… Уже перед самым укрытием одна из пуль настигла девочку, бежавшую рядом с Лидой и Ниной. Ранение было в ногу, но, в состоянии шока, она успела сделать последнее движение, и все втроем буквально ввалились, упали в щель, на заботливо подставленные руки….
«Дуры набитые! Куда же вы бежали!» – наперебой зашумели на них те, кто спрятался от бомбежки более разумно, наблюдали за этим «бегом за жизнью» из надежного укрытия, и очень, очень переживали за бестолковых девчонок.
Вскоре пулеметные очереди стихли, и еще через небольшой промежуток времени, дали отбой воздушной тревоги.
Занятия не возобновили, и на этот день всех студентов отпустили домой.
Картину, которую Лида увидела в городе, нам представить трудно. Точнее – представить-то как раз можно, но почувствовать… Одно дело – когда это показывают по телевизору, в кино. Это страшно, отвратительно, это ужасно, и сопереживаешь пострадавшим всей душой, но… это на экране, это где-то в неясном "там", это чужое, а точнее – не своё. И совсем другое дело – когда идешь по тем местам – улицам, переулочкам, тротуарам у домов – которые до этого были знакомые, привычные, как домашние тапочки, всегда одни и те же, это была незыблемая часть твоего личного мира, почти как небо и солнце, – и вот что теперь видишь… видишь и знаешь что это – уже навсегда, над твоим миром надругались, и он никогда не будет прежним…
Разрушенные дома. Телега с парой лошадей, прошитых очередью. Телеги с трупами, разорванными на куски… везде – трупы и разрушения…
Так, через весь город, Лида шла домой, в состоянии шока, не в силах даже побежать.
Наконец, она дошла. Оказалось, что в их доме все стекла выбиты, а Клава, прижимая к себе маленького Володю, забилась под кровать. Как она позже рассказала – с начала бомбежки, и пока никто не пришел, ее отчаянно терзала мысль: «Что я теперь буду с ребенком делать, как его кормить, если Лиду с Виктором убили?»….
Это была бомбёжка, которая врезалась в память. Всего одна, вот такая – но её хватило с лихвой…
* щель – укрытие во время бомбёжек: зигзагообразная канава-окоп, прикрытая палками, досками, присыпанная сверху землей.
13. Настоящий коммунист. Война
На фото не стоит дата, однако есть крупная надпись "Лучшие люди завода". Вероятно, фотография предназначалась для доски почета.
""Папина до!" Он называл меня "Папина до!"" – говорит бабушка, и лицо ее освещается грустной, нежной улыбкой, навеянной столь милыми сердцу воспоминаниями.
Отец и дочь были очень дружны. Папа ездил навещать Лиду во время ее первой (и последней) школьной «путёвки» в Темрюк, в пионерский лагерь. Папа ходил с дочкой-старшеклассницей в кино – если после работы приносил билеты жене, но та отказывалась под предлогом срочных домашних дел. Как-то раз возмущенные соседки доложили: "Ирина Николаевна! Вы должны это знать! Вашего Николая Петровича видели в кино с какой-то молодой девИцей!!! Что же это делается-то!!!". Над этим "разоблачающим сообщением" смеялись всей семьей…
Я серьезно думаю, что бабушка крепко на меня обидится, если среди череды этих историй не будет отдельной части, посвященной её любимому папе, а моему прадедушке*.
Бабуля всегда вспоминала о нём с непередаваемой нежностью в голосе. И, хотя дважды была замужем, фамилию так и не сменила, поскольку не могла отказаться от этой частички самого близкого ей человека. Да и сама я не могу не рассказать о нём, о моём прадедушке, которого мне с детства приводили в пример как Настоящего Коммуниста.
И не то, чтобы он совершил какой-то Великий Подвиг, или жизнь свою всю положил на Алтарь Служения Великим Идеалам… нет. Он просто жил – жил так, как велела ему его совесть. И не мог не быть коммунистом, поскольку был им по своим личным убеждениям, по своей душе. Впрочем…да разве мало было таких людей в то тяжелое время? Рискну предположить, что такая жизнь, такие принципы были правилом, а не исключением.
Мой прадедушка, Николай Петрович Никонов, родился в октябре 1896 года.
