– Извините, вы, я полагаю, Демьян? – Ко мне подскочила та самая безумная тетка в расстегнутом, сером, демисезонном пальто, правда, уже без пакета. Щеки ее пылали, дышала как паровоз, говорила, захлебываясь словами: – Меня зовут Аглая, соседка Лены. Она, связанная по рукам и ногам, сейчас сидит дома. Нагрянули незваные гости. Лена пыталась вам позвонить. Она очень расстроена, и просит прощенья…
– Ничего страшного, бывает… – Я попытался улыбнуться: – Спасибо, Аглая, всего доброго.
– Минуточку!.. – Тетка нелепо взмахнула руками. – Вы должны знать, Ленка просто в отчаянье…
– Спасибо, я ей позвоню.
На этом и расстались. Звонить, разумеется, я не стал: если захочет, позвонит сама. К тому же, придя домой, почувствовал, что заболеваю. Прогулка в парадных ботинках на тонкой подошве не прошла даром.
А в понедельник, прогуляв три лекции общеобразовательного цикла, что со мной случалось крайне редко, я, сломя голову, летел на занятия по мастерству. И вдруг:
– Какими судьбами? – Стоя на мраморной лестнице, ведущей в ректорат, мне улыбалась какая-то незнакомая женщина – не шибко привлекательная, явно за тридцать, в черной, вязаной кофте почти до колен – она крепко прижимала к груди, изящный, кожаный портфель: – Вы здесь учитесь?
– Да, на режиссуре, – неуверенно ответил я, заподозрив что-то неладное. – А вы?..
– Демьян, а я здесь немного работаю у библиотекарей. Но сейчас к дневникам добавились еще и заочники.
И тут я сообразил, что это Аглая. Наверно, узнал по глазам.
Спустя несколько лет я услышал от одного литератора:
– У неказистой Аглаи необыкновенно выразительные глаза. Они живут сами по себе, как будто взятые напрокат из скандинавского эпоса. Хотя такие мне встречались и на Вологодчине, где я учительствовал после университета.
Жена литератора поправила:
– Голодные глаза, высматривающие добычу, чтобы перед тем, как сожрать, немного поиграть с глупенькой…
В следующий раз мы с Аглаей увиделись через несколько дней на трамвайной остановке. Был поздний вечер и, выйдя из института что называется без задних ног, решил до метро проехать. Из темноты вышла фигура в знакомом сером, демисезонном пальто:
– Добрый вечер, Демьян, почему так поздно?
– Скоро показ этюдов, готовимся…
Простояв на остановке минут десять и не дождавшись трамвая, пошли до Невского пешком. Назавтра история повторилась, в то же самое время мы встретились на той же остановке и опять пошли пешком. Одним словом, наши вечерние прогулки превратились в ритуальные действия, притом весьма интригующие. О чем бы я ни заговорил, Аглая тотчас подхватывала тему и развивала ее так, как будто специально к ней готовилась. За пять-шесть прогулок я пополнил свои скудные знания об истории и архитектуре города, впервые услышал имена Николая Рериха, Коко Шанель и композитора Олега Каравайчука. Но, пожалуй, более всего меня поразили ее рассказы о фауне и флоре ЦПКиО. Я даже не мог предположить, что в «Цыпочке», находящейся в черте города, такое биоразнообразие.
– В моем всезнайстве нет ничего удивительно, – весело говорила Аглая. – Знаешь, что такое мутуализм? Это вид симбиоза, предполагающий взаимополезное сосуществование организмов. У меня два высших образования – техническое и гуманитарное, два языка – английский и французский, широкий круг интересов, много знакомых из разных сфер, тренированная память, я умею быстро читать. То есть одно помогает другому.
Эти встречи, которые я, разумеется, относил к случайному стечению обстоятельств, уложились примерно в две недели. А вот следующая встреча была, конечно же, не случайной – Аглая меня караулила.
Накануне наша группа, слава богу, показала свои этюды. Педагоги меня похвалили, дышать стало значительно легче, появилась возможность уходить из института пораньше.
В тот день я освободился в начале четвертого, и, подойдя к гардеробу, нос к носу столкнулся с Аглаей.
