А в тот день Янина долго не отпускала меня. Правда, вместо придумывания эпизода с участием кукол, она принялась рассказывать про пирата Сережкина. Оказывается, они выросли в одном дворе:
– Дворовые пацаны, мягко выражаясь, его не жаловали. Самое безобидное прозвище – Рыло. Но когда он подрос – а подрос Сережкин быстро и основательно – Рыло забыли и стали называть Серым, иногда – Кувалдой. Это был намек на его кулачищи. – Янина усмехнулась, сложила пальцы обеих рук в замок и таким наивным образом продемонстрировала тяжелый кулак Сережкина. – В школе учился хорошо, поступил в технический вуз, по окончании распределился в почтовый ящик судостроительного профиля, а потом перешел ко мне в клуб руководителем кружка «Умелые руки». Поговаривали, что, покинув секретное производство, он надеялся стать выездным. Кто-то ему сказал, что в Швеции есть врачи, способные исправить его физиономию. Но скандинавская мечта так и осталась мечтой. Его уровень приобщения к секретным материалам был до такой степени особенным, что в обозримом будущем не позволял пересекать государственную границу.
Что еще? – задумался я, вспоминая слова Янины:
– С детьми общался нормально, взрослых сторонился, на девушек поглядывал, но с большой опаской. А зря! Ведь если к нему привыкнуть, то все отталкивающее в его внешности не замечаешь, – уверяла меня Янина, смущенно улыбаясь.
Когда мы прощались, она добавила:
– Вы не представляете, сколько времени и сил потребовалось, чтобы уговорить Сережкина облачиться в пирата. Для него, закомплексованного с ног до головы, этот поступок – геройский подвиг…
Как-то раз, кажется, это было в конце 80-х, я видел Янининых кукол в ЦПКиО, а до этого была короткая, неожиданная встреча с ней в Апрашке. О чем мы тогда говорили, не помню, но точно не о Сережкине.
На этом факты закончились, и я стал прикидывать варианты того, что я мог сочинить. Ведь не зря же старуха пытала меня: поженились или не поженились? Значит, была какая-то выдуманная мной, любовная линия и, может быть, даже не одна. К сожаленью, все мои версии сводились к хрестоматийному, сказочному сюжету «Красавица и чудовище». И это было странно, поскольку Янина на красавицу никак не тянула. Так обыкновенная, молодая женщина, которую в лучшем случае можно назвать симпатичной.
Ладно, черт с ним, попробуем зайти с другого бока. Достав амбарную книгу с телефонами, принялся искать номер Янины.
И вдруг, словно снег на голову, в комнату вошла Илона:
– Привет! Как дела? Не забыл про тетю Симу? – холодно спросила она.
Суетливо пошарив по карманам, я достал доллары и протянул их жене:
– Горячий привет от Лени Горкина.
– Спасибо. – Илона внимательно посмотрела на деньги: – Надеюсь, не фальшивые?
– Я тоже надеюсь, – буркнул я и закрыл телефонную книгу.
– Кого намерен вызванивать?
– Да, так, одну знакомую – бывшую студентку.
– Ну-ну, – хмыкнула она и прошлась по комнате, зачем-то оглядывая стены. Потом остановилась и, мило улыбнувшись, сказала: – Уважаемый Станислав Викторович, даю вам месяц на раздумья. Если к августу вы не очнетесь и не вернетесь к нормальной жизни…
– К сентябрю!.. – выпалил я. – Первого сентября Ленька должен мне выплатить недостающее до тысячи баксов.
Илона пристально посмотрела на меня:
– Допустим, тысяча – серьезный аргумент. Но я хотела сказать о другом. Мы с тобой муж и жена или неразговорчивые соседи?..
– Илона, я тоже об этом постоянно думаю…
– И что же ты надумал?
– Муж и жена, – твердо ответил я. – Но оба сейчас в длительных командировках. После двадцати лет совместной жизни такое бывает.
– Допустим, – хмуро сказала Илона. – Посмотрим, что будет в сентябре.
