело и нашел себе другое занятие. И все же этого не происходило. Его принимали радушно или ровно, и никогда – в штыки. Иногда, если он задавал какие-то вопросы, на которые Теодору было сложно ответить, он подходил к коллегам, передавал им вопрос, они советовались и отвечали, а он записывал.
По выходным он все чаще ездил в гости в дом Теодора. Там уже прописались кое-какие его вещи, книги, одежда. Гостевую спальню Теодор все чаще называл "его комнатой", чем каждый раз вгонял его в краску.
Ближе к поступлению он практически жил у Теодора. Здесь у него появился свой письменный стол, потом – своя кружка, а потом и свои домашние тапочки.
– Ты уже думал, где будешь жить, когда поступишь?
– Да, – сказал он тихо. – Я попрошу общежитие.
Только сейчас он вдруг понял, что общежитие ему могут не дать. Он прописан в этом городе. Предполагается, что он должен жить в родном доме. И доказать, что ему некуда идти, может быть непросто. Или невозможно. Но он не озвучил эту внезапную мысль.
– Общежитие, – повторил Теодор эхом.
На его имя был открыт трастовый фонд. После госпиталя отец закрыл для него доступ. Денег у него теперь не было вообще. Он пойдет работать, так он решил. Снимет что-нибудь. Придумает что-нибудь.
///
Он поступил на бесплатное отделение медицинского факультета с высшим баллом. Его взяли без вопросов.
Сердце колотилось у самого горла. Высший балл. Бесплатное отделение. Его взяли. Он прошел. Он – прошел!
В холле почему-то не ловил телефон. Только экстренные вызовы, сообщал ему оператор. Он отошел в сторону, еле протиснувшись мимо наперебой говорящих людей. Подошел к окну, снова посмотрел на экран. Только экстренные вызовы. На часах было два часа дня. Он либо на обеде, либо в работе. Самое лучшее – подождать до вечера.
Глубокий вдох. По возможности плавный выдох. Он нашарил в кармане пачку сигарет. Это были сигареты Тео, и тот не возражал, что он их брал. Не одобрял и не ругал. Он вытянул из пачки сигарету и вышел на улицу, как был, без куртки.
Холодный ветер пробрал до костей, растрепал волосы. В голове прояснилось. Руки перестали дрожать. Он снова посмотрел на экран. Полный прием. Номер телефона Тео был первым в списке контактов. Гудки. Длинные, холодные гудки, на каждый по пять ударов сердца.
– Алло?
– Я прошел! – крикнул он в трубку вместо приветствия.
– Я так рад за тебя, так рад! – голос Тео звучал хрипло через помехи, – поздравляю! Ты такой молодец, я тобой горжусь!
Это была не его заслуга, так он и сказал. Это стало возможно только благодаря Тео.
– Не придумывай, – сказал ему Теодор. – Это целиком и полностью твоя заслуга.
И добавил, прежде чем он успел открыть рот и начать спорить:
– И не спорь. Уж я-то видел, как ты готовился.
– Спасибо, Тео, – выдохнул он в трубку.
– Сегодня празднуем, – сказал Теодор. – Поздравляю тебя!
Вечером он пришел непривычно рано, велел надеть костюм и отвел его в ресторан.
– Перестань, – сказал он, когда он снова начал протестовать. – Сделай мне приятное, просто прими это.
И они допоздна сидели в ресторане, говорили, говорили, говорили.
8
***
На стипендию прожить было нереально. Едва хватало на еду и проезд, и это с учетом льготного проездного. Тахти так и ходил круглый год в кедах, тех самых, в которых приехал. Подошва начала отрываться, и он периодически подклеивал их суперклеем. А ведь еще нужно было покупать пленки, проявители и фиксативы. И еще понадобилась цифровая зеркалка, и вспышка, и штатив, и куча всякой мелкой дребедени. Наверное, он мог попросить в долг у Наны или Сигги. Вместо этого Тахти устроился подрабатывать в газету.
