Или кормить акул, или быть акулой

– Дел рез хийл¹⁰… не знаю, что бы было, если бы я проспал…

– Вайн массарна хийл¹¹. Ничего серьезного. Не я, так кто-нибудь другой бы тебя разбудил.

Парень выглядел необычно для чеченца. Он был очень светлым блондином, и волосы переливались солнечной желтизной, моментами иллюзорно отдавая белоснежностью платины. Это был такой цвет, какой мы видим, если пытаемся посмотреть прямо на солнце. Глаза его были небесно-голубыми, а нос – не большой и не маленький – очень ровным, прямым. Расслабленные губы и нахмуренные брови придавали ему противоречиво уверенный и смущенный вид одновременно. Взгляд был очень резким, хлестким, словно все вокруг требовало как можно более грубой оценки, а явно очерченные скулы придавали ему чрезмерную суровость. Но душевность и смущение, присущие искренним людям, также лились из него через край, выражаясь в гусиных лапках в уголках глаз и приподнимающихся в переносице бровях. Голос, несмотря на всю свою брутальную низость, звучал бархатно и мягко, не неся собой никакой угрозы. Несмотря на всю светлость его головы и глаз, казалось, не разглядеть в нем чеченца не сумел бы абсолютно ни один человек на земле. Будто даже те люди, которые ничего не слышали о нашем народе, увидев его, сказали бы, что он точно принадлежит какой-то определенной национальности, о которой они не знают, и не отнесли бы его ни к одной из тех, что им известны.

Порвав билеты по пунктирам, женщина пропустила нас к туннелю, ведущему в самолет. Мы чуть оторвались друг от друга, идя поодаль, и это было крайне неловко. Я даже делал вид, что копаюсь в рюкзаке, активно загребая в нем вещи туда-сюда. Он прошел вперед, поздоровавшись с мило улыбнувшейся ему стюардессой, а секундами позже с ней поздоровался и я.

Войдя в салон самолета, меня встретили растерянно глядящие вокруг мужчины, ищущие места в багажных отсеках над головами; женщины, пытающиеся утихомирить заливающихся малышей; девушки, прильнувшие к материнским плечам, и шутящие меж собой бородатые парни. Взглянув в сотый раз на свой билет, я двинулся к своему месту, продираясь между пассажирами, пытающимися втиснуть свою ручную кладь и закрыть крышку отсека.

Старичок передо мной дожидался, пока встанет дама с соседнего места, чтобы пропустить его к иллюминатору. Когда он освободил проход, я увидел парня, разбудившего меня в зале ожидания. Он сидел по соседству с местом, указанном в моем билете. Еще раз взглянув на свой посадочный талон, я дружелюбно улыбнулся ему и махнул рукой, на что он сначала не отреагировал – вероятно не поняв, что я обращаюсь к нему, – а затем улыбнулся в ответ. Мое место было у иллюминатора, и он встал, чтобы меня пропустить, но я жестом показал ему, что он может пересесть на мое.

– Да нет, нет, мне не принципиально, – смущенно сказал он.

– Да и мне, – пожал плечами я.

Он все же встал, пригласив меня занять свое место.

– Лады… – прохрипел я, неуклюже усаживаясь. Он сел рядом.

– Вот так совпадение, – сказал он, протянув мне руку. – Арби.

– Саид, – представился я, крепко ее пожав.

Стюардессы попросили нас пристегнуть ремни, подойдя к каждому сидению, чтобы проконтролировать лично, а затем встали в начале и в середине салона, начав забавный танец жестов, следовавший за указаниями прерывистого, бормочущего под нос женского голоса, заполонившего самолет.

– Мурашки по коже от мысли, что я мог проспать вылет, – признался я скорее для того, чтобы заткнуть нависшее неловкое молчание.

– Ничего, не волнуйся. Я следил за тобой все то время, что ты спал. Тоже переживал, что ты не проснешься.

– Спасибо, что разбудил.

– О чем речь.

Мы тронулись, самолет разворачивался и вышел на взлетную полосу, а затем, потрясаясь на месте, рванул вперед. Арби робко и почти незаметно выставил перед собой ладони, начав молиться. Я последовал его примеру и стал читать все те суры из Кур`ана, которые знал наизусть, и которые умел произносить правильно. Когда мы взлетели, я немного успокоился.

