Гнездо

И тут на заднем дворе раздался оглушительный грохот, словно ударил гром. Потом замигал свет. А потом все погрузилось во тьму.

Глава седьмая

Явившись в «Устричный бар», Лео каким-то образом очаровал угрюмого метрдотеля. Через минуту Пламов усадили за столик, покрытый скатертью в красную клетку, и они как-то сами собой расселись по старшинству: Лео, Джек, Беа, Мелоди. Они сняли пальто и шапки и устроили целый спектакль, заказывая «только воду и кофе». Лео извинился за опоздание, объяснил, что живет у друга в Бруклине («Стефани!» – поняла Беа), сел не на тот поезд и пришлось возвращаться. Непременный разговор о том, как в Бруклине стало людно и дорого и почему на метро в выходные нельзя полагаться, а еще эта погода, снег в октябре! Потом все замолчали и воцарилась неловкая тишина – только Лео совершенно спокойно наблюдал за сестрами и братом, смущенно смотревшими на него в ответ.

Все трое гадали, как у него это получилось, как ему всегда удается сохранить невозмутимость, доведя всех до кипения, как даже сейчас, на этом обеде, когда это Лео должен был бы смутиться, признать свою ошибку, и баланс сил мог бы – должен был бы! – сместиться в их сторону, ему все равно удалось управлять их вниманием и излучать силу. Даже сейчас они почтительно ждали, надеялись, что он заговорит первым.

Но он просто сидел и смотрел на них, заинтересованно и выжидающе.

– Рады тебя видеть, – сказала Беа. – Хорошо выглядишь. Поздоровел.

От ее приветливости Джек расслабил плечи, а лицо Мелоди как будто стало мягче.

Лео улыбнулся:

– Я так рад вас всех видеть. Правда.

Мелоди почувствовала, что краснеет. Смешавшись, прижала ладони к щекам.

– Думаю, надо сразу перейти к делу, – сказал Лео.

В такси от Центрального парка он решил сразу разобраться со всем неприятным. Он понял, несколько неожиданно, что бесценно мало думал об этом за долгие недели в «Бриджес». Он так сосредоточился тогда на Виктории и разводе, что не принял во внимание последствия действий Франси. Честно говоря, он не вполне понимал, что именно сделала Франси, до позапрошлой недели. Тогда Джордж впервые сказал, что его мать дала денег откупиться от Родригесов, и Лео на мгновение понадеялся, что это были ее – или Гарольда – значительные средства. Увы.

– Я знаю, вы хотите поговорить о «Гнезде», – продолжал Лео, с удовлетворением наблюдая за их изумленными лицами – как прямо он подошел к проблеме. – И для начала я хочу сказать спасибо. Я знаю, вы не обязаны были соглашаться на план Франси, и я вам благодарен.

Беа посмотрела на Мелоди и Джека, которые заерзали на стульях; вид у них был смущенный и встревоженный.

– Что? – спросил Лео, осознав, что происходит, с минутным опозданием.

– Нам в общем-то не оставили выбора, – сказал Джек.

– Мы ни о чем не знали, пока все не было сделано, – подтвердила Мелоди.

– Правда? – Лео обернулся к Беа.

Она кивнула.

Лео откинулся на спинку стула и осмотрел собравшихся. Конечно. Он мысленно отругал себя за просчет, но все же на мгновение ощутил прилив воодушевления: Франси совершила ради него такой решительный, такой особенный поступок. Правда, Лео быстро понял, что и в этом ошибся. Франси пришла на помощь не ему; без сомнения, она спасала себя – и Гарольда. у Лео в ушах зазвучал гнусавый голос Гарольда, твердящего, что это разнесут «по всему Ист-Энду».

Беа настороженно следила за тем, как Лео воспринял новости.

– Я пыталась тебе позвонить, Лео, – сказала она. – Много раз.

– Ясно, – ответил он. – Ладно.

Все осложнилось.

