Или кормить акул, или быть акулой

– Я посплю, потом поедем кое-куда.

– Дик ду¹⁵, – отозвался Амир.

Я коротко кивнул и ваша, улыбнувшись, закрыл дверь с другой стороны. Дверь в комнату, которая одиноко располагалась напротив двух других, была закрыта. Амир глядел на нее и лицо его было очень кислым, словно он щурился на солнце, пережевывая кожуру лайма.

– Там эта, ну… – замялся он.

– Понял, – сразу закивал я, понимая, почему он так стыдится. Тут дело было не только в дурном тоне. Амир женился очень быстро, не дав никому времени осознать, что вообще произошло, и испытывал вполне объяснимое чувство вины.

– Вот, а это твоя комната, – указал Амир на комнату напротив, смежную с той, в которой засыпал ваша.

Я вошел и сразу же обрадовался тому, что в комнате много света: кроме того, что она находилась на солнечной стороне, цвет потолка и стен тоже в какой-то степени ее осветлял. Голубой потолок медленно, переходя на стены, решительно переходил в незрело-лимонный. Спинкой к окну располагалась кровать, а напротив нее – зеркальный шкаф-купе из двух дверей. У изголовья кровати стояла тумбочка с ночником, а полы были застелены белым ковром из крупного длинного ворса. Видимо эта комната уже заранее была подготовлена для детей Амира.

– В шесть лет у меня и то менее цветастая комната была, – улыбнулся я. – А теперь, в восемнадцать, я восполню этот пробел своей жизни!

Амир улыбнулся.

– Тут очень красиво, – искренне добавил я. – Очень.

Я лежал, занеся руки за голову, и глядел на лазурный потолок, который явился фоном, задним планом моих размышлений о будущем, так захватывающе манящим своим таинственным благоуханием. Оно – благоухание – зазывало, пытаясь агитировать мое сознание на попытку угадать – а счастлив ли буду я? Правильно ли я поступил? Что, если я ошибся, и мне тут не место? Буду ли я жалеть об этом шаге? Ведь минимум пять лет я здесь точно проведу.

Сшибая дверь с ноги, в голове образовался Арби и его переезд. Он говорил об обстоятельствах, и мне было жутко интересно знать, в чем они заключались. Я непроизвольно стал выдумывать всякие фантастические и заведомо неправдоподобные причины, и в какой-то момент абсурд резюмировался тем, что я стал считать собственную историю слишком ущемленной своей безыдейностью на фоне выдуманных мною же вариантов Арби.

Я пытался понять, сильно ли жалеют родители о том, что отпустили меня, или напротив – гордятся мной? Я был им страшно благодарен за поддержку, хотя я видел, что дается им это нелегко. И тем не менее сегодня для меня начинается школа жизни, потому что быть вдали от дома – мощный толчок к моральной самостоятельности. Отвечая на все эти вопросы, которые вели лишь к одному, мой мозг выдал компактный, но содержательный конспект на белоснежном листе бумаге: нет, я не жалею, и, надеюсь, не буду жалеть о своем переезде. Я верил, что это должно пойти мне на пользу. Я лежал и думал обо всем, моделируя различные развития событий, и в мыслях моих было лишь желаемое. Хоть я и старался размышлять более приземлено и представлять, какие трудности могут меня тут настичь. Я самостоятельно пришел к самому очевидному из существующих выводу о том, что моей тяжелейшей трудностью здесь могу стать лишь я сам. Больше всего я боялся себя самого, потому что я знал, что у меня есть большой и закостенелый недуг – я нетерпелив. И я не представлял, как это может отразиться на моей жизни тут.

Меня разбудил стук в открытую дверь.

– Ну ты даешь. Я десять раз уже постучал.

Приподнявшись, я протер веки и увидел на пальцах пару ресниц.

– Я отсыпался.

– Отец спит, – вертел ключи на пальцах Амир. – Дневная молитва наступила. Вставай, поедем в Мечеть.

Я взглянул на часы и увидел, что проспал всего полтора часа, но выспался я так, словно провел во сне целую неделю. Вскочив с кровати, я побежал вниз по лестнице и нашел ванную.

