– В качестве негодяя и мошенника?
– Да ну тебя!.. – сморщилась она. – Шуток не понимаешь?
– Не только шуток, но и всего остального. Может быть, поясните?
И дальше, наверно, в течение получаса она излагала диспозицию, периодически бестактно подтрунивая надо мной. Но я терпел и внимательно слушал, поскольку начало ее монолога было до такой степени интригующим и обнадеживающим, что я растаял и с нетерпением ждал развязки. А кто бы на моем месте чувствовал себя иначе?
Галатея, снисходительно поглядывая на меня сказала: есть хорошо оплачиваемая работа, в условиях которой ты, если захочешь, сможешь проявить все свои способности, знания и опыт.
Суть предложения была такова: объявился хороший человек по фамилии, скажем, Бета – женщина двадцати восьми лет, приезжая, по образованию инженер. Весьма влиятельные люди намерены стремительно провести Бету по карьерной лестнице и поднять на головокружительную высоту. Первая ступенька – должность замглавы администрации муниципального образования, назовем его Эпсилон. В этой же структуре для тебя, Демьян, зарезервирована должность специалиста по работе с молодежью. На этом поприще необходимо развить бурную деятельность – каждый месяц резонансное событие, достойное освещения на ТВ и печатных СМИ: фестивали, олимпиады, карнавалы, праздники. За деньгами дело не станет, спонсоры уже на старте. Руководитель МО – подполковник в отставке Сигма проинструктирован и тоже будет содействовать. Одним словом, делай что угодно, но не забывай, что для окружающих ты играешь второстепенную роль исполнителя. А генератор идей – Бета, и только Бета. За каждое удачное мероприятие будешь получать из рук спонсоров солидную премию. Где-нибудь через полгода с небольшим, она, вероятно, пойдет на повышение. Этот карьерный скачок должен восприниматься как естественное выдвижение талантливого и успешного менеджера.
Когда Галатея замолчала, я спросил:
– Неужели влиятельных людей интересует что и как будет восприниматься?
Галатее вопрос не понравился:
– Они ведь не идиоты, прекрасно понимают, что провинциалку надо как следует причесать, иначе дело не выгорит, а еще хуже – закончится скандалом. Так что, Демьян, вдобавок поработаешь имиджмейкером, воспитателем, педагогом.
И тут мне стало весело, я наконец расслабился:
– Вероятно, Бета чья-то дама сердца?
– Представь себе, нет!.. – Галатея достала сигареты и, закатив глаза, раздраженно потрясла головой: – Черт бы тебя побрал! Я же бросила курить, дольше месяца сижу на специальной диете…
– Так, кто же она, – перебил я. – Чем Бета заслужила благосклонность сильных мира сего?
Галатея со злостью бросила сигареты в ящик стола:
– Демьян, еще один глупый вопрос, и я не знаю, что с тобой сделаю!
– Но я же должен знать, с кем предстоит работать.
Галатея отвалилась на спинку кресла и некрасиво поморщилась:
– Бета – дальняя родственница моего лучшего друга. Он генерал КГБ. Поэтому никто не должен знать о наших с тобой контактах. Понятно?
– То есть ни вы, ни генерал о существовании Беты даже не подозреваете?
– Совершенно верно. И с тобой, Демьян, у нас нет ничего общего. Я тебя послала очень далеко и надолго, знать тебя больше не хочу…
Перед тем, как выпроводить меня из кабинета, Галатея продиктовала номер телефона отставника Сигмы, сказала позвонить завтра. Что я и сделал, почти не раздумывая.
Сигма – высокий, угловатый, пожилой мужчина с кислой физиономией кирпичного цвета протянул мне огромную, вялую ручищу:
– Оформляйтесь, входите в курс дела, посмотрите документы и все такое, – промямлил он, точно каждое слово застревало у него во рту.
– А как бы познакомиться с Бетой?
– Ее прибытие ожидаем в середине месяца, – вздохнул он и въедливо уставился на меня. – Не подведете?