Когда Лео и Виктория обручились, вскоре после того, как он продал «Спикизи» и «ушел в творческий отпуск» (как он это про себя называл), а она отказалась подписывать брачный договор, он открыл во время одного из их дайвинговых туров на Большие Каймановы острова офшорный счет. Действовал он, повинуясь внезапному порыву, пока Виктория ходила по магазинам. Счет был абсолютно законный, и хотя он планировал рассказать о нем Виктории, как-то так вышло, что не рассказал. Лео считал его небольшой страховкой, своего рода частной пенсией, возможно, способом сохранить какие-то деньги, если придет тяжелый день. Когда его брак начал разваливаться, он стал увеличивать баланс. В том, с каким размахом они с Викторией тратили деньги, был один плюс: она перестала замечать, на что эти деньги уходят. Пара тысяч туда, пара тысяч сюда; за годы и накопилось. Он постоянно думал об этих деньгах и о том дне, когда просто соберется и уйдет. От того, чтобы сделать это годы назад, его удерживала надежда, что Виктория устанет от него первой, влюбится в кого-то и уйдет от него, а он сможет избежать разорительного развода. Когда стало понятно, что она этого никогда не сделает (почему он не мог жениться на женщине столь же красивой, но не такой расчетливой?), он сдался более разгульной части своей натуры. Он без сожаления наблюдал, как тают деньги на их общих счетах. Так что хотя авария была унизительным и плачевным событием, она еще странным образом освободила его от жизни, из которой он уже отчаялся вырваться. Несколько месяцев он ждал, что адвокаты Виктории отыщут его заначку и торжествующе на нее укажут, но никто этого так и не сделал. У него было припрятано около двух миллионов долларов, почти столько, сколько он задолжал «Гнезду». Он ни гроша не взял из сберегательного вклада с низкими процентами; все было в целости и сохранности. В доступе. Если он пополнит фонд, чтобы заплатить брату и сестрам, два миллиона придется разделить на четыре. Математика работала совсем не в его пользу.

– Хотел бы я, чтобы у меня где-то лежали деньги, чтобы выписать вам чек, – сказал Лео.

Он положил ладони на стол и чуть наклонился вперед, глядя всем прямо в глаза. Он столько лет управлял компанией, что не мог не научиться на ходу производить расчеты и проводить совещания. Ему по-прежнему просто нужно было выждать время.

– Но у меня их нет. Мне понадобится время.

– Сколько времени? – слишком быстро спросила Мелоди.

– Хотел бы я знать, – сказал Лео так, словно больше всего на свете желал знать ответ на этот вопрос. – Но вот что я вам обещаю: я немедленно начну работать и приложу все силы, чтобы все восстановить. у меня уже есть кое-какие соображения. Я уже начал обзванивать людей.

– И какой у тебя план? – спросил Джек. Ему были нужны подробности. – Ты можешь занять деньги, которые нам задолжал? Заплатить нам и быть должным кому-то другому?

– Вполне возможно, – сказал Лео, понимая, что его шансы взять у кого-то в долг сейчас равны нулю. – Возможностей вообще много.

– Например? – спросил Джек.

Лео покачал головой:

– Я не хочу выкладывать все «а если» и «может быть».

– Ты думаешь, тебе удастся собрать деньги – или хотя бы часть – к тому времени, когда мы должны были их получить? – спросила Мелоди.

– К марту? – уточнил Лео.

– К февралю. У меня день рождения в феврале, – сказала Мелоди, слишком паниковавшая из-за того, как пошел разговор, чтобы возмутиться.

– В марте у меня, – напомнила Беа.

– Точно. – Лео побарабанил по стулу большим пальцем и мизинцем. Казалось, он производит в уме какие-то сложные вычисления. Все ждали. – А что, если так, – наконец сказал он. – Дайте мне три месяца.

– Чтобы с нами расплатиться? – спросил Джек.

– Нет, чтобы разработать план. Надежный план. Не думаю, что мне понадобятся три месяца, но вы же знаете, как сейчас с финансами. – Последнее было адресовано Джеку. – У тебя же у самого бизнес.

Джек кивнул, мрачно соглашаясь.

Беа подавила желание закатить глаза. Лео. Ну и говнюк же он.

– И учтите праздники, когда трудно будет застать кого-то на месте. Думаю, мне нужны три месяца, чтобы предложить вам какие-то варианты, – сказал он. – В идеале больше одного, чтобы вы получили полные выплаты как можно быстрее. Я не обещаю к февралю, но обещаю, что буду работать изо всех сил, как никогда ни над чем не работал, и все сделаю.

Он снова обвел взглядом стол.

