Планета битв

– Помни об объекте «Зеро»!

Клим помнил. И понимал, что пока эта штуковина будет ворочаться в своем каменном ложе, покоя ему не будет…

И вот теперь, спустя несколько месяцев, Климу предстояло не просто помириться с Зигфридом, но и уговорить, убедить, в конце концов, заставить его помочь. Конечно, угроза глобальной эпидемии была хорошим козырем в предстоящем разговоре, но Елисеев знал – Шерхель будет работать, только если по-настоящему загорится, проникнется важностью и нужностью предстоящего дела.

Клим здорово рассчитывал на Прохора Лапина. С сибиряком они всегда были в дружеских и по-мужицки уважительных отношениях, а кроме того, Прохор отличался от всех колонистов, не исключая Лускуса, особенным здравомыслием.

«Зигфрида нужно огорошить сразу. У него жена, дети, он не может не подумать о них», – Клим не заметил, как сам уподобился Лускусу, намереваясь надавить на самое больное место немца. Неожиданно размышления прервал крик Цендоржа. Монгол свесил в люк покрытое гарью лицо и коротко доложил:

– Справа холм. Там люди. Много.

Клим кинулся к амбразуре правого борта, сдвинул тяжелую бронзовую заслонку и увидел холм не холм, а скорее небольшое возвышение метрах в четырехстах от дороги. На взлобке, среди проплешин жухлой травы стояли трое. У подножия гарцевала конница. Елисеев поморщился – далековато, лиц не разглядеть. Вот один из троицы характерным жестом поднял руку к плечу и выкинул ее вперед, указывая на паровоз. Что-то в позе этого человека, в манере двигаться, в осанке показалось Климу знакомым, но сейчас было не до воспоминаний – всадники подняли прыгунов на задние лапы и с воплями устремились наперерез «Иблису», на скаку готовя арбалеты к стрельбе.

– Цендорж! Спускайся! – Клим повернулся к афганцам: – Мужики, постарайтесь. Если нас перехватят – всем конец.

– Матушка Мария, не покинь! – взвыл машинист, кидаясь за лопатой. Быстро перекрестившись, он присоединился к кочегарам и принялся споро кидать в топку крошево сланца.

Монгол встал у соседней амбразуры, высунул наружу ствол винтовки и прицелился.

– Клим-сечен, на всех патронов не хватит!

Елисеев невесело усмехнулся:

– Да ты оптимист.

– Я Цендорж Табын! – с достоинством ответил ординарец, щуря левый глаз.

Нападавшие гнали прыгунов во весь опор. Расстояние между ними и паровозом неумолимо сокращалось. В топке ревело пламя, едкий дым заполнял кабину, колокольно звенели клапана. Клим вытер со лба выступивший пот – становилось жарко. «Иблис» набрал ход, и его начало «качать» – верный признак того, что они шли со скоростью не менее шестидесяти километров в час.

– Ох, если не взлетим, то сковырнемся! – приговаривал машинист, зажмурившись, но все кидал и кидал в огненную пасть топки лопату за лопатой. Кочегары не отставали, и вскоре стало ясно – нужно стравить пар, иначе паровоз и впрямь сойдет с меднодорожного полотна.

– Шабашьте! – крикнул Елисеев паровозной бригаде и поймал в прорезь прицела вырвавшегося вперед всадника. По пояс голый, с арбалетом в правой руке, он гнал своего скакуна огромными прыжками. Между ними теперь было не более ста метров. Клим ясно видел оскаленный рот, выпученные глаза и странный рисунок на блестящей от пота груди – не то круг, не то колесо.

– Ну, понеслась душа в рай! – пробормотал он и плавно потянул спуск. Винтовка бухнула, ударив стрелка в плечо, звонкая гильза заскакала по полу, рядом завертелась волчком вторая – это практически одновременно с Елисеевым сделал свой первый выстрел и Цендорж. К гари, заполнившей кабину, примешался кислый запах пороха.

Всадник с кругом на груди вылетел из седла и канул в высокотравье.

– Минус раз! – прошипел Клим, выбирая новую цель.