– Буду стараться…
Пару дней я копался в бумагах, знакомился с сотрудниками администрации. Одна из них – заведующая информационным отделом сказала, что, работая в Доме культуры, неоднократно бывала на совещаниях в методцентре, и меня помнит очень хорошо. Да, да, конечно, я вас тоже сразу узнал, соврал я, и попросил ее какое-то время быть моим поводырем. Она отвела меня в ДК, молодежно-подростковый клуб, познакомила со спортсменами, а в конце августа стала водить по школам.
Несколько раз заходил к Сигме, спрашивал про Бету.
– Ждем, – хмуро отвечал он, пожимая костлявыми плечами. – Если возникнут какие-то вопросы, обращайтесь напрямую ко мне. Чем смогу, помогу.
Однажды, заглянув к Сигме поздно вечером, я застал его в сильном подпитии. От него только что ушли два неразлучных друга, директора местных, крупнейших предприятий, которых за глаза называли Носорогами. Поговаривали, что эту кликуху им подарил раскаявшийся и отошедший от криминальных дел бандюган, кстати, в молодости получивший филологическое образование. По виду Носорогов и самого Сигмы было ясно, банкет получился совсем не радостным.
– Ты… – он впервые сказал мне «ты» – на парк виды имеешь? По весне там эстраду подлатали, надо бы что-то замутить.
– Замутим, – твердо сказал я. – Про Бету что-нибудь слышно?
Сигма жалостливо взглянул на меня, громко шмыгнул носом, и вдруг его повлажневшие глаза начали темнеть, источая зловещий блеск:
– Христом богом прошу, не мучай! Я сам себя измучил, ночами не сплю. Думаешь, легко держать такую вакансию открытой? Носороги давно свою кандидатуру подработали. Пришлось брякнуть, мол, в сентябре пришлют человека по рекомендации чуть ли ни самого Собчака. И что теперь делать, как выкручиваться?..
Ни в сентябре, ни в октябре ситуация не прояснилась. А тем временем я со товарищи провел в парке «Зонтик-шоу», конкурсное дефиле сборных команд школ, они презентовали декорированные зонты, плащи, головные уборы. А в октябре, на Лицейскую дату – театрализованный вечер поэзии, проведенный в диско-зале Дома культуры, преображенном учащимися художественной школы и ребятами из студии декоративно-прикладного искусства в «Арену вдохновения и мечты».
Откровенно говоря, оба раза сработал в лучшем случае на «четверку с минусом», но люди, включая Сигму, Носорогов и других местных тузов, мои труды оценили очень высоко.
Как-то незаметно пробудился интерес, работа стала увлекать, а иногда и радовать. Правда, бесконечные планерки, совещания, конференции, поток справок, планов и отчетов наводили тоску и острое желание слинять. Но как слинять, если обещал Галатее?..
И вот в начале ноября такая возможность появилась. В тот день мы с ребятами начали репетировать новогоднее представление. И вдруг в школьный актовый зал ворвался взволнованный Сигма. Он схватил меня за руку и, вытащив в коридор, прямо-таки сразил своей эрудицией и сенсационной новостью. Захлебываясь от радостного возбуждения, сначала произнес какую-то абракадабру. Я ничего не понял, попросил повторить. И тогда он, широко отрывая рот, сказал четко и внятно, словно командуя на параде:
– Бета, которую мы с тобой так долго ждали, к нам не придет. Ее унизили до Омеги и запихнули в занюханный колледж заведующей практикой.
– И что из этого следует?
Сигма по-отечески дотронулся до моего плеча:
– Будем спокойно работать, – мечтательно улыбнулся он. – Я, Станислав Викторович, возлагаю на тебя большие надежды. Знаю – не посрамишь!
– Откуда такая уверенность?
– Ребята тебя слушаются, с учителями у тебя тоже вась-вась, директора нашенских школ – они ведь затейников на дух не переносят – и те, как будто бы смирились. Только в Доме культуры немного бурчат, жалуются, что детей переманиваешь. Но их-то мы одной левой заткнем, – раскатисто засмеялся он, раскачиваясь из стороны в сторону. Только бы Носороги не подговняли.
Вечером я позвонил Галатее на домашний:
– Как прикажете понимать?