– Прошу вас, доверьтесь мне.

Часть вторая. Поцелуй

Глава восьмая

Пол Андервуд управлял своим литературным журналом, «Пейпер Файберз», из ряда небольших офисов-клетушек, куда надо было подняться по вытертой лестнице слегка просевшего здания в тени Манхэттенского моста. Он купил четырехэтажный кирпичный дом до того, как Дамбо в Бруклине превратился в ДАМБО^[18], когда высокие цены вытеснили мигрирующих манхэттенцев с Бруклин-Хайтс и Коббл-Хилл, но сердца их по-прежнему стремились к эстетически нетронутым, исторически ценным и относительно доступным браунстоунам^[19] Парк-Слоуп и Форт-Грин. Он наткнулся на этот райончик однажды солнечным воскресным днем, когда перешел Бруклинский мост. Лениво направляясь на север, он забрел в квартал промышленной застройки и обошел его, восхищаясь серо-голубым бельгийским кирпичом, выложенным на мостовых сложными узорами, опутывавшими давно заброшенные колеи для тележек. Он с одобрением отметил отсутствие дорогих бутиков одежды, кофеен с завышенными ценами, ресторанов, выставлявших напоказ кирпичные печи с горящими дровами. В каждом четвертом здании, казалось, располагалась автомастерская или какая-то ремонтная служба. Ему понравилось настроение этого места; оно напомнило ему Сохо – тех давних лет, когда в Сохо еще были и энергия, и хватка, и немного театральная угроза. Знак у воды извещал, что грязный парк, населенный наркодилерами и их клиентами, подлежит расширению и реновации, а еще он заметил по всему району рекламные щиты того же девелопера, объявлявшие о перестройке складов в кондоминиумы.

В тот день, стоя на углу Плимут-стрит на излете двадцатого века, слушая лязг и грохот грузовиков, ревевших севернее на подходе к Манхэттенскому мосту, наблюдая за тем, как солнце озаряет массивные арки Бруклинского моста на юге, Пол Андервуд увидел свое будущее: знак «Продается» на, казалось, заброшенном здании на углу. На вершине красновато-коричневого фасада можно было различить выцветшие белые буквы рекламы давно почившего бизнеса, который когда-то размещался в этом здании: «ПЛИМУТСКАЯ БУМАЖНАЯ МАССА, ИНК.». Пол счел рекламу знамением. Он купил это здание на следующей неделе и на следующий год открыл свой литературный журнал – «Пейпер Файберз».

Пол жил на верхнем этаже здания (две спальни, хороший ремонт, аккуратная обстановка, потрясающие виды) точно над редакцией «Пейпер Файберз», ютившейся в передней половине третьего этажа. Задняя половина и весь второй этаж были заняты скромными, но прибыльными квартирами под сдачу. На первом размещался магазин белья. «Ла Роза» не торговала дорогим бельем, ничего кружевного, никакого пуш-апа и прозрачных штучек; там продавали белье, которое Пол называл бельем для пожилых дам, матронистое. Даже пластиковые торсы манекенов в витринах выглядели уютно, они были плотно опутаны бюстгальтерами и поясами, напоминавшими смирительные рубашки – ряды крючков, свисающие эластичные ремни и укрепленные плечевые бретельки. Пол понятия не имел, как они умудряются оставаться в деле, он никогда не видел в магазине больше одного покупателя за раз. У него были подозрения, но чек за аренду каждый месяц приходил вовремя, и, с его точки зрения, «Ла Роза» вольна была отмывать деньги или чулки или продавать какие угодно необычные товары клиентам мужского пола, как правило, уходившим с пустыми руками.

Пол приложил массу усилий, чтобы разделить работу и дом. Он никогда не брал работу «наверх», никогда не появлялся в «Пейпер Файберз» в том, что называл про себя «гражданской одеждой», всегда переодевался, чтобы отправиться на один лестничный пролет вниз. Каждое утро он облачался в один из своих изящно пошитых костюмов и выбирал галстук из обширной коллекции. Он полагал, что бабочка под подбородком составляет необходимый противовес его слишком вытянутому лицу и неэлегантным волосам, тонким, как у младенца, мышиного бурого цвета, норовившим торчать над ушами или на макушке.