Как вспоминает бабуля, он был очень добрый. Не пил, не курил, вообще не имел никаких пагубных страстей. По праздникам, на всеобщем застолье, рядом с ним домашние специально ставили бутылку взвара (некая аналогия компота – сваренные сливы, груши, яблоки), и всем говорили, что у него больной желудок, поэтому алкоголь он не принимает. Хотя это не было истинной причиной. А правда заключалась в том, что отец Николая Петровича работал кузнецом в шахте**, сильно пил, и, как это бывает, у сына из-за постоянного наблюдения пьяных сцен в доме, выработалось настоящее отвращение к алкоголю***.
Николай Петрович закончил всего два класса приходской школы, потом пошел работать кочегаром на паровозе. Видимо, его способности к обучению были на высоте, так как через совсем короткое время его назначили помощником машиниста, а по мере обретения соответствующего опыта и знаний – машинистом паровоза.
Несмотря на то, что он жил и работал в рабочей среде, Николай Петрович был очень тактичным: никогда не ходил дома в одном исподнем, и за долгую свою жизнь ни разу не сказал на свою жену ни одного плохого слова (даже столь распространенного в обращении к женщинам как «дура»). И, как гласит семейная легенда, для того, чтобы завоевать сердце своей будущей супруги (моей прабабушки), писал ей совершенно головокружительные письма. История писем не сохранила, зато безжалостно расставила все точки над i, выявив, в конце концов, что на самом деле, по просьбе Николая Петровича, эти письма писал его старший брат, Петр Петрович, служивший бухгалтером и имеющий более «интеллигентское» образование.
Когда началась война, Николай Петрович с товарищами по работе, согласно приказа, приступили к подготовке заводского оборудования на эвакуацию, по железной дороге – чтобы немцам ничего не досталось, если город придется сдать. Был сформирован также и ж\д состав для семей ИТР и квалифицированных рабочих. Но с командой на отправку протянули, немцы продолжали наступать, и уже было прервано жд сообщение между Москвой и Крымом, поэтому людей было решено отправлять водными путями (см. часть 10). В этот тяжелый момент Николая Петровича назначили начальником эшелона с оборудованием. В банке ему выдали мешок денег – настоящий, увесистый мешок, на расходы всего эшелона до самого Нижнего Тагила. Он взял это «сокровище», не пересчитывая, поскольку каждая лишняя минута задержки могла дорого обойтись…
…Он довез до пункта назначения весь состав – все оборудование, и всех людей, что его сопровождали – в целости и сохранности. Но семья на долгое время потеряла с ним связь, потому что его сын, Шурик, остался защищать город, а Лида с мамой поехали в эвакуацию с мед институтом, и это их «путешествие» складывалось совсем не так, как было изначально запланировано …
По прибытию в Нижний Тагил, Николай Петрович сдал все оставшиеся деньги – все, до копеечки, с записями расходов, согласно ведомости. И сумма остатка оказалась абсолютно соответствующей всем бумагам.
Когда привезенное оборудование было установлено и заработало на полную мощность, Николай Петрович попросил отпуск без содержания, чтоб разыскать свою семью. Его жена и дочь на тот момент находились в Туркмении, в город Мары.
И он нашел их, и встреча была непередаваемо трогательной, но… когда жена увидела, что он приехал в том же драном пальтишке, которое она и до войны-то постоянно перелицовывала, то не смогла сдержаться, и сквозь слёзы выплеснула: «Какой же ты дурак! Вёз мешок денег, и не мог себе кожанку купить, как все начальники!». Возмущенному недоумению Николая Петровича не было предела: «Ирочка, как я мог!!! Везу государственные деньги, идет война, а я буду себе пальто покупать?!» Единственное, что он привез из Нижнего Тагила семье – это свою зарплату за несколько месяцев. На нее в Мары купили 100 кг пшеницы, которую потом мололи и варили «затируху» (вид супа) долгое время.