– Света, если что, нет! – послышался крик Амира. – Отключили! Может, вечером врубят!

– Лады! – отозвался я.

Уложенная синим кафелем ванна была очень просторной и светлой. На полу от двери до раковины вел резиновый синий коврик, на котором были изображены желтые пальмы и гамаки на песчаном пляже. Изображение повторялось снова и снова, пока не привело меня к раковине, над которой возвышалась полка с самыми разными средствами гигиены: от пары-тройки зубных паст до ассортимента шампуней и бальзамов для тела.

– Бисмилляh¹⁶, – произнес я и начал омовение, которое необходимо совершать перед каждой молитвой.

Сначала омываются кисти рук, и особое внимание уделяется тыльной стороне и промежуткам между пальцев. Затем необходимо набирать воду в рот, прополоскав три раза. Столько же раз промывается нос; моется лицо, шея и уши. Дальше – очередь предплечий до локтей и выше. Сразу после этого нужно провести мокрыми руками по волосам три раза, и завершается омовение тщательным мытьем стоп.

Закончив омовение, я выключил воду и вышел из ванной. Посмотрев через стекло в парадной двери, я увидел, что Амир стоял за открытыми воротами, прислонившись к машине и разговаривая с кем-то по телефону. Когда я открыл дверь, в лицо мне ударил солнечный свет, который в помещении был приглушен затемненным стеклом. Сильно сощурившись, я нацепил свои кроссовки и сбежал вниз по лестнице.

– Давай быстрей, – торопил Амир, садясь за руль.

Я трусцой добежал до машины и сел на переднее пассажирское место, и машинально начал натягивать на себя ремень.

Амир, заводя машину, заметил это краем глаза и коротко хохотнул.

– Ты это чего делаешь?

– Спасаю тебя от штрафа и ответственно отношусь к своей жизни, – я постучал по торпеде. – Твоя?

Амир копался в своем телефоне и, не отрываясь от экрана, ответил вопросом на вопрос.

– Кто?

– Машина, Амир, машина твоя?

– Да, отец купил. Я хотел сам накопить и взять себе какую-нибудь поскромнее, но, конечно, я очень доволен.

– А на чем ваша ездит?

– Одному его другу очень нужна была машина, он пока ее отдал.

– У него все та же «Тойота»?

– Ага, «Камри».

– Не стыдно тебе разъезжать на машине, которая гораздо круче машины твоего отца? – язвительно улыбнулся я.

– Так, все, поехали, – наигранно заторопился он, смеясь.

Мы выехали на городскую дорогу и довольно быстро поколесили в сторону центральной Мечети «Сердце Чечни». Улицы привлекали меня так, словно за окном были дикие животные, а мы – на сафари. Даже в простой забор из желтого кирпича я всматривался так пристально, будто пытался разобраться, что это такое.

– Рассказывай, что у тебя там…

– Нет, ты рассказывай, – перебил Амира я прежде, чем он завершил свой вопрос.

В моем тоне было хладнокровие, подкрепленное не столько равнодушием, сколько недовольством.

– Что рассказывать?

– Ты знаешь, – продолжал я в том же духе.

Амир тяжело вздохнул. Он вел руль одной рукой, но теперь поставил на нее и вторую.

– У меня мама умерла, Саид.

– Дал геч дойл цун.

Я смягчился. Немного, но смягчился. Амир на секунду взглянул на меня, потом еще раз вздохнул.

– Я рассказывал все Лиане, надеясь, что она расскажет это тебе.

– А с каких пор в нашем общении присутствуют посредники? – уже более резко сказал я. – Знаешь, я все пытался понять, в чем перед тобой провинился? Что сделал такого, что ты не стал со мной делиться?

– Да ни в чем ты не…

– А потом понял, что, наверное, тебе просто стыдно, ведь твою невесту должен был выводить я.

Когда за невестой приезжает свадебный кортеж жениха – или же просто кто-то приезжает ее забрать, – из родительского дома ее должен вывести родной брат или другой молодой ближайший родственник по отцу, если братьев нет. Среди всех двоюродных братьев Амира – я являюсь ему самым близким, потому и выбор тут должен был быть очевидным. Еще в детстве мы с ним, не засыпая ночами и обсуждая свои подростковые дела, представляли, как я вывожу его невесту, и я дразнил его тем, что мою невесту будет выводить Лорс, который тогда только-только появился на свет.