– Ты можешь выкрутиться с помощью цветных галстуков, – сказала ему бывшая жена, дипломатично намекая на его довольно невыразительные черты – серые глаза, скорее водянистые, чем яркие, тонкие губы, мягкий, почти как у амурчика, нос. Пол никогда не переживал из-за своей блеклой внешности. В некоторых ситуациях она обеспечивала ценную невидимость; он подслушивал то, чего не должен был услышать, с ним были откровенны, ошибочно считая его безобидным. (Внешность не всегда работала в его пользу. Например, недавно он пригласил пообедать юную поэтессу, переписка с которой по имейлу приобрела характер флирта. То, что его внешность по сравнению с мускулистым остроумием на письме ее разочаровала, стало ясно сразу по выражению ее лица. Что ж, он тоже был удивлен. Удивлен, когда обнаружил, что она и близко не напоминает свою фотографию с обложки – с блестящими волосами, полуприкрытыми глазами и влажными губами в стиле иди-ко-мне.)

Пол ценил рутину и привычки. Он каждый день ел одно и то же на завтрак (миску овсянки и яблоко), потом шел на утреннюю прогулку вдоль Фултонского паромного причала. По выходным он не отклонялся от маршрута и стал специалистом по хронике набережной во всех ее сезонных изменениях. Сегодня дул яростный ветер, трепавший смельчаков, отважившихся выйти на улицу; Пол склонился ему навстречу, продвигаясь вперед, и покрепче затянул шарф на шее. Он любил реку, даже мрачной нью-йоркской зимой, любил ее стальное серое мерцание и грозные шапки пены. Ему никогда не надоедал вид на гавань; он всегда чувствовал, что ему повезло быть там, где он есть, в месте, которое он сам выбрал для жизни.

Направляясь к концу Фултонского причала, Пол увидел знакомую фигуру Лео Плама, сидевшего на одной из ближайших к воде скамеек. Лео и Пол временами работали вместе. Лео взглянул на него и помахал. Пол ускорил шаг. На самом деле он уже с нетерпением ждал дней, когда Лео присоединялся к нему на скамье. Надо полагать, думал он, в мире случались вещи и постраннее.

Пол был вне себя от злости, когда журнал «Спикизи» закрылся и Лео не позвал его делать сайт, который в итоге превратился в «Спикизи Медиа». Лео взял не всех из печатной версии журнала, но тех, кого считали самыми умными и самыми востребованными, а Пол всегда полагал, что он как раз из них. Возможно, он и не был самым талантливым автором, самым бесстрашным репортером, но он был надежным, способным и целеустремленным, а разве это ничего не стоит? Он соблюдал сроки, сдавал чистые экземпляры и впрягался везде, где был нужен, даже если это и не входило в его обязанности. Он делал все, что обычно нужно делать, чтобы получить то, что хочешь. Он был хорошим.

То, что никто не удивился, что Пол не уходит с Лео, тоже было ударом. Он ожидал пораженных взглядов, ожидал, что его будут манить пальцем за закрытую дверь и спрашивать: «Лео тебя не берет? Тебя?» Когда этого не произошло, он понял, что остальные тоже не считали его желанным выбором.

Он как-то собрался с духом и спросил Лео об этом.

– Андервуд, это просто не твое поле, – сказал Лео, положив тяжелую ладонь Полу на плечо и глядя ему в глаза, как умел только Лео – так, что тебе сразу становилось лестно, что ты занимаешь его внимание, и немножко мутилось в голове, ты терял мысль. – Тебе бы там не понравилось. Ты человек глубокий. Я с тобой так не поступлю. К тому же платить буду гроши.

Пол какое-то время утешался этим объяснением. Он, наверное, и в самом деле возненавидел бы сплетни; Пол и правда специализировался на долгосрочных культурных проектах. И работать задаром он не хотел. Но потом Пол выяснил, что Лео нанял редактором контента в новый «Спикизи» Гордона Фитцджеральда. Гордон интересовался сплетнями не больше, чем Пол, и Пол был уверен, что тот задарма работать не станет. Пол был начальником Гордона – он его и нанял! – он знал, что от Гордона одни проблемы, он пьет и он первостатейная сволочь. Спустя несколько месяцев после ухода Лео Пол охотно делился мнением по поводу его новой затеи: «Потонет через полгода». Он, конечно же, был до смешного неправ.