Николай Петрович рассказал, что, несмотря на большую удаленность от линии фронта, в Нижнем Тагиле все постоянно ходили полуголодные (видимо, большую часть своих продовольственных ресурсов область отдавала на снабжение передовой). У него был с собой костюм, выданный в качестве премии, как ударнику социалистического труда, еще перед войной. Этот костюм пришлось отвезти в ближайшую деревню, чтоб сменять на картошку. Ехал Николай Петрович на санях, по тайге… По дороге на него напали волки, и едва не съели****…
–
* К тому же, именно прадедушка принимал меня из рук медсестричек в роддоме, и покинул этот мир ровно через полгода и три дня после моего рождения. Мой собственный папа был тогда в морском рейсе, нёс военную службу.
** В ответ на мой недоуменный взгляд, бабуля пояснила: «Тогда лошади вагонетки с углем возили, а лошадям кузнец нужен!»
*** Бабуле всегда казалось, что её папа не был сыном кузнеца – очень уж изящные, тонкие линии рук у него были. Подозрение еще усиливалось рассказами старших, что до революции родителей Николая Петровича очень привечал местный богач, хозяин фабрики. Часто приезжал за ними на пролетке, и всегда бросал конфеты детям. Но все это всего лишь домыслы, а правду уже вряд ли возможно узнать.
*** Прервав свой рассказ, в этом месте бабуля неожиданно улыбнулась, покачала головой и с выражением произнесла: «Интересная была жизнь какая!».
14. Настоящий коммунист. Мирное время
На фото: прадедушка вместе с женой, моей прабабушкой. Керчь 1930 год. Действительно – мирное время…
Когда война окончилась – Николай Петрович, в качестве представителя от завода, поехал в Москву – отчитываться лично перед А.И. Микояном. В то время Микоян был членом Совета по эвакуации и Государственного комитета по восстановлению хозяйства освобожденных районов. С собой Николай Петрович (в качестве гостинца Анастасу Ивановичу) взял чемодан урюка (сушеный абрикос). Ценный гостинец положил на самую верхнюю, третью (багажную) полку в плацкарте, сам лег на вторую и … неожиданно заснул. Увы, чемодан за это время безвозвратно исчез. Когда же любимая супруга принялась отчитывать мужа за потерю, он, не принимая столь популярную среди мужей всех времен и народов тактику «Лучшая защита – нападение», только искренне переживал: «Ирочка, но я его же караулил!».
Деликатный с родными, он был довольно жестким, строгим и требовательным на работе, непримиримым борцом за справедливость, предельно честным. И никогда не пользовался своим служебным (партийным) положением. Как бы ни высокопарно звучали эти слова, но всё это – правда.
Однажды (дело было еще в мирное, довоенное время) супруга, взяв с собой школьников Лиду и Шурика, приехала к Николаю Петровичу на работу (его трудовая деятельность тогда проходила на заводе в Камыш-Буруне). Сначала мама и дети сходили искупаться на море (Черное) и немножко позагорали на прибрежных валунах. Потом отправились в столовую, где для ИТР был отдельный зал. Представились, что они семья Николая Петровича, и, получив его обед, разделили на троих и съели. Когда же их папа позже появился в столовой, и выяснил, что его обед уже «ушёл» – второй брать не стал (не положено!), предпочёл остаться честным и голодным.
После войны Николая Петровича перевели в Узбекистан, в городок Беговат, на Хилковский металлургический завод, куда с ним поехала и его жена (Лида на тот момент уже не нуждалась в поддержке: она работала по специальности, и собиралась замуж, второй раз).
Как-то раз, когда отец семейства пришел с работы на обед, жена поставила на стол свежеприготовленный, ароматный плов из молодого барашка, изумительно вкусный. «Ирочка, где ты достала такое чУдное мясо?» – поинтересовался Николай Петрович. Услышав, что это «какой-то молодой парень принес утром» – отодвинул резко тарелку и устроил жене «разнос»: «Как ты могла это принять? Я же начальник! Это взятка – значит, ему надо что-то противозаконное сделать…!», и долго потом не мог успокоиться. Взятки и «подношения благодарных подчиненных» были для него абсолютно «вне закона».
Вскоре Николая Петровича в очередной раз вызвали в Москву, к Микояну. Там ему были выданы документы, согласно которым он становился уполномоченным по возвращению ж/д транспорта – паровозов и вагонов. С этими документами надо было ездить по всей освобожденной территории, с самой обширной географией – из Поволжья, из Поворино – и возвращать ж\д транспорт… По окончании этой работы ему было предложено, на выбор: возвратиться с семьей в Крым (Керчь) или на Украину, в Донбасс… Но в Керчи было почти все разрушено – интенсивность артобстрелов , особенно в 1942 году, там была очень высокой.