– Ты летишь отдыхать? – спросил он.

– Нет. Жить и учиться. А ты?

– Я тоже, – вздохнул он, откинув голову. – Так счастлив, если бы ты знал. Всегда хотел жить только там, только туда и стремился, но не было такого, что я всерьез размышлял о том, что так и получится. А получилось спонтанно, если честно.

Было ощущение, будто бы я записал свои мысли на бумаге и передал ему, чтобы он зачитал их вслух.

– Поразительно, ведь и у меня все точно так же и вышло.

Он улыбнулся на мои слова, но продолжал говорить о себе.

– Я очень часто летал в Грозный, буквально постоянно. Где бы ни находился вне Чечни – накрывает жуткая тоска.

– Тоски по Грозному я не чувствовал, для меня это скорее новый вызов.

– Звучишь как какой-нибудь футболист, который перешел в другую команду, – смущенно улыбнулся он.

– А я хотел стать футболистом, кстати.

– Серьезно? А что в итоге?

– В итоге меня убедили, что я обязательно получу травму и останусь на улице, потому что буду без образования.

– Оптимистично, – повел бровью он.

– Да, достаточно.

– А где ты родился?

– В Москве. А ты?

– В Грозном, но семья сразу переехала в Ростов. – Он посмотрел на меня. – Война… сам знаешь. Потом на некоторое время мы переехали в Чечню, но затем снова вернулись обратно. У родителей в Ростове появилось что-то вроде стабильности. Там я и отучился в школе до конца. А теперь, – он пожал плечами, – обстоятельства привели меня в этот самолет.

– Какие обстоятельства?

Он сумел сделать вид, что делает это ненамеренно, но от ответа Арби уклонился:

– Ты едешь поступать в университет, или еще не окончил школу?

– Конечно же окончил, – ответил я. – С чего бы мне переезжать туда в школу?

– Мало ли, – Арби усмехнулся и подмигнул. – Ведь на Кавказе легче сдавать экзамены.

Разговорчивость была ему не к лицу, и я задним числом совершенно точно понял, что на самом деле он молчалив. Черты его лица были строгими, а его движения были монотонными, без страсти. Но сейчас он волновался испытываемой радостью: его своеобразное ликование выдавала едва заметная дрожь и легкий, заразительный мандраж, а также неконтролируемая и неподвластная его воле дрожащая улыбка. Он усмехался и улыбался, счастливый и воодушевленный.

– Нет, я и так знал, что не поступлю на бюджет, так что даже и не думал о том, чтобы облегчить себе экзамены.

– Почему? Куда ты поступаешь?

– В Медицинский Институт ЧГУ. На факультет стоматологии – он только сейчас открылся, раньше его не было. Мест всего пятьдесят – и ни одного бюджетного, так что на экзаменах я был расслаблен. Не стояло вопроса о том, чтобы набрать как можно больше баллов, надо было лишь пройти порог, а это было нетрудно.

Мгновения он всматривался своими голубыми глазами прямо в мое лицо, подозрительно нахмурив брови и заставив их столкнуться в морщинке на переносице, а потом аккуратно, как сапер на первом задании, спросил:

– Ты сейчас серьезно?

– Да… – в меня хлынуло моментальное понимание ситуации, потому что такая его реакция могла быть обусловлена лишь одним-единственным фактом. – А что?.. – на всякий случай спросил я, чтобы просто удостовериться в том, что я уже знал. Теперь и я выглядел как сапер-новичок.

– Странная история тянется с твоего сна в аэропорту, – он указал большим пальцем назад, будто мы только-только вышли из здания аэропорта, а не летим в небе на расстоянии в десять тысяч метров от него. – Столько совпадений за слишком короткий промежуток времени!

– Да уж, – улыбнулся я. – Ну, что же…

– Я тоже поступаю на стоматологию в ЧГУ! – перебив меня, уже без нужды подтвердил он.

– Твое лицо слишком красноречиво, чтобы я не понял этого сразу, – я неловко похлопал его по плечу.