Пол не знал, почему Лео оказался в клинике: известны были только самые общие контуры, а Беа помалкивала. Жену Лео, Викторию, видели в городе с разными завидными холостяками. Лео, казалось, сошелся (опять) со Стефани Палмер и жил у нее в Бруклине. «Порше» у него больше не было.

Когда Лео однажды ноябрьским утром появился у Пола в офисе, якобы в поисках Беа, Пол не придал этому значения. Но Лео задержался на несколько часов, разнюхивал, что и как, задавал вопросы о расписаниях выпусков, о дедлайнах по рекламе, продажах печатных экземпляров, подписке и финансах. Он хотел знать, как журнал представлен онлайн (почти никак), какие у него отношения с авторами (крепкие) и как Пол планирует расширяться, если планирует – «Если у тебя будут необходимые средства?».

И тут Пол решил, что все понял.

– Тебя прислал Нэйтан, – сказал Пол. – Вы опять работаете вместе.

Это было разумным объяснением; они раньше были партнерами, и Пол думал, что его недавняя встреча с Нэйтаном была многообещающей. Лео посмотрел Полу в глаза, казалось, со значением, и сказал:

– Официально? Нет. Официально – просто заглянул по дружбе.

– Понимаю, – сказал Пол.

Он не понимал, но от души надеялся, что Лео пришел, неофициально или официально, как угодно, по делу Нэйтана. На одной из бесчисленных вечеринок, которые он посетил в декабре – он не помнил, на какой именно, они все слились воедино, с этим дешевым просекко, восковыми кубиками сыра и капкейками без глютена, – один из прежних коллег по «Спикизи» упомянул, что слышал, будто Нэйтан подумывает открыть литературный журнал – или вложиться в существующий.

– Убытки списывать? – спросил Пол, не представлявший себе другой причины.

– Думаю, тут больше вопросы эго, – сказал его приятель. – Нечто респектабельное и интеллектуальное, чтобы уравновесить все остальное.

«Все остальное», Пол знал, относилось не только к скандальной природе существования «Спикизи Медиа» онлайн, но и сайту мягкого порно, приносившему компании основной доход.

– Не знаешь, кто у него на примете?

– Понятия не имею. Ты бы ему позвонил. Деньги, которые он собирается выкинуть, для него тьфу, мелочь, но с твоей точки зрения, наверное, очень неплохи.

На следующий день Пол сел на телефон, пытаясь назначить встречу. Удерживать «Пейпер Файберз» на плаву иногда было все равно что пытаться переплыть Атлантический океан в дырявом ялике. Он постоянно затыкал одну дыру, чтобы тут же появилась другая, потом еще одна, и ему столько раз казалось, что его предприятие потонет, что он сбился со счета.

То, что здание принадлежало Полу, не только позволяло ему жить и работать здесь бесплатно, но и приносило кое-какой доход от арендаторов. Его хватало на (довольно скромную) зарплату себе, Беа и еще одному штатному сотруднику (выпускающему редактору которая тратила большую часть времени на заполнение заявок на гранты и разговоры с потенциальными жертвователями, а также на то, чтобы имеющиеся попечители не виляли). у «Пейпер Файберз» была надежная база подписчиков – пока была, – и журналу даже удавалось получать неплохие рекламные заказы, но этого не хватало, чтобы покрыть все расходы на авторов и поддержание всех сопутствующих проектов.

Внешнее финансирование поступало в основном от двух престарелых тетушек Пола, сестер его покойного отца, которые не вышли замуж и относились к Полу как к сыну. Они были из тех старых ньюйоркцев, что много десятков лет живут в одной квартире с фиксированной платой, где-нибудь недалеко от Линкольн-центра. Ненасытные читательницы, увлеченные путешественницы, завсегдатаи всевозможных чтений и бродвейских представлений по средам^[20]. у них был абонемент на балет в Карнеги-Холл и в «92Y»^[21], а еще ложа на стадионе Ши. Каждый январь, с тех пор как Пол начал выпускать журнал, они присылали ему невероятно щедрый чек. «Фонд Сестер», как он это называл (и как записал в перечень жертвователей, от чего они пришли в восторг) позволял ему платить авторам и пару раз в год выпускать небольшим тиражом книги – сборники поэзии, иногда новеллы или собрание эссе.