Поэтому Никоновы выбрали Украину – маленький, очень спокойный, мирный городок в Донбассе, Славянск…
15. Эвакуация. На Владикавказ
На фото: Май 1942 года. 6 группа 4 курса Крым мед института. Г.Армавир. Лидочка и Виктор отмечены крестиками.
Июль 1942 г.
Несмотря на близкие военные действия, студенты эвакуированного в Армавир крымского медицинского института довольно успешно сдали экзамены – правда, сессия закончилась только к концу июля. Те, кто сдавал не обычную сессию, а уже итоговые, государственные экзамены – вместо обычных дипломов получили удостоверения о 4-х годичном (сокращенном от 5-летнего) обучении.
После получения удостоверений, ближе к вечеру, студенты сидели на ступеньках учебного корпуса и говорили о своём ближайшем будущем. Скороспелые выпускники – ребята и девочки – должны были утром явиться в военкомат (им всем давали военные звания), для отправки на фронт. Было официально объявлено, что завтра же будет воинский эшелон, и все поедут в город Орджоникидзе, так как всё военное руководство уже эвакуировано туда, во Владикавказ*. Проездной билет выдадут один на всех. А преподавателей, студенток-выпускниц с детьми (их было немало), и остальных, пока недоучившихся студентов – направят дальше, в эвакуацию, для чего дадут другой эшелон, с направлением на Кызыл-Орду (через Каспийское море и Ашхабад). Стране нужны медики и в тылу…
Вдруг Лидочка заметила, что по дороге идут два молоденьких солдатика – измождённые, покрытые дорожной пылью. Один из них был с костылем, хромал.
Второй внезапно вскрикнул: «Лида, это ты?!» – и подошел.
Оказалось, что это мальчик из Лидочкиной школы, только на год моложе.
Солдатиков обступили, стали расспрашивать. То, что узнали – было страшным…
«Мы драпаем от самого Ростова – догоняем свою часть. А немцы уже Ростов взяли, только еще об этом в сводках информбюро не было…»
Лида и остальные ребята стали наперебой рассказывать, что их вот-вот отправят дальше, так что самостоятельно предпринимать ничего, может, и не стоит… Но в ответ было категоричное: «Лидочка, если немцы сейчас наладят переправу через реку Кубань – то завтра будут здесь, и никакого эшелона здесь не будет…Немцы идут маршем на Армавир!»
("… идут маршем на Армавир!". Как почувствовать тот бессильный ужас безоружных людей перед стихийно-беспощадной, глухой к мольбам волной мрака – восстающей перед ними чтобы обрушиться и поглотить весь свет жизни, саму жизнь? Уже после публикации этой части, перечитывая её ещё раз… из памяти всплыло письмо моей сестры из Славянска от 24 апреля 2014 года. Тогда войска Киева шли маршем – усмирять непокорный городок, и на официальных новостных сайтах – российских сайтах – ещё не было и следа информации об этом. А мою душу уже выжигали отчаянные строки из письма сестры: "Они идут!!!! Они идут!!!!! Господи, помилуй и спаси нас всех!!!!!"… Когда такое пишут близкие – поверьте, война выглядит совсем по-другому, чем с экрана телевизора и книжных страниц. Не дай Бог никому получать такие письма. Но более – не дай Бог их писать…)
Наскоро попрощавшись с солдатами, Лида побежала домой, и спешно пересказала всё своим. Стали думать – что же делать. Мама высказалась решительно: «Лида, нечего сидеть ждать эшелона (для преподавателей). Сейчас соберу рюкзачок с Вовкиными вещичками, чемоданы и – вместе с ребятами, на воинском эшелоне во Владикавказ, поедем …».