– А никак, – хамоватым тоном ответила она. – Бета оказалась безнадежной дурой. Извини, я опаздываю на поезд.
– Далеко собрались?
– Скоро узнаешь, – хохотнула она и повесила трубку.
Узнал в марте следующего 1996 года, прочитав список депутатов Госдумы. А примерно через полгода выяснилось, что Бета работает у Галатеи помощником депутата.
Кстати, впоследствии Бета сделала впечатляющую карьеру. Слушая ее по телевизору, я ни один раз ловил себя на мысли: если бы нами руководили такие дуры, как Бета, наверно, мы бы избежали многих ошибок, совершенных в девяностые и потом.
Тетя Сима принесла литровую бутылку водки, палку полу копченой колбасы и банку ассорти – маринованные огурцы с помидорами. Илона нажарила картошку и приготовила свое фирменное блюдо – котлеты из щуки. Давненько в нашем доме не было такого вкусного ужина, с грустью отметил я и наполнил рюмки.
После третьей рюмки грусть-тоска улетучилась и я, как мы и планировали с Илоной, начал упражняться в остроумии. Получалось не очень, но тетя Сима хохотала до слез, охала, ойкала, хлопала в ладоши. Когда же я начал показывать моего бывшего директора методцентра и нынешнего начальника Сигму, предварительно сказав, что они такие разные, но при этом похожи как близнецы-братья, она истошно закричала: хватит!..
Впрочем, я и сам решил, что достаточно. Едва ли она, после такой гомерической встряски найдет в себе силы меня воспитывать. Но ошибся. Спустя несколько минут, успокоившись, тетя Сима властно распорядилась:
– Илоночка, оставь нас вдвоем, нам с твоим супругом, надо посекретничать.
Илона, словно заранее была готова к такому повороту, торопливо вышла из кухни, плотно прикрыв дверь.
– Демьян, в чем дело? – придирчиво зыркнула тетя Сима. – Почему я тебя не узнаю? Что с тобой случилось? Сколько времени и какие кошки скребут у тебя на душе?..
– Пожалуй, года полтора, – помимо своей воли, ответил я, и вдруг вспомнил Светлова: – Нынче время такое: человек не на месте, и земля уж, как видно, не та под ногами…
Тетя Сима охотно подхватила скороговоркой:
– Люди с богом когда-то работали вместе, а потом отказались: мол, справимся сами.
– Это про меня, – сказал я. – Утратил стержень, вынужден ходить, опираясь непонятно на что, поэтому и не узнаете. Да я и сам себя не узнаю – паралич воли, какая-то раздвоенность, сомнения…
И тут она, живо вспорхнув со стула и отскочив к двери, гаркнула:
– Хватит! Будем подводить черту. Мелодрама и высокая трагедия – не твои жанры. Мигом снимай котурны и живи, как тебе предписано…
– Кем предписано?
– А кто ж его знает?! – раскинув руки в стороны, выпалила она. – Например, Илоной, Викой, твоим начальником Сигмой. Ну, прямо-таки тезка, – засмеялась она, – надо бы с ним познакомиться, выпить на брудершафт. – И вдруг зачем-то перешла на немецкий.
Что она говорила я, естественно, не понимал, но догадывался – отчитывала, как распоследнего шалопая. Наконец спросила с остервенелой интонацией:
– Ferstein?
– Ja, ja…
Тетя Сима, резким движением открыв дверь, крикнула: – Илона, возвращайся, клиент созрел досрочно!..
И опять – ерунда какая-то! Илона вернулась на кухню и присела за стол, не выказав никакого удивления. Это было похоже на плохой спектакль, где персонажи по очереди подают свои реплики, но, по сути, с ними ничего не происходит, о событиях можно догадываться только из текста пьесы.
Тетя Сима схватила бутылку и принялась наполнять рюмки. Руки у нее подрагивали, поэтому на скатерти, возле каждой рюмки образовались серые пятна. Но она, как будто этого не замечала. Поставив бутылку, произнесла с пафосом:
– Товарищи, перед тем как огласить решение открытого партсобрания, спешу сообщить: муниципальный служащий, наш беспартийный genosse Демьянов окончательно выздоровел и полон желания вернуться к нормальной жизни. Ура, товарищи, ура!..