Перед первым рабочим днем безумно нервничал. Настолько, что сосредоточиться толком не мог ни на чем. Сердце колотилось. Руки дрожали. Ходил кругами по общаге, какие-то вещи переставлял с места на место. Сел за компьютер, снова встал, снова сел. Потом он разговаривал – со всеми. Об одном и том же, задавая снова и снова одни и те же вопросы. Отвечая снова и снова на одни и те же вопросы. Да, уже завтра. Нет, платят немного. Все равно лучше, чем одна только стипендия. Да, начинать надо, и чем раньше, тем лучше.
Он скитался по общаге из комнаты в комнату. Понимал, что голодный, и не хотел есть. Потом еще разговаривал. И еще. И молчал тоже, мысли-то громче некуда. Убеждал себя, что не нервничал. Чего нервничать-то? Наматывал круги и убеждал себя, что совершенно спокоен. Что просто нужно зайти на кухню. И в спальню тоже. И к соседям. И на кухню.
В календаре появилось место и время. Решение было принято. Пути назад отрезаны. Все стало понятно, все будет хорошо. Все равно ходил кругами. Два раза подряд зашел в ванную. Перемыл чистую посуду.
Что, правда? Бывают все же качественные прорывы на новый уровень? Бывают, бывают. Все взаправду. Задыхался от выброшенных в кровь эндорфинов. Или что там выбрасывается в кровь, когда достигаешь желаемого? Башню сносило. Дышать приходилось часто-часто, будто пробежал на время стометровку. Вверх по ступеням.
Он принял душ. Просто чтобы успокоиться. Да и совесть надо иметь, неделю пользоваться сухим шампунем. Как стоял в душе, что и как там делал, проходит в полутуманном состоянии, как в полусне. И душно там как-то. В животе урчит. Не ел же ничего до сих пор. С самого утра только чашка кофе. Надо бы поесть, да.
Он сел за письменный стол. Пошевелил мышку, подождал, когда проснется экран. В теле после душа была слабость, ноги стали ватные, голова кружилась. Это всегда так. Теперь уже легче. Улеглось, успокоилось. Руки не тряслись. В груди появилось тянущее чувство, такое бывает после пробежки. Особенно если бежать с непривычки. И спозаранку, полусонным.
Глубокий вдох. Пальцы на клавиатуре. Влажные волосы на плечах. Плед на сиденье кресла. Прохладный пол под босыми ногами. Приглушенный шум автомобилей с улицы. Едва слышный разговор соседей этажом выше. Шелест клавиш. Слабое гудение кулера. Запах геля для душа. Запах кофе. Запах шампуня. Запах хорошего настроения. Возвращение в реальность. Все нормально. Так бывает, когда упорно к чему-то идешь. Все так, как должно быть.
А поесть все-таки надо. Приготовить, поесть и попить кофе. И взяться за дело.
Камеру он купил подержанную, самую простую из хороших. Считал каждую копейку, откладывал все что мог. Принес домой, распаковал коробку, а руки дрожали. Дорогая, тяжелая, профессиональная. Его собственная. Его новый инструмент.
– Ну давай, – сказал Рильке. Он сидел на кровати рядом с Тахти и разглядывал камеру через его плечо, – сделай пару кадров.
Тахти включил камеру, снял крышку с объектива. Навел видоискатель на кровать Рильке.
– Сядешь вон туда? Где сейчас твой ноут лежит.
Рильке уселся на кровать. Тахти судорожно тыкал в кнопки, пытаясь разобраться в навороченных настройках. На его пленочной камере все было проще. Но он же теперь на новом уровне.
Рильке принялся валять дурака, то корчил рожи в камеру, то принимал какие-то дурацкие позы. Тахти нажимал на кнопку, а сам хохотал в голос.
– Я сегодня модель, – сказал Рильке, когда в комнату пришли соседи.
