Побег был странным и неожиданным, в том числе, наверно, и для самого Марика. Ведь конфликт с головорезом был улажен. Один из самых авторитетных, городских бандюганов, твердо сказал: мы перетерли, тебя не тронут, живи спокойно, за базар отвечаю. Марик облегченно вздохнул. Но через пару дней вновь запаниковал. Его сын вернулся из института с подбитым глазом. Скорее всего парня разукрасило мелкое хулиганье, шпана порезвилась от нечего делать. Таких случаев было предостаточно, но Марика буквально затрясло от страха. Он даже «развязал» – вновь стал прикладываться к бутылке, начиная с раннего утра.
Очевидцы утверждали: прощаться со студентами пришел, едва держась на ногах. Другие очевидцы, они провожали семейство Марика в Пулково, говорили, что в аэропорту он тоже был «в хлам». Громко икал, всхлипывал и повторял как заведенный одно и то же:
– И все-таки я счастливое дитя перестройки!
К сожаленью, я опоздал. Подбежав к стойке паспортного контроля, увидел лишь спину Марика в зоне вылета. Низко склонив голову, он забавно «кренделил ногами». Пассажиры на него оглядывались и широко улыбались.
Среди моих знакомых были и другие счастливчики. В новых реалиях они не испытывали никаких особенных трудностей. Наоборот, процветали, занимаясь привычным делом! Некоторые из них вспоминают 90-ые как золотое время.
Вот, скажем, И.Ю. – неоправданно рано списанная в тираж актриса по причине внезапно нахлынувшей на нее восторженной наивности. Она решила, что если в стране объявили гласность, то и в театре тоже можно разговаривать; несколько раз высказалась по поводу репертуарной и кадровой политики и тем самым подписала себе приговор.
Уйдя из театра, ни одного дня не сидела без дела, работала в детском саду, в самодеятельности, а в постперестроечное время устроилась в частную школу преподавателем дополнительного образования. Успешно вела ритмику, художественное слово, организовывала школьные праздники и получала, по тем временам, очень неплохую зарплату. Когда же в списке ее предметов появился еще и «Этикет», она совсем перестала экономить; иной раз делала покупки, на которые были способны лишь, так называемые, новые русские.
Об этом прознали ее бывшие коллеги. Взбудораженные служители Мельпомены и Талии разделились на два лагеря – одни радовались, другие завидовали. Но и первые, и вторые глубоко заблуждались, думая, что она теперь нашла свой путь.
И.Ю. ведь была актрисой и, по-моему, никогда об этом не забывала. Поэтому, однажды поздравляя ее с каким-то праздником, я взял и ляпнул:
– Скорейшего возвращения на сцену!..
– Ну что ты, Демьянушка, об этом даже не помышляю, – смущенно засмеялась она.
– Напрасно!
– Но я же не птица Феникс, возродиться, увы, не суждено…
Однако случилось непредвиденное, ей позвонил некогда известный режиссер и предложил сыграть небольшую роль в антрепризном спектакле.
Давно забытое слово «антреприза» прозвучало столь неожиданно и волнующе, что И.Ю., практически не задавая никаких вопросов, тотчас согласилась. Правда, через день, придя на встречу с режиссером, проходившую в заброшенном помещении красного уголка при жилконторе, высказала сомнения: последние годы я выходила на сцену только на елках, да и то очень редко.
Режиссера это нисколечко не смутило. Он давно и хорошо знал И.Ю., а потому был уверен – не подведет. К любому «кушать подано» отнесется трепетно и ответственно, и при этом не станет торговаться, согласится работать за гроши. Она ведь умная, в состоянии понять, что стесненный бюджет одной из первых в новой России антреприз не предполагает больших гонораров.
Оставалось заинтересовать и увлечь. И ему это удалось. Выбрал единственно правильный ход – не стал ничего приукрашивать:
– Наша антреприза пока лишь ребенок, толком не умеющий ходить. Его будущность, вызывает большие опасения. Грохнуться может в любой момент, но я не теряю надежды. Думаю, за два-три года дитя окрепнет и побежит. В данный момент выживаем под крылом ООО «Прогресс», называясь творческим отделом. Директор – мой друг детства.