Лишившийся седока прыгун опустился на четыре лапы, по инерции пробежал еще несколько метров и остановился, равнодушно отвернув ушастую голову. Рядом, перелетев через шею своего скакуна, рухнул на землю убитый монголом человек.

– Уже два! – откликнулся Цендорж, зловеще улыбаясь.

Со свистом и улюлюканьем прыгуньи всадники приближались. Счет пошел на секунды. В воздухе уже засвистели первые болты, пока еще пущенные на удачу, для устрашения врага. Клим успел выстрелить трижды, но вышиб из седел лишь двоих. Цендорж оказался более умелым стрелком и его общий счет равнялся пяти, при шести потраченных патронах.

Кочегары, отдышавшись, коротко переговорили на пушту и выволокли из-под наваленных в углу кабины ящиков два черных пружинных самострела, явно трофейных – такие ладили сибиряки Прохора Лапина. Один встал у последней свободной амбразуры, другой полез на тендер.

– Куда, дурак! – рявкнул Клим, но кочегар и ухом не повел. Вскоре в грохот винтовочных выстрелов вплелись резкие хлопки самострелов. Машинист, следя за дорогой через узкий продух, изредка кидал тревожные взгляды на стрелков, но ничего не говорил и не спрашивал – когда идет бой, хуже нет ляпнуть чего-нибудь под руку.

Клим перезарядил винтовку и досадливо поморщился. Они ссадили уже не менее полутора десятков всадников, но это, похоже, лишь разозлило нападавших. Стало совсем плохо – прыгуны налетчиков поравнялись с паровозом, но не стали лезть под колеса дышащего огнем и дымом чудовища, а развернулись широкой лавой, одновременно в упор разрядив свои арбалеты. Клим еле успел отшатнуться от амбразуры и сбить с ног Цендоржа. Несколько болтов влетело внутрь кабины, застряв в куче сланца. Выронив самострел, со стоном осел кочегар – ему пробило плечо. Из двери, ведущей в тендер, вывалился второй афганец и упал лицом вниз. Из его спины торчали окровавленные оголовки стрел. Следом влетел рубчатый шар гранаты с горящим запалом. Цендорж проворно подхватил ее и вышвырнул через верхний люк.

Еще одну гранату нападавшие бросили под колеса, но «Иблис» не подкачал, ловко отфутболив смертоносный бронзовый мяч широкой юбкой коукетчера.

Искаженные, злые лица всадников мелькали за амбразурами. Наступил решающий момент – враги начали штурм паровоза. Клим стиснул зубы, дернул затвор и перещелкнул вороненый флажок на автоматическую стрельбу. У него осталось два магазина. Цендорж, припав на одно колено в дверях тендера, стрелял в тех, кому удалось забраться на высокие борта. Елисеев вжал приклад винтовки в плечо и выпустил длиннющую очередь прямо в оскаленные морды прыгунов, мчавшихся совсем рядом. В ответ хлестанул арбалетный залп. Быстро перезарядив винтовку, Клим вновь расстрелял весь магазин за одно нажатие на спусковой крючок.

Всадники смешались. Несколько сраженных пулями прыгунов полетели под лапы своих сородичей и возникла давка. Люди вылетали из седел, страшно хрипели умирающие скакуны. Цендорж застрелил последнего из забравшихся на тендер, и паровоз вырвался из западни, оставив врага позади. Клим отстегнул пустой магазин, пошарил в подсумке и усмехнулся – там перекатывались два «крайних» патрона.

Машинист, перевязав кочегара, вновь взялся за лопату, но перед этим дернул рычаг гудка и степь огласил торжествующий протяжный свист – победа! «Иблис» уходил на восток…

* * *

После боя человек всегда впадает в странный ступор. Казалось бы, еще несколько минут назад ты стрелял, рубил, бил, с бешено колотящимся сердцем пытался опередить противника, прицелиться и выстрелить первым. Адреналин бушевал в твоем организме, превращая тебя из мирного обывателя в самую совершенную во Вселенной боевую машину. Но вот прозвучал последний выстрел, чиркнул по бронзовой заклепке последний арбалетный болт, сорвалось с губ последнее ругательство – и наступила тишина. Нет, по-прежнему клокотал в паровозном котле пар, гудело пламя, грохотали колеса, но все равно наступила тишина. Особенная, внутренняя тишина. Ее слышат только вышедшие из боя. Победители. Уцелевшие. Те, кому повезло.