– О, Тахти, ты купил камеру?
– Ага.
– А поснимай меня?
– И меня!
– Куда пойдем?
– Пойдем на крышу, – сказал Рильке.
– Там же заперто, – сказал Олави.
Рильке выудил из кармана ключ.
– А мы откроем.
Тахти улыбнулся. Маленькой толпой они прокрались на крышу. Он снимал их на фоне города, а потом Рильке отобрал у него фотоаппарат и стал снимать и его тоже.
***
Было поздно, все уже разошлись. Киану ушел буквально полчаса назад. Остальные – еще раньше. В зале Тахти был единственный посетитель, если его все еще считают здесь посетителем. С времен начала их курсов они так прочно здесь прописались, что уже стали частью интерьера, частью самой кофейни, ее жизни. А может, даже задавали этой самой жизни ритм. Здесь поселились их вещи. Они принесли сюда книги и тетради, пооставляли одежду, пледы, даже кружки. Тахти принес списанную с фотопавильона гипсовую модель, бюст Вальтера. Среди свитеров и толстовок укоренился медицинский халат Киану. Сати понатащил художку, классику в добротных, старых, чуть ветхих переплетах.
А ведь началось все с невинной затеи встречаться здесь после курсов. И вот курсы они давно закончили, а кафе осталось. Стало тылом, точкой отсчета, точкой возврата, даже, думал иногда Тахти, домом. Они все были неустроенные. Жили кто у кого – у друзей, в общагах, у теть, у незнакомцев. Кто-то пытался что-то снимать, и чаще всего выходило слишком дорого и потому недолго. Наличие собственного угла, как правило, было весьма условным.
Хозяин кофейни, Триггве Андерссон, не возражал против их компании. Его вообще чаще всего не было в стране. Он долго жил за границей, и теперь наматывал мили между странами. Так и получилось, что их маленький клуб бродяг потолкался по паркам и кофейням и осел здесь, в старом здании с ветхой крышей, монументальной лестницей, остатками лепнины на потолке, в здании, где постоянно что-то нужно было чинить и которое периодически грозились снести. Дальше разговоров о сносе дело не шло, кафе без вывески продолжало работать, Триггве снова улетал за границу, а они засиживались здесь допоздна.
Брякнул колокольчик, и в кафе осторожно, осматриваясь, зашел Рильке. Тахти уже застегивал куртку. Серый сидел на корточках и подкручивал ножки у табуреток.
– Привет, – позвал Рильке негромко.
– Привет, – сказал Тахти.
Рильке осмотрелся, будто боялся, что кто-то нападет на него из-за угла. Серый сидел к нему спиной и не сразу почувствовал, что кто-то вошел. Он бросил взгляд через плечо, на секунду отвернулся, потом снова повернулся.
* Привет, – смазанным жестом сказал Рильке.
* Привет, – ответил Серый.
Он поставил на пол табуретку и стал протирать стол тряпкой из микрофибры. Рильке мял в руках перчатки. Тахти накрутил на шею шарф, а сам смотрел то на одного, то на другого. То, что они были знакомы еще до того, как их познакомил Тахти, уже давно было понятно. Не понятно было только, что между ними произошло или происходило – что-то, что проходило невидимым, тягостным напряжением. Они молчали, не глядя друг на друга, ни Серый, ни Рильке не двигались с места. Серый протирал и без того чистый стол, схватившись за тряпку, как будто это спасательный круг. Рильке переминался с ноги на ногу, рассматривал пол, а руки нервничали, мяли перчатки.
Тахти покачал ладонью, и Серый посмотрел на него. Его взгляд был напряженный и усталый.
* Иду домой, – сказал Тахти.
* Хорошо, – кивнул Серый, – пока.
* Береги себя. Спокойной ночи.
* Спокойной ночи.
Тахти пошел к выходу. Рильке посмотрел поверх его плеча на Серого, замер на пару секунд, потом кончиками пальцев вывел:
* Пока.