– Немного проводите меня, – смущенно сказала она и внимательно посмотрела на меня. В ее светло-серых, лучистых глазах я разглядел очевидные приметы панического страха. Невольно вспомнился ее безумный взгляд, виденный мною на Малой Садовой. Но думать об этом не стал:
– Конечно, с удовольствием! – выпалил я, и побежал за своей курткой.
На улице Аглая неожиданно предложила:
– Давай без церемоний, вне института можешь говорить мне «ты».
– Давай…
И вдруг она опять вспомнила Лену:
– Ваши друзья Манукяны поведали ей о твоих школьных годах. По-моему, она заочно в тебя влюбилась. Ты все еще такой же положительный?
– Думаю, Манукяны сильно преувеличили мои достоинства.
– А моя интуиция подсказывает, что так оно и есть. Поэтому и осмелилась – приглашаю тебя в гости. Это совсем недалеко. Выйдем на Литейный и две остановки проедем на троллейбусе.
В моей голове все закрутилось и завертелось. Я был уверен, она решила познакомить меня с Леной, и предстоящая встреча обрушилась на меня ожиданием новогоднего чуда. А как же иначе, если до 31-ого декабря осталось совсем чуть-чуть.
Мы вошли во двор, где располагался и по-прежнему располагается театр, прошли немного вперед; в парадной по узкой лестнице поднялись на второй этаж и оказались в коммунальной квартире со следами начатого, но не завершенного большого ремонта.
– Пока я здесь одна, – сказала Аглая и, повернув ключ в замочной скважине, толкнула дверь своей комнаты.
– А где Лена? – невольно вырвалось у меня.
Аглая усмехнулась, взяла меня под руку и завела внутрь комнаты-пенала, она была в ширину метра три, а в длину в два раза больше; один из углов был целиком заставлен кипами книг и журналов, перевязанных белой тесемкой.
Аглая небрежно бросила свое пальто на диван:
– Лена живет на Владимирском, где еще недавно жила и я вместе с родителями.
Не знаю, удалось ли мне скрыть разочарование, но точно помню, чувствовал себя обманутым и несчастным. Мелькнула мысль: а не попрощаться ли? Но не решился. Сняв куртку, принялся разглядывать книги, сначала тупо, потом заинтересованно. Меня поразило разнообразие: словари, мемуары, история искусств, философия, астрономия – чего там только не было. Я повернулся к Аглае и, указав на военно-исторический словарь, спросил:
– Ты интересуешься военным делом?
– Сейчас я интересуюсь поскорее накрыть на стол. Есть очень хочется.
Минут через пятнадцать мы присели за стол, уставленный дефицитнейшими и очень дорогими деликатесами вокруг бутылки «Мукузани» с красивой, белой этикеткой.
– Откуда?.. – спросил я, показывая на красную рыбу, ветчину, паштет, свежие огурцы и прочие диковинные продукты.
– От верблюда, – нервно хохотнула Аглая. – Выпьем и все расскажу, как на исповеди.
Мы выпили, закусили и, удивительное дело, настроенье мгновенно значительно улучшилось.
– Видишь ли, мой юный друг, – заговорила раскрасневшаяся Аглая: – Я не глупая и не ленивая. Помогаю бедным студентам писать контрольные, курсовые и дипломные работы. Притом не только в институте культуры и не только бедным. Очень хорошая точка – институт советской торговли. Иногда обращаются и аспиранты. Беру не дорого, но на вкусную жизнь хватает. – Она озорно улыбнулась и постучала пальцем по своему пустому бокалу.
На этот раз я наполнил бокалы почти до краев. Осторожно чокнулись, выпили и я, вдруг отчего-то раздухарившись, подцепил вилкой сразу два куска ветчины:
– Признавайтесь, Аглая Борисовна, зачем позвали? – спросил я, размахивая вилкой, точно дирижерской палочкой.
Тотчас ее лицо помрачнело, вытянулось и приняло выражение беспокойства и растерянности. Мне даже показалось, что она меня испугалась. Пришлось вилку положить на тарелку.