Клим сидел прямо на грязном полу, тупо глядя перед собой. Цендорж, оттащив убитого афганца в угол, принялся помогать машинисту, но лопатой монгол орудовал неумело и вяло. Второй кочегар, лежавший тут же, время от времени, постанывая, отпивал глоток воды из носика кувшина, подвешенного к потолку кабины.

На душе у Клима было пусто. Мысли ползли медленно, словно старинные пузатые корабли, какие-нибудь величественные и надменные броненосцы времен Цусимы. И ясно, отчетливо стоял перед глазами человек, подавший сигнал к атаке. Кто он? Почему где-то глубоко в подсознании у Клима зиждется твердая уверенность – он знает этого предводителя прыгуньих всадников. Знает, но никак не может вспомнить.

Потом ему вдруг стало страшно. Нет, не за свою жизнь, жизнь Клима Елисеева, человека свободного и одинокого, а за жизнь мужа и будущего отца Клима Елисеева. Что стало бы с его семьей, если сегодня чей-нибудь остро отточенный арбалетный болт пробил бы ему горло? И что ожидало бы колонистов, всех людей на планете, если бы он погиб и, следовательно, не сумел бы осуществить порученное ему дело? Впервые ощутив такой страх, Клим мгновенно покрылся холодным потом и почувствовал озноб несмотря на то, что в кабине стояла удушливая жара.

– Клим-сечен! Мертвых смотреть надо! – Цендорж, откинув лопату, шагнул к Елисееву, присел рядом на корточки.

– А? Что ты сказал? Да, да, конечно…

Поднявшись на ноги, Клим следом за монголом пошел на тендер. Кучи серого сланца были утыканы болтами так, что казалось, будто бы из груд камня выросли удивительные и одновременно пугающие бронзовые растения, по воле ветра нагнувшиеся в одну сторону.

Трое убитых Цендоржем людей лежали в задней части тендера. Перевернув мертвецов на спину, Клим внимательно осмотрел их, обшарил одежду, проверил оружие. Одурение, охватившее его, мало-помалу отступало, надо было жить дальше. Самым важным на данный момент был вопрос: кто эти люди и почему они напали на паровоз? Одежда и вещи убитых ответа на него не дали. Все было вполне стандартно – кожаные штаны и сапоги, домотканые рубахи. Так одевались практически все на Великой равнине. Оружие тоже оказалось обычным. Ножи из черной бронзы с клеймом Фербиса – такие тут, почитай, у каждого. Арбалеты, хорошие охотничьи арбалеты еще довоенного производства, эту модель выпускал завод Шерхеля. У Клима имелся точно такой же. Наконец, личные вещи: игральные кости, ложки, нитки с иголками, цветные камушки, несколько монет – сычевские «чеканные» талеры. Стандартный мужской набор. Такое может носить с собой и охотник, и пастух, и фермер.

– Скидывать? – видя, что Клим застыл, отложив содержимое карманов всадников, спросил Цендорж.

– Погоди! – неясное предположение заставило Елисеева подойти к одному из мертвецов. Он подсунул лезвие ножа под ворот и вспорол окровавленную рубаху от шеи до пояса. На оголенной груди убитого отчетливо темнела четкая татуировка – изогнувшись кольцом, чешуйчатая змея кусает собственный хвост. Стало понятно, что за кольцо было на груди первого застреленного Климом врага. Быстро разрезав одежду на двух оставшихся трупах, Клим отбросил нож и удивленно присвистнул – получалось, что все всадники носили один и тот же знак. Змеевники. Снейкеры.

– Вот, значит, как. Выходит, бабки-то не сплетничали, – вслух произнес Елисеев и кивнул Цендоржу – можно.