Возле нас остановились две стюардессы спереди и сзади от тележки с напитками, которую они тащили по салону, предлагая всем попить. Мы отказались, а потом Арби спросил, держу ли я пост, на что я утвердительно кивнул. Судя по тому, что стюардессы останавливались и долго возились практически возле каждого ряда, постящихся тут было немного.

– Огорчает, – уныло прокомментировал он.

– Есть такое, – согласился я. – Это, честно говоря, моя головная боль. Не знаю почему, но я принимаю такие вещи близко к сердцу.

– То, что люди не постятся?

– Да, ведь это прямая обязанность. То же с молитвами, то же с другими их грехами. Я не обсуждаю таких людей, но осуждаю.

Арби внимательно на меня посмотрел, переводя взгляд с одного моего глаза на другой.

– Слава Богу, что ты это понимаешь.

– Слава Богу, – пожал плечами я.

Мы поговорили еще немного о наших самых ярких воспоминаниях в Чечне. Я рассказал ему о своей драке в Аргуне. Я тогда находился в гостях у своих дальних родственников и ночевал у них около недели. Вечером мы с моим двоюродным братом-ровесником вышли во двор, с трех сторон окруженный жилыми домами. Я был чересчур ухоженным и чистым, чтобы местная ребятня до меня не докопалась. В какой-то момент меня окружили ребята на велосипедах, спрашивая, откуда я взялся. Этот их вопрос был скорее риторическим, потому что каждый чеченец – от мала до велика – имеет интересную способность идентифицировать всякого чеченца, пришедшего в родные края из других мест.

– Собирайся и вали в свою Москву, понял? – наезжал на меня рыжий лопоухий парень, весь в веснушках.

– Нет. – Невозмутимо отвечал я.

Вспоминая, какое лицо у него было, когда он это услышал, я постоянно смеюсь. Его вид выражал пустое удивление и полное недоумение по поводу того, что же ему говорить дальше. Но ему не пришлось ничего говорить, потому что в тот же момент из-за его спины выскочил совсем миниатюрный шкет с челкой на глазах, врезав мне по рту кулаком. Все это время стоявший рядом со мной родственник очень пугливо и робко делал вид, что не замечает происходящего, и крайне пассивно вмешался лишь после того, как они все набросились на меня.

– Да уж, – смеялся Арби. – Мне смешнее даже не от истории, а от того, что это твое самое яркое впечатление о Чечне.

Теперь смеялся и я.

– А какое тогда у тебя?

– О, это наше купание с братьями в ледяном, просто ледянющем пресноводном роднике в Шатое. Мы купались в нем и пили с него, это как окунуться в чан с холодной минеральной водой. Там очень чистые родники, прозрачные, как стекло. Но я почему-то особо сильно запомнил, как меня удивило одно: там был такой окруженный валунами небольшой, но глубокий как бы бассейн. Родник падал в него, заполняя доверху. Мы в него опускались, купались, ныряли, всякие трюки выделывали. Уставая – прислонялись к камням, знаешь, как в настоящем бассейне. Я не знаю, как эти камни так там сложились и сомкнулись в круг, но это так сильно меня впечатлило, что это – мое самое яркое воспоминание о Чечне.

Я не верил своим ушам, и теперь уже была моя очередь пристально в него всматриваться.

– Ты с Шатоя?

– Да. А ты откуда?

– Я тоже.

– Как? Ты же говорил про Аргун.

– Так я был в гостях у дальних родственников.

– Точно… как твоя фамилия?

– Берсанов. А твоя?

– Магомадов.

То, что мы говорим, что мы с Шатоя, не значит, что мы там родились. Когда человек говорит о своей принадлежности к какому-либо району или селу в Чечне, это чаще всего означает, что оттуда держит корни его род.

– Все как-то поразительно складывается, не находишь? – спросил я.

– А вдруг это продолжается твой сон в аэропорту? – пошутил Арби.

– Я заметил, что в жизни больше сюрпризов, чем во сне. Да и что-то захватывающее, что происходит во снах, всегда обесценивается чем-то менее удивительным, но происходящим в реальности.