Тахти не видел, ответил ему Серый или нет. По тому, как тень улыбки на мгновение появилась в глазах Рильке, он предполагал, что да. Надеялся, что да.
***
Он делал снимки. Весь день. Они приехали по нужному адресу утром, вроде как на пару часов, но прошел уже обед, а конца и края работе не было. В какой-то момент из головы улетучились все мысли. Остались только люди, кадры, и даже камера уже ничего не весила. Тахти не были голоден, не устал, не нервничал, и ничего нигде не болело.
А когда съемка закончилась, резко, вспышкой, начала болеть голова. Спина. Ноги. Желудок. Плечи. До тошноты все кружилось вокруг. Тахти сполз по стене на пол, на колени, на четвереньки, на бок, лег и остался лежать.
– Классно получилось, да? – сказал он с улыбкой.
– Эй, ты чего?
– Дай мне чуть-чуть полежать, ладно? Я сейчас.
– Тахти, что случилось? Тебе плохо? Что нужно сделать?
– Да не, – Тахти покачал головой.
Он встал. Еще не все. Ещё не время падать. Он пошел вслед за коллегой. Они взяли кофе из автомата и еще полтора часа сидели у монитора и отбирали снимки.
Когда Тахти наконец вернулся в общагу, в свою комнату, было уже темно. Он стащил рюкзак и оставил его на полу посреди комнаты. Снял куртку и тоже оставил ее на полу посреди комнаты. Медленно он опустился на кровать. Медленно, потому что еле дошел. А еще потому что каждый наклон вызывал боль.
Он лег поверх покрывала, одетый. Голова гудела. Комната кружилась вокруг. В висках пульсировал ровный частый ритм. Но желудок больше не болел. Он так ничего и не съел, но желудок перестал болеть. Это хорошо. Он все равно не смог бы заставить себя встать – ни сейчас, ни через час, ни, скорее всего, вообще сегодня.
///
Серый сидел на подоконнике, свесив ноги. Окно было открыто, и с улицы тянуло сырым соленым воздухом. Серый надел оба слуховых аппарата и слушал море и ветер, хотя Сати не знал, как много он на самом деле слышал. Даже обычная речь для него была с трудом различима. Ветер? Море?
– В ракушках тоже слышно море, – сказал Сати.
– Оэ?10
– Если приложить ракушку к уху, ты услышишь шум моря.
Серый взял в руки ракушку побольше, приложил к левому, более сильному уху, и прикрыл глаза. Брови его сползлись на переносице – как всегда, когда он пытался сосредоточиться на чем-то или расслышать чьи-то слишком тихие слова.
Воздух с улицы тоже пах солью, но он всегда был чужим, он пах солнечным морем. Лунное море спальни давно уже приручили.
– Мэ11, – кивнул Серый.
Он положил ракушку обратно на подоконник. Сати не понял, услышал он на самом деле море или нет. И не стал спрашивать.
Серый тер ладони. Ветер играл с его волосами, касался прядей невидимыми просоленными руками. Сати закурил, и Серый повернулся к нему, когда почувствовал запах. Он протянул руку, и Сати отдал ему сигарету.
– Пойдешь на ужин? – спросил Сати.
Серый надел все черное, даже шапку. Так он одевался только когда собирался всю ночь бродить по дому. Он покачал головой.
– Э о-онный. 12
– Что тебе принести? – Сати говорил погромче и нарочито выводил все звуки, чтобы Серому не пришлось доставать свою тетрадь. Чтобы Серый мог говорить – как он хотел всегда. Просто говорить. Словами. В голос.
– Иипкиэ офаски. Клеб. 13
– Хорошо.