– Видишь ли, мой юный друг, – скороговоркой повторила она. – Скоро Новый год, к нему я тщательно готовилась. Только что для одного лысого тугодума накрапала диссертацию, сшила новое платье, купила югославские туфли, в частной, можно сказать, подпольной кондитерской заказала тридцать оригинальных, шоколадных Дедов Морозов. Уверяю, таких еще никто не видел…
– Так в чем проблема? – воскликнул я, расправив плечи. – Если нужна моя помощь, пожалуйста!..
– Представь себе, нужна, – тихо сказала и, придвинувшись ко мне вместе со стулом, положила ладонь на мою руку. – Вы ведь играете этюды?
– Конечно, играем – одиночные, парные, массовые…
– Мне нужны два парных. Один сегодня, второй в новогоднюю ночь. Я приглашена встречать в очень интересную компания. Хотелось бы там прикинуться, что ты мой любовник. Сможешь?
– Запросто! А сегодня какой этюд?
– А сегодня мне бы хотелось немного вжиться в наши роли. – Она погладила меня по щеке и неловко губами прикоснулась к моему носу. – Обещаю, первого января от тебя отстану…
Таким неожиданным образом я оказался в постели Аглаи, и пробыл там до утра. Вечером вновь пришел к ней. Выходной устроили лишь 30-ого числа. Аглая сказала, что ей перед праздником надо привести себя в порядок.
Отправляясь в гости, Аглая дала мне красный, бархатный колпак с белым помпоном, пакет с подарками, и коротко проинструктировала:
– Кроме нас с тобой будет еще человек двадцать. Ядро компании – трое мужчин и одна женщина – это мои бывшие коллеги по академическому институту, все остальные их родственники и знакомые. Ядро будем одаривать первыми. Я скажу, что сотрудники этого уникального НИИ привыкли быть в первых рядах. В этот момент ты должен стоять рядом и влюбленными глазами смотреть на меня. Когда вручу последний подарок, можешь меня слегка обнять.
– А поцеловать?
– Пожалуй, можно и поцеловать… Но только щеку!
– Вот так? – я чмокнул Аглаю в губы, и мы вышли из квартиры.
На лестнице я спросил:
– Ты кого-то хочешь подразнить?
– Можно сказать и так…
Новый год встретили замечательно, праздновали в огромной квартире на Марата. Компания сразу приняла меня за своего. Один из гостей, студент театрального института, назвавшийся Мариком, предложил мне обменяться телефонами. А наше вручение подарков произвело подлинный фурор. Оно сопровождалось дружными аплодисментами, а поцелуй – бурной овацией. Один дедок даже крикнул: «Горько!», но Аглая его остановила:
– Еще не время…
Начали расходиться только в пятом часу утра. Мы с Аглаей ушли значительно позже. И не ошибусь, если скажу, что оба пребывали в очень нетрезвом состоянии.
На тротуаре, припорошенном свежим снегом, я протоптал большое сердце. Аглая, иронично усмехнувшись, пробормотала:
– Врать самому себе – это шизофрения.
– Напугала! – заорал я и, поскользнувшись, завалился на спину. Получилось совсем не больно. Лежа на снегу, слепил снежок, запустил им в Аглаю.
– Ну хватит уже, я устала! – рявкнула она, зло сверкнув безумными глазами.
И для меня праздник закончился. Правда, осознал это не сразу. Встреченных нами редких прохожих (тогда в городе ночные гуляния не проводились) я почтительно поздравлял с новым годом. Прохожие благодарили и некоторые предлагали выпить. Но я, поглядывая на Аглаю, вежливо отказывался в надежде, что она хоть немного подобреет и похвалит меня. Но она только вздыхала, морщилась и упрямо молчала.
Заговорила только, когда мы подошли к подворотне на Литейном, притом неожиданно дружелюбно:
– Спасибо, Демьян, ты молодчина. И в парных этюдах, и в массовом сработал на пять с плюсом. Ядро поверило, что мы с тобой взаправду любовники.
– А разве нет?..
– Не перебивай, и запомни – это не повод расслабляться, тебе надо учиться.
– Учиться? Я готов, бежим!.. – захохотал я и, схватив Аглаю за талию, потащил во двор.