– А чем еще занимается «Прогресс»?
– В основном мелкорозничной торговлей. Хмурые торговцы подпитывают нас медными деньгами, проклиная на чем свет стоит. К счастью, мы с ними почти не пересекаемся, только с директором и главбухом. Сейчас в репертуаре два спектакля. В один из них хотел бы ввести тебя. Актриса, покинувшая нас, была недовольна партнерами, и это вполне объяснимо. Там заняты ребята – недавние выпускники новоиспеченного вуза с весьма противоречивой репутацией. Им нужна опытная наставница…
Этим же вечером И.Ю. включилась в репетиционный процесс. С молодняком взаправду было непросто, однако за две с половиной репетиции ввелась в спектакль – незамысловатую, итальянскую комедию, поставленную с фантазией, но, к сожаленью, без должной тщательности. Об этом она прямо сказала режиссеру, и попросила разрешения продолжить репетиции, как говорится, в условиях эксплуатации:
– Уверяю вас, ничего не испорчу, все мизансцены сохраню в неприкосновенности.
Внезапно покрасневший режиссер пристально посмотрел на И.Ю., затем усмехнулся и, взяв себя в руки, произнес:
– Спорить не стану, спектакль придуман и выстроен, но все еще сырой, так что дерзай, если народ согласится.
– Извини, Аркаша, – неожиданно громко и залихватски ойкнула она, – народ уже приуготовлен, артисты рвутся в бой!..
За месяц сыграли четыре спектакля в пригородных Домах культуры и санаториях, продолжали интенсивно репетировать; кроме этого, И.Ю. сочла необходимым вникнуть и в оргвопросы, поскольку впереди замаячили малые гастроли, а среди администраторов были сплошь случайные люди.
При такой занятости на школу совсем не оставалось времени, И.Ю. вынуждена была искать себе подмену, а потом уговорила директора отпустить ее в отпуск за свой счет до окончания учебного года.
Сначала поехали в Ленинградскую область, затем искали счастья в других краях. Но, к сожаленью, тщетно, хотя спектакль от разу к разу становился все лучше. Это было понятно по реакции публики. Но организация гастролей была до такой степени халтурной и бестолковой, что пришлось возвращаться в Петербург с пустыми карманами.
Еще хуже обстояли дела со вторым спектаклем, в котором была занята супружеская пара, имевшая в своем послужном списке звания лауреатов премии Ленинского комсомола, полученные в свое время на Дальнем Востоке. Им надоело «мыкаться по воинским частям и сельским клубам» и они, попросту говоря, смылись в неизвестном направлении, коротко попрощавшись с режиссером по телефону.
Антрепризу пришлось свернуть, режиссер захворал, артисты разбежались кто куда с твердой уверенностью, что больше никогда в подобных экспериментах участвовать не будут. Так решили все, кроме И.Ю.
По весне она пришла к директору «Прогресса» и настояла, чтобы он ее выслушал. Объясняя причину фиаско, она детально проанализировала все плюсы и минусы и предложила свой, подробно разработанный план действий. В лаконичном изложении это выглядело так:
– арендуем престижное помещение в историческом центре города, открываем платную, молодежную студию «Музыки и жеста», за год я их научу не только двигаться, но и открывать рот под фонограмму;
– делаем детский спектакль и десяток эстрадных, массовых номеров, адресованных взрослым; по тематике номера должны соответствовать праздничному календарю, чтобы они всегда были востребованы режиссерами городских мероприятий;
– и для спектакля, и для номеров шьем яркие, оригинальные костюмы, делаем крупномасштабный реквизит, создаем фонограммы наивысшего качества…
Директор «Прогресса», между прочим, по образованию журналист, заинтересовался; ему понравилась хваткая, рассудительная и при этом интеллигентная женщина с очевидными приметами былой, благородной красоты. Целый месяц он напряженно думал, обсчитывал, консультировался и в конце концов сказал «да», скорректировав планы И.Ю. примерно на две трети.