– Ты не можешь так говорить, – хмуро сказал Амир.

– А ты не можешь это отрицать.

До Мечети мы доехали в молчании. Я думал о том, не переборщил ли я, ведь он все-таки пережил горе. Но меня раздражал тот факт, что он будто бы воспользовался им в качестве оправдания. Добравшись до места, Амир рывком въехал на огромную стоянку, находящуюся в стороне напротив Мечети. Заполнена она не была, потому мы небрежно встали на первое попавшееся свободное пространство и вышли из машины. Перебежав через проезжую часть, пропускаемые понимающими водителями, мы направились в Мечеть. Вместе с нами было немало людей, которые тоже опаздывали на молитву. Мурашки прошлись по коже: как же долго я этого ждал. Это ощущение единства, сплоченности, родственного дружелюбия по отношению ко всем окружающим – от мала до велика. Глядя друг на друга, мы смущенно улыбались, стесняясь опозданию. Взбежав по ступеням, мы сбросили обувь у рамки металлодетектора, стоящей в дверях.

Вся мечеть была расстелена коврами для молитвы. Ее центральный зал был широким, просторным, высоким, с массивными квадратными колоннами. У дальней стены, справа от михраба тянулась узенькая лестница с перилами из белого мрамора, которая вела к минбару, откуда читают хутбу – проповедь, а посередине располагалось возвышение, где муэдзин всегда распевал призыв на молитву. Взглянув наверх, я увидел гигантскую люстру, каркас которой был золотым, а между ним рассыпались переливающиеся блестящие камни. Тело люстры окружало воссозданное черно-золотыми камнями изображение Каабы; выпуклый из-за одного купола и четырех полукуполов потолок был весь расписан голубыми, красными и синими орнаментами, а также аятами из Кур`ана, а цвет мраморных стен Мечети представлял собой бежевый градиент. Мы подбежали к уже молящимся мужчинам и присоединились к молитве. Имам, руководивший ею, читал шепотом – почти про себя, потому что громко и вслух проводятся утренняя, вечерняя и ночная молитвы. Приятное ощущение прохлады от кондиционеров обхватило меня, остужая тело после чудовищной грозненской жары, а ковер под ногами тесно объял мои плоские стопы. Окончив молитву, все остались сидеть на коленях и читали зикр – поминание Бога, которое всегда желательно совершать после молитвы. Амир одернул меня и показал на парня, сидящего в окружении почтенных мужчин на первом ковровом ряду за имамом. Обычно на этих местах сидят одни старики, ибо остальные мужчины выказывают свое признание, оставляя ближайшее к имаму место для них, и потому для меня стало интересной загадкой то, что делал среди них этот молодой человек, которому на вид было лет двадцать пять. Амир, окончив зикр, заговорил.

– Это очень хороший парень. Порядочный. Он часто дает тут уроки по религии, да и в целом очень много времени здесь проводит. Его почти все знают и любят. Он учит детей Кур`ану, раздает милостыню и…

– Ты к чему-то ведешь? – спросил я.

– Я о том, Саид, что ты должен быть осторожен в выборе друзей в Грозном. А вот такие люди, как он – вот с такими и стоит дружить парню вроде тебя.

– В смысле?

– В прямом. Наше с тобой поколение, можно сказать, отравлено. Грязи много, – он вздохнул. – Просто я переживаю за тебя. Ты будешь учиться тут, ты еще совсем молод. Не хочу, чтобы ты считал каждого встречного своим другом. Не дай Бог свяжешься с плохой компанией – потеряем тебя, – он печально улыбался.