Тост показался мне глупым и бестактным, но свое «Ура!» я крикнул громче всех.
Новый замглавы администрации – Петренко, между прочим, тоже отставник лет сорока пяти отроду, оказался весьма сметливым и проницательным:
– Плоховато работаете с документами, бюрократ из вас никакой, прикреплю помощницу, пусть наводит порядок. Против Хованской не возражаете?
– Нет.
– Ладненько, на том и порешили. – Он погладил лацканы черного пиджака, ослабил узел серебристого галстука в полоску, мельком глянул в овальное зеркало, висевшего у дверей его скромного кабинета и, по-моему, остался собой очень доволен. – А вас бы я попросил нажать на патриотику. В русле грядущих выборов это было бы очень кстати. Не возражаете?
– Нет.
– Мысли на этот счет есть?
– Есть, – сказанул первое, что пришло в голову: – военно-спортивный марафон старшеклассников.
– Нельзя ли поподробнее?
И я, не шибко напрягаясь, стал цитировать самого себя, воспроизводя один из фрагментов лекции, прочитанной мною десятки раз в самых разных аудиториях:
– Цикл соревнований по военно-прикладным видам спорта, конкурсы, выявляющие знания отечественной военной истории, литературы, кинематографа, проведение экскурсий по местам боевой славы, возложение цветов…
Слушая меня, Петренко одобрительно кивал, развалившись в кресле. Ему все было понятно, пока я не сказал:
– Ну и что-нибудь для приманки.
Он выпрямился, прищурился и вдруг резко подался вперед, точно плохо меня видит:
– В каком смысле для приманки?
– В прямом! Ребят надо заинтересовать, чтобы без понукания хотели участвовать в марафоне. Организовать хороший призовой фонд, добиться освещения марафона в прессе и самое главное сочинить для них сказочное приключение, в котором они смогут почувствовать себя звездами уникального, потрясающего, социально-значимого проекта. Ровесники должны им завидовать…
Петренко замычал, мотая головой:
– Вы думаете, это реально?
– Да.
– Вы готовы взяться за эту работу?
– Да. Но и всей администрации тоже придется потрудиться…
В конце февраля в актовом зале районной администрации провели презентацию марафона и, таким образом, пригласили к участию школы, расположенные на территории других муниципальных образований.
Эту идею подсказала Хованская – смурная женщина неопределенного возраста, поначалу не вызывавшая у меня никаких симпатий, но впоследствии ставшая надежным другом и незаменимым помощником.
– Станислав Викторович, зачем вы себя обманываете? Если с вашей задумкой не вывернуть на районный, а потом и городской уровень – ничего путного не выйдет. Под фитюльки спонсоры денег не дают. На бюджетные гроши нашего Эпсилона такие дела не делаются. Ступайте к Петренко, убеждайте, он, кажется, вменяемый…
Вменяемый Петренко, в тот момент внезапно занявший кресло Сигмы, погоревшего на какой-то копеечной афере, благодаря инициативе Носорогов, мурыжил меня очень долго. В частности, требовал, чтобы я предоставил письма поддержки за подписью самых авторитетных людей.
Технология получения таких писем мало чем отличалась от современных методов. Надо было самому написать это письмо и убедить его «автора» поставить свою подпись под текстом, напечатанном на фирменном бланке. Убеждали, как и сейчас, по-разному, в зависимости от характера просьбы, содержащейся в письме. Если речь шла о выделении денег, предоставлении помещения или какой-то иной привилегии, приходилось ублажать, используя разнообразный арсенал приемов. Чаще всего прибегали к взяткам – как примитивно-откровенным, так и завуалированным.
В случае с марафоном все было проще. Наша просьба сводилась всего лишь к поддержке идеи проведения социально-значимого проекта. Поэтому обошлись без подношений. Довольно быстро получили письма от профессоров двух вузов – культуры и педагогического. Учеными занимался я, а Хованская сходила в ДОСААФ и в редакцию газеты «На страже Родины».