– Аибо. 14
В спальню пришел Рильке, постоял немного в дверях, в клубах дыма от самокрутки. Пару недель назад он подрался, и джинсы до сих пор были порванные на колене и в пятнах чьей-то крови. На нем был свитер Сати. Свой старый свитер он так и не смог отстирать, а Оску очень не нравилось, что он ходил в заляпанном кровью свитере. Сати отдал ему свой, а где был тот, Сати не знал. Он видел, что Рильке пытался его стирать, и с неделю он болтался над столом мокрый и капал им в кружки, но потом кто-то его убрал.
Серый помахал ему рукой, Рильке не ответил. Он прошел к своему матрасу без единого слова, перебрал кучу шмоток, которые всегда лежали горой в ногах. Достал шапку. А потом достал еще что-то темное, прямоугольной формы. Сати не сразу узнал предмет.
– Эй, – позвал Рильке, и когда Серый не отозвался, дернул его за рукав.
Серый вздрогнул и повернулся к нему.
– Икке? 15
– И какого хрена это валяется на моей кровати? – Рильке кинул Серому под ноги темно-серую жестяную коробку.
Серый наклонился, поднял ее. Снова залез на подоконник. Ничего не ответил.
– Твои вещи везде – на стульях, на кроватях, на подоконнике, – затараторил Рильке. – Куда ни сунься – везде свитер Серого, штаны Серого, носок Серого, трусы Серого. Знай свое место, ты!
Серый смотрел на него, не говоря ни слова, а Сати видел, как кончики пальцев его принялись подрагивать.
– Су-той. 16
Он спрыгнул с подоконника, вытащил из-под подушки свою тетрадь и протянул Рильке.
– Не ‘нимаю. Асти. Иши ажаута.17
– Не по-ни-ма-ешь? – теперь Рильке кричал, но Серый только покачал головой. – Теперь ты не по-ни-ма-ешь? Так надень свои идиотские аппараты.
Серый протягивал ему тетрадь. Рильке закатил глаза. Затушил самокрутку о подоконник и бросил бычок на пол. Он показал на свое ухо.
– Аппараты!
Серый отодвинул волосы и показал ему ухо. Он был в аппаратах.
– Иши, ажаута. 18
– Чего случилось-то? – встрял Сати.
– Ничего не случилось, – огрызнулся Рильке. – Достало уже.
– Говори медленнее, – сказал Сати, он надеялся, что спокойно. Серый переводил взгляд с одного на другого. – Ты тараторишь.
– Теперь я еще и тараторю?
– Рильке, Серый плохо слышит. Ну ты как будто не знаешь.
– Заткнись, Сати.
– Че-го? – Сати вскочил на ноги.
* Прости, – сказал Серый на языке жестов. – Я не понимаю. Напиши, пожалуйста.
Рильке выхватил из рук тетрадь, порвал ее по корешку и бросил в открытое окно.
– Почисти уши и, может, поймешь чего!
Серый перегнулся через подоконник и выглянул на улицу.
– Рильке! – Сати дернул Рильке за воротник рубашки. Рильке отцепил его руки и толкнул в грудь. Серый все еще смотрел в окно, будто тетрадь могла взлететь обратно ему в руки.
Рильке потянул Серого за шиворот и развернул к себе.
– Меня достало вечно под тебя подстраиваться. Ты! Что ты о себе возомнил.
* Что не так?
* Идиот. Ты глухой идиот, вот что не так!
– Слушай, ты, – начала Сати.
Серый посмотрел на него и положил ладонь ему на плечо. Он смотрел на Рильке.
* Почему?
* Почему! Уши надо чистить.
* Я чищу. Это не из-за этого.
Рильке вытащил из кучи на кровати свитер Серого – светлый, почти белый. Сати не знал, какого он на самом деле цвета. Серый почти не носил его, потому что на его фоне было плохо видно руки. Давным-давно этот свитер стал носить Рильке, в самые трескучие холода.
Он кинул свитер в Серого.
* Твои вещи. Убирай их к черту.
* Что случилось?