Монгол споро перекинул тела через борт тендера, пробормотал сквозь зубы короткую эпитафию и принялся собирать засевшие в сланце болты – запас карман не тянет.

Вернувшись в кабину, Клим поменял кочегару повязку. Рана сильно кровоточила, пришлось перевязать пробитое плечо натуго. Афганец сквозь зубы плевался и бил ногами. Машинист держал его и нашептывал в волосатое ухо:

– Терпи, браток. Терпи…

Эос вызолотила степь, готовясь кануть за северный окоем. Перекусив и выпив по глотку самодельной водки из походной фляжки Елисеева, распределили вахты у топки. Первым выпало стоять Цендоржу, в полночь его должен был сменить Клим, а за два часа до рассвета «на лопату» вставал машинист. Если в пути их не ждут новые сюрпризы, то утром «Иблис» достигнет крайней точки Западной магистрали…

* * *

Из дневника Клима Елисеева:

Паровоз пришлось бросить. Загорелые дочерна белозубые меднодорожники Западного участка порадовали нас известием, что до «золотой плиты» осталось не больше десяти километров. Двое гостей-восточников подтвердили – их строительно-монтажный поезд уже совсем близко. Они подробно растолковали нам приметы, по которым мы гарантированно не промахнулись бы и не убрели в степь. Оставив «Иблис», машиниста и раненого кочегара на попечение начальника Западного участка Джеймса Томпсона, мы с Цендоржем поспешили на восток. Перед уходом я сообщил Томпсону о грядущей эпидемии. Он испугался. Крепкий, не старый еще мужчина с обветренным лицом побледнел и схватил меня за рукав.

– Господин уполномоченный, прошу вас! У меня пятеро ребятишек. Они с женой и моей сестрой живут на ферме, в сорока километрах от Фербиса к югу. Ферма называется «Верхняя губа». Есть еще «Нижняя губа», но это не наша. Если вы добудете вакцину, пожалуйста, умоляю, обратите внимание на мою семью. Ведь может случиться, что лекарства на всех не хватит… Там дети, понимаете? И я… Я их очень люблю. Господин уполномоченный!

Я бы мог сказать этому человеку, что правила будут общими для всех, что вакцину получат либо все, либо никто, что я не имею права делать исключения… Но я лишь молча пожал ему руку, и мы с Цендоржем покинули Западный участок. Пройдя с полкилометра по ровной, как стол, степи, я обернулся. Сгрудившись у путеукладчика, меднодорожники смотрели нам вслед.

По моим прикидкам весь наш путь должен бы занять два с половиной часа. Погода и характер местности благоприятствовали нам. На небе появились легкие облачка и закрыли светлый лик Зоряной звезды, как обычно именовали Эос в восточных краях. Двигаясь вдоль гряды холмов, поросших купами деревьев, мы ходко двигались к цели. Легкий ветер гнал рябь по густому разнотравью. Цендорж по обыкновению напевал себе под нос протяжные монгольские песни. Впрочем, может статься, это была одна бесконечная, как степь, песнь, не имеющая ни начала, ни конца.

Меня же вновь посетили мысли о моих товарищах. Почему Акка, Шерхель, Прохор Лапин, а вместе с ними еще несколько сотен колонистов, отказались от возможности не просто стать гражданами нового государства, но и, говоря канцелярским языком, сделать карьеру в правительстве? Что заставило их довольно резко отказать Лускусу? Впрочем, резко – это только Шерхель. Он попросту послал одноглазого куда подальше, как только узнал, что произошло.

А дело было так: когда Лускус собрал вместе всех лидеров противоборствующих сторон, попросту поручив своим стэлменам похитить их, он поставил условие – или они договариваются о примирении и создании Временного правительства, или вообще никогда не покинут укромной горной долины где-то в отрогах Экваториального хребта. Переговоры продолжались трое суток. В итоге компромисс был достигнут. Сыч добровольно сложил с себя полномочия императора, взамен выторговав в собственность всю промышленность Фербиса. Главы национальных диаспор согласились войти во Временное правительство при условии, что в будущем парламенте Медеи будут представители всех национальностей. Акка и Лапин поставили свои условия: будущее государство должно быть федеративным и не иметь армии. «В нашем случае военные – вечная угроза», – сказала тогда Акка.