Но ничего, все равно закрутилось. Через год появились первые, заработанные деньги, довольно быстро перекрыли затраты, а потом, представьте себе, начали стричь купоны.
Как-то раз, это было во второй половине 90-х, я спросил:
– Уважаемая, И.Ю., позволь полюбопытствовать, сколько стоит твоя студия с одним номером?
– Для тебя сработаем за двести баксов, для чужих – от трехсот до пятисот. – А увидев мое вытянутое лицо, добавила: – А как ты хотел? Тридцать человек заняты! И все одеты, обуты…
В детских спектаклях, играя главные роли, она блистала вплоть до двухтысячных, и нередко при аншлаговых залах. Конечно, высоким искусством это было назвать трудно, но публике нравилось. И актриса И.Ю. вдохновенно играла.
С еще большим вдохновением она играла роль менеджера, руководителя полупрофессиональной студии, существовавшей – если взглянуть объективно и сказать честно – вопреки тем самым обстоятельствам, которые в театре называют «предлагаемыми».
Директор «Прогресса» давно не помогал, поскольку сам едва держался на плаву, менялись поколения участников – все надо было начинать заново, прорвало трубу и добрая половина костюмов оказалась на помойке, арендная плата за репетиционную площадку увеличилась в два раза, пришлось искать новое помещение, а там оказались неуступчивые соседи… Но как-то выкарабкивались и продолжали работать.
– Предпринимательство творческая стезя, – говорила И.Ю., посмеиваясь. – Мне нравится эта отчаянная круговерть. Интрига не отпускает…
И наконец – заключительный штрих. В самый трудный момент, когда судьба студии висела на волоске, я предложил И.Ю.:
– А почему бы тебе со своим замечательным коллективом не перейти под крыло какого-нибудь Дворца культуры? Тебе бы платили зарплату, наверняка выделили бы пару ставок для ассистентов, предоставили бы помещение…
В ответ получил отповедь, не терпящую возражений:
– Кто-то из великих французов сказал: мой стакан не велик, но я пью из своего стакана, – сделав акцент на слове «своего», твердо произнесла она.
И я подумал: мне бы такой характер…
Но, стараясь быть объективным, скажу прямо: на тот момент количество подобных сюжетов было ничтожным. А в основном, чтобы жить хотя бы относительно достойно, людям приходилось изворачиваться, больно наступая на свое «я».
Способы выбирали разные. Одни попросту затягивали потуже пояса: ничего лишнего! Их самоограничения порой принимали формы жесткой аскезы. Другие настойчиво искали дополнительные источники доходов: челночили, занимались извозом, репетиторствовали, рукодельничали.
Одна мастерица – опытный руководитель хора ветеранов войны и труда – так лихо научилась работать крючком, что за неделю исхитрялась связать полтора десятка кружевных салфеток с вензелями, которые заранее называли ее многочисленные клиенты. Относительно дешевые подарки в буквальном смысле разлетались. Говорили, что мастерица вязала всегда и везде, даже во время репетиций. Дирижировала, мотая головой. И ничего, без ощутимого ущерба для репетиционного процесса.
А третьи – их, конечно, было меньшинство – уходили в бизнес и политику, вступали в контакты с криминалом. То есть справлялись с трудностями, не шибко ограничивая себя в выборе вариантов. Главное – наметить цель, а как ее достигнуть – дело десятое.
Встречались и эксцентрики, чью логику поведения разгадать было чрезвычайно сложно.
Для примера: мой давнишний приятель Кузин затеял, как сегодня бы сказали, реалити- шоу с элементами эпатажного маскарада.