В этот момент я сумел оценить всю глубину той дыры, которая образовалась между мной и Амиром. Можно сказать, что он совсем не понимал, каким человеком я теперь являюсь: наше особо тесное общение закончилось около двух лет назад (оно немного растворилось, и мы перестали делиться своими сокровенными тайнами, лишь справляясь о делах друг друга несколько раз в месяц), а за эти два года я претерпел многократные изменения в характере и устоях. Дошло до того, что я не признавал нужды в дружбе как таковой, а теперь он предупреждал меня о том, чтобы я не привязывался к первым встречным мне людям. Я особо никогда ни с кем и не дружил и к понятию «дружба» относился скептически. Для меня те, кто зовут себя друзьями – это люди, лишь на время связанные между собой чем-то общим, которые забудут о дружбе сразу после того, как обстоятельства разведут их подальше друг от друга.

– Я понял тебя, Амир. Прислушаюсь.

Имам вознес ладони и, произнеся последние молитвы, подул на свои руки и провел по лицу, и все повторили за ним.

Надев обувь, мы с Амиром сошли по лестнице и направились к машине.

– Пошли, сфотографируемся? – предложил он, когда мы перебежали дорогу.

– Где? – спросил я.

Он кивнул в сторону декорации, находящейся с краю от стоянки, которая состояла из английских слов «Я» и «Грозный», которые были налеплены поверх изображения трех зеленых кавказских гор с заснеженными верхушками, а окаймляла все это красная дуга, повторяющая форму «сердечка».

– Ну, давай. Первый день в Грозном, все-таки.

Я встал на подиум, находившийся позади анимационных гор прямо под красной дугой, и сложил руки на груди. Вообще, большинство моих фотографий однотипны: почти на всех из них мои руки в одном и том же положении, и у меня порой возникало ощущение, что это происходит непроизвольно. Я нахмурился, улыбнулся и услышал щелчок камеры на телефоне Амира.

– Улыбаешься… – протянул он, изучая фотографию. – Потом сфотографируем тебя через год и посмотрим на твое лицо.

Приехав домой, мы застали Висайта еще спящим, но жена Амира уже не спала. Я поприветствовал ее.

– Де дик дойл¹⁷, – красиво и обаятельно улыбнулась она.

– Диканц дукх ехийл¹⁸, – ответил я.

Я ненавязчиво и чуть пристыжено взглянул на нее. Глаза у нее были то ли ярко-карие, то ли темно-зеленые. Они не были лучшей чертой ее лица, но красы ее это не умаляло. Губы у нее были тонкими, а нос был ровным, не длинным и не коротким. Высокий лоб заканчивался туго затянутым платком, а над тонкой бровью, будто нарисованная, красовалась родинка.

– Твое имя ведь Селима? – спросил я, на мгновение решив, будто сделал это специально, чтобы пристыдить брата. Мол, он настолько все тихо провернул, что я даже не знаю имени его жены. Но то была лишь шальная мысль, ведь с язвами на эту тему я завязал еще в машине. На деле же я просто испытывал неловкость, не зная, о чем еще с ней говорить.

– Да, – утвердила она и опустила голову в смущении от сложившейся ситуации.

Амир тотчас же отвлек нас.

– Где мелкая? – спросил он ее как можно холоднее из-за того, что с ними был я.

– Наверху, – ответила Селима точно так же, даже не посмотрев на него.

Когда мы поднимались, она пыталась осведомить нас о том, что ребенок спит, но едва ли это остановило бы Амира. Распахнув дверь, он медленно направился в сторону большой кровати, на которой прямо посередине в окружении больших подушек лежало маленькое чудо.

– Алима, – это имя всплыло из-под сознания, хоть я этого никогда не запоминал и не пытался. Видимо как-то услышал краем уха еще в самой Москве.

– Берсанова Алима Амировна, – смущенно поправил меня Амир, неотрывно глядя на нее.

В одном этом взгляде было столько любви, нежности и ответственности, сколько во всей моей жизни мне еще не довелось испытать. Он смотрел на свою дочь и, видимо, забыл обо всем вокруг: о том, что рядом с ним стоит его брат, и перед которым по чеченским обычаям не очень-то и привычно проявлять столько внимания своему ребенку, хоть я никогда не стал бы кого бы то ни было за подобное осуждать.