* Ты- везде! Вещи – везде! Надоел! Ты, твои уши. Твоя одежда – моя кровать, лежит, куча! – Рильке стащил Серого с подоконника за свитер и толкнул в сторону его матраса. – Твой угол – там!
Серый устоял на ногах, и весь собрался, словно дикий зверь перед прыжком.
* Сиди там! Тихо! Думаешь, ты – хозяин дома? Охренел?
Сати дернулся, напрягся весь, собрался для удара. Серый встал прямо перед ним, закрыл его от Рильке.
* Я такого не говорил.
* Да, ты здесь не говоришь. Ты не можешь. Все должны вокруг носиться! Дурацкая тетрадь, писать! Иди ты! Все было хорошо. Ты приехал и все сломал!
– Думай, что говоришь, Рильке, – влез Сати.
Сати обошел Серого. Это уже чересчур. Все, что Рильке сейчас наговорил Серому. Серый поймал его взгляд и покачал головой.
Не лезь.
Сати указал рукой на Рильке, но Серый только еще раз покачал головой. Сати стоял посреди комнаты, внутри жгучим комком собирался гнев.
* Я не считаю себя хозяином, – сказал Серый. – Я никогда этого не говорил.
* Так веди себя нормально! – кричал Рильке резкими, амплитудными жестами. Его руки летали около лица Серого, едва его не задевали.
* Знаешь, что! У меня столько же прав, сколько и у тебя! – завелся Серый. – Я тоже живу здесь. Нравится тебе это или нет. Я живу здесь, я сплю здесь, и я буду жить здесь и дальше.
* Иди к черту, ты!
* иди сам к черту, кто ты такой, чтобы мне указывать, как жить!
* Я здесь – жизнь живу, всегда! Я старожил. Ты выскочка! Указывать тебе я могу! Тебя здесь не было и быть не должно! Здесь дом! Не госпиталь для детей-инвалидов!
* Это не тебе решать, где мне жить! – Теперь Серый тоже кричал. – Какое ты вообще имеешь право так говорить! Кто ты вообще такой! Что, будем теперь письками мериться? Кто где жил дольше? Может, теперь вообще все должны уехать, чтобы тебе места здесь хватало?
* Здесь всем хватало места! Но ты приехал! Теперь здесь только тебе места и хватает!
* Вот не надо, никто тебя не трогал, ты сам решил…
Рильке не стал слушать, он толкнул Серого в грудь – так сильно, что Серый едва устоял на ногах, – и указал на дверь.
* Вали нахер отсюда!
Серый покрутил пальцем у виска. Рильке, весь багровый и нервный, потянул Серого за грудки, Серый ударил предплечьем по его рукам, отцепил от себя и оттолкнул. Рильке сделал несколько шагов назад по инерции, но удержался на ногах. Серый, тяжело дыша, стоял и не мигая смотрел на Рильке. Глаза его были злыми. Рильке сбросил жилетку и набросился на Серого, как на добычу.
Они сцепились в единый, бьющийся в судорогах организм, из которого во все стороны летели клоки одежды и волос. Рильке пытался отодрать от себя Серого, который вцепился в него и не отпускал. Серый отлетел к окну, врезался спиной в батарею бутылок, и они посыпались на пол с диким звоном.
По лицу текла кровь, Серый стер ее рукавом. Рильке кашлял, жадно хватая ртом воздух. Красный, окровавленный и взъерошенный. Серый был не лучше. Растрепанный, вымазанный в крови – своей или Рильке непонятно.
Он весь подобрался, словно хищник, и с разбега врезался в Рильке. Они снова сцепились. Падая, они оборвали занавески. Перевернули стол вместе со всем, что на нем было. Покатились по полу, переворачивая и разбрасывая вещи. Было непонятно, кто кого бьет, а кто защищается. Слышались только хрипы, удары и грохот.