Петренко настаивал на генералах, академиках, влиятельных депутатах и больших чиновниках:
– Тут не соломку надо подстелить, а толстый, пружинистый матрас, – поглядывая на себя в зеркале, рассуждал он с ироничной улыбкой. – Но лучше поставить надувной батут, хотя и с него можно сверзиться. Надеюсь, помните, что я пока лишь И.О. – сижу на скрипящем, качающемся стуле. Поддержка должна быть железобетонной и оперативной. Надо успеть к выборам!..
И я, очертя голову, стал звонить всем подряд, включая Раису Тимофеевну – вспомнил Ленькины слова о том, что когда-то она имела широкий круг общения среди ленинградского бомонда.
Моему звонку Раиса Тимофеевна обрадовалась и принялась подробно рассказывать о наших общих знакомых. Таким образом я узнал, что никакой обслуги у них больше нет: Антонина учительствует в интернате, а Виталик со своим отцом занялись «смешным бизнесом» – ездят по области и собирают металлолом. У Леньки дела совсем плохи, всю его торговлю «прикарманили» бандиты, Фонд пришлось закрыть и теперь он мой коллега, тоже работает в муниципалитете заведующим отделом опеки. Томочка, благодаря своему родственнику, умудрилась попасть в налоговую инспекцию, очень устает, жалуется на постоянные, головные боли, но ради сына согласна «голышом забраться на елку, чтобы вывести его в люди». С Ленькой они прожили «в гражданском, гостевом браке» около двух месяцев, а потом он опять «задурил, поплелся к Варваре».
Понимая, что ее монолог может продолжаться до бесконечности, вынужден был ее прервать:
– Извините, Раиса Тимофеевна, вам что-нибудь известно про Галатею?
– Станислав Викторович, про эту стерву даже вспоминать не хочу. Из-за нее отложили защиту моей докторской.
– Настучала?
– Не то слово! – вспыхнула Раиса Тимофеевна, заговорив противным, лающим голосом: – Мой куратор сначала только намекнул, а потом, когда Союз лопнул, доложил ситуацию во всех нюансах. Засранка накатала, что я идеологическая диверсантка!.. – громко и протяжно выдохнула она и продолжила вкрадчиво-доверительно: – Все мы не без греха, у нас на кафедре добрая половина сотрудничала, но, чтобы так нагло врать…
– Успокойтесь, пожалуйста, зачем старое ворошить, будьте здоровы, очень приятно было пообщаться, – выпалил я и положил трубку.
Сидящая рядом Хованская, задумчиво сказала:
– Галатея у нас спецкурс вела по социологии, было очень интересно.
– К черту Галатею!.. – с полным ртом мата прошипел я и стал набирать Варвару.
С ней разговаривали предельно сухо и лаконично. Выслушав мою просьбу, она сказала позвони через час, перетру с нашим военпредом. Ровно через час она спросила: герой Советского Союза, контр-адмирал, председатель совета ветеранов тебя устроит?..
На следующий день, действуя в соответствии с указаниями Варвары, я отправился на Петровскою набережную, где проживал адмирал, чтобы отдать письмо его дочери и тотчас удалиться. За ответом, сказала Варвара, придешь позже, дату и адрес сообщим.
Но получилось иначе. Дочь адмирала – степенная, круглолицая женщина, в сером платье-халате с накинутой на плечи яркой шалью – пригласила меня в комнату, которую назвала кабинетом.
Квартира меня поразила внушительными габаритами, а еще больше нарочитой скромностью. Шагая по коридору, мельком, заглянул в открытые двери двух комнат. Ни инкрустированной мебели, ни старинной бронзы, ни персидских ковров, ни хрусталя я не заметил.
Адмирал – крупный мужчина лет семидесяти пяти встретил меня сдержанно. Буркнув «здрас-с-с…», он указал на стул, стоявший возле его стола.
И стул, и стол, в равной степени, как и вся обстановка кабинета, были самыми обычными, какие можно встретить в любой ленинградской квартире, где проживают, как говорится, нижние чины, подумал я, повторяю, с немалым удивлением.