Казалось бы, после подписания Большого договора, покончившего с войной, перед всеми открывались великолепные перспективы. Но тут спасенный из смертоносных объятий Жорного леса Шерхель заявил, что он видел будущую федерацию в гробу, причем в соответствующей обуви. Лускус попытался урезонить немца по-приятельски и был послан, причем Зигфрид обнаружил неплохое знание разговорного русского языка. Взбеленившийся одноглазый хотел уже отдать приказ арестовать Шерхеля, но тут выяснилось, что исчезла Акка. Пропала, растворилась в каменном хаосе окрестных гор, оставив с носом славящихся наблюдательностью и осторожностью стэлменов. Впоследствии выяснилось, что и ее гвардия, батальон «Сокол», тот самый, который спас меня и разгромил банду Каракурта, последовал за своим командиром. Ну и, наконец, Лапин, которого Лускус прочил на пост министра Внутренних дел, высказался в том смысле, что ему надоело быть начальником. Прохор вернулся за Лимес, где уже сидел на заводских руинах Шерхель, а следом за своим вожаком через горы и степи двинулись и сибиряки-беловодцы. Сейчас население Лимеса составляло приблизительно четыре тысячи человек, но Лускус говорил, что люди идут и идут к Лапину. Он принимает всех – земли хватает.

– Если так пойдет дальше, они вместе с этим психованным немцем создадут там аналог Горной республики.

По тону одноглазого я понял, что ему это не по вкусу. А он между тем продолжал:

– Нам нужна интеграция, единство, если угодно. А Шерхель и Лапин становятся дестабилизирующим фактором, альтернативой. И если к ним присоединится домина Анна, то все, пиши пропало…

– Почему? – удивился я. – Ну, захотели люди жить по-своему. Живут же общинники на озере Скорби, живет, и процветает, между прочим, Горная республика. Будет еще одно образование – Лимес.

– Мне сейчас некогда объяснять, браток, – грустно сказал тогда Лускус. – Но ты помысли на досуге, и наверняка поймешь, что материалист и идеалист никогда не уживутся в одной лодке. В конечном итоге один утопит другого…

И вот я шагаю по Великой равнине, топчу степные травы, слышу стрекот множества насекомых, крики птиц в небе, но на душе у меня неспокойно. То, чем я в настоящее время занят, досугом ну никак не назовешь, однако именно сейчас я решил распутать клубок противоречий и загадок.

Что предложил Лускус взамен нашей ориентированной на выживание колонии за Лимесом? Да примерно то же самое, что и Сыч – нормальное государство со всеми его атрибутами, включая деньги и собственность. Фактически мы проиграли войну. Не вчистую, не разгромленными на поле боя, но проиграли. Это раз.

Государство неизбежно имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Социальное неравенство или, говоря по-простому, власть богатых над бедными – это еще не самое страшное. Политика, интриги, коррупция, преступность… Это два.

И третье: я уверен, что и Зигфрид, и Лапин, и Акка во времена, когда мы вместе со всеми остальными колонистами боролись за жизнь после катастрофы, были счастливы. Да, черт возьми, именно счастливы! Они нашли себя, свое место в жизни, место, на котором они были востребованы и незаменимы. Да, это была колоссальная ответственность. Риск, смертельная схватка с неизвестностью, игра по чужим правилам, ставка в которой – полмиллиона жизней. Однако они не побоялись сыграть, и выиграли. Наверное, тот тип социальной и экономической организации, который был у нас до войны, едва ли можно назвать комфортным, но он идеально подходил для начального периода. Прошло время, будущее перестало быть пугающим, наступила некая стабильность, да еще и разрешилась вечная дилемма – стоит или нет ждать помощи с Земли? Пусть разрешилась она в пользу «не ждать», но ужасный конец, как известно, лучше, чем ужас без конца. И люди захотели другой жизни, не в обнимку с арбалетом, не под постоянным окриком бригадира или десятника. Людей можно понять. Точнее, я их понимаю. А вот Акка не смогла – или не захотела? Шерхель же, привыкнув к тому, что был безраздельным хозяином над всей промышленностью Лимеса, просто не пожелал стать в Фербисе вторым номером. Лапину, «беловодцу со стажем», вообще претила мысль жить в обществе, из которого он и его единомышленники пытались бежать еще на Земле, создав собственное государство, которое, наверное, можно было бы назвать архаично-анархистским. За это, собственно говоря, беловодцев и сослали на Медею. Гримаса судьбы – в конечном итоге они оказались у разбитого корыта и вынуждены были снова бежать.