Два года назад январский чек слегка усох. Год назад усох еще, а в прошлом месяце сократился ровно вдвое по сравнению с тем, что бывало прежде. Пол никогда бы не стал задавать вопросы, но беспокоился, что что-то могло случиться, а тетушки ему не говорят. Он пригласил их, как всегда в январе, чтобы поблагодарить за взнос – выпить в отеле «Алгонкин» и пообедать в стейкхаусе «Кинс». Не успел Пол спросить, все ли у них в порядке, они сами заговорили об уменьшившемся чеке – по вечной своей привычке как один человек. Он уже привык к их эксцентричности, но, когда они иной раз заходили к нему в редакцию – «просто осмотреться», – понимал, как их воспринимают другие. «Как дамы из «Серых Садов»^[22], – как-то с восхищением сказал один стажер, – только без деменции и кошек».

– Ты нас прости, – сказали они ему за обедом. – Похоже, мы расходуем пенсионные накопления несколько быстрее, чем было бы верно.

– Наш бухгалтер с нами строг, милый. Он пытается заставить нас вдвое сократить все расходы.

– Особенно те, которые называет «необязательными», всю благотворительность.

– Представляешь, как нам тяжело. Конечно, мы поначалу отказались, но потом…

– Он вызвал нас в офис! Как директор прогульщиков. Это было мучительно…

– Мучительно. У него там схемы.

– Не схемы, графики. Очень красочные.

– Очень.

Они обе серьезно закивали; Пол ждал.

– Видишь, сколько красного в разделе предполагаемого дохода…

– Красный – это плохо.

– Я понимаю: никому не нужен красный на схеме, – согласился Пол.

– На графике. – Они так волновались, так избегали смотреть ему в глаза и так быстро пили вино, что он заверил их, что все понимает.

– Вы уже столько сделали, – сказал Пол. – Больше чем достаточно.

– Чек от нас каждый год будет чуть меньше, но ты можешь рассчитывать, что мы дадим хоть что-то.

– Боюсь, мы слишком зажились. Кто бы мог подумать?

– Особенно учитывая, что мы столько лет курили! А все это красное мясо? Нам повезет, если останется что-нибудь на похороны, когда наш час придет.

Пол решил не обращать внимания на странную конструкцию предложения, из которого следовало, что у них будут одни похороны на двоих – в один час, – хотя и правда было невозможно представить одну сестру без другой.

Пол думал, что у него будет больше времени, но всегда знал, что этот день настанет; его тетушки не вечны. Он много раз пытался всерьез заняться деловой стороной вопроса, своими скудными финансами, но он ненавидел деловую сторону вопроса. Он как раз пытался понять, как собирать средства активнее, когда волей провидения услышал слухи о Нэйтане и договорился о встрече. Нэйтан ничего не обещал, но слушал внимательно, заинтересованно. Он задал множество вопросов, и Пол дал ему дельные, обдуманные ответы. А как иначе? Он все время думал о том, что станет делать, если у него будет больше денег. Сайт у журнала был жалкий, просто место, где можно подписаться и оставить отзыв, и многие авторы переживали, что их тексты недоступны онлайн. Он хотел выпускать больше книг, гораздо больше книг. Хотел расширить скромные-но-уважаемые чтения, которые проводил журнал, учредить летнюю конференцию и, возможно, открыть писательский центр для трудной молодежи. Но все это требовало больше денег, чем у него когда-либо было.

– Давай оба все хорошенько обдумаем, – в итоге сказал Нэйтан. – Я с тобой свяжусь через пару недель.

А потом в его редакции появился Лео, стал разнюхивать и задавать вопросы.

– Неофициально, – сказал Лео Пол, – есть ли что-нибудь конкретное, что ты хотел бы узнать о том, как тут все устроено?