Рассвет только-только заявлял о себе Армавиру . Утренний туман заливал улицы мутным киселем. На вокзал Лида с семьей шли по переходу над железнодорожными путями, и с высоты было видно, что привокзальная площадь вся забита людьми. Видимо, черная весть уже облетела город…
Присоединились к этой толпе. Ребята побежали всё разузнать, и вернулись с неплохими известиями: сейчас подадут воинский эшелон, и всем помогут сесть. И тут завыл сигнал воздушной тревоги (его подавали все местные заводы). Люди задрали головы: над городом летели немецкие самолеты. Все кинулись врассыпную…
Но мама сказала: «Лидочка, если я вернусь, и мне не на что купить будет кусок хлеба, то зачем мне жить? Побираться? У кого побираться, когда в стране такое горе?». И даже не поднялась с чемодана, на котором сидела, так и осталась сторожить вещи. Но все остальные, и даже Виктор (он был с ними, хотя их брак с Лидой, фактически, уже распался) побежали прятаться.
Наконец, по радио объявили «отбой», все вернулись из укрытия, и ребята закричали «Посадка на воинский эшелон!». Все студенты, ехавшие во Владикавказ по общему билету, понеслись к назначенному им вагону. Было страшно остаться, отстать от своих, и потому стремились влезть всеми возможным способами: через буфер, через дверь, через окно… Лидочку – дитя на руках, рюкзак за плечами – друзья-студенты втащили в окно. Иным образом, вместе с ребенком – таким маленьким, хрупким и беззащитным, она бы вряд ли попала внутрь вагона, сквозь безумную давку.
Вагон был купейный. Мама Лиды и Клава(в руках – чемоданы и узлы с постелью) сумели протиснуться в коридор, где стояли вместе с другими «счастливцами».
Вдруг в вагон зашли шахтеры. Один из них был в кожанке, в руке сжимал наган. Он сразу стал орать: «Мать вашу так, ну-ка освободить купе! Это нам эшелон дали!». Но тут вмешалась Лидочкина мама. Она сообщила разозлённому мужчине, что сама с Кадиевки (шахтерский городок), с Донбасса… Это подействовало: их, втроем с Лидой и маленьким Володей, оставили – и в купе, и вообще в покое.
В конце концов, набитый людьми поезд тронулся – вперед, на Владикавказ … Чем передать состояние их? Что оставляли они за собой? Что с ними будет дальше? Студентам было легче: нервы в молодости крепче, а жизненный опыт так мал, что милосердно молчит в экстремальных ситуациях…
–
* Владикавказ – столица Северной Осетии. В 1931—1944 и 1954—1990 гг. назывался Орджоникидзе, а в 1944—1954 гг. – Дзауджикау.
16. Передышка
До Владикавказа добрались благополучно.
Оказалось, что их ректор приехал этим же поездом. Громким криком: «Все из Симферопольского мединститута – за мной!» он собрал своих студентов, и привел в здание Владикавказского мединститута – пустое, по причине летних каникул.
Приезжие расположились в актовом зале, отгородившись скамьями по группам, семьям. Ценными учебниками (вроде книги «Хирургия» Образцова) разожгли костры во дворе, и варили кашу. Так провели день.
К вечеру студенты (и уже бывшие, то есть выпускники, и пока что настоящие) «почистили перышки» – приоделись, насколько это вообще было возможно, и отправились… «смотреть город»! Но не успели дойти до забора, ограждающего здание от улицы, как навстречу им, в ворота, ввалилась толпа оборванных, запыленных, совершенно измученных людей. Эта толпа состояла целиком из профессорско-преподавательского состава и членов их семей, которых должны были отправить другим эшелоном, в Кызыл-Орду. Самое странное зрелище являла собой одна из профессорских жен: не в силах расстаться со своей шубой (кстати, единственной в этой компании), женщина надела ее на себя и так и шла – по пыльной августовской жаре, под палящим солнцем…
Выяснилось, что после того, как отбыл состав со студентами – больше эшелонов из Армавира действительно не было, уходили только эшелоны с ранеными. Вскоре началась жестокая бомбежка. Весь город горел. А, поскольку в числе других зданий были разрушены и магазины – в довершение катастрофы, как вороны на падаль, слетелись мародеры.
Профессорам и их женам сказали: никакого транспорта нет, вы можете дойти только пешком. И они пошли – пошли пешком к Владикавказу, и шли 40 км – в основном, пожилые люди, большинство из которых вряд ли ходили последние годы дальше магазина и своих институтских лабораторий. Наконец, дошли до железнодорожной станции с чудным названием Овечка, а там их посадили на поезд.