Преподаватель гуманитарного вуза с ученой степенью кандидата искусствоведения нередко обивал пороги общепитовских забегаловок, химчисток, пошивочных ателье, парикмахерских, а иногда и административных учреждений, где в основном трудились женщины, предлагая купить дешевые бакалейные товары. Кузин получал их «на реализацию» на оптовой базе и носил в огромном, брезентовом рюкзаке собственного изготовления. При этом никто из его знакомых, а тем более студентов, не знал, чем он промышляет, поскольку Кузин тщательно маскировался.
Модник, аккуратист, чистюля отправлялся торговать обязательно небритым, в серой, фетровой шляпе, надвинутой на глаза, которые вдобавок закрывали роговые, бабушкины очки, перевязанные синей изолентной. Образ провинциального, пожилого чудака дополняли застиранный, пятнистый плащ и стоптанные зимние сапоги с расстегнутыми молниями. Разумеется, в таком виде к солидным покупателям его не допускали, а потому и доходы были копеечными. Но он не унимался.
Я был одним из первых, а, может быть, самым первым, кто его разоблачил. Вычислил во дворе-колодце на Фонтанке, где проживали мои родственники. Понурив голову, он топтался возле небольшой, железной лестницы, ведущей к ярким, оранжевым дверям, кажется, это была только что открывшаяся риэлтовская контора. А перед ним, стоя на возвышении, застенчиво улыбалась милая девчушка лет семнадцати в розовых лосинах, слегка прикрытых коротюсенькой, черной юбкой:
– К нам больше не ходите. Заведующая сказала ребятам, чтобы вам ноги пообломали. Им два раза повторять не надо…
Вдруг, заметив меня, Кузин съежился, закинул рюкзак на спину и, согнувшись в три погибели, засеменил к подворотне. Я его догнал уже на набережной:
– Ваше превосходительство, что за маскарад? Где ваш клубный пиджак с золотыми пуговицами? Куда подевались англицкие штиблеты?
Он поставил рюкзак на асфальт и хрипло прошептал, некрасиво сморщившись:
– Демьян, умоляю!.. Пожалуйста, никому ни слова. Провожу важный эксперимент, вживаюсь в образ.
– Ты что, в артисты подался?
– В каком-то смысле. Роль коробейника осваиваю. Неудачливого!.. – И тут его физиономия округлилась и обнаружила чертовски обаятельную улыбку, в прежние времена разбившая немало женских сердец: – Купи хотя бы кусочек мыла. Хорошее мыло, пахучее, из Финляндии привезли. А то еще есть специи турецкие…
– Тоже из Хельсинки?
– Из Лапландии, – засмеялся он, но быстро остановился и помрачнел. – Демьян, заклинаю тебя…
– Буду молчать, – кивнул я и протянул ему руку. – Но когда ты вновь…
– Тогда, пожалуйста, сколько угодно. А пока не надо.
– Слушай, но ты же не умираешь с голоду, – ляпнул я, разглядывая его рыжеватую щетину, кое-где отмеченную сединой. – Зачем тебе это?
– Ты прав, зарплату платят исправно. На хлеб и кильки в томате хватает. Но я люблю семгу слабого соления, а еще больше осетрину.
– И я люблю!.. – радостно воскликнул я, но, встретившись с его недобрым взглядом, тотчас осекся.
– Составил программу действий, – твердо произнес он. – Прежде чем сделать решительный шаг в сторону деликатесов, должен испить чашу унижений до дна и озлобиться на весь белый свет. Эпоха циников исключает благодушие…
Тогда я его не понял, подумал, что, вероятно, коробейник просто тронулся умом. Понимание пришло позже, оно сложилось в связи с его и моими последующими шагами. Шагали врозь, далеко друг от друга, но при этом оба принуждали себя к постыдному лицедейству, и не только…
Кузин уволился из института и стал жить на два города. В Питере бывал наездами, а все остальное время трудился в Москве, помогал нуждающимся повысить личностную самооценку в коммерческом центре психологической помощи. Нуждающихся москвичей с хорошими деньгами хватило на несколько лет интенсивной работы.
За это время мы с ним встретились лишь однажды, но зато по-взрослому. До поздней ночи упражнялись в пивбаре на Гороховой. Кажется, продегустировали все меню.