Сати так и не понял, как Рильке вылетел через дверной проем в коридор. Серый поднялся на ноги, прохромал по комнате, цепляясь ногами за одеяла и шмотки, и с грохотом захлопнул перед его носом дверь. Прошел обратно. И где-то на середине комнаты рухнул на колени.
Сати стоял посреди комнаты и не мог пошевелиться. Серый просил его не лезть, и он не полез, но то, что он сейчас видел, что слышал – от Рильке, от Серого – было больше похоже на сюрреалистичный сон, чем на правду.
По шажочку Сати приблизился. В паре шагов от Серого он опустился на колени, и дальше к Серому скорее подполз. Психотерапевты так делали, когда он сам прятался под кроватями и в шкафах. Они подползали к нему на коленях. Они говорили вполголоса. Они не делали резких движений.
Серый, мокрый и вымазанный в крови, тяжело дышал. Свитер был разорван по шву и вдоль горловины. Всклокоченные волосы стали липкими от крови. Руки были разодраны и сбиты. Сати не знал, слышит он сейчас хоть что-то или нет. Осторожно он покачал ладонью так, чтобы Серый мог увидеть. И только теперь заметил, что Серого била дрожь. Его плечи ходили ходуном, а дыхание было рваным, хриплым. Волосы растрепались, и Сати не мог видеть его лицо.
Осторожно Сати положил ладонь на его плечо. Он был готов отстраниться в любой момент. Он понимал, физически ощущал состояние Серого. Он был там много раз. Серый не дернулся, никак не отреагировал. Сати подполз еще чуть ближе, и Серый снова не отстранился. Очень медленно Сати протянул вторую руку, и мягко обхватил Серого за плечи. Серый уткнулся лицом в его свитер. Его трясло, руки лежали на полу, безвольные, словно чужие. Сати не двигался, только держал его в руках, и ждал.
В такие моменты ему самому всегда были непонятны слова. С ним пытались говорить, но он не понимал слов. Он забивался глубже в шкафы, пытался укрыться от внешнего мира. Только один человек научился успокаивать его. Он ничего не говорил, только сидел рядом. И потихоньку Сати возвращался в реальность.
Сейчас он ждал, когда в реальность вернется Серый. Все остальное – разборки с Рильке, погром в спальне, лужа на полу и оборванные занавески, звонок на ужин и вопросы Оску – все это могло подождать.
Скрипнула дверь, и Сати осторожно повернулся на звук. Серый не отреагировал. Не услышал или не захотел. Скорее всего не услышал. Рильке мог вернуться в любой момент, и Серый, весь сжатый в клубок нервов, среагировал бы на него. Но он остался сидеть на полу, не шелохнувшись. Хрупкие плечи ходили ходуном. Сати чувствовал мятный запах шампуня от его волос.
В дверном проеме стоял Киану. Он сделал всего шаг – и остановился. Обвел взглядом погром в спальне, посмотрел на Сати, на Серого.
* Что случилось? – спросил он на языке жестов.
Киану был до чертиков тактичен. Он переходил на жесты не только когда говорил с Серым или в его присутствии. Он еще переходил на жесты каждый раз, когда слова вслух могли помешать. Как сейчас. Когда с Серым явно что-то произошло.
Сати покачал головой. Киану сел на пол – там, где стоял.
* Драка, – Сати попытался незаметно вывести жест одной рукой, так, чтобы не потревожить Серого.
Серый поднял голову, осмотрелся. Он увидел темный силуэт в дверях и дернулся, вскочил, но вскрикнул в голос, и снова упал на колени. Сати коснулся его плеча.
* Киану, – сказал он и указал на Киану.
Киану помахал ему рукой. Серый вытер лицо рукавом, и на манжете остались кровавые пятна. Из носа шла кровь.
Идти он толком не мог. Вместе с Киану они потащили его в душевую. Пока Сати готовил воду, Киану стащил с Серого одежду, грязную и порванную. Вдвоем они запихнули его в душ. Серый выглядел отстраненным, будто не до конца осознавал, что сейчас происходит. Сати отодвинул его волосы и хотел снять аппараты, чтобы не залить их водой, но ни на одном ухе аппаратов не было. Куда они делись, он не знал.