Адмирал надел очки и внимательно стал изучать текст письма. По-моему, он прочитал его дважды. А я тем временем с любопытством поглядывал на его пеструю, вязанную, шерстяную кофту с открытым воротом, из-под которой выглядывала светлая застиранная рубашка, на идеально выбритые, гладкие щеки и свисающий второй подбородок, на серебристый, всклокоченный чубчик, прикрывавший небольшой шрам.
Адмиралу идея показалась «дельной и своевременной», но вызвали неудовольствие слова: «творческие испытания наподобие заданий КВН»:
– Когда позволяет время, КВН смотрю, и даже порой с интересом, но здесь он, извините, ни пришей, ни пристегни.
И мне бы согласиться, но кто-то меня дернул за язык:
– Вовсе нет, для создания праздничной атмосферы веселые эпизоды просто необходимы.
Адмирал, вероятно, не привыкший спорить с младшими по званию, выпучил глаза:
– Вы, может, и плясать захотите? – грозно спросил он.
– Всенепременно! За время марафона с ребятами разучим вальс, и в финале под аккомпанемент военного, духового оркестра… – замолчал я на полу фразе, поскольку увидел, как его щеки становятся пунцовыми.
Тягостная пауза, как мне показалась, длилась целую вечность. Наконец он приказал:
– Продолжайте! Или для храбрости налить сто граммов?
– Обойдусь, в дневное время не употребляю, – пробормотал я, приготовившись, что сейчас услышу зычное «проваливай!». – Я просто хотел сказать, что вальс – это апофеоз, символ мужественности, красоты, грации. Точка должна быть непременно впечатляющей. Представьте, тридцать вальсирующих пар. И все чистые, нарядные, свободные!
И вдруг он заулыбался – широко, радостно, обаятельно:
– Ну так это совсем другой разговор! – воскликнул адмирал и промычал кусочек из вальса «На сопках Маньчжурии». – А КВН на время вашего смотра отправим на губу, – захохотал он, вычеркивая из письма непонравившуюся строчку.
За два года проведения марафона таких несчастных строчек набралось немало. Больше других усердствовал Петренко. То ему не нравилось хрестоматийное название тематического вечера о традициях лейб-гвардейских полков «За Веру, Царя и Отечество!», мало ли кто использовал этот девиз, то с криком комментировал сценарий конкурса пародий «Родимые пятна российской фанеры», а смотр социальной рекламы «Мои университеты» отменил вовсе.
– Чем вам так не глянулись наши «университеты»? – спросил я, стараясь держать себя в рамках.
Его ответ привел и меня, и Хованскую, находившуюся здесь же, в состояние полного недоумения:
– Профанацию хотите устроить? – подмигнул мне Петренко, сотворив на своей физиономии дьявольскую улыбку. – Неужели не ясно – учителя заставят восхвалять школы.
– Допустим, – встрял я, но, встретившись с его недобрым взглядом, остановился. А Петренко, горделиво вскинув голову, процедил сквозь зубы:
– На День знаний и День учителя мы это делаем регулярно. Не жирно ли будет, если сюда же присобачить еще и марафон?.. – Он открыл ящик письменного стола и вынул оттуда плотно исписанный, тетрадный листок в клетку. – Анонимки мы не рассматриваем, но я рассмотрел. – Он поднял вверх указательный палец. – Заинтриговало начало: «Мой сын ненавидит школу…» – громко сказал Петренко и стал читать дальше.
С первых же строк я понял, о какой школе идет речь. Там действительно творилось черт знает что! Бывая в этом, с позволения сказать, учебном заведении, я ни один раз про себя отмечал – атмосфера колонии для малолетних преступников. Хулиганье из старших классов открыто и с размахом бесчинствовало, но и некоторые учителя от них не отставали. Однажды, стоя в коридоре, прослушал монолог, доносившийся из класса. Минут двадцать учительница истории орала на детей, объясняя им, какие они тупые, неблагодарные, подлые, не забывая сказать и об алкашах-родителях. Она умолкала лишь в тех случаях, когда не могла перекричать взрывы хохота детей. Ругань их забавляла.