Далее наш разговор плавно завершился, и мы молчали, но при этом я ощущал какое-то странное отсутствие дискомфорта. Меня не смущало наше молчание, оно перестало быть неловким. Казалось, что это просто невозможно в условиях первого и поверхностного знакомства, но тем не менее это было так. Арби чуть опустил спинку кресла назад и закрыл глаза, а я глядел в маленький иллюминатор, транслировавший мне облака, оранжевые от лучистого, расплывшегося в бесформенные вспышки, устремленные в разные стороны, палящего солнца. Лучи вели себя по-разному. Они могли прошивать облака насквозь, расстилая свои расширяющиеся плоскости, а могли расплываться, легко и бережно просвечиваясь через плотную завесу ваты.

Облака были невероятны. Они походили на застланную чудовищно колоссальным количеством пуха мощеную дорогу, не имеющей видимой границы. Самая что ни на есть небесная дорога. А если бы где-то они прервались, обличив синеву неба, то это была бы мощеная мостовая без перил над кристально чистой водой. Переведя дух, я тоже откинул сидение, вернув себя в объятия сна.

Меня снова разбудил Арби. Я опять, как ошпаренный, стал оглядываться вокруг.

– Что бы ты без меня делал? – сдержанно пошутил он, улыбнувшись.

– Долетели? – я раскрыл глаза с гримасой на губах, и точно смотрелся нелепо.

– Нет, пока нет. Надо пристегнуться, мы будем снижаться. Нужно помолиться.

– Да… да.

Я суетливо завозился по обе стороны своего сидения в поисках ремней, и сомкнул их прежде, чем меня успела попросить об этом подоспевшая стюардесса.

Самолет стал снижаться и, приблизившись вплотную к земле, тряхнулся от соприкосновения шасси с асфальтом и стремительно сбавлял скорость.

– Мы дома, – тихо сказал Арби.

Я кивнул, безмолвный от мурашек, проступивших по всему моему телу.

Мы дома. Я дома. Эта атмосфера, этот неповторимый мир обособленных, собственных устоев, таких чуждых всем остальным. Горы, окружающие со всех сторон; чрезвычайно доверчивые кошки и их чуть менее, чем где-либо еще, пугливые котята; спокойные стаи псов, мирно разгуливающие, где им заблагорассудится, и никого не цепляющие; невероятно огромное количество аптек и бессчетное количество такси; машины с галлонами родниковой воды… всего не сосчитать. Эти уникальные взаимоотношения между людьми; высокими моральными принципами с не всегда высокопринципиальной действительностью; трогательное и дружелюбное панибратство, такое родное и ничем не стесняющее; воздух, такой противоречиво чистый и вязкий в жару…

Азан… мысль о том, что я регулярно, ежедневно пятикратно буду слышать призыв на молитву сразу из нескольких мечетей, ввергла меня в освежающее блаженство.

Я здесь живу. Я теперь здесь живу. Я еще долго не смогу осознать это. Еще долго меня не будет отпускать восторг, новизна и чувство глубокой приверженности. Кажется, что она – приверженность – обволакивает меня с головы до пят, и как только я сойду с трапа – мои ноги тут же начнут пускать корни, пускать их повсюду, и тогда все тут прорастет мною. Когда самолет остановился, мы вышли, дожидаясь, пока пассажиры суетливо и сумбурно вытащат из багажных отсеков свои вещи. Оказавшись снаружи, я глубоко вдохнул этот чистый, природный воздух, который даже не сумел перебить никакой аэродром. Меня пронизало; в истовом возбуждении меня пробивали дрожь и озноб. Ступив в автобус, стоявший в ожидании пассажиров, мы с Арби припали к окну у перил, и стали впиваться взглядами в дневной облачный туман, окутавший горы, которые далеко впереди вырисовывали волнообразные очертания. Я чуть вытянул шею, чтобы посмотреть в сторону города. Первое, что бросалось в глаза – высотные здания «Грозный-сити», и это было безумно красиво. Они не были особо большими – те же здания «Москвы-сити» и вовсе являются так называемыми «небоскребами» по сравнению с этими, но – в реалиях небольшого города, коим является Грозный, – это вполне себе настоящие высотки, которые видно отовсюду.