– Прекрати!.. – крикнула она, оттолкнув меня. – С постельными этюдами покончено, перейдем к просветительским акциям. Это мой долг. Постараюсь помочь тебе вырваться из тьмы рабочей окраины к светочам высокой культуры. Вот скажи, ты читал Бабеля? – Ее резко качнуло, она сгорбилась и, перебирая руками, опирающимися о стену подворотни, стала удаляться от меня.
Больше я никогда у нее не был, между мной и Аглаей образовалась дистанция, не предполагающая близких контактов. Но свое слово она сдержала. Ее просветительский порыв продолжался около двух лет. Она-таки заставила меня читать Бабеля и другие хорошие книги, изданные официально и в самиздате. Благодаря ей я начал открывать для себя город, в котором ранее жил, точно с закрытыми глазами. А еще она вытащила меня на экскурсию в Старую Ладогу. После этого я уже самостоятельно объехал половину Ленинградской области и от увиденного в буквальном смысле обалдел – оказывается, в двух-трех часах езды от Питера находятся уникальные культурно-исторические объекты, о существовании которых я даже не подозревал.
А тем временем наши встречи с Аглаей – она уже больше не работала в нашем институте – постепенно сошли на нет, но при этом я часто вспоминал ее, особенно наши новогодние этюды. Зачем она их устроила, кого хотела уколоть – долгое время для меня оставалось загадкой. То, что этот кто-то из ядра, у меня не вызывало сомнений. Но вспоминая всех троих мужчин, ее бывших коллег, я не находил ни одного, кто бы мог заставить Аглаю совершать такие безумства.
Все прояснилось с помощью Марика:
– Лесбийская любовь двух законспирированных диссиденток, – невесело усмехнулся он. – У Аглаи затяжной роман в нескольких частях с моей старшей, троюродной сестрой. Они то сходятся, то расходятся, но сейчас опять вместе.
У меня глаза полезли на лоб:
– Это та женщина, с которой они работали?
– Представь себе. И что в высшей степени парадоксально, у кузины в два раза больше еврейской крови, чем у меня. Она выросла в семье, неукоснительно соблюдающей иудейские традиции. – Марик вскинул руки и почесал затылок с какой-то необъяснимой страстью, потом нахмурился и вдруг виновато улыбнулся: – Природа загадочна и многообразна.
– Ни за чтобы не подумал…
– А сблизились они, благодаря твердому и последовательному неприятию совковой дури…
Выйдя на крыльцо, я увидел Раису Тимофеевну. Она в сером комбинезоне, ползая на коленях, пропалывала клубнику, основательно заросшую травой. А из летней кухни доносился приятный запах. Подумал, наверно, Тамара варит борщ.
Наполнив бак водой, вернулся в дом, выпить кофе. Пил недолго. Вошла Раиса Тимофеевна с триммером (тогда это было чудо техники), и поинтересовалась, умею ли я пользоваться. Я сказал – да, почитал инструкцию, нацепил на нос светозащитные очки и направился бороться с травой. Бороться было не просто, но к обеду кое-как управился и, ощущая себя победителем, пошел в душ, смывать пот и травяную крошку, которой усыпан был с ног до головы. А после обеда – Тамара действительно сварила борщ – намеревался начать оперативно-розыскные мероприятия. Думал, старушка уляжется, и я спокойно поработаю сыщиком. Но не тут-то было! Раиса Тимофеевна выдала мне лопату и грабли – попросила перекопать и освободить от сорняков пару грядок, на которых она решила посадить лук и щавель: по такой погоде к августу вырастет. А сама вместе с Тамарой продолжила возиться с клубникой.