Постараюсь кратко воспроизвести два фрагмента нашего диалога в несколько измененном виде – так, как будто только что пригубили. Начнем, пожалуй, с реплики Кузина:
– Ты думаешь, это плутовство на фоне бушующей вакханалии? Наглый отъем денег у дремучих папуасов? Нет, Демьян, кое-кому действительно удалось помочь.
– Кому?
– Тем, кто уверовал, что психологическая устойчивость, исключающая самокопание, является основой беспроблемного существования. Вот, например, жена одного нефтяника завела молодого любовника. Угрызения совести едва не довели ее до психушки. А с моей помощью обрела душевную гармонию.
– Каким образом?
– Из многофигурной и аляповатой композиции, отражающей ее бестолковую жизнь, убрала всего лишь одно пятно.
– Какое?
– Совесть!.. Смахнула ее с полотна, выставила за скобки, и теперь благоденствует с новым, еще более одаренным мачо.
– Совсем-совсем без совести?
– Совсем-совсем – это абстракция, черный квадрат, бесконечность. На бренной земле совсем без совести не обойтись. Но запомни – в небольших дозах и в исключительных случаях. Вот, например, вернешься ты сегодня домой, и жена укоризненно спросит: у тебя совесть есть? А ты в ответ с чистосердечной открытостью: виноват! И это будет правильно! А если соврешь или ответишь «нет!», прощения тебе не видать.
– А ты, как будешь оправдываться?
– Тоже чистосердечно: встретил старого друга, мы с ним когда-то две смены в пионерском лагере отбарабанили. Он барабанил барабанщиком, а я горнистом, – захохотал Кузин и принялся отстукивать по столу барабанную дробь, вдобавок завывая на манер горна: – Ту-ту-ту!..
По очереди сходили в туалет, и я спросил:
– Ваши психотерапевты – все искусствоведы?
– Юмор оценил, но отвечаю совершенно серьезно: не все, только я и одна очень продвинутая девица – специалист по южно-азиатскому кинематографу. Остальные с дипломами медицинских вузов, но мы им не уступаем. В нашем увлекательном деле на первом месте интуиция, обаяние и сила убеждения.
– А скажи-ка мне, обаятельный и убедительный, что за нужда мотаться туда-сюда? Замутил бы что-нибудь подобное в Питере и врачевал бы души страждущих где-нибудь на Мойке или в Веселом Поселке.
Он едва не подпрыгнул от возмущения. По крайней мере стул под ним закачался и отъехал на метр от стола:
– Ну ты даешь!.. Я же не законченный дебил, чтобы в родном городе, где меня знают сотни людей, заниматься клоунадой.
– А в Москве, значит, можно?
– Демьян, запиши крупными буквами: в златоглавой все можно! Петербург пока сильно отстает…
И я, несмотря на сильное алкогольное потрясение, сумел разглядеть в его резонерстве прореху. Завуалированные приметы стыда, как он ни старался, все-равно прорывались наружу.
Ну, а чтобы рассказать о себе, целесообразно вернуться на пару лет назад, к моей однокурснице – Варваре Авдотьиной, то есть в клуб оборонного предприятия. На сей раз я там оказался в середине 90-х, когда от некогда солидного помещения осталось всего лишь две небольшие комнаты и кабинет директора. Пришел, разумеется, не просто так. Авдотьина обещала подсуетиться – разузнать, где можно заполучить халтуру с гибким графиком и с нормальной оплатой.
– Демьян, ты моего Леньку помнишь? – спросила она, плотно прикрыв дверь своего кабинета.
– Вроде пока еще не в маразме…
– Понятно! – резко перебила она. – Леньке нужен культурный затейник, которому не боязно вручить ключ от квартиры. Мы с ним посоветовались и пришли к выводу: лучшей кандидатуры, чем Стасик Демьянов в городе не найти. Так что, Демьян, мяч на твоей половине. Принимай решение, не прогадаешь. Как говорится, будешь с ног до головы в шоколаде.