Люди в автобусе буднично переговаривались, присаживаясь или становясь у поручней, кто-то сразу бешено заколотил пальцами по экрану телефона, печатая сообщения, а другие звонили родственникам. Их всех кто-то встретит, встретят и меня. Никогда – можно быть уверенным – ни один чеченец не останется без встречающего. Ни на вокзале, ни в аэропорту, ни на причале, ни где-либо еще.

– Я не спросил, – сказал Арби, не отрывая глаз от окна. – Где ты тут будешь жить?

– У дяди дом в Мичурино. А где ты живешь?

– На Трудовой. Это… знаешь, где торговый центр «Гранд Парк»?

Я усмехнулся.

– Естественно.

– Прямо за ним.

– Здорово. Это совсем центр города.

– Почти. Минут десять пешком от центра.

– Разве не меньше?

– Я хожу, не торопясь, – весело улыбнулся он. Его голос был таким низким, что я даже в шутку подумал, что мой слух улавливает не все его частоты, и доходит до меня лишь половина слов.

Когда автобус довез нас до аэропорта, мы вошли в него, оказавшись в белой комнате, где будет сброшен весь багаж.

– Что у тебя из багажа? – спросил Арби.

– Один чемодан.

– А на мне чрезвычайно важная миссия. У меня пакет с сервизом для тети. Мама передала.

– А вещей нет?

– Все необходимое есть в моей квартире тут. Я и вовсе планировал добраться сюда налегке, но мама не упустила возможности. Хорошо хоть продуктов не передала.

– Нам тетя постоянно присылает чего-нибудь. Каких-то конфет, печенья, чай, какао… словно считает, что в Москве всего этого добра нет. Это мило.

– Это очень мило, – повел бровью он и резко повернулся в стороны выкатываемого багажа. – Кажется, это мое.

Он с невообразимой легкостью – словно сдувает перо с плеча – поднял катастрофически огромный белый плотный пакет, который, казалось, вот-вот разорвется под весом содержимого. Из него сквозь белый толстый полиэтилен выпирало несколько торцов коробок.

– Сервиз, говоришь?

– Я не сказал сколько там наборов этих сервизов.

– Выглядит как двадцать восемь миллиардов коробок.

– Поменьше.

Я нашел свой чемодан и, нажав на кнопку на ручке, выдвинул ее, чтобы катить свой багаж на колесиках.

– Давай я потащу твои сервизы, – я протянул ему ручку своего чемодана.

Он отмахнулся.

– Нет-нет-нет, все нормально, даже не думай об этом.

Двери открыли, и все ввалились в вестибюль, вертя головами в поисках родни. Мои дядя с братом стояли в самом центре, и Амир подскочил ко мне молниеносно.

– А-а-а-а-а! – резко и так крепко – что я буквально ощутил, как затрещали мои ребра – обнял меня он. – Поглядите на старого!

Из-за широкой спины Амира появился его небольшой отец – мой дядя Висайт.

– Очень красиво, Саид! Тут твой дядя стоит, а ты сначала с братом своим обнимаешься! – сказал он и, засмеявшись, схватил меня еще крепче, чем Амир. Его чеченский звучал словно пила, разрезающая бревно. – Что с тебя в этой Москве сталось-то, а?

– Ас-саляму ‘алейкум, – послышался голос Арби за моей спиной.

Амир и Висайт кинули на меня короткий взгляд, и несколько неуверенно, но не менее живо ответили на приветствие Арби. Он пожал руку моему брату и приобнял дядю.

– Как тебя зовут? – спросил ваша.

– Арби, – со смущенной уверенностью ответил Арби.

Было занятно то, как в нем сочетались хмурая решимость и мальчишечья робость, и ни то, ни другое друг другу не уступало: упрямством своего существа эти качества сковали между собой приятный облик парня, к которому можно и за помощью обратиться, и совершенно точно ожидать незамедлительный ответ на пренебрежение или грубость.

– Я деваш¹² Саида, а это – его двоюродный брат Амир, – представился ваша. – Ты ждешь кого-нибудь?

– Нет, никого, я возьму такси.