С тех пор они с Лео встречались несколько раз, обычно на скамье по утрам. Они прогуливались, пили кофе и разговаривали – в основном о работе и о трудностях, с которыми сталкиваешься, издавая литературный журнал. Но и о разном другом: о недвижимости, быстро расширяющемся променаде Бруклин-Хайтс, городской политике. Пол по-прежнему не очень понимал, чего хочет Лео. Он предполагал, что за деньгами Нэйтана охотятся и другие, поэтому изо всех сил старался произвести на Лео впечатление, рассказывая обо всех стадиях подготовки летнего выпуска, временами притворяясь, что ему нужен совет Лео, а потом приятно удивляясь, какие замечательные вещи тот предлагает. Пол забыл – легко было забыть, учитывая постепенное превращение Лео из знаменитости в области новых медиа в ни о чем не жалеющего прожигателя жизни, – каким хитрым может быть Лео, когда речь идет о печати. Его инстинкты работали возмутительно легко и точно, и Пол невольно наслаждался его обществом и их живым разговором. В общем-то именно присутствие Лео заставило Пола Андервуда раздуть крохотный уголек, которому он отводил очень небольшое место, – мысль о том, чтобы поцеловать Беатрис Плам.

За годы у Пола было несколько тщательно отобранных любовниц. Они то появлялись, то исчезали, некоторые не по разу. Он был недолго женат, и похоже было, что это не его, но Беатрис Плам он любил почти всегда. Его любовь к ней была тихой и постоянной, знакомой и успокаивающей, почти самодостаточной, как потертый камешек или четки, которые перебираешь от волнения; что-то, что он временами брал и взвешивал в ладони, скорее утешительное, чем тягостное. Пол подозревал, что Беа его никогда не полюбит, но думал, что, возможно, однажды позволит ему себя поцеловать. Он очень хорошо целовался; ему это говорили достаточно часто, чтобы он уверился в своем мастерстве, а еще он понимал, что хороший поцелуй – в правильное время, правильно исполненный – может проложить путь в куда более интересные области.

Он столько лет думал о том, чтобы поцеловать Беатрис, что понимал: наверное, пытаться уже не надо, реальность практически обязана оказаться бледнее его многолетних фантазий о поцелуе, о том, как он состоится (на заднем сиденье такси мрачной дождливой ночью; в битком набитом вагоне метро, когда мигнет свет; под элегантными изразцовыми сводами террасы Бетесда^[23], когда солнце будет стоять низко-низко; и его любимый сценарий – в саду скульптур Музея современного искусства, где их обоих так накроет роскошным, округлым Генри Муром, что они одновременно обернутся друг к другу, потому что им в одно и то же мгновение понадобится одно и то же прикосновение живой плоти).

Пол последние десять лет наблюдал, как тускнеет свет Беа, и это его тревожило. Не только потому, что он глубоко любил Беа как писателя и человека; он предполагал, что с ее медленным угасанием сходят на нет его эротические мысли о ней. Его не привлекала неудача; он предпочитал целеустремленных и энергичных женщин. Беа много лет назад перестала говорить о своих книгах. Он никогда не видел, чтобы она улучала время писать, хотя бы набрасывать что-то на карточках или в блокноте. Бывали дни, когда ему хотелось ее уволить, заставить ее уйти из редакции и заняться чем-то другим – чем угодно. Но он не мог. Не хотел.

В последнее время Беа, казалось, ожила, в ней появилось что-то по-новому притягательное и горячее. Он слышал, как она упомянула новый писательский проект. Пол понимал, что спрашивать не надо; ждал, что она сама об этом заговорит. Он гадал, показала ли она новую вещь Лео. Надеялся, что да, потому что суждению Лео он доверял. Если Лео сочтет, что в ее работе есть потенциал, кто знает? Могло ли что-то подойти для расширения серии прозы больше, чем долгожданный дебютный роман Беатрис Плам! Что бы она ни написала, это привлечет внимание, в том числе к издательству, которое опубликует ее работу. Возможно, надо отвести Лео в сторонку и спросить, не слышал ли он чего или не видел.

Пол прекрасно себе это представлял: издательская вечеринка в местном независимом книжном, Беа, окруженная жаждущей, восторженной толпой, у нее сверкают глаза, ее пальцы порхают, ее длинные косы подвернуты и заколоты на затылке – точно так, как ему нравится. Она обернется к нему, нежная и горячая от благодарности, разрумянившаяся от успеха, и он прикоснется к ее локтю, поцелует ее в щеку, как делал тысячу раз, но в этот раз чуть задержится, достаточно долго, чтобы она заметила, такое завуалированное признание. Первый поцелуй среди книжных стеллажей. До чего же романтично.