От такого неожиданного поворота я опешил. Никак не предполагал, что Авдотьина вырулит на своего первого мужа с предложением о каком-то затейничестве.
В так называемые застойные – 70-80-ые годы Леонид, по прозвищу «юродивый», был внештатным сотрудником Райкома комсомола. Трудился за идею, свято верил в коммунистические идеалы и намеревался положить жизнь на строительство общества всеобщего благоденствия.
В голове помутилось до такой степени, что поначалу не мог вымолвить ни слова.
– Демьян, тебе что-то не понятно? Спрашивай!..
И я спросил:
– Вы что, опять с Леонидом вместе?
– А мы никогда и не расставались. Развод не повод, чтобы терять полезные связи. Еще вопросы есть?..
– Чем он сейчас занимается?
– В Питере у него Фонд поддержки социальных проектов, а за околицей торгует, преимущественно водярой и бормотухой.
– Не понимаю, какая связь между социальными проектами и алкоголем?
– Самая прямая. Он же предусмотрительный и практичный. Знает, каков рейтинг у Ельцина, верит, что коммунисты скоро вернутся, и, значит, неминуемо наступит час расплаты. Вот тут-то он и напомнит о своей правильной гражданской позиции, у него по бумагам Фонда миллион добрых дел. А когда отмоется, купит себе приставной стульчик в каком-нибудь ихнем политбюро – на барыши со спиртного. Задаром такие посадочные места не отдают.
Она вытащила из ящика стола визитку и протянула мне:
– Здесь номер его мобильного радиотелефона, который всегда при нем. Слышал про такое изобретение?
– Видел в заморском боевике, – пролепетал я, ошарашенный настолько, что застучало в висках. – Кого предстоит развлекать?
– Его полоумную мамашу. Скажу откровенно – экземпляр еще тот. Будучи моей свекровью, кровушка пила регулярно. Укоряла, мол, я, бесстыжая деревенщина, вышла замуж исключительно из-за ленинградской прописки. А я и не скрывала. Говорила: будете оскорблять, треть квартиры оттяпаю. Но пожалела, несчастных!.. – взвизгнула Авдотьина и, свалившись в свое директорское кресло, вдруг радостно заулыбалась: – Змею подколодную забавлять – рискованное предприятие, Демьян. Старушка после инсульта, но все еще извивается и шипит. Но ты не тушуйся. Если остро нужны бабки, перетерпишь. Из-за денег люди и не такое соглашаются…
Выйдя из клуба, а потом из заводской проходной, поплелся на трамвайную остановку в состоянии чудовищного раздрая. Долги и четвертый месяц без зарплаты принуждали меня забыть про амбиции и не привередничать. Готов был согласиться на что угодно, только бы платили. Но быть сиделкой у больной, скучающей старухи – на такой кульбит, увы, я был не способен.
Оказавшись в трамвае, невольно, вспомнил слова Авдотьиной про шоколад. Значит, Ленька действительно способен щедро раскошелиться, иначе бы Варвара промолчала. Не той она породы, чтобы трепаться попусту, когда решается что-то по-настоящему серьезное. Даже в том случае, если лично ее это не касается.
Придя домой, наткнулся на сочувствующий взгляд Илоны – моей жены:
– Как поживает Варвара?
– У нее все отлично, – буркнул я и направился было в свою комнату. Но Илона меня остановила:
– Предлагаю откушать, – шутливо сказала она. – Бульон, правда, из кубиков, зато гренки настоящие – на сливочном масле.
– Спасибо, потом…
Войдя в комнату, я плюхнулся на диван, перевалился на спину и закрыл глаза. Есть хотелось ужасно, но подняться не было никаких сил. В первую очередь, моральных. Чувствовал себя кругом виноватым дураком, превратившимся в хронического иждивенца.
Сегодня, вспоминая эти черные дни, я с трудом нахожу причины для столь болезненных переживаний, но тогда происходящее воспринималось как самая мрачная, тупиковая полоса моей жизни.