Напротив, у молодых ребят и девчонок, уже вполне пришедших в себя после переезда, и даже слегка отдохнувших, вполне были силы на получение столь необходимых сейчас положительных впечатлений. И то, что они успели увидеть во Владикавказе – им вполне понравилось. Я думаю – еще и тем, что душа отдыхала, любуясь целостностью построек, отсутствием разрушений – война пока не дотянулась сюда своими костлявыми, жадными пальцами…
Потом бывших студентов отправили, как и предполагалось, на фронт, а остальным – преподавателям, студентам и выпускницам с детьми – дали эшелон, все с тем же направлением – на Кызыл-Орду*.
В этот раз загрузились куда более спокойно. Была даже организована кормёжка в пути: ведрами давали кашу, с хлебом.
По какой-то причине состав планировали вести через Ереван.
На Ереван поезд должен был пойти от Тбилиси, что и было первым пунктом назначения. Но на небольшом расстоянии от города состав остановили на товарной станции, на ночь. Народ быстро сориентировался, и все, кто мог, двинулись за продуктами. И тут – о чудо! – оказалось, что здесь продают мандарины! Дома это был сверхделикатес** ! А тут эти дивные фрукты стоили сущие копейки! Эвакуированные смели все мандарины – подчистую, и накинулись на них, как голодные волки…. Ну, или просто как голодные люди.
И от обилия чуждой пищи желудки, и без того испорченные плохим питанием весь последний год, не выдержали…
Наступила ночь. По правилам военного времени, везде была светомаскировка, и потому темень стояла – хоть глаз выколи. Дойти от состава – до вокзала, где туалеты, было просто нереально…
… Утром ответственные лица от эшелона пошли просить дать питание и направление на Ереван. Но когда местные железнодорожные работники подошли к составу – они увидели просто невероятную картину.
Вдоль всей длины стоящего эшелона, как декоративные ёлочки вдоль стены – аккуратненько, почти как под линейку, располагались очень пахучие кучки (далеко отходить боялись и «в туалет» выходили, обычно, группами…).
Грузины всплеснули руками, выдали ведра каши, а насчет направления высказались категорично: «Да вы нашу Грузию всю по дороге за…р…те!»***. И весь состав отправили сразу в Баку, для переправки через Каспий….
* Мне стало интересно, а сколько же человек было в профессорско-преподавательском составе, если им целый эшелон выделяли? И вот что я нашла в интернете: "К 1940 году студенческий контингент вуза составлял уже около 1,5 тысяч человек; на 32 кафедрах работали 23 профессора, 16 доцентов, более 100 ассистентов и преподавателей." Вероятно, не все эвакуировались, но наверняка – бОльшая часть! Да еще и студентки с детьми… Но, наверно, все-таки выделяли не эшелон, а вагон в эшелоне…
** Как образно выразилась бабушка – "Их покупали только умирающим!"
**Из песни слов не выкинешь! Бабушка, практически, никогда не употреблявшая ненормативную лексику, высказалась именно так – значит, так оно и было!
17. Баку-Красноводск. Обыкновенное чудо
Август 1942 года.
На Каспии, в Баку, много причалов. Железнодорожные пути, по которым прибыл эшелон с эвакуированным мед инстистутом, подходили к пристани почти вплотную. Неподалеку, на песчаном берегу, был разбит палаточный лагерь беженцев – для тех, кто хотел перебраться через море. Стояла тёплая августовская погода, но лагерь никак не походил на место отдыха: пронзительно кричали младенцы, было много больных – там прочно прописалась дизентерия…
Профессора и преподаватели с семьями, а также незакончившие еще образование ребята-медики и скоровыпустившиеся мамы-студентки ожидали посадки на пароход с относительным комфортом: им на эти несколько дней предоставили для проживания товарные вагоны. В каждом вагоне, по обе стороны, стояли двухэтажные нары, а сверху распространяли немного света и воздуха маленькие (примерно 30х40 сантиметров) окошки. Расстояние от нар до окна было небольшим: сантиметров 20.
Лида с мамой, маленьким Володей и золовкой Клавой занимали верхние нары в вагоне № 15. Сидеть целыми днями в духоте было тяжеловато, и, время от времени, Лидочка с подружками ходили погулять, а ее мама в это время нянчилась с внучком.