Изредка поворачивая голову в их сторону, я с большим удивлением отмечал, насколько умело и с какой страстью работает старуха. Тамара старалась от нее не отстать, но вскоре выбилась из сил и попросила пощады. Раиса Тимофеевна согласилась, что надо передохнуть, но недолго. Попив чайку, мы опять вернулись к работе. Одним словом, к вечеру я чувствовал себя до крайности измочаленным, руки и ноги гудели, а спина уже не хотела сгибаться. Но при этом, что касается внутреннего ощущения, испытывал заметный подъем и желание поозорничать. Еще раз сходив в душ и переодевшись, за ужином трепался без умолку, рассказывая скабрезные байки:
– Престарелый, но любвеобильный, директор Замухранского театра для поддержания тонуса использовал народные средства и в частности – репчатый лук. Вся труппа знала, что если в театре запахло луком, значит директор ступил на тропу любви…
– Спасибо, что напомнили про лук, – перебила Раиса Тимофеевна. – Пойду замочу севок, завтра хочу воткнуть его в землю. Лук, он неприхотливый, но замочить надо… – Она встала из-за стола и, шаркая ногами, пошла, кажется, на веранду.
Тамара придвинулась ко мне и зашептала:
– Ты помнишь, что я сказала тебе утром?
– Раиса Тимофеевна ночью несколько раз принималась ругать какую-то Людку.
– Еще раз спрашиваю: ты что-нибудь слышал про нее?
– Нет, не припомню.
– Надо бы как-то ненароком спросить.
– Хорошо, – кивнул я. – Будет сделано. Но начнешь ты, издалека, полюбопытствуй, кто построил эту дачу.
Раиса Тимофеевна вернулась не скоро. Она принесла полиэтиленовый пакет, наполненный бурыми луковицами величиной с грецкий орех:
– Продавщица сказала – голландский, – тихо произнесла она и стала выкладывать луковицы на стол. – Я думаю, не обманула, раньше таких не было. – Она внимательно рассматривала каждую луковицу и блаженно улыбалась, точно ребенок, получивший в подарок невиданные игрушки.
– Красивый лучок, – вставила Тамара. – И дача у вас красивая. Кто же ее построил?
Раиса Тимофеевна ойкнула:
– Мой папочка, Тимофей Митрофанович, царство ему небесное. Собрал лесхозовских мужиков и сказал: ребятушки, кроме денег за каждую ударную смену литр «Московской», а под конек ящик «Столичной»! И мужики не подвели, работали как стахановцы, за лето сложили избушку всем на загляденье. А тут и мой непутевый муженек подключился. Отделка внутри дома – его работа. Он ведь рукастый был, столярно-плотницкие навыки еще в детстве приобрел. Отец неоднократно шутил: Ваня, тебе бы не в милиции служить, а деревянным зодчеством заниматься. Не учитывал папочка, что золотые руки голову заменить не могут. Иван ведь не бессовестный был, а просто дурной – сначала сделает, потом подумает. А дачу он эту любил, называл ее санаторием. Это, наверно, единственное, что нас объединяло по-настоящему. Даже когда мы развелись, нередко наезжал сюда. С моим папочкой они крепкую дружбу водили.
– А вы с ним встречались? – спросила Тамара.
– А как же, он ведь настырный был и беспардонный.
– Простите, Раиса Тимофеевна, за нескромный вопрос. Если не хотите, не отвечайте, – с виноватой улыбкой проговорила Тамара. – А почему вы развелись?
– Мезальянс, – усмехнулась Раиса Тимофеевна и стала луковицы складывать в мешок.
– А я думаю – мезальянс и Людмила, – многозначительно произнес я, выделив имя Людмила.
Раиса Тимофеевна вздрогнула, пожала плечами и стрельнула колким взглядом в мою сторону:
– Какая Людмила? Никакой Людмилы не знаю. – Она опустила глаза, пальцами дотронулась до висков и натужно улыбнулась: – Вы не договорили. Так что там луковый директор театра натворил?
– Ничего особенного, – ответил я. – На правах почетного ветерана Замухранской культуры схлестнулся с новым главным режиссером, они не поделили между собой одну актрису.
– И кто победил?
– Заведующий отделом торговли Облисполкома.
Раиса Тимофеевна хмыкнула и повернулась к Тамаре:
– Станислав Викторович совершенно не разбирается в повадках советской номенклатуры. Выставляет их какими-то придурковатыми камикадзе. Завотделом торговли, конечно, важная персона, но не ключевая. Без острой нужды ни за что не полез бы на чужую территорию. Театр – это вотчина отделов идеологии и культуры, за которыми внимательно присматривали чекисты.