Я взглянул на лицо девочки: разрез глаз у нее был явно в Берсановых. Практически у всех нас поголовно были небольшие, узкие миндалевидные, почти раскосые, но очень выразительные глаза. Остальные черты лица вроде крохотного вздернутого носика – совсем как у Люлюки – оценивать было рано, потому что дети меняются очень часто и стремительно.

– Такая красивая, ма ша Аллаh¹⁹, – сказал я. – Сколько ей?

– Три месяца, – немного поколебавшись, ответил Амир.

Мне были понятны его колебания, ведь после его свадьбы прошло лишь девять, но это было совсем не мое дело.

Я сидел в своей комнате, и голова моя снова была занята будущим. Чаще остальных меня посещала мысль о том, что я буду обузой дяде и брату с его женой. Мне было очень неприятно думать о том, что мое нахождение тут будет доставлять им дискомфорт. Еще в Москве я недосягаемо мечтал о том, чтобы снимать квартиру здесь самостоятельно и быть независимым от всех своих родственников Грозного.

Примерно через полтора часа Амир снова зашел в комнату, заявив, что ваша проснулся и велел собираться, ибо сегодня мне нужно было показаться родственникам.

– Сначала к йохк де́це, потом к Сулейману, а дальше папа уже не сказал.

Йохк деца – «старшая тетя» в переводе с чеченского языка. У нее всегда было интересно; она очень любила меня и каждый раз, когда я приезжал, встречала с большой радостью. Мы вели с ней не обычные формальные беседы, а обсуждали очень глубокие и серьезные темы. Она была одной из немногих, с кем было действительно интересно общаться. Обычно, приехав в гости, бывает, испытываешь какое-то неудобство, и по большей мере стесняешься, но у моей старшей тети – старшей сестры моего отца, я всегда был заинтересован в общении. Каждый раз она давала мне советы, словно понимая, что меня ждет в ближайшем времени. Несмотря на нашу с ней большую разницу в возрасте, она живо схватывала все современные уклады, которые я пытался ей объяснять. Я восхищался ее умом и умением понимать меня; если я что-то рассказывал ей, она с неподдельной заинтересованностью подхватывала, бережно относясь к нашим разговорам. Когда пришла весть о том, что мы едем к ней, я уже ожидал, как буду набивать там свой желудок, ибо у нее дома всегда было много вкусной еды, а мгновением позже вспомнил про пост.

– Я готов.

Выйдя с Амиром во двор, мы застали вашу выходящим из пристройки.

– Отлично сработано, молодцы! – недовольно бросил он нам, оттряхивая руки.

– Что случилось? – недоумевал Амир.

Я увидел, что волосы у ваши были влажными, штанины в щиколотках намочены, а рукава приподняты: он совершил дневную молитву.

– Я сделал ламаз только сейчас, а мой сын и племянник съездили в Мечеть, не разбудив меня! – в шутку бурчал он по-чеченски. Слово «намаз» чеченцами употреблялось реже, чем распространенный его перевод «ла́маз».

Амир стукнул себя по лбу.

– Извини.

– Извини, – угрюмо передразнил его ваша, направляясь к машине.

Ваша был невысоким, но и не низким мужчиной. Обычно в его возрасте люди уже сдаются и отращивают себе живот, но вот он выглядел очень подтянутым, пусть и был плотным. Его большие руки выглядели неестественно для его возраста – они были очень рельефными, крупными, крепкими и живыми. Лицо у него было ясным, с правильными чертами: ровный нос, небольшие черные глаза. Я видел его фотографию в молодости – он был просто чудо как красив. Но его красота и благой облик часто не вязались с его грубостью и принципиальностью: у ваши были свои устои, которые никому из окружающих нельзя было ставить под сомнение.

– Так, поехали. Бисмилляh! – с этими словами ваша завел машину, когда мы с Амиром сели сзади.

Йохк деца жила в десяти минутах от дома дяди Висайта, но даже живи она на другом конце Грозного – ехать долго не пришлось бы, ведь это небольшой город. Я любил Грозный, но ощущал себя здесь чужаком, и даже находясь тут, часто терял время дома. До йохк децы мы доехали, слушая, как ваша разговаривает по телефону, громко обсуждая серьезные дела по работе. Было такое ощущение, что ему кажется, будто стоит ему поубавить тон – и его собеседник абсолютно потеряет всякую способность его слышать.