Я сильно удивился, ибо не ожидал такого. У любого чеченца не меньше сотни – а то и двух сотен – родственников, и то, что его никто не встретил, даже немного потрясло меня. Когда он сказал, что возьмет такси, было видно, что ему крайне неудобно, ведь было очевидно, что последует после такого заявления.

– Ху такси юц ах¹³? – рассмеялся ваша. – Ты едешь с нами!

Я знал, что Арби было очень стыдно и неловко, но держался он спокойно.

– Мама никого не предупредила просто, – пожал плечами он. – Сюрпризы делать любит.

– Ничего, мы ей подсобим, – подмигнул ваша.

– Дел рез хийл, – смущенно сказал Арби, поняв, что всяческие препирания бессмысленны.

Амир с кошачьим проворством выхватил у меня мой чемодан и понес за ручку, несмотря на то, что его можно было и катить на колесах, а ваша без лишних вопросов отобрал гигантский пакет Арби, и меня позабавило то, какие трудности – пускай и скрытые за его напускным равнодушием – он испытал.

На выходе из аэропорта первым делом нас встретила прекрасная миниатюрная мечеть, которая выглядела так, будто там поместится не больше пары молящихся мужчин сразу. Она выглядела очень умилительно и завораживающе, с золотой звездой и полумесяцем, украшавшими минарет на граненом куполе, и отражая солнечный свет, возведший все золото ее цветов в абсолют. Мы прошли мимо нее, и, если бы не этот сумбур и витавшая над нами необоснованная спешка, я бы помолился.

Водрузив сумку с чемоданом в багажник, мы сели в большой черный джип ваши. Висайт спросил, куда отвезти Арби.

– На Розы Люксембург.

– Принято!

Вопреки попыткам Арби отмахнуться, в итоге мои дядя с братом сумели настоять на своем и заставили его занять переднее пассажирское место.

Пока мы ехали, я метался, вращаясь вокруг своей оси, и пытаясь высмотреть все, что возможно. Дорога из аэропорта сначала тянулась, расставив деревья в ряд по обе стороны. Виднелись горы; вокруг были желтые от песка и зеленые от травы пустыри; огороженные домики, заброшенные и строящиеся. Пару раз в закрытое окно влетали смолянисто-черные жуки, отскакивавшие при ударе, как резиновые мячики. Навстречу нам на этой протяженной прямой дороге мчали автомобили и такси, и я мысленно сочувствовал тем людям, что покидают город. Я же был переполнен волнением и предвкушением, но я не мог сказать, что именно меня прельщало. Я понимал, что со временем свыкнусь, и все перестанет быть таким притягательным, таким чрезвычайно особенным и интересным. Но я, пожалуй, этого и хотел – чтобы Грозный стал для меня обычным делом, чтобы вселился в меня и протекал в венах, пронизывал сосуды, оседал в легких и выходил из меня вместе с дыханием. Ведь мы не ценим сполна вполне себе обыкновенный кислород, пока не нырнем воду и не осознаем, что под ней нам долго не протянуть.

Прямота дороги уперлась в автозаправку, и теперь мы свернули направо, петляя, и подбираясь все ближе к городу. Я был подобен потерянному в раннем детстве волчонку, который спустя годы сумел напасть на след своей стаи, и, почти встретившись с ней лицом к лицу, замедлил шаг и стал красться, боясь, что его не сразу признают за своего. Амир вдруг крепко схватил мою руку и безмолвно ухмылялся, глядя на меня дразнящим взглядом.

– Ты будешь тут жить, Арби? – спросил ваша. – Или приехал на лето?

– Переезжаю. Стану поступать тут в университет. Мы уже говорили с Саидом об этом. Оказалось, что мы будем учиться вместе.

– Серьезно?! – хором, но на разных языках воскликнули Висайт и Амир.

– Да, – подтвердил я.

– Ничего себе совпадение.

Дядя спрашивал Арби о чем-то, но я уже не слушал, потому что за окном появились улицы города. Я очень часто бывал в Грозном, но сейчас мне все виделось до странного иначе. Теперь же я был крепче увлечен, стал восхищаться деталями, которые раньше просто буднично подмечал, и хотел кричать в окно всем: «Со цъахь ву¹⁴!»