Я не знаю, так ли обстоят дела на самом деле. Все вышеизложенное – лишь мои домыслы. Однако другой версии у меня нет. Надеюсь, что послезавтра мы будем на Лимесе. Самое малое через час впереди, в желтоватой дымке, должна показаться горбатая стрела путеукладчика Восточного строительно-монтажного поезда.

Надеюсь, что смогу поговорить с Шерхелем. Тогда, после подписания Большого договора, мы расстались, едва не набив друг другу физиономии.

– Твои знания и умения нужны людям! – убеждал я Зигфрида.

– Этим людям… – последовал брезгливый кивок в сторону свободников, – вполне достаточно желтомазого китайца. За его счет они набьют кошели под завязку.

– Да ты просто медноголовый болван! – вспылил я.

Немец, брызгая слюной, обозвал меня безмозглым ослом, который не видит дальше собственного носа. Я в ответ сравнил его с легендарной собакой, которая сидит на сене, сама не ест и другим не дает.

Шерхель кинулся в драку. Нас растащили стэлмены.

– Жалею, что когда-то считал тебя умным. И другом! – крикнул мне Зигфрид. Я в ответ обматерил его и ушел. Теперь мне предстояло не просто поговорить с ним, но и сделать так, чтобы Шерхель помог мне. Причем выбора у меня не было…

Одно хорошо – я уверен, что Прохор Лапин не откажет в помощи. В конце концов, если начнется эпидемия, она рано или поздно придет в каждый дом.

* * *

– Вам все понятно? – Клим смотрел на сгрудившихся вокруг него рабочих. Те, опустив головы, вздыхали, переговаривались, разводили руками. Наконец, начальник Восточного участка магистрали Ерофей Бортников ответил:

– Паровоз мы вам дадим. Сами постараемся закончить дорогу как можно скорее. Но…

– Что «но»?

– Может быть, все это… Эпидемия, «пятнуха»… Ну, преувеличено? Может, обойдется?

– Нет, Ерофей. – Клим и Цендорж двинулись вдоль путей, рабочие пошли за ними. На ходу Елисеев продолжил говорить, подтверждая свои слова резкими жестами:

– Возможно, в Горной республике люди уже умирают. Потом «пятнуха» перекинется на другие территории. Это страшнее, чем нашествие хрустальных червей. Нас спасет только вакцина. И, простите за пафос, самоотверженный труд каждого. Так что, мужики, давайте. От вас зависит, как быстро мы перебросим медикаменты на запад.

Бортников снова вздохнул, левой рукой вцепился в бороду, правой махнул машинисту, топтавшемуся у закопченного трудяги-паровоза:

– Савва, разводи пары! Доставишь с ветерком, понял?

– Угу, – заросший до самых глаз черной, в кольцах, бородищей Савва, больше похожий на главаря разбойничьей шайки, чем на меднодорожника, кивнул и полез в кабину. Через несколько секунд паровоз застонал, окутался паром и придушенно засвистел.

– С Богом! – Ерофей перекрестил Клима и Цендоржа. Поднявшись следом за машинистом наверх, они сели на отполированную скамью. Кочегар, покосившись на нежданных пассажиров, нажал босой ногой педаль и бросил в топку дробленый сланец. Щелкнули центровики. Гулко ударили шатуны, провернулись колеса, и мимо узкого окна поплыли штабеля меднодорожных плит, горы щебня, дымящая труба крана, жилые вагончики и лица рабочих. Некоторые из них подняли руки, провожая незваных гостей, оказавшихся горевестниками.