Поднимаясь по лестнице на второй (и последний) этаж невысокого жилого дома, мы услышали звон замка за дверью квартиры нашей тети, не успев даже подойти к ней.

– Не умеешь ты позволять делать тебе сюрпризы, Кесира! – задорно рассмеялся Висайт, широко раскинув руки.

Улыбка, освещавшая лицо моей йохк децы, была такой радостной и веселой, что я в ту же секунду ею заразился и избавиться от нее уже не мог. На ее большом полном лице красовались знакомые мне черные очки в прямоугольной оправе, а под ними, сощуренные от улыбки, на меня смотрели любящие глаза. Обратив голову в другую сторону, она артистично недовольно застыла взглядом на мне.

– Ты чего так пропал-то, даже по телефону ни разу не позвонил! – на этот раз уже она раскинула руки, обняв Висайта и Амира, и все еще глядела на меня.

– Я был занят, – сказал я, чем вызвал у нее смех.

Тут она резко накинулась на меня, зажав до треска в ребрах, а затем отстранилась, окинув оценивающим взглядом.

– Алелай, как же ты вырос! – цокнула она. – Куда вы все так расти-то торопитесь?

– Ты так всегда говоришь, – улыбнулся я.

– Нет! Серьезно! Амир, иди-ка сюда! – настойчиво позвала она.

Уже зашедший в квартиру Амир повиновался и вернулся на лестничную площадку.

– Встаньте спиной друг к другу. Вот так, да. Висайт! – весело звала она. – Просто погляди!

Ваша уже сел в гостиной и говорил оттуда:

– Саид, я тебе разве не сказал, что ты прямо конкретно вырос?

– Нет.

– Ты прямо конкретно вырос, Саид, – заключил ваша, снова заставив тетю смеяться, которая погнала нас внутрь, еще раз сильно обняв меня и Амира.

– Где Валид? – спросил Висайт про мужа йохк деци.

– На работе пока еще.

– И тут кроме тебя никого нет? – удивленно приподнял брови ваша.

– Никого нет, – утрированно спародировала его удивление Кесира.

– Что же ты раньше не сказала? Собираемся, дети.

Ваша привстал, изображая недовольного гостя, но тут же со смехом сел обратно. Кесира неестественно громко засмеялась. Правда, неестественно это было лишь в моем понимании, но я точно знал, что смеется она искренне и от всей души. Я всегда очень сильно не любил людей, которые громко разговаривают или просто издают громкие звуки, но на нее это точно не распространялось. Мне было жутко весело и почему-то спокойно, когда это делала она.

– Подожди, а сын твой где? – недоумевал ваша.

– Заур сейчас тоже на встрече какой-то по работе, до вечера дома его не будет, – йохк деца шлепнула себя по ноге.

– Алелай, действительно, чего мы тогда сюда притащились? – снова засмеялся Висайт.

– Чтобы мне моего мальчика привезти! – внезапно она схватила мою голову в охапку и принялась целовать мою макушку.

– Сейчас сонную артерию мне передавишь… – прохрипел я.

Тут же она отпустила мою голову и, словно что-то вспомнив, ошарашено хлопнула в ладоши, звук от соприкосновения которых был просто оглушителен.

– Так ты же у нас в медицинский поступаешь, точно! – Кесира захохотала. – Доктор Саид Берсанов! – она изменила голос, копируя русский акцент.

– Да, на стоматологию, – улыбнулся я.

– Вот правильно, знаешь? – она резко изменилась в лице, сделав его серьезным и, наклонив голову, начала кивать. – Правильно! Очень благородная профессия! Абсолютно. Если ты идешь в медицину, то только на стоматологию!

– Да уж, если бы так все считали, то остальных врачей бы не осталось, – усмехнулся я.

– А кто сказал, что стоматологи – врачи? – внезапно отозвался Амир.

Йохк деца и ваша дружно захохотали, а я лишь улыбнулся, потому что слышал эту шутку уже очень много раз.

– А разве в Грозном есть стоматологический факультет? – она протерла глаза за очками.

– В этом году открывают.

– Хорошо-о-о, – задумчиво протянула она. – Не зря это все в твою пользу так выстроилось.

– Хочешь, поражу тебя?

– А порази! – задорно вскинула голову Кесира.

– В самолете я летел рядом со своим будущим однокурсником.

С полминуты она, выпучив глаза, поочередно смотрела на каждого из нас с многозначительными паузами. Оправившись от смятения и восхищения, она заговорила по-чеченски:

– На все Воля Бога! Это невероятно! Прямо в самолете… – она снова хлопнула в ладоши.

Ваша встал и глубоко вздохнул, как это обычно бывало, когда собираешься сказать хозяевам, что ты уходишь.

– Короче, Кесира, у тебя тут вообще скукота, я думал хоть Валид или Заур дома будут, поэтому мы поедем дальше! – он резко ударил меня по плечу, и я чуть не взвыл от боли. – Вот, товар завезли, продемонстрировали, а теперь забираем!

– Ты чего, не останешься? – обратилась она ко мне. – Давай-ка на неделю у меня остановишься?

– Не могу, нужно появиться в институте, – виновато ужимался я. – Да и вообще дел много.

Она неодобрительно поглядела на меня поверх очков, но, в свойственной ей манере, тут же сменила маску негодования на искреннее умиление.

– Так, все, вы оба идите отсюда, а Саид вас догонит, – она погнала Амира и Висайта к дверям, обнялась с ними, а затем вернулась ко мне. – Отец твой договорился, чтобы тебя взяли, да? – она шептала несмотря на то, что вокруг не было никого.

– Да, какой-то у него знакомый там есть, который сам навязался, утверждая, что чем-то сильно обязан папе.

– Ну, отец твой много хорошего делал в свое время, кто-то да точно ему обязан! – подмигнула она.

– Я этому рад, потому что мне не придется стоять по пять часов в ожидании своей очереди – меня запишут без моего участия. Но папа сказал мне завтра с утра поехать и показаться.

– Слушай, ну я просто в шоке! – она который раз хлопнула в ладоши. – Просто в шоке! Тебя точно что-то ожидает в этом институте! Как у тебя все так складно получается!

– Да, слава Богу, – смущенно кивнул я.

– Внимательно слушай, Саид. Никогда не старайся для кого-то меняться или пытаться показаться тем, кем ты не являешься. Никто этого не стоит, да и самому тебе это не нужно. Больше скажу: никому это не нужно. Своей учебой занимайся, старайся забивать свое свободное время полезными занятиями, найди хорошего друга, и, конечно же, поищи красивую невесту! Скоро тебе уже жениться, совсем большой ты стал!

Я засмеялся, и она засмеялась вместе со мной.

– Ну, деца! Я думал, ты мне этого не скажешь! Твои советы звучали очень круто, пока ты не заговорила про невесту! Ты же особенная, зачем ты так со мной! – заливался я.

– Я считаю, время пришло, – деловито произнесла она. – И еще, Саид. Когда начнешь учиться, сделай рывок, сдавай все подряд и учи-учи-учи! Учи, не поднимая головы, потом будет гораздо легче. Преподаватели увидят твое стремление и будут лояльно к тебе относиться. У них сформируется правильное отношение к тебе. Знаешь, что однажды сказал мне твой дед? «Хорошее начало – полдела откачало». Запомни.

Я думал об этих словах всю дорогу, пока мы ехали к Сулейману – брату моего отца, ваши и йохк децы. Мне казалось, что это не так трудно – начать усердно учиться, ни на что не отвлекаясь, но в то же время я понимал, что так всегда кажется до тех пор, пока ты не начнешь воплощать подобный план в жизнь. Смогу ли я сконцентрироваться исключительно на учебе хотя бы на первое время? А первое время – это две недели, месяц или два? Я никогда не был из тех, кто живет учебой, домашними заданиями и подготовками к проверочным работам. Равно как не являлся бездельником, который ленится учиться. Мне предстояло найти золотую середину и стараться сохранять этот баланс – не погружаться в обучение с головой, но и не оставлять его без внимания.

– Кесира очень по тебе скучала, но, когда у нее дома никого нет, делать у нее нечего, – ваша смотрел на меня в зеркало заднего вида.

– А Сулейман тренирует Юсупа или просто наблюдает, как остальные родители?

– Он специально взял себе младшую группу, чтобы тренировать своего сына, – ответил Амир.

– А подростков он уже не тренирует? – спросил я и почувствовал уже привычную тоску по футболу, которая раненным зверем просыпалась во мне всякий раз, стоило мне заговорить о тренировках. Именно воспоминания о тренировках, которых у меня больше не было, вызывали у меня тоску.

– Прошлогодняя группа у него осталась, – объяснял Амир, – а из малышей он взял только группу со своим сыном.

Остановившись чуть ли не вплотную к сетчатой зеленой калитке, за которой бегала свора маленьких ребят в синих и красных манишках, мы вышли из машины и присоединились к толпе солидных седых и пузатых мужчин и женщин в платках. Они стояли, сложив руки на груди, и внимательно наблюдали за своими детьми. Иногда мужчины выкрикивали настойчивые подсказки и команды; некоторые просто общались между собой, запрокинув на скамейку ноги, ковырялись в зубах зубочистками и курили сигареты. Амир пихнул меня в плечо и выбросил руку в сторону поля, указав на носящегося Юсупа. Приглядевшись, я увидел мальчика, совсем небольшого для своих лет. Он сильно щурился от палящего прямо ему в лицо солнца, как и другие дети, чьи сморщенные гримасы заливал пот. Юсуп явно не был обделен такими важными для маленького футболиста физическими качествами, как скорость и выносливость: только при мне он около восьми раз оббежал все поле, находясь всегда там, где находится мяч. Он пихался и толкался со всеми, кого видел, на что его молодой отец громко хлопал, подгоняя сына. Когда же Юсуп вошел в азарт и открыто начал толкаться с другим мальчиком, в значительной мере превосходившим его в росте, Сулейман свистнул и подбежал разнимать детей, отправив своего сына за калитку. Юсуп, весь красный и потный, глубоко выдохнул и с гневной досадой направился в нашу сторону. Взгляд Сулеймана провожал его до тех пор, пока он плавно не переплыл на меня, Висайта и Амира. Коротко нам улыбнувшись, Сулейман продолжил тренировку, которая уже заканчивалась. Юсуп с опущенной головой прошел мимо нас и направился к рюкзаку, находившемуся на одной из скамеек. Мы втроем разом к нему обернулись, когда он уже вытащил бутылку воды и начал жадно ее опустошать. Ваша медленно двинулся к нему, потрясывая рукой в попытке привлечь внимание ребенка.

– Можно вас отвлечь, молодой человек? – спросил он.

Юсуп от неожиданности даже поперхнулся. Округлив глаза, он резко бросил бутылку и подбежал к ваше, обнимая его и извиняясь.

– Нет, не меня ты обидел, мужик, а брата своего московского.

После слова «московский» на меня обернулись чуть ли не все зрители тренировки. Я двинулся к Юсупу, который уже летел ко мне со всех ног.

– Ас-саляму ‘алейкум, Саид! – поприветствовал он меня детским голоском и крепко обхватил за ноги.

– Уа ‘алейкум ас-салям! – я хлопнул его по спине и взлохматил волосы. – Как твои дела, спортсмен?

– Хорошо, ты же пришел! – отпрянув от меня, ответил он.

– Я по тебе тоже скучал.

Юсуп подбежал к Амиру и обнялся с ним, после чего прозвучал свисток, и мы услышали, как Сулейман зовет своего сына. Мальчик, опустив голову, выслушивал недовольного отца, а затем стал в одиночестве собирать манишки, мячи и подбирать фишки. Сулейман в окружении остальных детей шел в нашу сторону. Толпа родителей обступила его, спрашивая о том, как справляются их дети, и уточняли детали грядущих сборов. Прошло несколько минут, прежде чем он освободился, утолив интерес всех родителей.

– Все запомнили? Завтра тренировки нет! – заключил он и направился к нам.