Вот продуктовые магазины и магазины игрушек с чеченскими именами вместо названий; вот снующие по улицам в тапочках детишки, с палками в руках и на велосипедах; пузатые мужчины с багровыми лицами курят, сидя на обочине; молодые бородатые парни – все в черном – подначивают и в шутку бьют своего товарища, смущенно говорящего по телефону.

Мы проехали мимо двух противоположных улиц, на одной из которых были многоэтажные жилые дома, а на второй большая территория с частными домами, дороги которой разветвлялись проселками.

Проехав микрорайон Ипподромный и улицу Полярников, мы оказались на длинной улице Шейха Али Митаева. Миновав и ее, мы вышли прямо на центральную Мечеть. Я безразмерно ее любил и очень часто проводил там дни напролет, заставая каждый азан на каждую молитву. Ее прохлада и тишина внушала даже не умиротворение, а трепет перед пониманием всей правильности твоих действий. Ты в Мечети, и ты молишься, и ничто другое не было для меня настолько успокаивающим. Перед ней были фонтаны, который спали днем и просыпались ночью. Парки были заполнены женщинами и девушками с детьми, красиво одетыми мальчиками в белых брюках и светлых рубашках, что позволяет узнать в них приезжих на время чеченцев, для которых эта Мечеть – неизведанная достопримечательность.

Она была крупной и чудесно красивой. Четыре высочайших минарета с динамиками на каждом из них позволяли донести призыв муаззина едва ли не в каждую точку города. Огромный бледный серо-синий купол, и четыре полукупола накрывали центральный зал Мечети и нежно, мягко контрастировали с бежевым мрамором-травертином, которым она была вымощена. Перед ней простиралась красивая летняя галерея с колоннами, где чаще всего собирались туристы, фотографируясь на фоне Мечети. Парк, на территории которого она находилась, был очень большим, зеленым и свежим, с кустами разнообразных форм, жизнь которых регулярно поддерживалась газонными дождевателями и романтичными фонарными столбами.

Когда мы остановились на светофоре напротив нее, я опустил окно и сделал снимок на телефон.

– Тут можно повернуть, – робко предложил Арби, когда мы собирались проехать мимо 1-го Проспекта.

Висайт вопросительно посмотрел на него, но повиновался. Мы завернули на Проспект, который был самой популярной и проходимой улицей Грозного. Чего тут только не было. Центральный универсальный магазин; колоссальное количество аптек, в том числе расположенных в ряд по одну сторону улицы; множество заведений и ресторанов разного уровня; медицинский центр; Дом Моды; религиозные, спортивные и продуктовые магазины, магазины часов, обуви; салоны красоты. Все это было трудно перечислить. Дорога на Проспекте была разделена сквером, узкой аллеей – будто скелет – протянутой от начала постом ДПС и до его конца историческим памятником. Она была огорожена маленьким заборчиком и заселена красивыми деревьями. На скамейках аллеи сидели люди: кто-то, сняв обувь и задрав ноги, копаясь в телефоне; кто-то, читая книгу, а кто-то, откинув голову просыхал от жары в тени листвы. Девушки, одетые необычайно нарядно, медленно прогуливались по ней под руку с сестрами или подругами.

Арби попросил вашу развернуться и остановиться у арки одного из домов, которая вела на Розы Люксембург. Ваша недоумевающе смотрел на него.

– Ты что, зайти куда-то хочешь? – спросил он, поглядывая на фастфудные лавки, около которых мы стояли.

– Нет, я просто выйду здесь, чтобы вы не въезжали во дворы. Я дальше могу пойти сам.

Мой дядя иронично хохотнул, ответив, что если бы Арби сказал это раньше, то он бы отказал сразу, и нам не пришлось бы сворачивать не по пути. Мы въехали в арку, и дальше смущенный Арби направлял нас к нужному дому. Когда мы остановились у подъезда и вышли из машины, я достал из багажника вещи Арби. Обнявшись с ним, Висайт и Амир попрощались и сели в машину, а я задержался.

– Неудобно вышло, – пожал плечами он.

– Не надо было ничего выдумывать, – улыбнулся я. – Как будто ты не знал, чем это закончится. Тебе помочь донести сумку?

Он рывком вырвал ее у меня из рук.

– Ну уж нет! На этот раз вам не победить.

Мы засмеялись и пожали друг другу руки, приобнявшись. Не выпуская его руку из своей, я подозрительно нахмурился:

– Эй, ты же сказал, что живешь за «Гранд Парком».

– Так и есть. Тут живет моя тетя. Эти сервизы для нее, – он потряс рукой с тяжеленым пакетом.

– Понятно.

– Ну, ладно. Свой номер я тебе дал, обязательно созвонимся, как появится время, хорошо?

– Лады.

Он дождался, пока мы уедем. Это было что-то вроде пункта в правилах чеченской этики – дожидаться, пока машина с гостями или другими людьми, с которыми ты минутами ранее был чем-то связан, отъедет и исчезнет из поля зрения.

Мы с ним оба знали, что значит «как появится время». По приезде в Чечню всегда необходимо показаться всем ближайшим родственникам, а у каждого чеченца из ближайших родственников состоит не меньше десяти семей, и, как правило, на это уходит немалое количество времени, ведь внимание нужно уделить всем. Я очень любил своих родственников, но обычно такие марафоны всегда утомляли. В этот же раз я ощущал какой-то особенный голод до встречи с каждым из них.

У ваши был двухэтажный дом в Мичуринском поселке, но на поселок это было похоже мало, ведь уже на находящейся параллельно заполняющим его домам улице простирались городские дороги. Черные ворота их дома произрастали из двух квадратных столбов из дробленого белого кирпича. Выгрузившись, мы прошли через дверь, проделанную в них. Джип не стали парковать во дворе, потому что он был слишком велик и занял бы все пространство перед домом. Под ногами по всему двору в шахматном порядке была размещена каменная плитка, чередовавшая бордовый цвет и цвет асфальта. Впереди располагалась огибавшая контуры круглого крыльца лестница из пяти белых ступенек, сужавшихся по мере их приближения к парадной двери. Справа от дома стояло что-то вроде пристройки, но никаким образом к дому не пристроенной. Пристройка была одноэтажной, а переднюю стену представляли собой затемненные высокие окна, и, если бы не прямоугольные разграничения из синих пластмассовых вставок, можно было вполне решить, что это одно гигантское стекло. Сделана эта условная веранда была из того же кирпича, что и сам дом. Только дом, словно ревнивый до индивидуальности брат-близнец нацепил шляпу в виде второго этажа и украсил себя сине-белой крышей. Взобравшись по лестнице к стеклянной тонированной двери дома, я вошел вслед за дядей, и внутри меня ждало восхищение.

– Как вы все это сделали за полгода? – восторгался я, окидывая взглядом прихожую. – Совсем недавно тут был глухой ремонт!

Толстая и широкая деревянная лестница напротив парадной двери винтом закручивалась на верхний этаж. Прямо под ней стоял журнальный столик и пара кресел перед выключенным на тумбочке телевизором. Справа была гостиная с длинным белым столом посередине, и такими же белыми стульями, а над ними на стене висел еще один плазменный телевизор. Я чуть вытянул голову, чтобы увидеть, что происходит слева, и моему взору предстала большая красивая современная кухня, в самом центре которой, идеально повторяя контуры кухни, стоял стол, оснащенный многочисленными шкафчиками и выдвижными ящиками, и который был предназначен исключительно для готовки, о чем свидетельствовала кухонная утварь в большом количестве. Двери у гостиной и кухни были распахнуты, и я сразу понял, что тут их никогда не закрывают.

– Мы просто не теряли время, – с озорством оскалился дядя.

Амир хлопнул меня по плечу:

– Пойдем наверх.

Мы поднялись по лестнице, и я увидел еще три двери на втором этаже. Одна с левой стороны, и две – с правой. Потолок широкого коридора опускался все ниже и ниже к балкону, занавешенному прозрачными шторами. Прямо под бережно побеленным скосом, виной которому была крыша, перед балконом было длинное невысокое кресло с черными железными подлокотниками, изящно разлившимися в замысловатые узоры, и больше это походило на декоративную скамейку с мягкими подушками. Ваша открыл ближайшую к лестнице дверь.