Однажды, выступая на круглом столе, посвященном проблемам городской культурной среды, я говорил примерно следующее: принято считать, что культурное благополучие города определяется количеством хороших спектаклей, концертов, музейных экспозиций, выставок и, конечно, библиотек с уютными, светлыми читальными залами. Я с этим согласен, но всего лишь отчасти, поскольку есть и другие, не менее важные показатели, которые в нашей дискуссии пока упоминались только вскользь и крайне редко. Речь о работе Дворцов и Домов культуры, досуговых центров и центров эстетического воспитания, парках, дискотеках и, ныне обретающих популярность, арт-кафе. Именно там большинство горожан, посещая их многочисленные мероприятия, приобщается к культуре. Продолжив выступление, высказал ряд соображений о том, как повысить уровень данных мероприятий, сделав акцент на совершенствовании профессиональной оснащенности специалистов, которых в ту пору по традиции, пришедшей из советских времен, нередко все еще называли «клубниками».
Слушали меня вполуха, перешептывались, гремели стульями. Но по окончании этого омерзительного, никому ненужного круглого стола ко мне подошел незнакомый, хорошо одетый молодой человек, назвался Филиппом и стал дотошно расспрашивать, как и что?.. Я терпеливо отвечал, но в конце концов не выдержал: Филипп, чего вы из-под меня хотите? Хочу пригласить к моему шефу, ответил он. По профилю деятельности наша фирма далека от культуры, но босс – меценат, и ваша идея насчет курсов повышения квалификации ему понравится. Ни о каких курсах я не говорил, но с меценатом познакомиться было интересно. Через неделю пришел в их офис на Большой Морской.
Босс – очень приятный, спортивный, загорелый полукровок средних лет с проницательным, умным взглядом пустился с места в карьер: курсы повышения квалификации – это вчерашний пирожок без начинки, а вот тему института готов обсуждать. Как вы полагаете, можно открыть новый институт, не дублирующий уже имеющиеся учебные заведения культуры, это реально? И тут вместо того, чтобы сказать правдивое «нет», я соврал. Соврал без какой-либо корысти. Просто было интересно, как поведет себя босс-меценат.
Например, сказал я, это может быть институт прикладного проектирования в сфере культуры. Абитуриенты – только взаправду одаренные и желательно с опытом работы в клубных учреждениях, основные преподаватели – из числа успешно практикующих специалистов, занятия – в форме творческих лабораторий с четко сформулированными целями и задачами: где, когда, во имя чего намерены проводить проектируемую социокультурную акцию, экзамены – в условиях реальной клубной деятельности. В трех-четырех фразах пояснил важность работы по изучению запросов аудитории. Потребителю должно быть, по крайней мере, интересно…
Сообразительный босс хватал все на лету: любопытно, очень любопытно. Действительно новогодняя сказка для детей где-нибудь в Подпорожье, должна отличаться от аналогичной игрушки в Лас-Вегасе. Не скрою, одному институт мне не поднять, но я найду подельников. Только, как-то их надо сагитировать. Они народ занятой, избалованный, за бутылкой водки не уболтаешь.
И я предложил: можно сделать рекламный видеоролик. Мультяшный! – воскликнул босс, пишите сценарий…
Дальше события развивались стремительно: показал набросок сценария боссу, он одобрил, и тотчас уговорил меня перейти на работу в его фирму. В тот же день подал заявление на имя директора методического центра: прошу уволить по собственному желанию.
Думаете, я не понимал, что институт – очевидная химера? Прекрасно понимал, но при этом внутренний голос настаивал: этим прожектом стоит заняться. Хотя бы для того, чтобы переключиться на что-то новое и перестать круглосуточно мусолить проблемы, коих на тот момент было уже не счесть. И в личной жизни, и на работе, и с так называемыми соратниками-единомышленниками все разладилось и перепуталось до такой степени, что запросто можно было угодить в психушку.
Напоминаю, это происходило на фоне политических и экономических потрясений, являвшихся неотъемлемыми атрибутами жизни страны в 90-ые.