Оставшись один, я вновь открыл амбарную книгу. Довольно быстро нашел телефоны Янины: и рабочий, и домашний. Но принялся звонить только после того, как принарядившаяся Илона ушла на работу. Сказала, что у них банкет по случаю предстоящих отпусков.
В подростковом клубе ответили, что Янина давно здесь не работает. Набрал домашний. трубку взял мужчина:
– Алло!..
– Здравствуйте, Янину Павловну можно?..
– А кто ее спрашивает?
– Демьянов, Станислав Викторович, я когда-то работал в институте культуры…
– Здравствуйте, Станислав Викторович, – радостно воскликнул мужчина. – Мы с вами знакомы. Помните пирата в очках с колокольчиками? Так это я – Гена Сережкин, муж Янины Павловны…
Забегая далеко-далеко вперед, скажу так: в нулевые мы опять же случайно столкнулись нос к носу с Яниной неподалеку от Аничкова дворца. Она встречала сына после занятий, кажется, в изостудии.
Выглядела Янина ужасно, поначалу ее даже не узнал. Бледная, сутулая, дерганная, она топталась возле меня, то и дело поправляя слежавшиеся, наполовину седые волосы.
Несколько минут, через силу подбирая слова, говорили о всякой ерунде. Наконец, мне это надоело, и я зачем-то спросил:
– Как поживает супруг?
– Погуливает Сережкин, – усмехнувшись, ответила она. – Он ведь теперь симпатяга, почти Ален Делон.
– Как, Ален Делон?!. Он что, сделал пластическую операцию?
И она поведала историю чудесного преображения:
– В середине девяностых, когда стало совсем невмоготу, Сережкин подался в строители, вместе с бригадой его двоюродного брата шабашил в северных областях. Месяца два вкалывают, неделю дома, и все по новой. Через год рассчитались с долгами и зажили, можно сказать, припеваючи. Но случилась беда. Работая в Коми, Сережкин сильно простудился, тяжелейшая форма двухстороннего воспаления легких. Температура под сорок, кашель, одышка, сердцебиение, почти ничего не ел. Двадцать дней кряду кололи антибиотики в немыслимых количествах. И, слава богу, чудом выкарабкался. Когда приехала за ним, не могла сдержаться – разрыдалась в голос. Он похудел на шестнадцать килограммов! Лежит на больничной кровати, а сверху ровное одеяло, как будто под ним пустота. Кое-как добрались до Питера. И только уже дома присмотрелась к его лицу. Кожа выровнялась, приобрела смуглый оттенок, а сыпь, которая его так уродовала, исчезла вовсе. Думала, временно. Нет, все по-прежнему – ни одного пятнышка. Женщины Сережкину прохода не дают. Ему это очень нравится.
Думаю, а точнее уверен – Янина преувеличила степень неотразимости мужа. Просто ревнует и, очень возможно, на ровном месте, то есть без всякой на то причины.
Обратился с вопросом к дочери – она же как-никак врач:
– Лечили воспаление легких – вылечили, и при этом случайно избавили мужика от серьезного кожного заболевания, может быть такое?
– Да, – ответила Вика и назидательно произнесла свой любимый афоризм: – От врачей и учителей требуют чуда, а если чудо свершится – никто не удивляется.
– Ты, что?!.. – замахал я руками. – Услышав эту историю, я был потрясен!..
– Папа, сколько раз повторять одно и то же: ты не типичный представитель, последний из Демьяновых, который чему-то еще удивляется.
– Это комплимент?
– Да как тебе сказать, – замялась Вика. – Скорее диагноз…
Третья часть
Второй выходной решил посвятить составлению конспектов (или шпаргалок) новых историй, предназначенных для ушей Раисы Тимофеевны. Запланировал три опуса, в которых превалировали неоспоримые факты, и лишь чуть-чуть оставил места для фантазийных украшательств. Как их сочетать, обдумал еще ранним утром, пока валялся в постели. Теперь осталось прильнуть к пишущей машинке.
Но прежде извлек из письменного стола картонную папку: «Ин-т культуры»», переложил сложенные в нее бумаги в папку: «Резерв», зачеркнул «Ин-т культуры» и синим фломастером надписал печатными буквами: «СЮЖЕТЫ». Эта подготовка свидетельствовала о серьезности сделанных мной выводов: полагаться только на память легкомысленно, случай с Сережкиным это подтвердил, шпаргалки – насущная необходимость.
Вася Плотник – отстучал я на пишущей машинке – некогда весьма популярный исполнитель старинных романсов и русских народных песен. Увы, его кратковременная известность, пришедшаяся на раннюю молодость, как-то уж очень быстро и незаметно угасла. В последнее время он выступал мало и, как правило, очень далеко от обеих столиц. Но память об овациях в престижных залах продолжала его будоражить.
Мне же нет еще тридцати, говорил он с твердой уверенностью, что непременно все вернется на круги своя. И надо признаться, слушая его, я ни секунду не сомневался – так оно и будет. А как же иначе? С его-то внешностью, как будто позаимствованной у юного Есенина, природной органичностью, и, самое главное, обалденным голосом. В свое время музыканты мне объяснили, что у Васи легкий лирический баритон, его звучание иногда очень напоминает теноровое, голоса с таким диапазоном встречаются не часто, они всегда и везде востребованы. Постперестроечные реалии заставляли в этом усомниться.
После гастролей по Северо-Западу России он устроил своему директору грандиозный скандал, едва не закончившийся рукоприкладством. Основные претензии сводились к хилой заполняемости залов. В лучшем случае раскупалась лишь половина билетов, а чаще и того меньше.
Вася, перевоплотившись в неопохмелившегося Ивана Грозного, резким движением вскинул руку и зарычал: почему раньше были аншлаги, а теперь – стыдоба?!.
Директор, предусмотрительно отойдя поближе к двери, ответил: времена изменились, нужен новый репертуар, подтанцовка – хотя бы четыре пары с переодеванием, широкая и разнообразная реклама, постоянные телеэфиры. Короче, ищи, дорогой Вася, спонсора, и битковые залы гарантирую.
А ты, теоретик хренов, чем будешь заниматься?!. – взвился Вася.
Директор, выскочивший в коридор и отбежавший на почтительное расстояние, истерично заржал: примкну к нищим на Владимирской площади, там хотя бы есть надежда на милостыню…
К счастью, Вася директора не догнал, зацепился полой пиджака за ручку двери.
Поздним вечером, поборов в себе желание жестоко наказать директора – придушить, вздернуть на дыбу, четвертовать – он произнес вслух длинную тираду, состоящую исключительно из непотребных слов, охнул, прослезился и вынужден был признаться – директор прав. Но где его взять, этого спонсора? Увы, никаких дельных мыслей не было. Разве что позвонить Эдику, с которым они когда-то работали вместе на развлекательных мероприятиях «Интуриста». Он давно забросил балалайку на антресоли и теперь вовсю занимался скупкой ваучеров, в первую очередь, у бывших коллег. Свои ваучеры и ваучеры родителей Вася продал Эдику по восемь тысяч за штуку. Не для себя же он их покупает, а для кого-то, и этот кто-то наверняка с большими деньгами, думал Вася, набирая телефон Эдика.
Поначалу Эдик не выразил никакого интереса. Он только посмеялся: опоздал, маэстро Паваротти, ко всем пухлым кошелькам давно присосались расторопные и наглые пиявки. Но дней через десять позвонил и предложил встретиться.
Пиши расписку, сказал Эдик: двадцать процентов от полученного вернешь мне. Двадцать – это по дружбе, иначе бы слупил половину. При этом помни: если кинешь, отправишься на тот свет. Надеюсь, догадываешься, с какими людьми я в доле? И пояснил: будешь работать в дуэте с девицей из самодеятельности. Хорошая певунья, голосище – симбиоз нашей Зыкиной и Эллы Фицджеральд, и уши у девицы на макушке – локаторы, почти абсолютный слух. Она дочь сиделицы. Пока мать кантовалась на зоне, девочка мыкалась по родственникам и интернатам. Откинувшись, мать решила компенсировать, любой каприз дочери для нее закон. Девица сказала: хочу на эстраду.
Ее мать волшебница? – дурашливо хихикнул Вася.
Эдик насупился и покрутил пальцем у виска: для нас с тобой она бинес-тетушка с очень хорошим угощением, понял? Так что запихни свой гонор в задницу и приступай. Отныне твоим директором буду я, господин Никодим Волхонский! – рявкнул Эдик. Никодим Волхонский – твой псевдоним. Коли откажешься от сотрудничества, внесу тебя в черный список обоссавшихся идиотов…
Тяжкий груз сомнений в буквальном смысле придавил Васю. Связываться с этим скользким, хамоватым, криминальным Эдиком было страшно. Но, денек подумав, все-таки рискнул. Уж очень не хотелось возвращаться к прежней беспросветности.
Бизнес-тетушка, временами напоминавшая Васе внезапно переродившуюся и подобревшую Мегеру, ради дочери готова была на все. Она выделила средства на оплату репетиционного периода для концертмейстера, педагогов по вокалу и сценическому движению, звукорежиссера и самого Васи; закупила классную аппаратуру; распорядилась пошить у модного кутюрье концертные костюмы в двух вариантах; музицировали в прекрасном помещении нового кафе, которое открывалось для посетителей только после завершения репетиции. И Вася воспрянул: пожалуй, не прогадал.
Эдик, поначалу изображавший скромного, услужливого клерка, тоже приободрился, расправил плечи и освоил походку продюсера-чародея, способного решать любые задачи. Регулярно получая деньги на представительские расходы, он сообщал бизнес-тетушке о своих феноменальных достижениях: все ленинградское телевидение у нас в кармане, десяток прикормленных газетенок ждут не дождутся нашей отмашки. Пора окучивать москвичей…
А девица была просто чудо! Она трепала нервы самозабвенно и виртуозно: не хочу, надоело, скучно, все одно то же!.. Складывалось впечатление, что она побывала на стажировке в глубокой провинции у примы, за которой пожизненно закреплены все главные роли. Но, часок покуражившись, девица начинала петь, да так, будто это итог многодневных репетиций. Ее артистичность позволяла проживать каждую ноту и доносить до слушателей малейшие нюансы.
Напечатав полторы страницы, остановился. Задумался: может быть, в этом месте стоит задать вопрос: Раиса Тимофеевна, как вы полагаете, чем закончилась эта история? Подсказываю, ни одного настоящего концерта не состоялось. А уж потом, когда старуха выскажется, расскажу ей про нервный срыв.
К сожаленью, легкомысленный Вася иногда был умным и проницательным. Присмотревшись к своей пока еще неотесанной, но очень яркой и самобытной партнерше, он с болью признался самому себе: через пару месяцев в нашем дуэте я стану вторым. Вторым – пока девица не сообразит, что я ей совсем не нужен.
Эта гипотеза обрела дополнительную разрушительную силу, когда на ее восемнадцатилетие устроили маленький концерт для узкого круга. «Калинку» и «Очи черные» девица исполнила сольно. И это было по-настоящему здорово!
Бизнес-тетушка, по случаю дня рождения надевшая бархатное, терракотовое платье, украшенное внушительным, бриллиантовым сердечком, сияла от счастья. Она расцеловала дочь, а Васю ласково погладила по плечу: Никодим, когда на большую сцену?
Крутившийся рядом Эдик в новом смокинге, ответил бойко и уверенно: хоть завтра! Но лучше все-таки не спешить. Девушка должна привыкнуть к инструментальному ансамблю. Репетиции с квинтетом начнутся на следующей неделе.
Вася, до дня рожденья относившийся к девице как строгий наставник, после торжества решил кардинально поменять тактику: надо срочно задурить ей голову и, может быть, даже затащить в постель. Имея на поприще обольщения достаточное количество побед, он ни на йоту не сомневался в успехе. Черт возьми, рассуждал он, в конце-то концов на таких деньжищах можно будет и жениться.
Но тут случилась загвоздка, да еще какая! Нарисовался гопник, ее интернатский однокашник, в которого девица была влюблена по уши. Их романтические свидания проходили тут же, в кафе. Для этой цели они приспособили кладовку, а иногда не гнушались и туалетом.
Глядя на этого прыщавого Ромео с вечно открытым, слюнявым ртом, из которого торчали лошадиные зубы, Вася перестал что-либо понимать. Происходящее ему казалось глупейшим розыгрышем, фантасмагорией, кошмарным сном. От душевного потрясения он потерял голос. Несколько недель кряду разговаривал только шепотом. Репетиции, естественно, прекратились.
И возобновиться им было не суждено, даже когда Вася выздоровел. Выяснилось, что девица беременна, притом очень давно. Началась подготовка к свадьбе. Бизнес-тетушка оперативно подыскала для дочери достойного жениха из семьи отставного капитана второго ранга, ревностно охранявшего ее вещевой рынок.
И тут Вася совсем раскис, у него напрочь пропал аппетит, на бледном лице обнаружились резкие морщины, а волосы – его чудесные, густые волосы с золотистым отливом – вдруг стали ломкими и стремительно начали выпадать. Острее и болезненнее всего он воспринимал необъяснимую покорность девицы. Не моргнув глазом, она решительно выпроводила зубастого дебила: физкульт привет пацанам! И теперь ходила в обнимку с Телевичком, так он прозвал новоявленного жениха. Такой поворот казался Васе чудовищным парадоксом.
Надо отметить, что Эдик после закрытия проекта повел себя благородно. За нормальную цену купил у Васи «восьмерку» и тем самым спас товарища от нищеты. Вырученных средств хватило почти на полгода. А когда они закончились, Вася вернулся к своему прежнему директору.
Сам не видел и не слышал, но свидетели были единодушны: Васино исполнение попсы под фонограмму – жалкая пародия на современных звезд отечественного и забугорного шоу-бизнеса. Но при этом работает, и работает много, преимущественно на открытом воздухе, участвуя в городских, областных, районных, муниципальных праздниках. Кстати, надо обязательно вспомнить его нынешний псевдоним. Или, может быть, для старухи оставить его настоящую фамилию?..
Напечатанный текст убрал в папку «СЮЖЕТЫ» и вставил в машинку чистый лист, чтобы зафиксировать детективный сюжет, героиней которого была воздушная гимнастка Камелия. Она после травмы, полученной во время выступления на стадионе, вынуждена была на долгое время забыть о цирке. Как раз во время простоя она и вызволила заложника, запертого на чердаке двухэтажного особняка в пригородном, дачном поселке.
Невзирая на болевые ощущения в боку, она, услышав жалобное мычание, доносившееся сверху, забралась-таки на крышу, сумела открыть слуховое окно и освободить парня, привязанного стропами к старинной, массивной, железной кровати. Комизм ситуации заключался в том, что его привязали не какие-то злоумышленники, а любящие родители. Оказывается, парень был игроманом. При малейшей возможности устремлялся к «одноруким бандитам», то есть в салоны игровых автоматов, где уже проиграл уйму денег.
Внезапно прибывшие на место «преступления» родители парня, порывались Камелию отдать в руки правосудия…
Но начнем от начала, – бойко напечатал я. – В начале 90-х с Камелией приключилась несчастье. Оно произошло по вине крановщика строительно-монтажного управления, откомандированного в распоряжение отдела образования для участия в театрализованном представлении на празднике День защиты детей. Ему вменялось в обязанность, поднять трапецию с Камелией на десятиметровую высоту, осуществить несколько передвижений в воздухе и опустить гимнастку на землю.
Разумеется, крановщик никогда ничем подобным не занимался, но на репетиции сработал как часы. И по времени, ориентируясь на музыку, и по траектории движения стрелы все маневры выполнил точнехонько. Режиссерско-постановочная группа была в восторге. А на празднике крановщик оплошал – засмотрелся на Камелию. По его словам, девушка в зеленом купальнике, расшитом сияющими на солнце блестками, его ослепила. Поэтому и не остановил вовремя стрелу. Камелия ударилась о футбольные ворота…
Неожиданно о себе напомнил телефон. Звонила Варвара Авдотьина, сказала, что надо срочно повидаться, есть ряд вопросов, не терпящих отлагательства. Приезжай!..
Пришлось отодвинуть Камелию в сторону, поскольку понимал – Варвара позвала не от того, что соскучилась. Вероятно, что-то произошло. По дороге прикидывал самые разные варианты. А вдруг что-то случилось с Раисой Тимофеевной? – подумал я. И это предположение меня не на шутку расстроило. Как ни крути, а за полтора месяца тесного, хотя и не самого приятного общения мы с ней вроде как породнились. Но минуту спустя, поразмыслив, пришел к выводу, что – нет, про старуху сообщил бы кто-нибудь другой…
Варвару увидел издалека, она прогуливалась возле заводской проходной в открытом, ярком сарафане и соломенной шляпе с широкими полями, закрывавшими голову и плечи от палящего солнца. И сарафан, и шляпа сами по себе ничего интересного не представляли, обычные, летние предметы женского гардероба. Но на Варваре они выглядели совсем иначе – как будто эти вещицы только что прибыли из модного и дорогого Парижа.
С Варварой так было всегда. Невольно вспомнился случай, произошедший во время нашего краткосрочного, студенческого романа. Мы были на первом курсе. В начале октября, вернувшись с картошки, поселились у меня, благо родители были в санатории. И вот однажды, попав под проливной дождь, мы прибежали домой и стали скидывать с себя мокрую одежду. Варвара спросила: во чтобы переодеться? Я показал на свой шкаф: что найдешь, все твое, а сам в одних трусах пошел на кухню ставить чайник.
Она появилась на кухне минуты через три-четыре, и я обомлел. На ней было мое армейское, бумазейное исподнее: рубаха и кальсоны, и выглядела Варвара, точно принцесса, прилетевшая на Землю из иных миров.
А на следующий день мы расплевались. Сосчитав имеющиеся у нас деньги, решили, что этого хватит на батон и два плавленных сырка «Дружба». Я стал собираться в магазин, но Варвара меня остановила: схожу сама, а ты пока начисти картошки.
Вернувшись, она выложила на стол батон, сырки и кусок докторской колбасы, примерно грамм на триста. Указывая на колбасу, я спросил:
– Откуда?
Она ответила с гордой усмешкой:
– Не поленилась, дошла до универсама, там и самообслужилась.
– Ты сошла с ума! Это же противозаконно!
– А жахаться с несовершеннолетней не противозаконно? Мне восемнадцать будет только в декабре. Хочешь отправиться за колючку?..
После этого скандала почти три месяца не разговаривали. А потом – звучит, конечно, наивно и смешно – стали дружить. Дружить с ней было не просто, но в трудные моменты не раз меня выручала. В экстремальных ситуациях Варвара обнаруживала удивительную смелость и находчивость. Однажды спасла меня от неприятностей, которые запросто могли завершиться, как минимум, отчислением из института.
Тогда 23 февраля был обычным рабочим и одновременно праздничным днем. Страна трудилась в лучшем случае до обеда, а потом начиналось всесоюзное застолье с тостами за доблестных защитников Отечества и подарками для всех лиц мужского пола независимо от возраста и профессиональной принадлежности. Мы с однокурсниками, честно отслужившими в армии, посчитали это несправедливым. Поэтому День Советской армии и Военно-морского флота решили отметить накануне.
Понимая, что нас выпустят из аудитории не раньше, чем в девятом часу вечера (курс готовился к показу зримых песен и стихов), мы затарились на большом перерыве. В гастрономе на Литейном купили две бутылки водки, два фугаса «плодово-выгодного» напитка Молдавского разлива и немного закуски из самого дешевого ассортимента. Мы, ветераны, которых на курсе насчитывалось пять человек, умели закусывать и рукавом.
Как ни странно, репетиция закончилась в половине восьмого, и мы рванули к месту проведения банкета – на хату однокурсника с Большой Охты. И вдруг на подходе к автобусной остановке, откуда ни возьмись, в наших рядах объявилась Варвара.
– Тебя кто-нибудь приглашал? – язвительно спросил я.
– Не приглашал, ну и что? – ответила она, удивленно пожимая плечами, точно не понимая вопроса.
– Так какого черта?..
– Буду украшать вашу компанию.
– Тебя кто-то просил?..
– Господи, как ты мне надоел, Демьян. Из-за всякой фигни делаешь проблему. – Она догнала наших ребят, двоих крепко взяла под руки: – Мальчики, я с вами и с сюрпризом!..
Я был зол на нее до крайней степени. Но по ходу банкета негатив улетучился. Пили с удовольствием, весело рассказывали курьезные истории, вдохновенно пели под гитару. А когда Варвара преподнесла нам подарок – это была бутылка дефицитнейшего ликера «Вана Таллин» – я готов был ее расцеловать.
В первом часу ночи пришли соседи, вежливо предложили нам закругляться. Мы, попросив прощение за беспокойство, начали потихоньку свертываться. И действительно, где-то через пару часов угомонились и вскоре вышли на улицу. Правда, пришлось одного бойца оставить на полу. Ему, уснувшему мертвецким сном, хозяин квартиры пообещал предоставить раскладушку – когда очнется.
Итак, Варвара, двое парней и я – неутомимые искатели приключений, преисполненные страстного желания продолжить банкет в общаге – ловили попутку. Наконец, остановился какой-то фургон, и мы с неописуемым воодушевлением в него залезли, крикнув водителю, что нам на Смирнова, девять, то есть в общежитие института культуры. Доехали как-то уж очень быстро. Вышли и оказались в странном, мрачном, прокуренном помещении. Догадались, что это милиция, когда нас втолкнули в комнату, где за канцелярским столом сидел молоденький старлей.
Его усталый, но при этом колючий взгляд способствовал нашему частичному отрезвлению. Я, по крайней мере, довольно быстро расчухал, что праздник закончился.
Дяденька в штатском, ехавший с нами в машине, сказал старлею:
– Подобрали у того самого дома на Заневском, где обнесли фатеру.
Старлей неприятно поморщился и вяло пробормотал:
– Соседка говорила о других – те были постарше.
– Может, и так, – вздохнул дяденька в штатском. – Но проверить не помешает. – И обращаясь к нам, приказал зычным голосом: – Выворачивайте сумки и карманы, все кладите сюда. – Он указал на широкую банкетку, стоявшую у зашторенного окна.
И тут я протрезвел окончательно. Мысль о том, что на дне моей спортивной сумки лежит полиэтиленовый пакет с махровым полотенцем, в буквальном смысле обожгла меня. И удивляться тут нечему, поскольку в полотенце был спрятан еще один пакет, а точнее сверток из плотной, упаковочной бумаги. А в нем: машинописный вариант «Ракового корпуса», бобина с песнями Галича и самое страшное – тонюсенькая брошюра, распечатанная на ротапринте: «Заметки историка Имярек о неизвестной войне», в которой были приведены ужасающие факты о советско-финской бойне. Этот пакет я должен был отдать во время большого перерыва преподавательнице библиотечного факультета. Но я – идиот!!! – не дождавшись преподавательницу, убежал за водкой.
Пока старлей и дяденька в штатском копались в наших вещах меня от страха едва не хватил кондратий, казалось, что я задыхаюсь и вот-вот рухну на пол. Но не рухнул, благодаря Варваре.
Когда старлей извлек из моей сумки пакет, Варвара бросилась к нему и жалобно заголосила:
– Товарищ офицер, пожалуйста, не позорьте! Здесь – она взяла из рук растерявшегося старлея пакет и прижала его к груди – мое белье, несвежее. Трусы, лифчик, комбинашка…
– А почему это твое белье – в его сумке? – встрял денька в штатском.
– Так в мае поженимся, – застенчиво улыбнулась она и зыркнула в мою сторону: – Демьян, подтверди!
– Так точно, в мае, хорошо бы на День победы подгадать, – пролепетал я.
– Ни фига себе!.. – ожил один из наших сокурсников, и, шагнув к дяденьке в штатском, вдруг широко раскинул руки и сделал удивленные глаза: – Ну, конспираторы!.. А мы-то думали, что они того – окончательно, каждый по своим углам разбежались…
Одним словом, через пару минут нас выпихнули на улицу, и мы пешедралом двинулись куда глаза глядят. Ни о какой попутке даже не помышляли.
На Большеохтинском проспекте, расчистив скамейку от снега, присели перекурить. И я спросил Варвару:
– Ты знала, что в пакете?
– Откуда? Я в чужих сумках не роюсь.
– Тогда скажи, как объяснить?..
– И объяснять нечего. Ты же с перепугу в бледную поганку превратился. Ну я и подумала – надо Демьяна выручать.
– Спасибо.
– Мильтонов благодари. Думаешь они не поняли, что мы им динамо крутим?
Я сдернул с себя пыжиковую шапку-ушанку и, комкая ее в руках, застонал:
– Человека подвел!.. (О человеке, то есть о преподавательнице, которой должен был отдать пакет, – впереди отдельный сюжет).
Приближаясь к проходной, я неотрывно и не без зависти смотрел на Варвару: черт возьми, она же всего на четыре года моложе меня, значит, ей уже сорок три, а выглядит лет на тридцать, никак не старше; и за что ей, греховоднице, природа сделала такой подарок? Не понимаю!..
Мы сдержанно поздоровались, словно виделись только вчера и в нашей встрече нет ничего необычного. Варвара, что-то шепнув вахтеру, без пропуска провела меня на территорию. Метров двести шли по хорошо знакомой мне центральной аллее, ведущей к административному корпусу. За этим монументальным, если не сказать – величественным строением пряталось здание поскромнее, в нем-то и располагался заводской клуб, который теперь урезали на три-четверти, чтобы освободить место для выставочного зала, а точнее вещевого рынка.
Неожиданно Варвара придержала меня, взяв за локоть:
– Нам сюда, – сказала она, мотнув головой в сторону дорожки, уходящей вправо. – Не пугайся, скоро увидишь руины. Отличная натура для съемок фильма о послевоенном городе.
И действительно, когда мы удалились от аллеи метров на сто, в асфальте вдруг начали появляться глубокие трещины и вздувшиеся пузыри, по бокам дорожки густо зацвели чахлые одуванчики, а кое-где и репейники; на нашем пути стали встречаться закопченные стены безлюдных цехов и подсобных строений с разбитыми окнами и оторванными дверями; вокруг груды ржавого, покореженного метала, куски бетонных блоков и кучи строительного мусора.
– Сюда бы позвать режиссера Германа, он бы здесь развернулся, – хмыкнула она и решительно направилась к приземистому, зловещего вида бараку, обшитому потрескавшимися, почерневшими досками. – Бывшая столярка, приспособили под мой склад. Просила, давайте хотя бы покрасим. Куда там – все одно под снос!..
Она сняла со щеколды навесной, полукилограммовый замок и с силой дернула широкую дверь на себя. Дверь неприятно заскрежетала, и мы, перешагнув высокий порог, оказались внутри мрачного помещения, все четыре окна которого были изнутри закрыты плитами ДВП.
Варвара дважды щелкнула выключателем. Старые лампы дневного света на потолке принялись заунывно стрекотать, но светили ярко, как в театре.
Первым делом бросился в глаза массивный бильярдный стол, покрытый ярким, синим сукном, к сожаленью, без одной ножки, вместо нее была подставлена темная, полированная тумбочка. Рядом с бильярдом – пирамиды деревянных и металлических стульев, банкетки, платяные шкафы, канцелярские столы. Чуть-чуть поодаль, возле глухой, фанерной стены – несколько древних, белесых, выщербленных верстаков. На них возвышались аккуратные стопки, сложенные из кулис, падуг, задников, а также концертных костюмов предположительно академического хора и фольклорного ансамбля. Рядом с верстаками на металлических, черных стойках висели наряды Деда Мороза, Снегурочки, Красной Шапочки и других сказочных персонажей.