– А если это любовь? – игриво спросила Тамара.
– Томочка, – пропела Раиса Тимофеевна на выдохе, – по-моему, сказки Станислава Викторовича на тебя плохо влияют. – Она замахала рукой, точно отгоняя назойливую муху: – Отсядь от него подальше.
Тамара послушно пересела на табуретку, стоящую рядом с Раисой Тимофеевной. И мне это, скажу прямо, очень не понравилось. На кончике языка уже крутилась язвительная фраза про российскую версию «Рабыни Изауры», но озвучить ее, слава богу, не успел. Раиса Тимофеевна, прижав к груди мешок с луком, резко поднялась из-за стола:
– Замочу севок и спать! Тома, не задерживайся, без тебя не усну.
Проводив взглядом Раису Тимофеевну, я торопливо подошел к Тамаре и положил руки на ее плечи:
– Уважаемая Тамара Олеговна, – прошептал я, – приглашаю вас ночью в гости. Если скажете «да», я еще раз схожу в душ.
Она прикоснулась подбородком к моей руке:
– Иди мойся, я постараюсь…
Ночное рандеву получилось странным и совсем не таким, как я его представлял. До часу ночи я терпеливо ждал, несколько раз подходил к двери комнаты Раисы Тимофеевна, оттуда доносились неразборчивые голоса. В конце концов, когда волнение, объясняемое предстоящим свиданием, поутихло, меня попросту сморило, и я уснул.
Тамара пришла посреди ночи, когда уже начало светать, и очень долго не могла меня разбудить. Наконец я открыл глаза, но это не означало, что я проснулся. Слушая Тамару, абсолютно ничего не понимал, умолял оставить меня в покое, и нес какую-то ахинею про то, что готовлюсь к важной встрече, мне надо собраться с мыслями, найти синий галстук с красными звездочками и, о ужас, называл Тамару Илоной. Ничего подобного со мной ранее никогда не случалось. По словам Тамары, понадобилось минимум четверть часа, чтобы привести меня в относительно нормальное состояние.
Наконец, присев на краешек моей кровати, она заговорила по существу. Ее усталый голос звучал тихо и ровно, но таил в себе что-то, несомненно, волнующее и предвещающее большие перемены.
Не без труда осознав сказанное Тамарой, я понял – моя оперативно-разыскная деятельность, толком так и не начавшись, уже закончилась. Раиса Тимофеевна неожиданно разоткровенничалась и подробнейшим образом изложила все то, что доселе являлось загадкой. Как это случилось, судить не берусь, меня там не было, я спал. А Тамара монотонно твердила, что это было просветление, ниспосланное свыше.
Итак, начнем из-за такта. Лейтенант милиции Иван Степанович Горкин, чтобы завоевать сердце распрекрасной студентки ЛГУ Раечки Васильевой, предпринял массированную и продолжительную осаду, завершившуюся подлинным триумфом. Раечка, долго пренебрегавшая видным, но простоватым, деревенским парнем, вдруг пожалела Горкина и сама отвела его в ЗАГС. Это случилось после того, как лейтенант, доведенный до состояния близкому к помешательству, едва не наложил на себя руки.
Впрочем, это мог быть и спектакль, но разыгранный до такой степени виртуозно, что девушка поверила и ощущала себя кругом виноватой злодейкой. Угрызения совести не оставляли ее ни на минуту.
Уже во время свадьбы Раечка поняла, что совершила непростительную ошибку. Жалость сменилась раздражением, и никаких других чувств к мужу она не испытывала. Оставалось надеяться на проверенное в наших краях «стерпится-слюбится» и еще на мистическую чепуху, рассказываемую подругами. Свежеиспеченной выпускнице истфака поверить в эти глупости было трудно. Но она, истязая себя, старалась изо всех сил побороть скепсис, занималась самогипнозом, иступленно повторяя – чудеса возможны. И, видимо, работала над собой не зря. Вскоре у них появился ребенок – Ленечка, что было наивно воспринято Раечкой как добрый знак, предшествующий началу новой, счастливой жизни.
Но, как известно, иллюзии – ненадежный ориентир. Бедная Раечка по-прежнему не жила, а мучилась и терпела. Терпела до тех пор, пока на нее не обрушилось чудовищное известие – у Ленечки есть единокровная сестричка Людочка, появившаяся на свет всего лишь на год раньше Ленечки. Оказывается, пока лейтенант безуспешно ухаживал, как ему казалось, за высокомерной Раечкой, его утешала добрая и ласковая воспитательница детского сада – Ниночка.
Пару недель Раечка горько плакала, а когда внешне успокоилась, ее стало не узнать. Из улыбчивой, романтичной, на редкость обаятельной, молодой женщины она превратилась в невыносимую, язвительную, упрямую стерву – Раису Тимофеевну. Правда, стерва из нее получилась весьма эффектная. По крайней мере, для мужчин – любителей острых ощущений – она представляла очень большой интерес.
Чтобы вымолить прощение, старший лейтенант Горкин в буквальном смысле валялся у нее в ногах, но она была непреклонна. Развод оформили быстро и стали жить порознь. Виделись лишь два раза в месяц, по часу – не больше. Ровно столько времени Раиса Тимофеевна предоставила старлею, а потом и капитану Горкину для общения с сыном.
Но одержимый капитан не терял надежды, верил, что рано или поздно фортуна вновь ему улыбнется. Он задаривал Ленечку фантастическими по тем временам игрушками, все семейство снабжал дефицитными продуктами, а главное задружился с дедом Тимофеем и много времени проводил на строительстве дачи. Притом капитан не забывал и про Ниночку с дочкой – посещал регулярно, подкармливал, одевал, оставался ночевать. Все это, разумеется, требовало денег. Милицейской зарплаты категорически не хватало. Постоянно приходилось занимать и перезанимать…
На помощь пришел земляк Горкина, тот самый, который работал в московском главке. Во-первых, он одолжил на неопределенный срок весьма приличную сумму, а во-вторых, посоветовал капитану взять под свое крыло несколько фарцовщиков, спекулянтов или других несознательных граждан, живущих на нетрудовые доходы. От них не убудет, если часть неправедных барышей отдадут нуждающемуся капитану.
Горкин, приученный чтить советские законы, конечно, колебался, но не долго. На день рождения Раисы Тимофеевны он подарил ей каракулевую шубу с высоким, стоячим воротником. Поглядев на себя в зеркале, она прошептала: всемилостивейшая государыня, и с удивлением окинув взглядом своего бывшего мужа, мысленно назвала его волшебником.
Все испортил неожиданный визит лектора-международника, явившегося с букетом пестрых тюльпанов, флаконом рижских духов и коробкой пирожных из «Метрополя».
Примерно через неделю Горкин избил лектора.
Изложение хода последующих событий совпадало с тем, как три дня назад их описывала Варвара, за исключением нескольких моментов. Земляк привозил на хранение «кассиру» (так он прозвал Горкина) не валюту и золото, а рубли и советские, серебряные монеты, выпущенные в двадцатые годы. Вероятно, у земляка были и другие «кассиры».
После посадки земляка Горкин перепрятал деньги на даче Раисы Тимофеевны, с которой к тому времени у него выстроились ровные, товарищеские, но не афишируемые отношения. Договорились, что в случае непредвиденных обстоятельств, Раечка свалит все на своего, к тому времени покойного отца. Но вообще-то майор Горкин был абсолютно уверен, что сюда никто не сунется: эта «дачурка» заговоренное место.
В конце восьмидесятых Горкин захворал, врачи поставили неутешительный диагноз. И он распорядился: Раечка, после моей смерти деньги отдашь Людмиле, а весь бизнес перепишу на Леонида. Так они и сделали. Людмила получила чемодан с рублями за полгода до Павловской денежной реформы 1991 г. По словам Раисы Тимофеевны, несусветная дура все прошляпила – большая половина денег превратилась в фантики.
Серебряные монеты случайно обнаружил Ленька в начале апреля, то есть совсем недавно. Они хранились под полом на чердаке. Ленька приподнял деформированную доску, о которую неоднократно спотыкался, чтобы прибить ее по новой, и увидел там болотные сапоги. В них-то он и нашел серебро. Монеты были сложены в одинаковые, серые, шерстяные носки, связанные на большую ногу – по семь носков в сапоге.