Когда Сати лил на него из душа, по кафелю текли багряные разводы. Серый прислонился плечом к стене и уронил на грудь голову. Пршел Ниссе, принес стопку одежды. Посмотрел на душевую, сейчас больше похожую на место преступления, постоял немного и ушел.
В комнате, пока их не было, Киану, Ниссе и Эйл попытались устранить погром. Вымели осколки битых бутылок, собрали тряпками воду, убрали занавески. Кто-то принес еды. В спальне собрались все, кроме Рильке. Самого Рильке никто не видел с обеда. Сати предполагал, что он может быть на лестнице, но не был в этом уверен. Лестница перестала быть тайником. А Рильке – он либо сейчас заляжет на дно, либо пойдет драться. Сати прожил с ним достаточно долго, чтобы заметить эту его фишку. Снимать стресс в драке. Но у него не было ни сил, ни желания сейчас его искать. Что-то говорить. Драться.
Перебинтованного Серого завернули в плед и уложили поближе к обогревателю. Серый полежал немного, выпутался из одеяльного кокона и подполз к столу. Сати подвинулся, освобождая для него место.
– Что случилось-то? – спросил Ниссе. – Спальню превратили в место преступления.
– Просто драка, – сказал Сати. – Ничего такого.
– С кем?
– Неважно. Все уже решили свои вопросы.
– Серый? – позвал Ниссе. – Се-рый!
Серый не отреагировал, и посмотрел на Ниссе, только когда он потянул его за рукав.
– Ты как, нормально? Видок у тебя тот еще.
Серый покачал головой и показал на ухо.
– Исышу, – сказал он. 19
Он потянулся рукой к подушке, но на полпути одернул руку. Не было под подушкой никакой тетради. Рильке же порвал ее и выкинул в окно. Серый посмотрел на Ниссе и пожал плечами.
– П-асти. 20
Ниссе показал ему открытые ладони – ничего, мол. И подвинул в его сторону тарелку с липкими колбасками. Серый вытянул из пачки сигарету и закурил. На столе стояли его любимые липкие колбаски, но он к ним даже не притронулся. Сигарета подрагивала в его руке, пепел он стряхивал мимо пепельницы. Выглядел он неважно. Под левой скулой кровоподтек, губа рассечена. В уголках губ – запекшаяся кровь. Руки разодраны и сбиты. Поперек ладоней – свежие бинты. Под ногтями – багряные полумесяцы.
Киану покачал перед ним ладонью и собранными в “W” пальцами прикоснулся к подбородку. Серый с безразличным видом повел плечами и ткнул пальцем в одну из стоящих на столе бутылок. Настойка Лунатика, он ее готовил из аптечного спирта и еще какой-то бурды. Киану налил ему полную кружку, и Серый выпил настойку в один заход. Сати указал на колбаски, и Серый покачал головой.
Киану потянул его за рукав, и когда Серый посмотрел на него, протянул ему что-то на раскрытой ладони. Серый вздрогнул, как от удара током, сгреб предметы в руке и засунул в карман толстовки.
///
Перед ужином Киану проверял карманы одежды Серого, прежде чем отправить ее в стирку. В кармане толстовки оказались два предмета ассиметричной формы, похожие на маленьких наутилусов, завинченных зеркально в разные стороны, сине-зеленого, полупрозрачного цвета. Выглядели они очень хрупкими.
Киану вышел на свет, и только теперь понял, что это были слуховые аппараты, только непривычной формы. Маленькие, цветные, легкие, теплые на ощупь. Он таких никогда не видел. Он никогда не видел их на Сером. Почему-то даже не думал о том, что они могут у него быть. Хотя сейчас понимал, что это вполне естественно.