Помнится, в ту пору мне несколько раз приснилось, что я заблудился в чужом, мрачном, непроходимом лесу, простиравшемся на десятки километров. Его величественный и суровый вид приводил в состояние восторга и одновременно безвыходности. Спустя годы что-то подобное я ощутил уже на яву, когда оказался на северо-западе Америки, неподалеку от Сиэтла. Забравшись на гору, я увидел цепи холмов, поросших могучими, хвойными деревьями, и мне показалось, что они движутся, сжимаясь вокруг меня. Но там были люди, много людей, приехавших порезвиться на природе. А во сне я был один-одинешенек. Ужас, накрывавший меня с ног до головы, усиливали треск и шорох, и еще какие-то протяжные звуки непонятного происхождения. Однажды я даже закричал, перепугав жену и дочь до такой степени, что они собирались звонить в неотложку.
Из этого состояния надо было как-то выбираться. И я, точно мне кто-то приставил дуло пистолета к виску, ушел с головой в написание методических материалов для нового вуза. Сидел за пишущей машинкой с утра до ночи, до полного изнеможения и, представьте себе, помогло. На третий-четвертый день начал ощущать себя выздоравливающим, сумевшим справиться с тяжелой и продолжительной болезнью. Все неразрешимое вдруг перестало быть неразрешимым и упростилось почти до дважды два – четыре.
А к Новому году получил первую зарплату, она равнялась десяти прежним, которые я получал в методцентре. Чем не повод воспарить к облакам и напрочь утратить понимание того, что происходит с тобой и вокруг тебя? Ровно это со мной и случилось.
Завиральная идея об открытии института перестала казаться химерой. Да, будет трудно, придется преодолеть множество барьеров, но чем черт не шутит, в конце-то концов не боги горшки обжигают, размышлял я, отбрасывая в сторону все то, что мешало думать в оптимистическом ключе. И довольно быстро уговорил себя – все получится.
Несмотря на то, что босс неожиданно уехал в Штаты, моя деятельность в фирме была приостановлена, попросту перестали платить зарплату, я упрямо думал – ничего страшного не произошло. И охотно, с необъяснимой, детской наивностью верил Филиппу: не волнуйтесь, продолжайте работу, все идет по плану, на днях заключим договор об аренде Дворца Белосельских-Белозерских для проведения презентации института. А когда же будет зарплата? Сразу по возвращении босса. Думаю, что к лету мы встретимся на троих. Кстати, хорошо бы сделать список потенциальных преподавателей…
Всерьез забеспокоился только в начале мая, когда из офиса фирмы один за другим стали исчезать сотрудники. Филипп вынужден был признаться: у нас временные трудности, босс в Майами под подпиской о невыезде, все деньги ушли на адвокатов, но, вероятно, к осени положение нормализуется, босс вернется, и вы сможете воплотить задуманное.
Без денег? – съехидничал я, глядя Филиппу прямо в глаза. И он ответил с мальчишеской запальчивостью: вы просто не знаете босса!..
Раздался стук в дверь. В комнату вошла Илона с табуреткой в руках, на ней стояли чашка с бульоном и тарелка с гренками.
– Поешь. – Она поставила табуретку рядом с диваном.
Продолжать капризничать было бы совсем глупо. Присев на диване и склонившись над табуреткой, я буквально за две минуты расправился с едой.
Илона, стоявшая у окна, повернулась, подошла ко мне и присела рядом:
– Демьян, послушай, пожалуйста!.. – Она мило улыбалась и говорила ласково: – Может, хватит упрямиться?
– Ты о чем?
– Сегодня встретила Людочку Первушину, она спросила про тебя. Прости, немного посплетничали, сказала, что ты мыкаешься без работы. Демьян, ты бы видел, как вытянулась ее мордашка. Не может быть, повторяла она, потряхивая своими кудряшками и хлопая глазами, у Демьяна такое реноме и полгорода знакомых. Посоветовала, прямо сегодня позвонить Шпильману, у Семена уволился зам.