Клим, привалившись к подрагивающей переборке кабины, задремал, но и во сне его не оставляли мысли о грядущем бедствии. Горная республика… Он никогда там не был, но судя по рассказам, место это было непростое.

* * *

Из дневника Клима Елисеева:

Горная республика – удивительное место. Точнее, даже не так: Горная республика – удивительная страна. Самое необычное государство, которое я знаю. Первоначально фримены старика Мак-Дауна, покинув место катастрофы посадочного модуля эвакотранспорта «Русь», поселились в живописной долине меж отрогов Экваториального хребта, называемой сегодня Верхней. Мягкий климат, отсутствие хищников, большое количество пахотной земли, альпийские луга, горные леса – настоящая идиллия. Первые желающие потянулись к ним сразу после нашествия хрустальных червей, и до начала войны в Горную республику переселилось не менее сорока тысяч человек. Там принимают всех, кто разделяет их убеждения и готов жить по принципу: «Способности каждого – для общего блага».

Фримены отвергли технологический путь развития. Самые сложные механизмы, используемые ими, – мельница и ткацкий станок. Жители Горной республики сеют местные злаки, в основном полосатку, из волокон которой изготавливаются прочные ткани, возделывают террасные огороды на склонах гор, разводят прыгунов. Каким-то образом они умудрились приручить пугливых альб и туповатых ногоедов. С увеличением населения люди освоили соседние с Верхней долиной земли. Городов в Горной республике нет вовсе, зато имеется масса небольших деревушек, поселков и хуторов на одну-две семьи. Основная статья экономики, конечно же, сельское хозяйство. Мне рассказывали, что в Горной республике каждые полгода проводят праздник урожая, настоящий, общегосударственный, если можно так выразиться, праздник, с карнавалом, награждением особо отличившихся пастухов или косарей, шумными пирушками и состязаниями по бросанию камней в небо. Этот странный вид спорта появился тут, на Медее. На вершине высокой, в двадцать-тридцать, а то и сорок метров, скалы вешается один или несколько медных гонгов. У подножия собираются участники. Специально назначенный судья отбирает метательные камни, следя за тем, чтобы они были примерно одного веса и размера. Потом начинается само состязание. Атлеты по очереди бросают камни, стараясь не просто докинуть до гонгов, но и попасть в один из них. Засчитывается лишь тот бросок, который сопровождался звоном гонга. Постепенно из соревнований выбывают те, кто не смог бросить свой камень на надлежащую высоту и с нужной точностью. Когда в игре остаются сильнейшие, гонги вешают выше, а для бросков подбирают более тяжелые камни. В конце концов остается один самый высоко и точно кидающий атлет, который объявляется победителем и получает чудной титул «Добросившего до Земли». Кстати говоря, я слышал, что этот вид спорта оказался по вкусу жителям Великой равнины, которые, за отсутствием скал, подвешивают гонги или барабаны из шкуры аллимота на треногих вышках.

Политическое устройство республики – самое примитивное. Территориально она разбита на двадцать семь ареалов. Страной управляет Совет старейшин, в который избираются самые уважаемые и опытные люди от каждого ареала. Избирательное право имеет каждый житель Горной республики начиная с четырнадцати лет. Совет старейшин под председательством Главы на своем заседании выдвигает людей в правительство, но это совсем не такое правительство, к которому мы все привыкли. Министерства республики выполняют роль консультативного органа, а все решения принимает все тот же Совет старейшин. Исключение составляет премьер-министр, который входит в Совет и имеет право голоса наряду с избранными старейшинами. В настоящее время пост премьер-министра занимает внучка главы Совета Мерлина Мак-Даун, в прошлом известная как глава боевого крыла фрименов «Леди Омикрон».