Петренко, убрав письмо обратно в ящик стола, потер виски:
– Показал анонимку в Роно. Там сказали: знаем, принимаем меры, но дело пока идет со скрипом. Вы разве не видите, что происходит в стране. На досуге включите телевизор.
– Но не все же школы такие, – робко включилась в разговор Хованская. – Есть и хорошие, очень хорошие…
– А то я не знаю! – взорвался Петренко. – Никто не спорит – школы у нас разные, но петь дифирамбы будут все. Все без исключения! Такое единодушие вам ничего не напоминает? По совковым порядкам соскучились?..
Осторожный, предусмотрительный, конъюнктурный Петренко осенью 1997 года стремительно начал меняться. Поначалу это касалось костюма. Он нередко стал приходить на работу в джинсах, свитерах, безрукавках, чем немало смущал администрацию, для мужчин пиджак и галстук были обязательными атрибутами.
Кстати, его примеру последовали некоторые рядовые сотрудники, в том числе и я.
Но дело, конечно, было не во внешнем облике. Петренко начал «дерзить», то есть дискутировать с районным начальством, местными депутатами и даже с Носорогами, которые вполне обоснованно считали себя в МО главными авторитетами и вершителями судеб.
Что послужило причиной таких разительных и неожиданных перемен, судить не берусь. Могу лишь сослаться на Хованскую:
– Наверно, влюбился, – печально улыбнулась она. – Встретила его поздним вечером. Петренко прогуливался с дамой экстравагантно-монашеского вида. Вся в черном до пят, но с физиономией, разукрашенной, как у проститутки, – тяжело вздохнула она, а потом добавила шепотом: – Не к добру это, скоро его сожрут.
Хованская ошиблась, его не сожрали, он перебрался в областную администрацию на весьма серьезную должность. Это случилось летом 1998 года, накануне дефолта, от которого, как известно, вздрогнула вся Россия.
Новый глава администрации Кирилл Петрович Перчинин (КПП) – муж двоюродной сестры федерального чиновника очень высокого ранга – оказался феноменальным сумасбродом. Забирая от меня Хованскую, он произнес с необъяснимым энтузиазмом:
– Сейчас не до развлекухи-отвлекухи! Управляйтесь своими силами, как сумеете. Смету подрежем до минимума, а, может, и вообще ничего не дадим. Переходите на спринтерские дистанции, ха-ха-ха!.. Помарафонились, и будет!..
В этой части КПП поддержали и Носороги. Поэтому все наши спонсоры, после 17 августа (день объявления дефолта) пребывавшие в глубокой депрессии, в едином порыве сказали решительное и радостное «нет».
Как быть и что делать дальше, я не понимал. Без денег и без Хованской проводить марафон – это чистой воды авантюра. И я, преодолевая мандраж и отвращение, направился к КПП. Возмущенный КПП отчитал меня, как нашкодившего двоечника:
– Ваше непосредственное начальство – мой заместитель, его кабинет находится рядом. А ко мне шляться не надо. Запрещаю! Субординацию, господин Демьянов, никто не отменял, ясно?
– Но коль уж я пришел, позвольте спросить? – выдавил я, стараясь не сорваться с тормозов.
– Предупреждаю, в последний раз!.. Говорите.
И вдруг вместо того, чтобы попросить вернуть мне Хованскую, я ляпнул:
– Может, мне стоит уволиться?
– Пожалуйста, пишите заявление. Препятствий чинить не буду. Но запомните: обратного хода не будет. Это мой принцип: беглых не вижу в упор, ха-ха-ха!..
Тотчас накатал «по собственному желанию», отдал заявление секретарю и, не дожидаясь окончания рабочего дня, выбежал на улицу. До вечера бессмысленно болтался по городу. А придя домой, едва не рухнул в обморок.
Из кухни ко мне навстречу, пританцовывая и широко раскинув руки, кренделил сияющий Марик:
– Я вернулся в мой город, знакомый до слез…
Осознал, что это происходит взаправду, благодаря Илоне. Она сдернула с меня плащ и подтолкнула к ванной:
– Мой руки и к столу, без тебя даже не притронулись.
Дойдя до ванной, я крутанулся и опять возвратился в коридор:
– Марик, ты надолго?
Приняв эффектную, балетную позу, Марик произнес уморительно писклявым голосом:
– Экий же ты непонятливый, Демьян! Все зависит от тебя и только от тебя. Мне нужен верный и опытный подельник.
Илона расшифровала:
– У Марика в России большие и долгосрочные планы, он рассчитывает на твое участие…
А потом были вечер и ночь, пролетевшие стремительно и незаметно. Мы с Илоной выпили бутылку сухого вина, а Марик обходился соком и чаем, поскольку опять пребывал «на консервации», но был весел и разговорчив. Он ушел только под утро, а я, повалявшись в кровати полтора часа, поплелся на работу.
Хованская, спрятавшаяся за углом здания администрации, курила, нервно оглядываясь по сторонам. Увидев меня, она сгорбилась, размашисто помахала рукой, приглашая следовать за ней, и быстро стала удаляться в сторону густых кустов шиповника, образующих надежное укрытие. Там мы и поговорили.
– Петренко слинял, – вполголоса сказала она, – ты намылился, а что делать мне?
– Оставаться в засаде и ждать просветления.
– Ты думаешь, оно наступит?
– Рано или поздно КПП непременно выпрут. Он же патологический придурок…
Хованская меня перебила:
– А, по-моему, наша перчиниада будет продолжаться вечно.
– Уверяю тебя, максимум год…
Господи, разве я или кто-то другой мог тогда предположить, что он будет мучить людей почти семь лет. И это при том, что районное начальство ему постоянно намекало: смените сферу деятельности; Носороги открыто угрожали: от тебя мокрого места не останется; подчиненные писали слезные анонимки: пожалуйста, уходите, с вами невозможно работать. А с КПП – словно с гуся вода…
Хованская рассказывала: как-то раз он уехал на совещание глав администраций муниципальных образований. В середине дня позвонил: до завтра меня не ждите. По этому случаю народ возрадовался и устроил импровизированный банкет с изрядным количеством спиртного. И вот под вечер, когда застолье достигло апогея, является КПП. В зале заседаний, где проходила пьянка, возникла мертвая тишина. И вдруг одна особа, между прочим, пришедшая из Дома детско-юношеского творчества на мою прежнюю должность, поднялась, подошла к КПП и, схватив его за полы пиджака, упала на колени:
– Кирилл Петрович, миленький! Видите, до чего вы нас довели? В рабочее время квасим без зазрения совести!..
КПП вскинул руку и маршальским взглядом посмотрел на часы:
– Восемнадцать тридцать девять, рабочий день окончен, так что все мои претензии сводятся только к месту организации товарищеского ужина. Но ничего, шероховатости исправимы. Мы ведь, дорогие друзья, пока еще только притираемся друг к другу, – авторитетно рассуждал он на четвертый год работы в МО.
Слава богу, я этого не видел, поскольку давным-давно работал в продюсерском центре, открытым Мариком вскоре после возвращения в Россию.
Марик осуществлял общее руководство и раскручивал концертную деятельность в качестве менеджера. Сам иногда конферировал в сборных концертах, посвященных важным датам праздничного календаря. Я же занимался проведением молодежных фестивалей социальной направленности в Петербурге, Ленинградской области и других регионах страны.
И все у нас получалось очень даже неплохо, пока мы не пересекались, то есть каждый занимался своим делом. Когда же вынуждены были работать тандемом – к счастью, это случалось редко – тут начинались заморочки. Часами дискутировали на повышенных тонах. Но ничего, как-то находили точки примирения, и снова спорили, что называется, до хрипоты.
Однажды после очередного, затянувшегося диспута Марик завопил:
– Демьян, если бы ты не был моим лучшим другом, я бы считал тебя заклятым врагом!
– Как прикажешь понимать?
– Как хочешь! Но помни, если не перестанешь меня одергивать, я заставлю тебя учить мазурку.