Конечно, находка Леньку обрадовала, но умеренно. Он поинтересовался нынешней ценой этих монет и понял, что на вырученные за них деньги много не купишь. Но зато появилась надежда, что где-то спрятано и остальное. Он и до этого был уверен, что у его папаши, несколько лет к ряду торговавшего спиртным, должна быть заначка, очень большая заначка. Ленька попытался выведать у мамули, но она упрямо молчала.
Вот об этом и рассказала Раиса Тимофеевна.
– И тогда Ленька, разумеется, вместе с Варварой начал собственное расследование, – сказал я, глядя на бледное, измученное лицо Тамары. – Меня они подключили в качестве лазутчика.
Тамара с моей версией согласилась:
– Сразу после майских праздников он дважды ездил в Москву, совершенно перестал заниматься Фондом, и со спиртным тоже начались заморочки. Один из поставщиков жаловался, что Леонид Иванович неожиданно отказался от большой партии водки, хотя договоренность была железная. Сказал – водярой больше не интересуется, на повестке более важные дела. Я ведь знаю его еще по комсомолу, всегда был дисциплинированным и обязательным. А тут, словно его подменили, говоришь с ним, а он, как будто не слышит. Потом потащил в Москву и меня…
Утром Тамара сбегала к соседу, на его машине добралась до станции и оттуда позвонила Леньке. Он, пришибленный и больной, приехал во второй половине дня. Приехал вместе с разгневанной Варварой. Они на троих заперлись в комнате Раисы Тимофеевны. Несколько раз оттуда доносились вопли Варвары и визги Раисы Тимофевны. Их было слышно даже в летней кухне, где мы пили кофе с Тамарой. Ее мутные глаза, похоже, закрывались помимо ее воли.
– Что будешь делать? – пробормотала она, тряхнув головой.
– Надо куда-нибудь пристроиться.
– А есть куда?
– Есть, но не шибко хочется. Повторение пройденного – не мой жанр. Я ведь и возле Раисы Тимофеевны оказался главным образом, чтобы спрятаться от рутины. Подумалось, какой-никакой, а все-таки эксперимент. Понимаешь, возможно, я ненормальный – капризный привереда или попросту инфантильный Демьянушка-дурачок, но забираться в одну и ту же песочницу, где много лет подряд лепил одни и те же куличи, скучно и противно.
– Леонид говорил, у тебя немаленькие долги. Как угораздило-то?
– Жена у меня заядлая автомобилистка, еще в юности села за руль. Захотелось сделать ей приятное – заменить дряхлую «копейку», на что-то более приличное. Один знакомый познакомил со своим знакомым, который пригонял относительно дешевые, подержанные машины из Германии. Договорились, что отдаю ему наш металлолом и четыре штуки баксов, а он взамен – иномарку. Две тысячи были свои, две пришлось одолжить, а в итоге ни машины, ни денег.
– Аферист?
– Нет, его убили, труп нашли в Брянской области. После этого случая началась сплошная непруха. А главное – хандра.
– А я вот хандрить себе не позволяю. У меня сын…
В доме с шумом распахнулась входная дверь, из нее вылетела Варвара:
– Идиоты!.. Семейство уродов!.. – вопила она с перекошенной физиономией, направляясь к машине, стоящей у калитки.
Мы покинули кухню и оказались во дворе, в двух шагах от беснующейся Варвары.
На крыльцо вышел Ленька, он беззвучно шевелил синими губами и при этом, горящими, злющими глазами смотрел на Варвару, открывшую дверь машины.
– Скажи водиле, пусть везет меня в город, – крикнула Варвара Леньке и плюхнулась на переднее сиденье.
Ленька медленно спустился с крыльца и подошел к калитке:
– Виталик, – сдержанно окликнул он.
Виталик вышел из машины.
Ленька пару раз кашлянул и провел ладонью по губам:
– Выкинешь даму на станции и обратно, маршрут понятен?
– Так точно, выкинуть на станции, – кивнул Виталик.