Горная республика здорово выручила нас, когда войска свободников шли штурмовать Лимес. Там приняли беженцев, поселив их в Нижнем Загорье, разрешили проход через свои земли для нашей армии и согласились предоставить нам право хранить на территории республики промышленное оборудование и вооружение, вывезенные с плоскогорья.

После окончания войны многие колонисты, в основном те, кто по крови не входил в основные этнические диаспоры, не захотели покидать свой новый дом. Таким образом население Горной республики выросло до восьмидесяти тысяч. И вот теперь всем этим людям грозит мучительная смерть от неведомого заболевания, и жизни их зависят от того, насколько быстро Лускус сможет перебросить вакцину для прививок через пустыни и горные перевалы.

* * *

Эос едва поднялась над Обрывом, когда паровоз подошел к Лимесу.

Лимес. Когда-то с легкой руки покойного Желтовского так прозвали тот рубеж, на котором колонисты отражали атаки хрустальных червей. Теперь это название закрепилось за всем плоскогорьем, на которое три с лишним года назад рухнул Большой посадочный модуль эвакуационного транспорта «Русь».

Клим с некоторым волнением смотрел на тускло блестевшую под лучами Зоряной звезды стену, сложенную из медных блоков. Она сильно отличалась от той, первой, восьмиметровой стены, которую воздвигли для защиты от хрустальных червей. Теперь проход между скалами перегораживал настоящий шедевр фортификационного искусства, с бойницами, амбразурами для стрельбы, с предвратными укреплениями. По сторонам от стены гордо высились так и не взятые врагом Северная и Южная башни. На вершине Северной поблескивали зеркала гелиографа, а Южную венчал тонкий шпиль с трепещущим на ветру флагом – зубчатая золотая стена на красном поле.

«Похоже, Шерхель обзавелся собственным гербом», – усмехнулся Клим. Впрочем, усмешка сползла с его лица, когда он обратил внимание, что проломы в Северной башне тщательно заделаны, а в воротах Лимеса стоит хорошо вооруженная стража.

Поселок, раскинувшийся перед стеной, на месте капониров, редутов и линий траншей, назывался просто и незатейливо – Посад. Он представлял собой огромное торжище. Здесь сходилось воедино множество дорог, берущих начало в затерянных на Великой равнине поселениях. Сюда стекались караваны с мясом, шкурами, плодами, медом земляных пчел, на самом деле не имевших ничего общего с настоящими пчелами, и кипами теребленой полосатки, из которой делали ткани и веревки. От южных гор, с озера Скорби, прибывали телеги, груженные рудой, содержащей редкие металлы; с побережья шли повозки с вяленой рыбой, раковинами, сушеной морской травой и солью. Бесконечные склады, амбары, лавки, трактиры, конюшни для прыгунов, загоны для альб и овец – Посад, основанный буквально несколько месяцев назад, похоже, стал одним из главных торговых центров Медеи. Клим про себя отметил, что Шерхель не стал размещать торжище внутри Лимеса, и это стало еще одной каплей, упавшей в «тревожную чашу».

Перед Посадом меднодорожный путь сворачивал влево, к пакгаузам и паровозным депо. Бородатый Савва остановил паровоз, Клим и Цендорж попрощались и спрыгнули на насыпь.

Стараясь не привлекать к себе внимания, они краем поселка, вдоль складов и задних дворов, прошли к скалам и никем не узнанные добрались до ворот. Закованная в броню стража с алебардами дотошно проверяла каждого входящего. Клим вытащил медную пластинку удостоверения, показал молча, глядя в сторону.

Бородатый стражник настороженно посмотрел на странных гостей, хмыкнул и трижды протрубил в подвешенный на цепях огромный рог. Елисеев поморщился – ему очень не хотелось, чтобы жители Лимеса узнали о приезде последнего командующего крепостью до разговора с Шерхелем. Объяснить, почему, Клим мог вряд ли. Но память услужливо вытолкнула откуда-то из глубин:

 
По несчастью или к счастью истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места…
 

Из приземистой караулки, грохоча наборным панцирем, выскочил дежурный офицер. Клим пригляделся, устало улыбнулся: